Александр А. Локшин: Четыре коротких рассказа и пьеса

Loading

«Но сначала я хочу спросить вас — как вы относитесь к непреднамеренному подслушиванию?» — «Как я могу к нему относиться, если оно запрещено? Сам я всегда (если только не веду, как сейчас, легально допустимую беседу) хожу в берушах, чтобы не слышать ничего лишнего».

Четыре коротких рассказа и пьеса

Александр А. Локшин

1. Открытие

В ранней молодости Иван Петрович мечтал совершить какое-нибудь открытие и прославиться. Он любил представлять себе: скромный, одетый небрежно, но со вкусом, он идет по весенней улице, провожаемый восхищенными взглядами. И делает вид, что ничего такого не замечает. Его догоняет совершенно незнакомая, невыносимо прекрасная девушка и просит уделить ей пять минут. А он…, и тогда…

Годы шли, и юношеские эти грезы выветрились из головы Иван Петровича под влиянием житейских будней. Неприятно было, что бывший сосед по парте, Борька, действительно, так сказать, реализовал мечту Иван Петровича, но тут уж ничего нельзя было поделать.

“Пусть этот дурак лопнет от своей знаменитости, — говорил сам себе Иван Петрович, проезжая на троллейбусе мимо борькиного дома. — Вот я, например, чем я хуже? Ничем. И это еще мягко сказано! Ведь зазнался, паршивец, на ровном месте. Хорошо хоть я первый перестал с ним здороваться.”

Но со временем и эта обида прошла. Годы тянулись, и Иван Петровичу стало все равно — кто чего добился, кто, прости Господи, заболел или даже умер — это его перестало трогать.

Он сидел на лавочке перед домом и вспоминал, заплатил ли за горячую воду по счетчику. Цифры на счетчике — пять тысяч семьсот сорок три — он почему-то запомнил, а вот заплатил ли он по квитанции или нет — это стерлось из его памяти.

Расстроенный, он стал думать о том, что когда-нибудь, конечно, настанет год с теми же цифрами, что у него на водяном счетчике. “Чтобы дожить до этого времени, — прикидывал в уме Иван Петрович, — мне пришлось бы прожить еще три с лишним тысячи лет. А ведь я и тысячи не проживу. Значит, меня тогда уж точно не будет.”

Внезапно Иван Петровичу показалось, что он обнаружил нечто настолько удивительное, что этим необходимо поделиться с окружающими. Ведь это необъяснимо и невероятно. Мир будет существовать, как ни в чем не бывало, но даже намека на Иван Петровича там уже не будет!

Но кто сможет оценить всю важность, всю глубину открытия, которое он наконец совершил?

“Пожалуй, тут нужен нерядовой ум,” — решил Иван Петрович и трясущимися руками набрал номер своего бывшего приятеля. “Ну, сейчас я его обрадую, — предвкушал Иван минуту долгожданного торжества, — что от него тоже шиш с маслом останется. Что он зря старался!”

— Борис Григорьич уже два года как умерли, — услышал он в трубке незнакомый голос.

2016

2. Воронка

Двое ходят по длинному коридору, обсуждая институтские новости. Старший немного лебезит перед младшим, но это почти незаметно. Он прилагает усилия, чтоб не лебезить, но окончательно справиться с собой не может. Младший принимает все как должное. Он — человек широких взглядов. Если кому-то нравится перед ним унижаться, то он не против. Каждый человек имеет право делать то, что ему хочется. В определенных пределах, разумеется.

У дверей начальства сидит сумасшедший в неряшливой, помятой одежде. Как этот тип сюда проникает — непонятно. Что ему нужно от начальства — тоже непонятно. Он приходит почти каждый день со своим драным портфельчиком, из которого вынимает жухлые исписанные листочки и трясет ими. Иногда заходит в аудиторию напротив и пугает студентов.

