Виталий Аронзон: Студенческое счастье

Loading

Радость студенчества мне пришлось испытать дважды: в Советской России и в Америке. Это было «Студеческое счастье» по аналогии со всем знакомой идиомой «Еврейское счастье», с теми же оттенками радости и печали в зависимости от обстоятельств.

Студенческое счастье

Виталий Аронзон

«Друзья мои, прекрасен наш союз…»
А.С. Пушкин

Кто мог придумать в 50-х годах в СССР, когда не было школ для особо одарённых детей, собрать в одной студенческой группе института (Ленинградский электротехнический институт им. В.И. Ульянова (Ленина) только школьников-медалистов, которые по тем временам не сдавали вступительных экзаменов, но проходили, так называемое, собеседование? Только бюрократы и их нерадивые помощники.

И вот, что получилось. В институте было несколько факультетов, которые готовили инженеров для оборонных предприятий, и был один факультет — Энергетический, на котором готовили инженеров-энергетиков для промышленности. Условия получения стипендии на этом факультете отличались: стипендию с тройками не давали, и она была существенно ниже, чем на привелигированных факультетах.

Итак, в июле 1953 года на собеседование в один из лучших технических вузов хлынул поток абитуриентов-медалистов. Среди них, само собой разумеется, оказалось много евреев (Сталин умер), которых в этот вуз по опыту предыдущего года ещё брали (с помощью райкомов партии), но они не были будущими желанными инженерами для «оборонки». Почему не попробовать? Качество обучение в вузе было высокое и специальности были «модными».

Собеседование являлось фильтром, который отваживал часть евреев от привелегированных факультетов. Под этот отбор попал и я, возжелав поступить на специальность «Автоматика и телемеханика». Вместе с моим близким другом Борей Марковым, с которым все годы учёбы в школе сидел за одной партой, я явился на собеседование. Боря пробыл на собеседовании не больше минуты и вышел радостный: «Приняли». Меня же стали расспрашивать, почему выбрал эту специальность. К ответу на такой вопрос я был готов и полагаю, что объяснил достаточно ясно.

В отборочной комиссии работало несколько человек. Позже мои товарищи и я разобрались «Who is Who?», когда стали с ними встречаться в повседневной студенческой жизни, — это были преподаватели-представители факультетов, военной кафедры, спецотдела и отдела кадров. Компетентная комиссия!

Председательствующий мне объяснил, что на желаемую мною специальность уже мест нет. Поэтому мне предлагают выбрать специальность на энергетическом факультете, которая по учебной программе мало отличается от вожделенной. Мои попытки возразить были быстро пресечены: «Специальности близкие, правда, стипендия меньше, но не это же для вас главное. Вы медалист, будете хорошо учиться и получите повышенную стипендию. И разница будет небольшая». Что возразить юноше на такую демагогию? Я согласился. Замечу, что на собеседование мы с Борей попали в первый день работы комиссии и были одними из первых в очереди. Всё очевидно!

Примерно так, или похоже так, происходило собеседование и с моими будущими товарищами по 345 группе. Постепенно список таких отсеянных абитуриентов-медалистов достиг требуемой численности для формирования полной группы, и группа была сформирована. А абитуриенты, сдававшие экзамены, попали в следующий список, пока приёмщики не набрали ещё одну группу — 346. Обе группы по нашей специальности так и просуществовали все пять с половиной лет, резко отличаясь друг от друга по успеваемости. Медалисты, приученные к учебной дисциплине лучше, лучше и учились.

В нашей группе были преимущественно евреи, а когда «в кадрах» вуза спохватились и обратили на это внимание, то постарались изменить эту пропорцию, но, к счастью, не за счёт удаления студентов некоренной национальности, а увеличив численность, присоединив к нашему коллективу «запоздавших» студентов: чемпионку мира по волейболу Нину Перегудову, а также вернувшихся из ссылки Юру Таирова и Севу Вержбицкого, детей родителей, арестованных по «ленинградскому делу». Появились и два иностранца: Павел Пешата и Джозеф Опл из Чехословакии.

Группа, на удивление, оказалась дружной, и никаких националистических трений не возникало. Более того, новые студенты не усилили социалистическую сознательность, и стукачей, по моему мнению, среди нас не было. Хотя, по определению, такого не может быть, но, возможно, стукач не стучал.

