Что-то не слышно оркестров и не видно толпы встречающих. Или оркестров еще не придумали? Может быть, не помню. Но толпа… Она во все времена существует, Вольтер. И всегда в моде. Дай нам Бог миновать сей чаши…

Силуэт Нострадамуса

Повесть
из цикла «Этот поразительный 16-й век»

Самуил Кур

Продолжение. Начало

12.

Анна перекрестила мужа, и верхом на муле он затрясся по направлению к Северным воротам города. Пока жена могла его видеть, он изображал беспечного ездока и даже, повернувшись назад, помахал ей на прощание рукой. При выполнении этого галантного маневра он чудом не грохнулся с животного, удержавшись буквально на честном слове. Но сразу за воротами разыгрывать опытного ковбоя было ни к чему, и Мишель выдал весь набор известных ему ругательств. Делу это, однако, не помогло. Каждый раз, когда на неровной дороге мул оступался, наездник дергался в седле и норовил сползти то налево, то направо. Соответственно, он тут же награждал свое средство передвижения ярким букетом эпитетов, из которых самым нежным был: «Скотина проклятая!» Скотина, впрочем, не огрызалась, а покорно тащилась вперед.

В один из таких критических моментов Мишель осознал, что все обвинения и угрозы в адрес бедного животного он извергает на английском. Это его обеспокоило — неровен час, кто-нибудь услышит. В здешних местах чужеземцев не жаловали и для простоты считали их исчадиями дьявола. Придется внимательно следить за речью.

Мишель похлопал мула по спине:

— Прости, дружище. Я совсем забыл, что ты английского не понимаешь. Впредь буду обращаться к тебе только на твоем родном языке.

Весь день новоявленный Нострадамус с переменным успехом пытался сохранить равновесие, в то время как земля всеми силами стремилась притянуть его к себе. Непревзойденная по эффективности тренировка вестибулярного аппарата. Вернусь в Америку, подумал он, предложу новый метод подготовки космонавтов. Вместо центрифуги — восемь часов непрерывной езды на муле. Каждый день.

Последний раз Мишель покорял большие пространства за рулем своей машины — по гладкому асфальту скоростного шоссе. Сменить «форд» на мула мог только законченный идиот или решивший заняться самоистязанием грешник. Ему удалось соединить в одном лице представителей обоих этих милых групп. Во всяком случае, к концу запланированного на первый день маршрута у него существовал полный консенсус между головой и телом — в том смысле, что не работали ни та, ни другое.

Он въезжал в небольшой городок с запозданием, уже темнело. Пустынные улочки. Откуда-то сбоку появилась молодая женщина.

— Я вижу, вы нездешний, месье.

— Ты угадала, это написано и на моем лице, и на морде моего голодного мула.

— И, наверное, издалека: одежда в пыли, вид замученный.

— Ты исключительно наблюдательна.

— Мужчине в вашем положении нужна теперь хорошая еда и мягкая постель, не так ли? А в постели — приятная женщина.

— Уж не себя ли ты предлагаешь для этой процедуры?

— Я так понимаю, что вы, конечно, отправитесь на ночлег в «Звезду Юга»? Все приезжие стремятся именно в «Звезду Юга». Говорят, там и еда вкуснее, и комнаты побольше. Поворачивайте сюда — здесь недалеко.

Действительно, метрах в пятидесяти показался постоялый двор. На вывеске была изображена мясная туша в окружении фруктов. Хозяин уже ждал на крыльце. Дружная парочка, зафиксировал Мишель. Она приводит ему постояльцев, а он дает ей возможность заработать в его заведении.

— Да ты просто клад, — одобрительно заметил он девушке. — Что бы я делал без тебя вечером в незнакомом городе?

— Не только вечером, но и ночью.

— Ночь предназначена для отдыха. Я вот думаю, как мне слезть с мула и не свалиться при этом, а мой мул ждет — не дождется, когда я, наконец, уберусь и ему дадут законную порцию корма. На большее не способны ни он, ни я.

Сказать по правде, Мишель боялся любых дорожных связей. Это был смертельный риск. Он знал из университетских учебников о том, как захватившие Неаполь французские солдаты заразились неизвестной болезнью и понесли ее дальше. Вследствие чего ее стали называть «французской болезнью», хотя в медицине она известна как сифилис. И дальше в учебниках говорилось, что сифилис стал бичом эпохи Возрождения, отправив на тот свет больше людей, чем чума…

Усталый путник отказался от предложенной еды, дожевал в душной комнатке взятый еще из дому кусок хлеба с жареным мясом и завалился спать.