Он думает, что доказал или изобрел нечто важное. Но достаточно поглядеть на него, чтобы понять, что это обыкновенный псих, который не может ничего изобрести или доказать. Это очевидно. По крайней мере, так думают два гуляющих по коридору благополучных человека.

Проходя мимо психа, они, не сговариваясь, ускоряют шаг. От ненормального можно всего ожидать. Лучше держаться от него подальше.

Младший, слегка понизив голос, говорит:

— Плоховато работает наш пропускной отдел. К нам не должны проникать такие персонажи. Это отрицательно влияет на студентов, да и на сотрудников тоже. Придется мне написать докладную Сергей Петровичу… А он уж пусть пишет объяснительную!

Старший кивает, хотя от слов “докладная” и “объяснительная” его слегка мутит. Но его младшему собеседнику это знать не обязательно.

Младший продолжает:

— Вот, к сожалению, приходится лицезреть такие человеческие отбросы. Их надо, я думаю, отселять в специальные такие регионы…или содержать в этих самых, ну ты понимаешь… Нельзя же, чтобы они отравляли жизнь нам, нормальным людям…

Старший пытается кивнуть в знак согласия, но шея почему-то окаменела. Кивнуть не получается. Сказать нечто одобрительное тоже не удается. Что-то мешает. Он вспоминает, как сам сошел с ума. Он хорошо помнит, отчего это случилось и как выглядело изнутри и снаружи. Еще он помнит, что ему помогло вернуться. Ему кажется, что сейчас он снова на краю этой воронки…

— Ну бывай, — говорит младший, — мне пора на совещание.

2016

3. Тараканиссимо

Подходит в коридоре ко мне Егор Семеныч, весь бледный, мешки под глазами. Видно, что-то стряслось у него. Подходит и говорит:

— Прямо не знаю, с чего начать… Глупость ужасная… И посоветоваться, кроме вас, Борис Терентьич, не с кем…

Я говорю:

— А что случилось-то? Может, действительно, кой-чего посоветовать смогу! Я человек бывалый, тертый… Всякого в жизни повидал…

Он мнется, жмется и вдруг выдает:

— Ох, Борис Терентьич, дорогой, сон мне приснился… Очень нехороший сон… Кроме вас — никому рассказать не могу… Даже жене своей родной…

Я говорю тогда:

— Ну не тяните же, Егор Семеныч, в конце концов! Очень интересно послушать!

А он:

— Короче, сплю я, сплю… И снится мне, будто из под печки (у нас польская такая печка, с конфорками) вылезает таракан. Обыкновенный таракан, довольно большой… И говорит человеческим голосом: “Хе-хе! Ваш всеми обожаемый Светоч Нравственности и Законодатель Хорошего Вкуса был любовником всеми ненавидимого Злобного Чудища! Оттого ему и можно было все, что другим нельзя!”

Я, конечно, пришел в ужас и кричу: “Заткнись, тварь подколодная! Как ты смеешь хаять самое лучшее, что у нас когда-то было и покинуло нас! Сколько уж лет без него мы блуждаем во тьме!” А сам газетой его — хрясь! Но только чашку на комоде разбил. А тварюга как шмыгнет под холодильник и оттуда : “Хе-хе! А Злобное Чудище было, хи-хи, вашего Светоча!”

Я тогда говорю Егору этому:

— Егор Семеныч, сон ваш, конечно, нехороший. Очень нехороший. А вы не спросили у таракана своего, кого он, собственно, имеет в виду? Много их у нас было, этих светочей… Насчет чудища тоже непонятно, какого оно было пола и чем занималось…

Он трясется весь и отвечает:

— Спросил, еще как спросил! А таракан этот сволочной как запищит из-под холодильника: “Зачем спрашиваешь, дурак, если сам знаешь!” Вот тут-то я и проснулся…

— Да, — говорю, — Егор Семеныч… Это вам не хухры-мухры… Дело серьезное! Придется вам на него написать, куда следует. Дадут ему двушечку, а тараканы сколько живут? Вот он и сдохнет там в тюрьме. И поделом! Нечего хаять всеми обожаемого…

Тут Егор возмущаться начал:

— Как это двушечку! А где этот таракан живет, вы подумали? У меня в голове! Это что же такое получается — мне тоже в тюрягу вместе с ним? Да, вы уж посоветовали — так посоветовали, Борис Терентьич! Не ожидал от вас!