За время учёбы два студента покинули группу формально из-за неуспеваемости: чемпионка просто бросила учёбу — тяжкий труд, бывшие ссыльные студенты перешли в другую группу с престижной, по тем временам, специальностью «Полупроводники и диэлектрики». Помогли, без сомнения, связи их родителей, реабилитированных во время наступавшей оттепели. И карьера этих ребят на общественной ниве пошла в гору: вступили в партию и заняли какие-то должности в профсоюзной и партийной иерархии. При этом остались хорошими товарищами и, как мне кажется, цинично эксплуатировали возможности советской системы. Таиров впоследствии стал ректором института, а Вержбицкий — доцентом. Мне пришлось встречаться с Таировым, когда он работал в ректорате, и встреча была конструктивной и дружелюбной. Таким образом, внутренняя жизнь группы была вполне благополучной.

Студенты, жившие в общежитии, чуть меньше половины группы, не ленинградцы, составляли сплочённый коллектив и вне институтской жизни мало общались с ленинградцами. И среди ленинградцев было расслоение, обусловленное разным социальным и материальном статусом родителей, как бы цинично такое мнение не звучало.

Во внешней жизни группы не всё проходило гладко. Институт носил клеймо антисемитского. Но вот парадокс — евреев студентов было много и, как правило, они были и лучшими студентами по успеваемости, и лучшими общественниками, создателями стенгазет, театральных и музыкальных представлений. Достаточно вспомнить об авторах знаменитого спектакля «Весна в ЛЭТИ».

Среди наших преподавателей были замечательные, порядочные люди, а были и «больные» антисемитизмом и приспособленчеством. Расскажу только о нескольких эпизодах: иногда радостных, иногда гнусных и иногда смешных, которые касались лично меня, почти в хронологическом порядке от курса к курсу, и которые могут быть любопытны и интересны читателю этих заметок.

Обычно наибольший отсев студентов происходил на первых курсах из-за «предметов-фильтров». Сделаю предположение, что не сложность дисциплин была причиной прекращения учёбы, хотя и такое возможно, но мало вероятно, — слишком высоким был проходной бал при поступлении, чтобы в институт пришли нерадивые или плохо подготовленные школьники. Чаще, по моему наблюдению, была психологическая несовместимость преподавателя и студента. Как она возникала, не знаю, но знаю, что такие конфликты возникали из года в год у одних тех же преподавателей. Об этом свидетельствовала студенческая молва и служила предупреждением для новичков.

В нашей группе, которая для занятий черчением была поделена пополам, «особенно» повезло той её части, у которой преподавателем был Козарез (имя не помню). Впечатляющая фамилия. Я её расшифровывал так: «овечек и коз трусливых» надо резать. На самом деле так и было. Козарез брал в руки чертёж осуждённого, не долго его рассматривал и задавал стандартный вопрос: «Вы где живёте?» Студент, не подозревая поначалу подвоха, называл улицу. Дальше следовала тирада: «Рядом с вами есть Торговый институт. Почему туда не пошли?» — и затем твёрдой рукой перечёркивался чертёж со словами: «Переделать».

Машиностроительное черчение достаточно сложное и требует для выполнения чертежа много времени, а это время отрывается от действительно важных предметов для будущего инженера-электрика. Переделок могло быть несколько, а там и «не зачёт», не допуск к экзаменам и исключение за неуспеваемость.

Просмотр чертежей перебавлялся и другими шутками, вроде: «Зачем откладывать на завтра, что можно сделать послезавтра?» или «А кто ваши родители?» — и далее: «Мне их жалко». Шутки-издёвки изобретательно варьировались.

Но были у Козареза и любимчики. Один-два, которые могли — редчайший случай! — сдать чертёж с первого раза и получить четвёрку или пятёрку с минусом. Это были не ленинградцы и не евреи. Ленинградцев наказывал Козарез наиболее жёстко. Фрейд бы это объяснил.

Мне пришлось вступить с ним в нелёгкую борьбу. Ответив на все дурацкие вопросы и выполнив несколько чертежей с переделками, получив тройки и четвёрки с минусом, задетый за живое, вступил с ним в бой. Потратив на чертёж лебёдки в аксонометрии массу времени, предъявил ему работу, которая казалась мне и сотоварищам безукоризненной. Вся наша подгруппа собралась на спектакль. Студенческое мнение было: «Пять». Скептиков не было. Козарез почувствовал, что ждут спектакля. Но зачем радовать студентишек? Он внимательно и долго смотрел чертёж, сделал две карандашные ненужные пометки на листе и поставил «4+», а необычное «5-» — для отличных работ. В его глазах светилось торжество, в моих — презрение. Надеюсь, он заметил. В пародии на этот случай в мой адрес кто-то из сокурсников написал: «Козарез надоел до зарезу…». Справедливо.

