Бен-Шлуш, конечно, обиделся, когда получил приказ передать дело об убийстве инженера Берлина капитану Вижницу… В кои веки досталось порядочное преступление, а не эти идиотские разборки с наркодилерами, когда ты их ловишь, а судьи отпускают.

Убийство в Технионе

Яков Бар-Това

— 1 —

Труп обнаружила Анна, уборщица. Утром она явилась со шваброй и ведром на пятый этаж корпуса «Дом Иосифа» и увидела ведущего инженера фирмы ICS (Israel Chemical Systems Ltd.) Михаила Берлина, сидящего за столом, уткнувшись лицом в лежащие на столе его инженерские бумаги. Стол весь был залит кровью, большая лужа была и на полу. На лысоватом темечке инженера зияла огромная рана. Орудие убийства лежало тут же на столе. Это был большой разводной ключ.

Анна завизжала так громко, как только позволяли её молодые голосовые связки, бросила ведро и швабру и пятясь вылетела из кабинета инженера. Она промчалась по лаборатории, выскочила на лесничную клетку. Минуту переводила дух потом снова вошла в огромное помещение и нырнула в кабинет, на двери которого красовалась табличка с надписью на иврите и английском «Исполнительный директор Ай Си Эс д-р Иоси Пелед». Она попала в комнату, где стоял стол и компьютер секретарши господина Пеледа Ривки Кац. На столе стоял телефон. Анна схватила трубку, судорожно тыкая пальцами в дрожащие кнопочки, набрала номер телефона Ривки. Сонная Ривка подняла трубку на другом конце провода и города.

— Ривка, Мишу убили! — заорала Анна.

— Что случилось? Что ты говоришь?

— Михаэль… весь в крови. Сидит у себя.

— Ну, сидит же. Не лежит. Почему убили?

Спросонья Ривка почему-то решила, что убитый должен обязательно лежать.

— Я не знаю.

— Аннушка, не волнуйся. Все будет хорошо. (Ие беседер). Вызови скорую помощь. Ты знаешь, как вызвать скорую помощь? Набери 101.

Ривка положила трубку и сказала, обращаясь к мужу:

— Эти русские — такие паникеры.

— Звони скорее Иоси — ответил слышавший половину разговора многоопытный муж — Вам только полиции на фирме не хватало.

Иоси примчался на службу быстрее, чем прибыла скорая. Благо от района вилл Дэнии до восточных ворот Техниона пять минут стремительной езды по пустому утреннему городу. Он вбежал в лабораторию, остановился, как вкопанный, на пороге инженерского кабинета и сказал Анне: «Не входить и никого не впускать!».

Никого и не пришлось не впускать, так как сотрудники появлялись только к половине девятого. Через пять минут после Иоси приехали парамедики, два фельдшера и водитель. И минуты не прошло, как старший из фельдшеров начал заполнять бумаги, констатирующие тот непреложный факт, что доктор Михаэль -Берлин освободился навечно от земных забот и присоединился к отцам и праотцам. Второй из фельдшеров звонил в полицию. Её не пришлось долго ждать. Прикатившие на бело-голубой субару сержант Гай Хабив и практикант полицейской школы Туши вызвали следователя. Вся компания — Иоси, парамедики и полицейские — уселись на высокие табуреты, стоящие вокруг лабораторных столов и вытяжных шкафов. Иоси приказал Анне идти и начать приборку на верхнем этаже, но Гай попросил ее остаться и никуда не уходить до приезда следователя.

Начали прибывать сотрудники Ай Си Эс. Первым ввалился Удо Вакнин. Он провел свою карточку по щели электронных часов и, поправляя на ходу голубую вязаную кипу на затылке, пошел по лаборатории, удивленно глядя на сидящую в глубине помещения компанию. Удо привык приходить на работу первым. Анну он за сотрудника не считал. Еще на улице, увидев машины скорой помощи и полиции, он понял, что случилось что-то из рада вон выходящее, но все же была вероятность, что жребий пал не на родную фирму . В шестиэтажном здании помещался еще добрый десяток фирм и фирмочек.