— Успокойтесь, Егор Семеныч, — говорю ему, — не торопитесь расстраиваться. У меня в квартире знаете, сколько тараканов живет? Я вам выберу самого жирного и принесу в коробочке. Вот на него вы и заявите…

Он тут сомневаться начал:

— А вдруг ваш не сознается?

— Зря вы так думаете, Егор Семеныч дорогой. У них там все сознаются. Прищемят ему чего-нибудь как следует — заговорит, как миленький.

Ну, он благодарить меня начал:

— Все-таки, вы, Борис Терентьич, голова! Сам бы я никогда до такого не додумался. А времена сейчас непростые, ох, непростые. Подстраховаться, так сказать, не мешает… Лишь бы только этот ваш не начал болтать там лишнего…

Я его опять успокаиваю:

— Эх, Егор Семеныч! Так уж устроен этот мир, что всем нам приходится порой рисковать жизнью. Будьте мужчиной!

2016

4. В купе

Навстречу несутся бесконечные тоскливые сумерки, изредка перемежаемые желтыми огнями и серыми унылыми строениями. Низкая луна продирается сквозь колючие кусты. Бутылка коньяка уже прикончена, а тоска все не унимается…

— Ну что, — говорит Анатолий Петрович своему попутчику, — может, расскажешь что-нибудь интересное из своей жизни? Так сказать, под стук колес.

— А что рассказывать, — отзывается слегка опьяневший Вадик, — жизнь моя дурацкая! Вот расскажу вам, так и быть, про одну свою дикую глупость. Было мне тогда лет тридцать. Казалось бы, пора уже что-то соображать…Короче, любил я лазить один по горам. Без снаряжения, без ничего. Забрался как-то раз на одну небольшую горку. Присел отдохнуть. Вижу — камень лежит. Ну я его и толкнул от нечего делать. Само собой, получился довольно приличный обвал. А внизу пляж. Я чуть с ума не сошел тогда… Повезло, что там никого не было…

— Да, — говорит Анатолий Петрович, выдержав небольшую паузу, — идиотом ты был порядочным. Мог ведь столько народу угробить ни за что, ни про что! Это ж надо в тридцать лет таким быть! А у меня была, значит, месяц назад совершенно другая история, хотя чем-то похожая. Только тут я сам мог, фигурально выражаясь, попасть под обвал. Госпитализировался, значит, мой друг в больницу с сердечным заболеванием. Человек науки, между прочим. Заведующий отделом, без пяти минут, как говорится, академик. Уже собирался выписываться, а тут, как назло, в одной газетке опровержение его результатов. Ну, я пришел к нему — надо же поскорее ответить мерзавцам, чтобы не оставлять это так… Но он никакого ответа не написал, а на следующий день умер. Вот был бы номер, если б я пришел к нему на день позже. Подумали бы, что это я, что это из-за меня… А так, пронесло — слава тебе, Господи!

Сумерки за окном густеют и бешено несутся навстречу, а тоска все не унимается и тоже густеет.

— Похоже, — бормочет Вадик, трезвея, — что не вы, а этот ваш дружок попал-таки под обвал. Отложенная смерть называется… Ну, это недоказуемо, так что спите спокойно. Не трепитесь только, а то мало ли что…

— Ах ты, сволочь! Да как ты смеешь! Да я тебя… — свирепеет Анатолий Петрович и пытается дать Вадику в морду.

— Да вы не переживайте так, — говорит Вадик, отстраняясь от Анатолия и собираясь выйти в тамбур покурить, — я же не называю вас убийцей. Может, вы и не убийца вовсе. Кто вас знает… Хотя… Кушайте пирог, а то за ночь засохнет.