Физику у нас замечательно читал доцент Березкин. Его лекции я никогда не пропускал. Но опять же молва говорила, что он очень строг на экзамене.

Все экзамены (было только два-три исключения) я пытался сдавать первым. Беру билет, всё хорошо знаю и готов отвечать. Березкин посмотрел в ведомость и говорит: «Вы не допущены к экзамену. У вас что не сданы зачёты?» На мой ответ, что все зачёты сданы, предложил пойти в деканат и разобраться, а потом снова придти на экзамен. А это означало тащить новый билет. В деканате быстро разобрались в ошибке, дали направление на экзамен, и я вознамерился взять другой билет. Берёзкин сказал: « Не надо. Отвечайте по старому билету». Получил «Отлично». Берёзкин не Козарез.

С первым антисемитом-преподавателем познакомился в лаборатории по электротехнике. Внешность у него была не славянская, похож на выходца из прибалтийских стран, голубоглазый блондин со злобным и каким-то пустым взглядом, но это моё восприятие. Антисемита чувствую безошибочно. Особенно характерна реакция таких людей на фамилию: вскидывают голову и внимательно изучают. Только в Америке исчезла интуитивная настороженность на произнесение фамилии.

Зачёт наша маленькая компания, коллективно выполнявшая лабораторные задания, сумела сдать этому человеку. Но меня ждала неожиданная встреча с ним на экзамене.

В ЛЭТИ многие предметы на экзаменах студенты сдавали у доски, работая мелом, а не с пером и бумагой за столом. Ещё одна особенность: до ответа на теоретические вопросы надо обязательно решить задачу. Не решил — к ответу по теории не допускался, экзамен — не сдан. Когда я вошёл в экзаменационную аудиторию, то недруг-преподаватель уже был там и раскладывал билеты. Мне было совершенно ясно, что отвечать я должен только профессору. Поэтому, взяв первым билет, прошёл к доске, просмотрел задачу, быстро написал мелом решение, увидел, что профессор свободен, другие студенты ещё не были готовы, и заявил, что готов.

Мой недруг встрепенулся и почти бегом бросился ко мне. Профессор, который уже поднимался со стула, чтобы подойти ко мне, сел обратно, похвально, возможно, оценив рвение ассистента. У меня что-то защекотало внизу живота: «Вот сволочь! Будет пакостить!» Предмет я знал хорошо, преодолел волнение и жду. «Решите задачу параметрическим методом», — сделал выпад ассистент и стал наблюдать за моей работой. Я задачу решил. Ассистент постоял, раздумывая, и дал мне другую задачу. Я решил не торопиться: «Пусть уйдёт экзаменовать другого, а я позову профессора». Улучил момент, подозвал профессора, что, мол, готов. Получил добро на подготовку к теоретическим вопросам. Жду опять подходящего момента, чтобы позвать профессора, но враг сам подошёл ко мне: «Вы готовы?» Говорю: «Нет». Он не уходит. Что делать? Не выдержал и сказал, что готов. Ассистент быстро просмотрел ответ: «Стирайте, у вас ошибки. Вот вам задача. Решите задачу».

«Какие у меня ошибки?» — говорю, уверенный, что ошибок нет. «Стирайте, стирайте. Пишите условие». Решил и эту задачу. Получил следующую. Смотрю на часы. Я у доски больше трёх часов. Палач отошёл к столу, взял зачётку, передал профессору на подпись, тот подписал, и передал мне. И тут я увидел оценку: «Удовлетворительно». Прощай стипендия! Сожалею, что не хватило смелости объясниться с склочником. В следующем семестре на финальном экзамене по электротехнике я отыгрался, и в зачётной ведомости стоит «Отлично». Если бы не был атеистом, то сказал бы: «Ничего! Бог всё видит!»