Удо был правой рукой Иоси, когда дело касалось организационных вопросов. Фирма была маленькая, поэтому Удо совмещал несложные химические упражнения с обязанностями «прислуги за всё». Следом за Удо вбежала, громко стуча десятисантиметровыми каблуками, взволнованная Ривка. За утренним кофе она сообразила, наконец, что муж ее, как ни странно, прав, и происшествие может быть гораздо серьезнее, чем она поначалу подумала.

Иоси отвел обоих в сторонку и объяснил, что не надо, чтобы остальные сотрудники входили в эту лабораторию, к которой примыкал кабинет убиенного. Пускай все идут на верхий этаж. Пока труп не увезут, работать в этом зале невозможно.

Вскоре приехали следователь полиции капитан Гилад Бен-Шлуш, судебно-медицинский эксперт Виль Аронович и помошник следователя сержант Аарон Вайнштейн. Парамедики уехали и вскоре приехали представители похоронного общества все как один бородатые и в черных кипах.

Довольно быстро выяснилось, что убийство случилось часов 8 — 10 тому назад. Труп был холодный. Кровь на ране свернулась. Виль увидел стоящий на столике микроскоп и попросил разрешения воспользоваться им. В соскобе из раны он рассмотрел личинки соответствующих мух — верных помошников судебных медиков. С учетом того обстоятельства, что температура ночью не опускалась ниже восемнадцати градусов, ориентировочное время убийства было определено между шестью и восьмью часами вчерашнего вечера. Точнее покажет анализ в лаборатории судебной экспертизы.

Полицейские осмотрели предполагаемое орудие убийства и отпечатков пальцев на нем не обнаружили. Вокруг стола и в луже крови на полу следов обуви не было. Берлин был убит единственным ударом ключа, очень сильным и точным. По относительному положению головы и туловища было ясно, что повреждены шейные позвонки, а это означало, что убитый во время удара сидел, а не спал, положив голову на стол. Повидимому, убитый читал какие-то бумаги и не ожидал удара по голове сзади. Книги, которые лежали на столе, рассыпались. Часть из них лежала на полу.

В карманах брюк убитого не было ничего кроме магнитной карточки фирмы, которой пользовались для учета рабочего времени. Джинсовая куртка Берлина висела на крючке, прибитом к стене рядом с копировальной машиной Ксерокс, стоявшей у восточной стены кабинета. Во внутреннем кармане куртки обнаружили бумажник, в котором имелось 100 шекелей одной купюрой, кредитная карта Исракард, водительская лицензия, листочки обязятельной страховки и технический паспорт автомобиля, а также фотография миловидной женщины. В боковом кармане лежали две связки ключей, одна, повидимому, от машины и от квартиры убитого, а вторая, состояла из двух ключей, висящих на колечке, к которому была прицеплена пластмассовая табличка с надписью «Ай Си Эс».

Появление этой связки вызвало некоторое замешательство Иоси Пеледа. Он шагнул вперед и сказал:

— Эти ключи я дал вчера Грише. Он задержался на работе и должен был запереть оба помещения.

— Кто такой Гриша?

— Это наш слесарь. Он монтирует наши установки.

— С ним можно поговорить?

— Да, конечно. Его верстак на лестничной площадке.

Капитан Бен-Шлуш разрешил увезти труп. Когда тело приподняли, обнаружилось, что его кто-то один раз уже поднимал. На столе в луже крови просматривался белый прямоугольник размером со стандартный лист бумаги формата А4. Похоже убийца приподнял труп и взял со стола какую-то бумагу. Но в руках убитого не осталось накаких клочков и обрывков. Сержант добросовестно сфотографировал все, что по мнению следователя представляло интерес в этой комнате.

Кабинет инженера полиция опечатала, предполагаемое орудие убийства было спрятано в большой черный мешок для мусора и переправлено вниз в машину полиции, а Бен-Шлуш с помошником, взяв с собой Иоси Пеледа, проследовали на лестничную площадку шестого этажа. Здесь стоял верстак, на котором были разбросаны слесарные и столярные инструменты, на полу валялись доски. У окна стояла циркулярная пила.

Бен-Шлуш подошел к мусорной корзине и стал рыться в ней. Из-под толстого слоя стружек и опилок он извлек черный рабочий халат, левый рукав которого был испачкан черно-багровой краской. Капитан поднес халат к окну, потер и понюхал пятно.