На следующее утро, после завтрака, Мишель стал готовиться к продолжению веселенького путешествия. Тело еще ныло в самых неожиданных местах, а когда он подумал, что снова придется десять часов трястись в седле, казалось, все его органы взбунтовались и собираются объявить сидячую забастовку. Но всё это выглядело сущей мелочью по сравнению с новым испытанием, которого он никак не ожидал. Предстояло всего лишь закрепить два чемодана на крупе животного. Когда перед выездом из Салона этим занимался его друг, процедура выгдядела совершенно элементарной — ну, займет 5-10 минут. Однако сейчас время шло, а его багаж то съезжал на одну сторону, то принимал такое положение, в котором будет колотить мула по ногам, то просто выскальзывал из рук, как живой.

Со стороны это, наверное, похоже на комическое шоу, подумал Мишель. Тем более, что был зритель — на крыльце стоял хозяин таверны и с нескрываемым интересом наблюдал за манипуляциями своего постояльца. Из всех возможных чувств, которые можно было бы выразить — удивление, сочувствие, желание помочь и прочее — его лицо выбрало слегка пренебрежительную усмешку. Мишель оставил в покое упрямые пожитки и опустился на землю возле своего терпеливого средства передвижения.

— Вы, случайно, не ученый? — обратился к нему хозяин.

— Случайно, да.

— Я так и думал. Все вы абсолютно ничего не соображаете в самых простых житейских делах.

Мишель вытер со лба пот, готовясь к новому раунду борьбы с чемоданами.

— Всё зло на Земле от ученых, — убежденно заявил хозяин. — Живут люди спокойно, как их родители жили, и деды, и прадеды. Так нет же, обязательно надо что-то придумать, чтобы испортить порядок, годами налаженный. И какую только ерунду ни придумывают! Недавно останавливался у меня один. Худой, изможденный, одет как-то непонятно, глаза горят. Сразу видно, что из вашего племени. Подаю я ему на обед тарелку с тушеной говядиной, а он носом крутит и ее отодвигает: такого я не ем. Вы меня обижаете, говорю я, блюдо приготовлено по всем правилам, с нужными специями. А он мне в ответ: «Мясо есть вредно. Я эксперимент проводил». У меня от удивления челюсть отвисла — никогда ничего подобного не слыхал. Это как? — спрашиваю. «А вот как, — отвечает. — В моем городе за прошлый год умерло 73 человека. Я проверил — все они при жизни ели мясо. Так что никаких сомнений нет.» Я от таких его слов прямо обалдел. Да мало ли отчего можно умереть! Горе, собака укусила, сглазили. А то и чирей не там, где нужно, выскочил.

Он вдруг засмеялся:

— В прошлом году был у меня проездом важный господин. Гладкий, откормленный. Так он мне объявил, что недалеко уже и до конца света. Дело в том, говорит, что коровы, когда пасутся, теплые газы выделяют. А от этого воздух нагревается. Стада сейчас вон какие огромные, и с каждым годом их становится всё больше и больше. Вот и наступит скоро такая жара, что все люди вымрут. Вся Франция. А как же коровы? — спрашиваю я. А что им сделается, — отвечает, — это же их собственные газы. Нет, не в обиду вам сказано, но сжигать их надо, ученых. На кострах. Чтобы другим неповадно было. Воздух от этого не перегреется.

— Насчет мяса — ерунда, конечно, БСК, — Мишель сам не заметил, как выскочило у него кирилловское словечко и тут же уточнил, — медицинский термин.

Он поднялся с земли:

— Я как доктор медицины авторитетно утверждаю: человек должен есть всё, что требуется его организму. А насчет того, чтобы меня сжечь…

— Так вы медик?! — перебил его, спрыгивая с крыльца, хозяин. — Что же вы сразу не сказали? Давайте, я вам помогу.

Он взял чемодан, присев, поставил его себе на колени и начал ловко опутывать ремнями. Получалось у него аккуратно, и даже на глаз было видно, что прочно.

— Медиков уважаю, — продолжал он между тем. — Вообще, признаю только два вида ученых людей — священников и лекарей. Первые врачуют душу, вторые — тело. Да и как не уважать, если вы не просто лечите, а сначала гороскоп составляете, узнаете, что вам про клиента звезды говорят, и только потом применяете нужные средства. Ну вот, поклажа приторочена, можете ехать. На обратном пути — милости прошу.