Удивительно, но такова моя карма, подобный случай повторился на другом экзамене, но без потери стипендии. Математику в ЛЭТИ изучают пять семестров. Благополучно с четвёрками проскочил до последнего, самого трудного. Читал в этом последнем семестре лекции профессор Добрынин, а его жена вела практические занятия в нашей группе с третьего семестра. Знала о моих скромных способностях хорошо, так как неоднократно принимала у меня зачёты с пристрастием. Виноват во многом был сам, так как потерял её доверие, пропуская занятия из-за переживаемой любовной драмы. Мне было не до математики. Написав пару контрольных на двойки, заслужил обязанность сидеть на парте перед преподавателем, дабы не было повода уличить моих товарищей в помощи. Наступило время зачёта. Готовился очень усердно, тем более, что подруга со мной не встречалась, а занятие математикой отвлекало от грустных мыслей о ненужности жизни.

На зачёте Добрынина не скрыла своего удивления от моих знаний и поставила «Зачёт», но, по-видимому, решила не упускать меня из виду на экзамене: «Не может разгильдяй наверстать и практику и теорию, побездельничав семестр!»

На экзамене у доски я быстро решил задачу. Добрынина прозевала, и задачу принял её муж. Я приступил к теоретическим вопросам, подготовился, а она меня опять прозевала, но подошла к доске, когда я отвечал профессору. Слушала, а профессор явно был доволен ответом и повернулся, чтобы идти к столу с ведомостями и зачётками. Добрынина его остановила и при мне тихо сказала мужу, что студент не был успешен на практических занятиях. Добрынин дал мне новую задачу и наблюдал вместе с мадам за ходом решения. Не досмотрев до конца, он сказал: «Достаточно». Прошёл к столу, поставил «Хорошо», но укоризненно сказал: «Что же вы на практических занятиях оплошали». Обиды не было, но профессор, мне казалось, должен опираться на своё мнение, а не ассистента, даже если ассистент — любимая жена.

Такие истории, без сомнения, есть в портфеле каждого студента, и всякий студент обычно считает себя правым, но у преподавателя также есть своя правда. Хорошо прочувствовал разницу позиций, когда сам стал преподавать и принимать экзамены. Однако всегда помнил своё студенчество и старался быть объективным, но было у меня своё правило: двойки не ставить. Преподавал я в выпускной студенческой группе основной предмет по их специальности и считал, что если студент добрался до конца учёбы, то что-то в его голове должно было бы остаться, поэтому моя минимальная оценка была всегда «Удовлетворительно». Такой случай мне представился только один раз: студент честно сказал, что не готов к экзамену, так как у него родился ребёнок и на него легли заботы о нём.

А теперь о курьёзном случае. И произошло такое на зачёте по производственной практике. Часть практики я пропустил по болезни, но руководитель всё же допустил меня к зачёту. И задали мне простой вопрос: какие я знаю способы разделки кабеля. Помнил же я только о «сухом» способе и решил, что раз есть «сухой» способ, то второй должен быть «мокрым». Так и сказал. Раздался гомерический хохот сотрудников кафедры. Второй способ был «под воронку». «За остроумие» мне продлили практику на месяц.

Похожий эпизод был у моего друга на втором курсе. На зачёте по марксизму-ленинизму он должен был рассказать о какой-то работе Ленина. Студент работу не читал и что-то мямлил на общую тему — таков предмет. Преподаватель решил его выручить и попросил сказать, какое научное значение имела эта работа. Студент не растерялся: «Огромное!» И вылетел с незачётом из аудитории. Ещё хорошо отделался. После учёбы пять лет и восемь месяцев студенты моей группы защитили дипломные проекты и разъехались на предписанные им места работы. Инженерная карьера у всех сложилась, конечно, по-разному. Были редкие встречи, переписка и переговоры с помощью интернета продолжаются и полвека спустя.

***

Прошли годы. Проработал по специальности более 30 лет. Поднялся «железный занавес», и я оказался в Америке. Надеялся найти работу по специальности. Основное препятствие — знание английского языка.

Началась учёба на курсах «English as a Second Language» (английский как второй язык). Товарищами в новой студенческой группе были «белые, чёрные, жёлтые и красные» по цвету кожи — Америка принимала эмигрантов со всего света. Европейцев было вначале немного, больше всего было выходцев их Африки и Азии. Интересно было знакомиться, узнать как, почему, по какой причине оказались в Америке. Разговорился с вьетнамцем на доступном нам английском. Им оказался лётчик, воевавший против Вьетконга. Понятно, почему он в Америке. Разговорился с марокканцем — он приехал, чтобы заработать деньги.