— Чей это халат? — спросил капитан, вытянув шею, подобно собаке, взявшей след.

— Это гришин халат, — запинаясь ответил Иоси.

— Давайте его сюда, вашего Гришу.

— Позови Гришу, — крикнул Иоси, обращаясь к Удо.

Появился Гриша. Это был невысокого роста крепко сложенный человек лет сорока. На нем были джинсы и черная футболка. Левая рука его была перевязана чуть выше запястья. По его лицу было видно, что он понимает всю серьезность своего плолжения.

— Это твой халат? — спросил капитан.

— Мой.

— А что у тебя с рукой?

— Поранился, — ответил Гриша с заметным русским акцентом.

— Когда и при каких обстоятельствах?

— Вчера. Я работал на циркулярной пиле, и отскочила щепка.

— В котором часу это было?

— Половина шестого.

— И кто оказал тебе помощь?

— Никто. Я один закрыл рану бинтом из аптечки.

— Ты хочешь сказать, что перебинтовал ее без посторонней помощи.

— Да.

— Ты не обращался в больницу?

— Нет.

— А что ты делал потом?

— Я не стал больше делать работу, запер верхний этаж и пошел вниз и отдал ключи Мише.

— Ты имеешь в виду Михаила Берлина?

— Да.

— Что делал в это время Михаил?

— Он сидел у себя в кабинете и читал книгу.

— Какую книгу?

— Какую-то толстую. Научную.

— Почему ты так решил?

— Что?

— Что это была за книга?

— Не знаю.

— То есть ты хочешь сказать, что в это время кроме тебя и Михаила на фирме никого не было?

— Я не понял. Повторите еще раз, пожалуйста.

Капитан очень медленно и, растягивая слова, повторил.

— Кроме тебя и Михаила в шесть часов вечера на фирме не было никого. Так?

— Так.

— Когда ты шел домой, спускался по лестнице и вышел из подъезда ты никого не встретил?

— Я спускался на лифте. На улице людей не было, но стояли машины. На пятом этаже был свет. Четвертый и третий этажи тоже были освещены. На «Пазе» еще работали.

— Под нами находится лаборатория фирмы «Паз» — вмешался Иоси.

— Я понял, — сказал капитан и, выдержав пауза, произнес, — Грэгори, я вынужден арестовать тебя по подозрению…

По какому подозрению он не сказал, но сержант тут же надел на Гришу наручники и повел к лифту.

— Я ни в чем не виноват. Иоси, скажи им, что я ни в чем не виноват! — громко сказал Гриша, и дверь лифта закрылась.

Бен-Шлуш, Пелед и Вакнин проводили взглядом удалившуюся парочку, и капитан любезно обратился к Пеледу:

— Мы могли бы где-нибудь побеседовать без посторонних?

— Да, конечно. Пойдемте в мой кабинет.

Пелед и Бен-Шлуш зашли в кабинет исполнительного директора, а Удо и Ривка остались снаружи.

— Давно Берлин у вас работает? — спросил капитан, усаживаясь по-хозяйски в кресле исполнительного директора и раскладывая на столе свои бумаги.. Исполнительный же директор, непохожий на себя, робкий, бледный и смущенный, присел на краешке стула, на котором частенько сиживали распекаемые им подчиненные.

— Десять месяцев.

— Семья у него есть?

— Он женат, детей нет.

— Вам не нужно ничего сообщать его жене сейчас. Я пошлю сержанта, после него можете с ней общаться. Могу я поговорить с уборщицей? Она первая обнаружила труп? Верно?

— Да, конечно.

Когда в кабинет зашла испуганная Анна, Бен-Шлуш сказал, обратившись в Иоси:

— Я бы хотел поговорить с ней с глазу на глаз.

Иоси вышел из кабинета и присоединился к сидящим в проходной секретарской комнате Ривке и Удо.

Бен-Шлуш тем временем уставился строгим и всепроникающим взглядом на бледную мордашку Анны и начал выпытывать, когда она явилась на работу, не удивило ли ее, что входная дверь была не заперта и многое другое. На что Анна с завидной логикой отвечала, что она очень испугалась. Сообразив, что свидетельница пребывает в шоке, Бен-Шлуш решил перейти к опросу других свидетелей. Однако, быстро выяснилось, что таковых нет, и кроме Иоси Пеледа все служащие фирмы явились на место преступления после приезда полиции.