— Се ля ви, — заметил Мишель своему мулу, когда они отъехали от города. — Всё в этой жизни рядом — слава, удача и костер.

Первый день, первая ночь, первый урок позади. «Начало положено, думал Мишель, держась в седле чуточку уверенней, чем вчера. Потихоньку привыкну.» Ехать было скучно, ничего интересного в пути не попадалось. На четвертый день он добрался до придорожной таверны раньше, чем предполагал. Занес чемоданы в отведенную ему комнату и спустился в трапезную. Хотелось есть.

В небольшом зальчике за длинным столом устроились посетители. С одной стороны — семья. Средних лет мужчина, с виду горожанин-ремесленник, скорее всего, местный. Заглянул сюда, чтобы выпить винца, а заодно перекусить. Жена и дочка его ждали. Почти напротив сидел монах в серой рясе, подпоясанный веревкой. Это был францисканец, явно пришлый — сегодня здесь, завтра там. Отодвинув в сторону уже пустую миску, он раз за разом бросал перед собой две игральные кости. Когда выпадали большие суммы — 10 или 11, он улыбался. Когда сумма оказывалась маленькой, сокрушенно постукивал пальцами о стол. Ремесленник, поглощавший еду, заинтересованно наблюдал за манипуляциями с костями.

Мишель сел на лавку неподалеку от монаха. И словно окунулся в облако отрицательной энергии. Не сразу понял: от его соседа исходит пульсирующая волна, создающая тревожное ощущение, заставляющая насторожиться, Почти в то же мгновение неясный импульс оформился в сознании в четкую формулировку: рядом с ним — мошенник. Сейчас произойдет что-то недоброе, почувствовал он и стал не спеша, вычерпывать ложкой принесенную ему кашу, мало аппетитную и на вид и на вкус.

— Я вижу, вы порядочный человек, — обратился вдруг монах к горожанину. — Я собираю пожертвования на строительство нашего монастыря. Вы не могли бы принять участие в этом богоугодном деле?

— К сожалению, — пробормотал мужчина, — к сожалению, моих денег хватает только на то, чтобы прокормить семью.

— Но в твоем кошельке, привязанном к поясу, явственно слышится звон монет.

— Это мелкие монеты, и их немного.

— Собственно, речь идет о небольшой сумме — всего 20 су.

— Ничего себе! — горожанин поднялся с места. — Мой двухдневный заработок.

— Я ни в коем случае тебя не принуждаю и не уговариваю. Мы поступим так: просто сыграем в кости. Чтобы мы были в абсолютно равных условиях, я тоже ставлю 20 су. Если случится на то Высшая Воля, — он поднял глаза кверху, — то ты будешь удостоин чести внести свою лепту в строительство. То есть выиграю я. Если нет — выиграешь ты.

— Пойдем, Жан, — потянула мужа за рукав жена.

Но у того уже в глазах загорелся азарт.

— Подожди, — отодвинул он руку женщины и стал развязывать кошелек.

Исход предстоящей игры был Мишелю совершенно ясен, но он не решился вмешиваться — можно получить по шее от обоих.

Всё произошло достаточно быстро. Договорились, что каждый сделает по три броска. В первом монах набрал больше. Во втором фортуна повернулась лицом к горожанину. А в третьем опять подарила францисканцу выигрышную сумму, а вместе с ней и 20 су. Мишель заметил, что в первый и третий раз его сосед не просто брал в горсть кубики и бросал их — как это делал его соперник — а тщательно, хотя и почти незаметно укладывал их перед броском на ладонь.

Мужчина стоял обескураженный, у жены на глазах появились слезы.

Попробую армрестлинг, решил Мишель. Он поднялся и обратился к монаху:

— Я тоже хочу сыграть.

— Прекрасно! Вы, похоже, человек ученый, уверяю — у вас хорошо получится. Ставки сохраняем?

— Да, оставляем прежние. Но не спешите. Я хочу предложить свою игру — пережимание рук.

— Это еще что такое?

— Сейчас покажу.

Уже уходившая семья остановилась, любопытство пересилило огорчение. В дверях появился и хозяин таверны. По плутоватому выражению его лица было ясно, что для него представление монаха не внове и, возможно, он имеет в нём свою долю.