Состав группы постоянно менялся. Прекращали учёбу студенты, нашедшие работу, прибывали новые эмигранты, кто-то отсеивался, не сдав тесты. Стало больше евреев из СССР и их «масса» в группах по разным предметам изучения языка стала заметна, они знакомились друг с другом и активно общались уже за рамками курсов.

Однажды при завершении учёбы на курсах, возникла инициированная преподавателем полемика по проблемам Ближнего Востока. Студентка-арабка говорила об оккупации Палестины евреями. Преподавателю пришлось остановить возникшую горячую дискуссию. Американский «плавильный котёл» не быстро переваривает мировые культуры или, точнее, — бескультурье.

Студенты, успешно закончившие «English as a Second Language», получили право учиться в американских колледжах и университетах. Некоторые из моих знакомых так и сделали и приобрели новые профессии. Наиболее привлекательными профессиями были: computer science (программирование), business administration (ведение бизнеса), register nurse (квалифицированная медсестра). Такой путь, по опыту, оказался самым правильным для успешного вживания в новую культурную среду и преодоления culture shock (культурный шок).

Не всем удалось так поступить. Главная причина — возраст, поэтому трудно найти работу даже с востребованной в стране профессией. Мне повезло. В моём случае устройство на работу по специальности и занятие хорошей позиции отложили продолжение студенчества на несколько лет.

Достигнув пенсионного возраста и потеряв работу, воспользовался возможностью учиться для собственного удовольствия: совершенствоваться в знании языка, работе с компьютерными приложениями, попробовать себя в рисовании, живописи, керамике и некоторых других дисциплинах. Не по всем предметам оказался успешным, но познакомился со многими замечательными людьми, которые пошли таким же путём. И это было главным приобретением в новом студенчестве (см. Круг общения).

Попутным важным положительным моментом, который предоставила американская система образования, была возможность учиться бесплатно и получать за счёт федерального гранта приличную сумму денег — стипендию. Величина её зависела от материального состояния. После затрат, связанных с учёбой, оставшаяся сумма использовалась студентом по его усмотрению. Мои новые товарищи-студенты, как правило, эти средства использовали для путешествий (см., например, От Сиетла до Сиетла и От голенища к подошве сапога).

Нарисованная благостная картина студенчества отражает только организационную сторону обучения. А реальная студенческая жизнь, конечно, имела свои стороны — приятные и неприятные. Преподаватели были разные по знаниям и умению преподавать. Это было особенно заметно «русским» студентам, имевшим хороший советский background (здесь: образование). И неудивительно, так как трудолюбимыми, пожилыми студентами были евреи с высшим образованием, нередко с учёными степенями, не желавшими проводить жизнь на диване.

Теперь немного о другом любопытном случае в американском колледже. Курьёз, связанный не с черчением, а с рисованием, напомнил мне Козареза — преподавателя черчения в ЛЭТИ.

Рисованию учил афро-американец среднего возраста, который, увидев, что половина его группы евреи из бывшего СССР, рассказал, как он бедствовал в молодые годы и как ему в получении образования, а также по жизни, помогали евреи Америки, которые подвергались, как и негры, расовой дискриминации. Жизнь, однако, меня научила не доверять людям, громогласно заявляющим о любви к евреям. Есть проверенное чутьё на антисемитов.

И чутьё не подвело. Мистер преподаватель, по методике товарища Козареза, издевался над «русскими», особенно над теми, которые молчаливо спускали ему грубость: перечёркивал работу, смеялся над неумением студента, делал нелестные замечания, удалял из аудитории. А его «русскими» студентами были пожилые люди. Демонстративно хвалил афро-американскую часть группы. Однажды я не выдержал его грубость по отнощению ко всему классу и громко заявил ему, что учебный класс не jail (тюрьма). Он опешил на какое-то мгновение. Затем была длительная пауза, а потом он спросил меня, можно ли ему продолжать занятие. Я промолчал.

Мистер запомнил этот эпизод и на одном из занятий отыгрался, попросив меня покинуть класс, так как, по его мнению, я невнимательно слушаю и разговариваю с соседом. Замечание не было справедливым. Я вышел из класса. Только один «русский» студент последовал за мной в знак протеста. Остальные оказались не на высоте — советская закалка.