Бен-Шлуш сложил свои бумаги и спустился на улицу, и здесь его ухватил за рукав корреспондент городской газеты «Кольбо» и по совместительству репортер газеты «Едиот Ахоронот» Гай Ятом.

— Ну, дружище, что ты можешь сообщить прессе?

— Я ничего не могу сообщить прессе. Обращайся к моему начальству или к своим осведомителям.

— Гили, старик, ты же знаешь, что за мной не засохнет.

Гилад на секунду задумался и с чувством исполненного долга произнес:

— Только тебе как старому другу скажу, что все раскрыто по горячим следам. Подозреваемый арестован. Короче: в старт-ап фирме один русский убил другого русского. Но я тебе ничего не говорил.

— 2 —

В управлении полиции на улице Ацмаут после обеда состоялся первый допрос подозреваемого. Капитан Гилад Бен-Шлуш задавал вопросы вконец напуганному Григорию Сальману, а сержант пытался записывать дозволенные речи

— Сколько времени ты в стране?

— Одиннадцать месяцев.

— Откуда ты приехал?

— Из Советского Союза.

— А из какого места?

— Из Кишинева.

— Кем ты работал в Кишиневе?

— Я работал в министерстве.

— В каком министерстве?

— Я не знаю, как это на иврите. Что-то вроде национального страхования.

— И кем ты там работал?

— Служащим.

— А здесь ты работаешь слесарем?

— Да.

— А почему? В твоей анкете написано, что у тебя вторая академическая степень по экономике. А ты работаешь слесарем, простым рабочим.

— Что значит, почему? Я нашел такую работу. Я пока что не нашел работы по специальности.

— Ну, хорошо… А теперь скажи мне, зачем ты убил Михаила?

— Я не убивал его.

— Ты зря упираешься. Тебе лучше всего быстро сознаться, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы признали за тобой смягчающие обстоятельства. Аффект. Он оскорбил тебя или обидел как-то.

— Я не убивал его.

— Но ведь все против тебя. Тебе не оправдаться в суде. Да и денег на хорошего адвоката у тебя нет. В Израиле судьи любят тех, кто сотрудничает со следствием, кто проявляет раскаяние. Они примут во внимание, что ты недавно в стране.

— Я не убивал его. У меня не было желания убивать его.

— Очень хорошо. Ты хочешь сказать, что убил его непреднамеренно.

— Я совсем не это хочу сказать. Я не убивал его. Я прошу дать мне переводчика. Я не то хотел сказать.

— Не выводи меня из себя. Ты посидишь в одной камере с этими ужасными людьми и поймешь, что лучше сознаться, чем упираться.

— 3 —

Действие нашей истории протекало в те буколические и, увы, непродолжительные времена с конца лета 1989 по весну 1992 года, когда не проснулось еще в очередной раз в израильском обществе традиционное шизофреническое раздвоение личности, связанное с одновременным наличием в общественном сознании горячей любви к репатриации вообще с лютой ненавистью к конкретным ее носителям. Еще известная партийная дама, прошедшая славный путь от должности секретарши почтенного сионистского деятеля через необременительную должность его жены к посту министра правительства, не кричала на весь свет, что выходцы из бывшего Советского Союза все сплошь наркоманы и проститутки. Война в Заливе уже закончилась и до следующей было достаточно далеко.

Именно поэтому, скорее всего, и произошел в хайфском управлении полиции на улице Ацмаут следующий разговор. В уютном кабинете, в окна которого через полуприкрытые жалюзи дул не переставая свежий ветер с моря, беседовали начальник отдела майор Хаим Толедано и старший следователь по уголовным делам капитан Ицхак Вижниц.