Мишель посадил францисканца напротив себя, сцепил в замок свою и его правые руки, уперев локти в твердую поверхность столешницы, и сказал:

— Выигрывает тот, кто положит руку партнера на стол.

Его соперник сразу отреагировал и легко дожал руку Мишеля до горизонтального положения.

— Да, это надо сделать именно так. Вот моя ставка. А дать сигнал к началу мы попросим Жана. Когда мы будем готовы, Жан, крикните: «Марш!»

Монах с виду казался крепче и энергичнее, чем худощавый Мишель, тот на это рассчитывал — ему нужно было, чтобы его противник твердо уверовал в свою победу. Когда прозвучал сигнал, руки обоих спорщиков сразу напряглись, и постепенно выявилось преимущество монаха. В какой-то момент Мишель, внезапно ослабив нажим, резко опустил руку, но не дошел до поверхности стола, а получив на секунду возможность разгона, неожиданно сильным рывком вверх и вперед перекинул сцепленный кулак на сторону соперника. Тот опомнился, но было уже поздно. Теперь в роли дожимающего был Мишель. И он не упустил шанс.

Забрав свою ставку, он подозвал Жана и отдал ему оставшиеся 20 су:

— Берите. Вы были у нас судьей и честно заработали эти деньги.

Мужчина неуверенно взял чудом вернувшийся к нему проигрыш и спрятал его в кошелек.

— Я помолюсь за вас, мессир, — поклонилась женщина.

— Еще раз! — потребовал монах.

— Невозможно. Я дал обет два раза подряд в одну и ту же игру не играть. Обеты — дело святое, сами знаете.

«Сейчас он предложит кости», пронеслось в мозгу Мишеля. «Что делать? — Сыграть, — заявил невесть откуда взявшийся внутренний голос. — Но ведь он махлю… — Ты выиграешь, — перебил его внутренний голос».

— Хорошо, — вкрадчивым тоном пропел францисканец, — тогда сыграем в кости. Это другая игра, верно? И ваш обет на нее не распространяется.

Мишель вздохнул:

— Мне нечего возразить, приходится согласиться. Только играем по парижским правилам.

— Что это вы еще придумали?!

— Руки бывают потными или жирными, кости к ним иногда прилипают. Поэтому отныне надо бросить кубики в кружку, там их встряхнуть и высыпать на стол.

— Никаких кружек! Здесь вам не Париж!

— Дело ваше. В таком случае я ухожу.

Он встал и направился к двери.

— Подождите! — окликнул его монах. В душе азартного игрока боролись два чувства: желание испытать фортуну и боязнь проиграть. Первое оказалось сильнее. — Будь по-вашему.

Он подумал и добавил:

— С деньгами у меня туго, так что я поставлю на кон мою запасную рясу. Она совершенно новая, я ее еще ни разу не надевал. А вы, конечно, можете поставить деньги.

Мишель усмехнулся и положил на рясу 20 су. Бросать первому выпало францисканцу. Он встряхнул в кружке два своих кубика, мельком глянул в нее и тихонько перевернул над поверхностью стола. Выпали тройка и пятерка.

— Восемь! — бодро выкрикнул монах. — Неплохо для старта!

Зрители уже вплотную приблизились к играющим, у каждого участника появились свои болельщики. Ответный ход Мишеля — тройка и четверка. Семь!

Вторая попытка — монах выбрасывает 1 и 4. Лицо его становится багровым — в сумме всего тринадцать. Но и его соперник недалеко уходит — две тройки. Теперь у обоих поровну. Всё решит последний бросок.

Францисканец долго взбалтывает содержимое кружки, опрокидывает ее на стол и резко поднимает вверх: 5 и 6! Он не может сдержать улыбки. И как бы невзначай немного подвигает к себе рясу.

Семья горожанина с тревогой и сочувствием смотрит на своего спасителя. Но тот абсолютно невозмутим. Он небрежно встряхивает кости и выплескивает их на гладкую дубовую поверхность. Оба кубика катятся и застывают: две шестерки!

Монах нервно вскакивает, садится опять и бормочет сквозь зубы:

— Все ученые — отродья дьявола.

Потом — через силу:

— Полагаю, ряса францисканского монаха вам ни к чему?

— Отчего же, — спокойно возражает Мишель, — я как раз подумываю, а не вступить ли мне в ваш орден.