Я написал заявление в деканат, что эту выходку преподавателя, расцениваю как дискриминацию на национальной почве. Администрация была испугана моим заявлением. Для политкорректной Америки это было серьёзное обвинение. После опроса студентов куратор курса убедил преподавателя извиниться.

Единственное, что заставило меня принять извинение, это стыд за непринципиальность моих коллег и неприятие преподавателем бестолковых ответов студентов на его уроках, которые провоцировали, возможно, его несдержанность. По остроумному замечанию моего друга, Ван Гог отрезал бы себе второе ухо, услышав обсуждение студентами его картин.

И тут вспомнился эпизод с моей дочкой, не имеющий отношение к моему студенчеству. Дочка с отличием закончила университет и поступала в медицинскую школу. Обычно заявления на поступление абитуриенты подают в несколько школ. Претендента могут вызвать на интервью, а затем принять или не принять решение о зачислении. Будущий студент, получивший несколько приглашений, сам выбирает для себя, в какой вуз идти учиться.

Дочка явилась на интервью в одну из выбранных школ. Интервью раздельно вели два преподавателя. Первое интервью прошло гладко, а на втором преподаватель вёл себя неприязненно, расспрашивал, почему уехала из СССР, усомнился в причинах. Дочка вышла от него расстроенной. Прошло две недели. К нашему семейному удивлению, ей пришёл вызов на повторное интервью. Интервью на этот раз проводил сам ректор. Он объяснил причину: «Вы прошли у нас два интервью и получили две взаимно исключающиеся оценки. У вас диплом об окончании университета с отличием. Не можете ли объяснить, в чём вы видите причину таких оценок». Дочка пожала плечами: «Не знаю». Тогда ректор спросил, кто она по национальности. «Еврейка», — ответила дочка. Ректор извинился, поняв причину, и сказал, что надеется, она выберет его колледж для учёбы. Не выбрала. Вскоре она прошла интервью в одной из самых престижных медицинских школ Америки — университете Джон Хопкинса (John Hopkins University) — и была принята.

Не могу не рассказать и о другом эпизоде с ней на первом курсе при завершении первого семестра. Накануне экзамена по одному из предметов её преподаватель спросил: «Вы еврейка?» Вопрос был неожиданным, дочка знала, что в Америке не принято об этом спрашивать. Это не СССР. Она, обескураженная, ответила с вызовом: «Да!» — «Не приходите завтра на экзамен, у вас еврейские праздники. Я потом приму у вас экзамен», — сказал преподаватель.

Две страны. А как похожи студенческое и еврейское счастье!

Print Friendly, PDF & Email

19 комментариев для “Виталий Аронзон: Студенческое счастье

  1. Прекрасные воспоминания. как будто снова вернулся в свою юность! Великолепный язык, образность — прямо живая картинка прошлого! Спасибо! И продолжай дальше!!!

  2. Виталий, вы замечательный рассказчик. Интересно и легко читать. Вновь переживаешь самое светлое и насыщенное время
    в нашей жизни. Спасибо.

    1. Дорогая, Лариса! Уверен, что Учёному секретарю «Химфарма» есть, что рассказать.

  3. Своей искренностью и подробностью описания рассказ побудил меня вспомнить своё почти аналогичное собеседование. С толкованием причин негативных эмоций трудно не согласиться тем, кто учился и работал в разнонациональной среде. Поступая в Ивано-Франковский институт нефти и газа на специальность «Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты», я по оплошности вообще не явился на собеседование вместе со всеми зачисленными абитуриентами. А приехал на день позже просто поинтересоваться: поступил ли я? Вот тут меня и направили лично к декану механического факультета Валентину Седову, который, пригласив со списками новоиспечённых студентов-первокурсников своего зама, безапелляционно объявил мне, что меня из-за неявки на собеседование уже определили учиться по остаточному принципу по другой специальности «Нефтяное оборудование». С чем я категорически не согласился и стал убеждать декана перераспределить меня в группу к технологам. Прежде всего решил «спекульнуть» своим ростом 194 см и заявил, что весьма пригожусь при отстаивании баскетбольного престижа факультета. Попутно заприметив у стены в кабинете стоящие музыкальные инструменты, решил окончательно сразить декана — мол ещё я играю на гитаре и пою. В результате собеседование превратилось в моё получасовое песнопение под гитару. Декан остался доволен и перевод состоялся… Наша группа на треть была еврейской и одна из самых лучших в институте все 5 лет.