— Я вызвал тебя, — говорил Толедано, — чтобы обсудить дело Берлина. Подозреаемый арестован. Он категорически отрицает свою вину. Газеты кричат об убийстве в Технионе, хотя эта несчастная фирма, где все произошло, никакого отношения к Техниону не имеет. Они просто арендуют лабораторные помещения на территории кампуса. Владелец фирмы — ученый и очень богатый человек из Калифорнии, и исследовния ведутся на американские деньги, вложенные в израильскую науку. Половина сотрудников фирмы новые репатрианты. Это, вообще, образец удачного вростания новых граждан в наше общество. И вдруг убийство. Капитан Бен-Шлуш не владеет русским языком. Контакта с подозреваемым у него нет. Время идет, а в прокуратуру предъявить нечего. Нет ни улик, ни признания. Этот Сальман оказался крепким орешком. Не колется. Ни один протокол он не подписал. Говорит, что не умеет читать. Поэтому я решил забрать дело у Гилада и передать тебе. Для тебя русский язык это мамэ лошн. Так, кажется, на идише? Поработай с этим Гришей.

Бен-Шлуш, конечно, обиделся, когда получил приказ передать дело об убийстве инженера Берлина капитану Вижницу. Он поворчал, что вот де почти законченное дело отдают другому, что есть рабочие лошади, а есть любимчики. В кои веки досталось порядочное преступление, а не эти идиотские разборки с наркодилерами, когда ты их ловишь, а судьи отпускают. Дело он все же передал в тот же день. Ицхак сел его читать.

Салмана вызвали на допрос после обеда. Когда Вижниц обратился к нему по-русски, Гриша расплакался. «Да не убивал я никого. Неужели непонятно.» — произнес он, давясь слезами.

— Здесь написано, что на первом допросе ты сказал, что не хотел убивать Берлина. Как это понимать?

— Да не говорил я такого. Я слово неправильно подобрал. Потом уж по вопросу следователя понял. Не знал, как сказать «мотив». Я пытался объяснить, что у меня не было никакого мотива убивать Мишу. Благодаря ему я имел работу. Он делал чертежи, а я по ним строил разные конструкции для их научных занятий. Он был моим работодателем фактически. Я-то слесарь самоучка. А он инженер, профессионал. Многое мне подсказывал, учил. Попробуй проживи на пособие. А здесь работа. Платят минимум, но это больше, чем ничего. Я и на уроки иврита не ходил, на стройке подрабатывал. Там арабы и учили меня языку. Да, видно, не доучили.

— Скажи-ка, этот гаечный ключ твой?

— Мой.

— Где он у тебя лежал?

— Я чинил трубу горячей воды на площадке пятого этажа и ключ там остался лежать. На полу. Поверьте мне, я никого не убивал.

— Хорошо, допустим, ты не убивал. Сам-то на кого думаешь?

— Да ни на кого я не думаю. Я здесь уже почти неделю сижу и днем и ночью об этом деле думаю. Кто-бы это мог быть? Ни на кого у меня подозрение не получается. Выходит, я один на подозрении.

— Успокойся. Ни твоей крови на трупе, ни его на твоем халате пока не нашли. Но посидеть тебе еще некоторое время придется.

— Да я, в принципе, немного посидеть не против. Кормят здесь хорошо. Работать не надо. Но пожизненное не хочу. Очень не хочу. А свидание с женой можно?

— До окончания следствия нельзя.

Наступило молчание. Только слышно было, как в порту низким басом ревет сухогруз.

— Я все думаю, что единственным человеком, который очень Мишу не любил, был Удо Вакнин. Но врядли он способен на убийство.

— А за что Вакнин не любил Берлина?

— До того, как на фирме появился Берлин, Удо был вроде бы старший. Не по науке, а по всем остальным делам. Организационным. Потом появился Берлин. Ходил такой тихий. Никто не знал, кто он и для чего. Читал какие-то бумаги, сидел разговаривал с нашими химиками. Что-то писал. Потом приехал Джеймс.

— Кто такой Джеймс?

— Джеймс — это хозяин. Из Штатов.

— Это Рубинштейн что ли?

— Я фамилии не знаю. Все на фирме дрожали. «Вот Джеймс приедет, вот Джеймс приедет». Он раз в два месяца с женой прилетает. Живет в пентхаузе в Дан-Панораме. Я им ремонт в номере два раза перед приездом делал. Поживут неделю-полторы и улетают. Как он приезжает, все на английский переходят. Джеймс ни слова не иврите не сечет. Единственно с кем он из нашей рабочей братии иногда общается — это с дядей Пашей, электриком нашим. Они на идише болтают. Вот через дядю Пашу мы новости кое-какие и узнаем.