У него уже созрели кое-какие идеи насчет монашеского одеяния.

Наутро, отъехав немного от городка, удачливый игрок дождался, пока дорога в обе стороны будет пустынной, достал из чемодана рясу и быстро переоделся в монаха. Теперь нечего было бояться разбойников и грабителей. К вечеру, завидев издали очередной намеченный для ночлега пункт маршрута, он повторил всю операцию в обратном порядке. И появился перед жителями как рядовой путешествующий гражданин. Он бы и не снимал рясу, но всегда существовал риск встретиться в таверне со «своими», то есть монахами, а это было ему совершенно ни к чему, поскольку могло привести к лишним осложнениям.

Так прошло несколько дней. Незадача произошла неожиданно. Дорога вела в гору, а когда Мишель достиг перевала, оказалось что сразу за ним лежит нужный ему оживленный город. Переодеться не было никакой возможности. Пришлось искать приют подальше от центра в надежде, что там не натолкнешься на «своих».

Ему повезло — во дворе таверны, до которой он добрался, — ни лошадей, ни мулов. Скорее всего, постояльцев нет. Во всяком случае, и в трапезной пусто. Девушка-подавальщица быстро принесла ему еду и уселась напротив. Ей явно хотелось поговорить, и собеседник в монашеской рясе ее вполне устраивал.

— Я знаю, монахи — нищие, но опыт подсказывает мне, что монеты у них все-таки позванивают в кошельках. Я могу прийти в твою комнату, как только ты меня позовешь, и это обойдется тебе совсем недорого.

Мишель от удивления чуть не подавился похлебкой:

— Дочь моя, что ты такое несешь? Ты предлагаешь это мне, святому человеку, посвятившему себя Всевышнему?

— Ну конечно, тебе, а кому же еще? Разве ты не мужчина?

— В этом смысле — нет.

— У меня есть один хороший знакомый, тоже монах. Его зовут Жильбер, он доминиканец. У него красивая белая ряса, куда лучше твоей. А когда он ее снимает, он стоит десятка обычных мужиков. Он мне всё объяснил. Бывает, у него вдруг возникают сомнения. Ему кажется, что его служение Господу пошатнулось, стало недостаточным. И тогда он проверяет его на мне. Проверит несколько раз — и убеждается: да, действительно пошатнулось. После этого он начинает рьяно молиться, даже истязает себя и целую неделю не появляется. А ты не хотел бы тоже проверить свою набожность?

— Видишь ли, милая, я совсем недавно ее проверял и сейчас как раз нахожусь в процессе истязания. Поэтому принеси мне наверх кувшин горячей воды и покинь комнату до того, как я туда вернусь.

«Ну и безнравственный народ! Разве я мог представить себе, что здесь, рядом с Леонардо да Винчи, царит такая — говоря высокопарно, простота нравов, а по-русски — Алена как-то говорила, как в России называют представительниц первой древнейшей профессии — забыл слово, что-то созвучное с «леди»… но дело не в слове, конечно, а в сути».

Он поднялся на второй этаж, открыл дверь в свою комнату. Вода приготовлена…

— Я же просил тебя сразу уйти! — взревел Мишель, обращаясь к стоявшей у стола девице.

— Я была уверена, что ты передумаешь. Это часто бывает. Сначала, при людях, говорят «нет», а потом зовут.

«Спокойно», сказал себе Мишель, «ты святой человек, веди себя подобающим образом».

— Ты католичка? — обратился он к не сдвинувшейся с места служанке.

— Конечно!

— Ну так вот: и для тебя, и для меня примером для подражания должен быть Папа Римский. Ясно?

Девица внезапно взорвалась громким, заливистым хохотом, ее так трясло, что благочестивый «монах» даже испугался.

— Ты же не можешь не знать, — с трудом выговорила она, еще не полностью придя в себя, — мне об этом тут один … ну, в общем, проезжий… рассказал. Про Иннокентия VIII. Про того, который не так давно, да будет благословенно его имя! — она перекрестилась, — для нашей пользы издал буллу против ведьм. Так он имел 16 тайных детей. Если мы с тобой возьмем с него пример, это же сколько лет нам трудиться придется!

— Ну-ка выметайся отсюда. Немедленно, — слова Мишеля прозвучали очень тихо, но что-то такое было в его голосе, потому что девица вмиг растворилась, и след ее простыл.

13.