    1. Дорогой, Михаил! У каждого из нас своя история! Но все памятны!

  4. Привет дорогому однокашнику. Я поступал в ЛЭТИ на два года позже Вас.
    Моя серебряная медаль к тому времени уже требовала одного экзамена. Я сдавал физику. Кому бы Вы думали, ну конечно, Березкину. Получивший пятерку поступал без экзаменов, четверка и ниже вела к сдаче всех остальных экзаменов на общих основаниях. Ответив на все, решив задачу и услышав от Березкина: « Достаточно. Можете идти» я вылетел, не помня себя от радости, и только придя домой понял, что я не спросил об оценке.
    Так и мучился, пока не вывесили списки принятых.
    За два года между нашими поступлениями произошла «оттепель», в 1954 г ректором ЛЭТИ стал Н.П.Богородицкий, так что я со своей, как позже выяснилось «пятеркой», без преград поступил на радиотехнический факультет.
    Так случилось, что позже судьба свела меня с авторами «Весны в ЛЭТИ» и особенно близко с светлой памяти Кимом Рыжовым и с, да продлятся его дни, Сашей Колкером .
    Желаю Вам искренне удачи, творчества. Буду рад вновь встретить Ваше имя на портале.

    1. Спасибо, Юрий! Было приятно получить отклик от коллеги и вспомнить вместе Берёзкина и ЛЭТИ. Наши служебные пути схожи. Познакомился с вашей биографической справкой, а на страницах портала встречал часто. Успеха вам. Всего доброго.

  5. Прелесть чтения мемуаров в том, что пробуждаются собственные воспоминания о давно прошедших временах и событиях. Спасибо за такой мозговой допинг.

    1. Спасибо за отклик. Буду рад прочитать ваши воспоминания о работе врачём в писательской поликлинике Москвы, об интересных встречах. Об одной вашей встрече с писателем Рыбаковым я писал в рассказе о Якове Ефимовиче Шапиро, стоматологе Сталина.

    1. Спасибо, Алёна! После ваших замечательных книг побаиваюсь печатать свои. Вся надежда на ваш журнал » Новый свет».

  6. Уже не в первый раз я комментирую великолепные рассказы (воспоминания? эссе?) — не знаю, как точнее назвать, потому что в этих трогательных, откровенных, исполненных мысли, глубоких сравнений текстах есть и одно, и другое, и третье. Так что каждому читателю — по его вкусу, а мне все неразрывно связанные составляющие — в единой целостности.

    1. Дорогой Георгий! Всегда рад получить ваш отклик. Внимание известного историка, автора деятков исторических книг особенно лестно.

      1. Самое обидное воспоминание:
        Сдаю «Технологию машиностроения» преподавателю-еврею. Предмет знал «на зубок». Досталось описание техпроцесса на 17 операций(!). Расписал все, с режимами резания и т.д. Второй вопрос по станку-автомату даже разукрасил картинкой с кинематикой. На какой-то пустяковый дополнительный вопрос ответил немедленно. Уверенный в пятёрке, схватил заполненную им зачётку и раскрыл только в коридоре. «Удочка»!
        Уже сам став преподавателем, встретил его в коридоре, не выдержал, припомнил. В ответ — какое-то жалкое бормотание.
        Самое «вкусное» воспоминание (даже два):
        1. Колхоз по Можайском. Председатель — придурок, разъезжающий по полям и фермам не слезая с коня.
        От нашего руководителя (в будущем — ближайшего советника Брежнева) получил кличку «Всадник без головы» Зато сами не готовили и нас определили «на постой», выписав хозяйке продукты со склада. Это был просто праздник обжираловки для ребят из общежития. Каждый божий день — мясо в щах и во втором.
        Молока — залейся!
        2. Фестиваль 1957 года. Нас погнали в какую-то комсомольскую команду по охране гостиниц в Останкино.
        В поощрение — бесплатная жратва после 23-00 в летней столовой. Что ели не помню, но дессерт не забуду никогда — сам(!) набираю полную тарелку свежей малины и чёрной смородины. И стакан сметаны!

        1. Когда вспоминаешь, то события прошлого разворачиваются в кино. И даже обидные эпизоды размыты в воспоминания без горечи. Математически наши множества пересекаются.

Добавить комментарий для Юрий Ноткин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.