— Как же Джеймс фирмой управляет, если появляется раз в два месяца?

— Да нет. Иоси и Гиль каждое утро в полшестого, самое позднее, разговаривают с Калифорнией. Все новости ему рассказывают и ЦУ получают.

— Что получают?

— ЦУ, ценные указания.

— Понятно. Ты уж меня извини. Я из Союза ребенком уехал. Многих слов не знаю. Скажи, пожалуйста, кто такой Гиль?

— Гиль — это главный химик. Он из химиков единственный сабра. Остальные — алия девяностого года.

— Слушай, если они каждое утро половина шестого, ты говоришь, из фирмы звонят в Калифорнию, почему никого кроме уборщицы не было там утром в день убийства?

— Не знаю.

— Хорошо. Вернемся к Удо Вакнину. Почему ты считаешь, что у него был мотив?

— Джеймс приехал и устроил совещание. После этого совещания отношение к Берлину резко изменилось. Он получил отдельный кабинет. И Иоси и Ривка и Гиль стали разговаривать с ним совсем по-другому, очень уважительно. Иоси стал брать его с собой в поездки по всей стране на разные фирмы, закупать оборудование, смотреть чужие пилотные установки. Мы начали строить свою. Там было очень много работы. Наняли двух электриков и еще одного слесаря. Короче, Миша стал одной из основных фигур, и Удо очень переживал. Всегда искал какие-нибудь зацепки и бегал доносить Иоси. Тот, похоже, ориентировался на мнение Джеймса, а Джеймс Михаила очень ценил.

— Я навел справки и выяснил, что Удо религиозный человек, четверо маленьких детей. Вряд ли такой пойдет на убийство.

— Это верно.

Собеседники опять замолчали. Сухогруз надрывался в порту.

— Есть еще один, который зуб имел на Михаила.

— Интересно, кто?

— Сема, наш второй электрик.

— А что они не поделили?

— Михаил хотел его уволить.

— А у него было такое право?

— Иоси спросил, кого из двоих оставить, и Михаил сказал, что оставить старичка, дядю Пашу, а молодого уволить.

— А по-твоему, кого надо было оставить?

— Да Михаил абсолютно прав. Этот Сема бездельник и придурок.

— Интересно. Как же его взяли на работу?

— Ой, да все элементарно. Иоси отлично знает, как сэкономить на рабочей силе. Нужно нанимать новых репатриантов — олим. Им платят минимум и они довольны. Ривка наша раз в месяц отправляет объявление по-русски в газету «Наша страна», что тебуются. И приходят разные. И Сема этот явился. Показал диплом техникума. Я с ним потом говорил. Он по специальности и не работал ни дня. Его устроили военпредом по блату. В Москве на какую-то швейную фабрику. Руками делать ничего не умеет. Однако, певец. Все время поет. Михаил посмотрел на его монтаж и велел гнать.

— И ты полагаешь, что этот Бобунчик (так, кажется, фамилия этого Семы?) мог совершить убийство?

— Да черт его знает. Очень многие наши пребывают в постоянном шоке. Все новое, языка нет. А здесь свой же выгоняет своего же земляка. Мог возбудиться.

— Хорошо, так и запишем. А сам-то ты в шоке не пребываешь? Может быть ты и трахнул ключом по голове этого несчастного Берлина?

— Обижаете. Впрочем, это ваше право. Посылайте меня на экспертизу.

— Это мы еще успеем. Ты мне вот что скажи, в тот вечер двадцать третьего апреля во всем здании были только вы одни с Михаилом?

— Мне уже задавал такой вопрос Бен-Шлуш. На пятом этаже, когда я уходил, оставался один Михаил, но на третьем и четвертом люди работали. Там другая фирма и они, кажется, работают посменно.

— А на первом и втором этажах?

— Там было темно.

— Ты спускался на лифте?

— Да.

— Выходил из лифта. В холле было пусто?

— Пусто.

— Точно не помнишь, во сколько это было?

— Помню абсолютно точно. Было шесть десять. Я торопился на автобус.

Продолжение