Лион был первым, по-настоящему большим городом на его пути. Тут он впервые провел ночь в комфортабельных условиях в доме одного из местных начальников. Но расслабляться было некогда. Захватив в типографии пару экземпляров «своей» книги о косметике и джемах, он двинулся дальше.

Дорога после Лиона стала более оживленной, и обгоняли и попадались навстречу кареты и группы всадников. Погода стояла сухая, пыль долго висела в воздухе. Впрочем, в случае дождя было бы хуже. Но по мере удаления от города спешащего по делам народу становилось всё меньше и меньше.

Вроде, и Мишель уже притерся к мулу, и мул к нему. Уже можно было не думать о том, за что бы ухватиться, чтобы не грохнуться наземь в случае резкого толчка. Что же касается попутчиков, то, с одной стороны, человека в рясе их отсутствие устраивало. Но с другой — ему нужно было общение, чтобы не потерять и те скудные навыки разговорной речи, которые он приобрел накануне.

Что же делать? Выход есть всегда, из любого положения. Надо только хорошенько подумать. Эту максиму он еще в студенческие годы выбрал себе жизненным девизом. А пока они остановились у небольшой речушки — надо было дать возможность уставшему животному утолить жажду. Именно в этот момент, в начале второй половины дистанции, в голове седока что-то щелкнуло — он понял, что не одинок на своем долгом пути, что у него есть попутчик. И когда они снова не спеша двинулись к убегающему горизонту, Мишель обратился к мулу с проникновенной речью.

— Дорогой друг! Я ценю твой замкнутый характер и неразговорчивость, но согласись — коротать длинную дорогу вдвоем намного легче в доверительной беседе, чем в угрюмом молчании. И поэтому, дорогой Вольтер, с сегодняшнего дня мы будем обмениваться мнениями по разным насущным вопросам. Мне кажется, имя Вольтер тебя вполне устроит — ты ведь философски смотришь на всё окружающее — день, ночь, еду, поклажу. А разговаривать мы с тобой будем, конечно же, по-французски, так что и тебе будет понятно, да и я, возможно, тоже пойму, о чём сам говорю. Не возражаешь? Ну и отлично.

В первые дни после этого устного соглашения Мишель донимал Вольтера французскими глаголами. Мул покорно их выслушивал, полностью оправдывая свое звание философа. Любой человек на его месте уже давно бы запустил в мучителя чем-нибудь тяжелым.

Потом пришла очередь словосочетаний. За ними — обращений к разным лицам по разным поводам. Наконец, проговаривание вслух гороскопов и предсказаний.

Пошла последняя неделя пути. И Мишель поделился со своим попутчиком некоторыми проблемами и соображениями.

— Мы приближаемся к цели, Вольтер. Еще шесть дней — и мы в Париже. Там нам предстоит встретиться с Их Величествами. Ты когда-нибудь бывал при дворе, Вольтер? Говоришь, только на заднем дворе, на привязи? И там хорошо кормят? Ну, как кормят, это мы еще посмотрим. Видишь ли, Вольтер, какая загвоздка, я ни разу не был при дворе. Да, конечно, понимаю, тебе стыдно за меня. Но так исторически сложилось: некогда мне было по дворам шастать. И я чувствую себя не совсем в своей тарелке. Говоришь: не дрейфь? Стараюсь, но посуди сам: меня вызывает королева. Екатерина Медичи. А я слыхал о ней — четыреста лет спустя — разные нехорошие вещи. Вроде бы — отравительница. Придешь к ней, она тебе стаканчик вина предложит — ведь не откажешься. Хлобыстнешь его — и отбросишь копыта. Нет, Вольтер, это я не про тебя, это я про себя. Давай попробуем вспомнить, что мы о ней знаем.

Мишель занялся раскопками. Столько было навалено в его памяти! Надо было разгрести завалы нужных и ненужных сведений и выловить то, что касалось французской королевы. Кое-какие обломки удалось извлечь на поверхность.

Хитрая. Создала «Летучий эскадрон любви» из верных ей красавиц и подослала их к своим политическим противникам. Каждая из них в совершенстве владела тем главным оружием, которым можно сразить любого мужчину. Даже своего главного врага — принца Конде, руководителя гугенотов, Екатерина с помощью красотки Руэ превратила в мягкого и покорного почти католика.

«Ах, да! Это же случилось потом — уже после смерти Нострадамуса, то есть, моей смерти. Я этого не могу и не должен знать. Ладно…»

Жестокая. Устроила Варфоломеевскую ночь, праздник смерти, подтолкнув католиков к резне — в итоге погибли тысячи гугенотов. Но это тоже было потом. А сейчас… сейчас…

И тут из-под глыб памяти показалась потрепанная, оборванная обложка книжки некоего француза. Кажется, он представил Екатерину совсем в другом свете…

Мул отмеривал милю за милей, а Мишель настойчиво восстанавливал поблекшие страницы, недостающие фрагменты, детали, пока не выстроил хрупкое сооружение, весьма похожее на связную биографию. Екатерина, писал автор, была скорее жертвой, чем карателем. По крайней мере, четырежды попадала она в пиковое положение, причем ни разу по своей вине. Италия конца 15-го — начала 16-го века — бурлящий котел. Каждый крупный город — отдельное государство. Все время от времени воюют — то друг с другом, то с Францией, то с турками, то с другими охотниками до чужих земель. Самый яркий город — Флоренция.

— Именно там в 1519 году в роскошном дворце у четы тогдашних правителей — Лоренцо-младшего, герцога урбинского из семьи банкиров Медичи, и его жены-француженки Мадлен де ла Тур, графини овернской, родилась дочь, которую нарекли Екатериной.

Сообщив эту новость мулу, Мишель потрепал его по шее и продолжил:

— Слушай внимательно, это очень занятная история. Графине с родами не повезло, она не оправилась от осложнений и через две недели ушла в мир иной. Ей было только девятнадцать. Герцог пережил ее на шесть дней — его свела в могилу неизлечимая болезнь. Екатерина осталась сиротой. Во Флоренции менялись правители, восставший народ изгнал Медичи, девочке пришлось провести несколько лет в монастырях, а затем в папском дворце в Риме.

Солнце палило немилосердно, в монашеском одеянии Мишель чувствовал себя как в сауне, очень хотелось пить. Он отвязал закрепленный у седла кожаный мешочек, выплеснул себе в рот оставшийся там глоток воды и продолжил свой рассказ.

— Но вот колесо истории повернулось в другую сторону, и Медичи вернулись во Флоренцию. Папа Климент VII очень нуждался в поддержке, он столковался с французским королем Франциском I, и в 1533-м 14-летняя Екатерина была выдана замуж за Генриха, герцога Орлеанского, второго сына короля. Мужу этому как раз стукнуло пятнадцать. Надо сказать, что папа не поскупился, пообещав в качестве приданого 130 тысяч золотых дукатов и пару городов. Увы, через год Климент скончался, а новый папа заявил, что ничего давать не будет.

События в те бурные годы менялись непредсказуемо, как картинки в калейдоскопе. Внезапно умирает старший сын Франциска Первого, и Генрих в 18 лет становится наследником престола.

Между тем, французский королевский двор — просто загляденье. Франциск — правитель, какого редко сыщешь. Широко образованный, отлично разбирающийся в литературе и живописи, покровитель искусств, знающий несколько языков, он был к тому же талантливым полководцем. И отличным парнем. Импозантный сорокалетний монарх был далеко не чужд утех с прекрасными дамами и считал, что дворянин, не имеющий любовницы, — не настоящий мужчина. Придворная знать приветствовала передовые взгляды короля и вела себя осторожно с его фавориткой — герцогиней д`Этамп.

Попасть из монастыря в такой двор тоже было испытанием. Причем, по-своему болезненным — местные дамы чурались чужеземки. Как же, они — потомственные дворянки, голубая кровь, а Екатерина — какая-то купчиха. То, что в ее жилась текла и кровь французской графини, не считалось — дед-то ее был банкиром. Тебе, Вольтер, это, наверно, хорошо знакомо: как брать деньги, нажитые торговлей — так с большим удовольствием; а как общаться с торговцами — так те низшее сословие.

Екатерина нашла естественный и благородный выход — она потянулась к королю, как дочь. Она никогда не знала отцовской любви — здесь она ее получила. У Франциска было, чему учиться. Она впитывала манеры, широту взглядов. Что же касается ее юного мужа, он сумел извлечь из стиля жизни отца лишь один урок — недаром рос при дворе, где чуть ли не вменялось в обязанность иметь любовницу.

Герцогиня д`Этамп была чуть старше Генриха и сияла как звезда первой величины. Про нее говорили, что она самая умная из красавиц и самая красивая из ученых дам. Возможно, это соответствовало истине. Процентов на пятьдесят. Спрашивается, а что должны говорить придворные любовнице короля?

На беду Екатерине, и у нее очень скоро появилась соперница по супружеской постели. Ее звали Диана де Пуатье, она недавно похоронила своего мужа и усиленно демонстрировала скорбь, появляясь в черно-белых траурных одеждах. Надо сказать, что эти цвета ей шли, к тому же как раз в моду входило декольте.

Ты знаешь, Вольтер, что такое декольте? Нет? Как бы это доходчивей объяснить… Вот представь себе, что тебе на шею вешают торбу с овсом, но она лишь чуть-чуть приоткрыта. Конечно, запах еды доносится, но едва заметно. Если отверстие сделать побольше, запах становится сильнее и резко возрастает желание добраться до вожделенной пищи. А если мешок открыть полностью, ты с головой залезаешь в эту торбу, чтобы насладиться столь желанным овсом. Надеюсь, Вольтер, теперь ты понял, что такое декольте?

Так вот, Диана, вооруженная, в том числе, и таким неотразимым оружием, вела целенаправленную охоту за наследником. А дальше всё очень банально, Вольтер. В один прекрасный день Генрих не пришел домой ночевать, и наутро об этом знал весь двор.

Тут необходимо сообщить тебе одну немаловажную деталь: Диана де Пуатье была старше Генриха на двадцать лет. Это очень опасный возраст — нет, Вольтер, не для нее, конечно. Красивая, зрелая, опытная в любви женщина против зеленого юнца всегда одержит победу. Слишком мощным арсеналом она обладает. Екатерина, возможно, и оценила опасность, но противопоставить ей ничего не могла.

Появление на тесной арене дворцовых интриг двух фавориток — у нынешнего короля и у будущего — не могло остаться без последствий. Каждая из дам считала себя первой и желала играть главенствующую роль. Вокруг каждой стали сплачиваться армии сторонников и сторонниц. В них входили и знать, и влиятельные лица, и художники, и писатели. Боевые действия внешне ограничивались мелкими словесными стычками. Например, в окружении молодой герцогини д`Этамп Диана проходила под кличкой «старый гриб». Но главным, конечно, было — расставить на важнейшие должности своих людей. Диана в этом преуспела.

А теперь, представь себе, Вольтер, что ты оказался в подобной ситуации — противостояния двух лагерей — причем именно ты в положении заброшенной жены. Чью бы ты сторону принял? Кого взял бы себе в союзники — тайно или явно? Ты говоришь — глупый вопрос? Говоришь — ответ очевиден: бесспорно, надо быть с теми, кто против любовницы твоего мужа? Правильно — именно так, как ты, рассуждали бы многие, если не все. А Екатерина выбрала совершенно иную линию поведения. Поэтому ты — мул, а она — королева Франции.

Она не примкнула ни к одной из противоборствующих сторон. Что восхитило короля, умилило наследника — какая преданная жена! — и, что не менее важно, не создало ей недоброжелателей в женском стане. А также не восстановило против нее всесильную Диану. Что на самом деле думала при этом юная Медичи — не знаю. Могу только догадываться. А фаворитка ее мужа вела себя очень уверенно и порой бесцеремонно.

Дело в том, что, по статусу, Екатерине полагалось родить ребенка — желательно, мальчика — который стал бы будущим наследником трона. Но годы шли, а детей не было. И Диана де Пуатье, заботясь о престиже династии Валуа, часто посылала Генриха к его собственной жене поработать на благо королевства. И могла даже зайти в супружескую спальню своего любовника, чтобы наставительно — и снисходительно — попенять:

— Ну что же ты не можешь произвести на свет сына? Ведь Генрих так старается! Постарайся и ты. Не ленись!

И с 1543 года у Екатерины действительно косяком пошли дети. Правда, Диана тут не при чём. А вскоре Генрих стал королем. Что, кстати, никак не сказалось на положении этих двух женщин — законной жены и фаворитки. К этой троице мы с тобой и едем, Вольтер. Видишь — вдали уже высятся здания большого города? Самого большого в Европе на сегодняшний день — Парижа.

Что-то не слышно оркестров и не видно толпы встречающих. Или оркестров еще не придумали? Может быть, не помню. Но толпа… Она во все времена существует, Вольтер. И всегда в моде. Дай нам Бог миновать сей чаши…

Продолжение