2016

5. Доктор Моргов
(пьеса)

Господин N. Войдите! Кто вы? Я вас где-то видел…

(вынимает что-то из ушей и кладет на блюдечко)

Sotrudnitza. Я из “Радостной обители”. Мы виделись утром, когда ваша тетушка… То есть вашу тетушку…

Господин N. Да, я понял. Это было ее решение. Мы, естественно, не оказывали давления. Ни в ту, ни в другую сторону. Поскольку мы — люди законопослушные.

Sotrudnitza. Вы догадываетесь, почему я пришла?

Господин N. Какие-нибудь последние распоряжения?

Sotrudnitza. Не угадали.

Господин N. Деньги?

Sotrudnitza. Нет.

Господин N. Но что же?

Sotrudnitza. Никому о моем визите, пожалуйста, ни слова. То, что я вам сейчас расскажу — тайна. Зачем я посвящаю в нее вас? Мне хочется от нее избавиться. Или, по крайней мере, получить совет. Ведь эта тайна по праву принадлежит не только мне, но и вам. Речь пойдет о вашей тетушке…

Господин N. Ну, говорите же!

Sotrudnitza. Но сначала я хочу спросить вас — как вы относитесь к непреднамеренному подслушиванию?

Господин N. Как я могу к нему относиться, если оно запрещено? Сам я всегда (если только не веду, как сейчас, легально допустимую беседу) хожу в берушах, чтобы не слышать ничего лишнего. Когда загорелась красная лампочка и я сказал “Войдите!”, то потом при вас вынимал их из ушей. Это я специально сделал, чтоб вы видели. А то, сами знаете, всяко бывает. Потом себе дороже выйдет.

Sotrudnitza. (рассматривает беруши). Какие высококачественные! Я такие не могу себе позволить, к сожалению. А от тех, что похуже качеством, — толку никакого. Поэтому пользуюсь пальцами.

Господин N. Пальцами хуже. Все-таки кое-что просачивается, а кроме того, можно занести инфекцию.

Sotrudnitza. Особенно если приходится мыть полы в наших коридорах. (Это моя сверхурочная обязанность — пол там мыть.) Ну вот и не хочется грязные пальцы в уши себе совать. Поэтому я в последнее время манкирую. Тем более, что у нас трехслойная звуковая изоляция. Дверь в процедурную — стальная, обита войлоком с обеих сторон…

Господин N. Я вас понимаю. Все мы прощаем себе мелкие слабости. До тех пор, пока не случится что-то из ряда вон выходящее.

Sotrudnitza. Вот именно… Должна вам сказать, что еще ни разу из-за той стальной двери не доносилось ни звука. Поэтому я, ни о чем не думая, продолжала мыть пол, как раз там, напротив… Как вдруг до моих ничем не защищенных ушей донесся душераздирающий крик: “Я передумала! Пустите! Пустите!” Потом все стихло. Я как стояла с тряпкой в левой руке и ведром — в правой, так и застыла, хотя мне надо было, конечно, бежать оттуда…

Господин N. О, если бы вы только были в берушах — таких же высококачественных, как мои — вы были бы избавлены от этой проблемы. Нет, нам нельзя экономить на самом необходимом.

Sotrudnitza. Да, вы правы, наверное… И вот, пока я, оцепенев, стояла, дверь открылась и из процедурной вышел доктор Моргов. “Ты подслушивала, дрянная девчонка, — сказал он, — и тем самым нарушила сугубую конфиденциальность процедуры. Теперь только от меня зависит уволить ли тебя с негативной характеристикой или подать на тебя в суд за вторжение в частную жизнь.” Я хотела бросить ему в лицо: “Убийца!”, но не смогла…

Господин N. Как хорошо, что вы этого не сделали, и как правильно, что пришли ко мне за советом. Доктор Моргов всего лишь честно исполнил свой долг. В соответствии с договором, где отдельным пунктом прописано, что любые изменения в договор могут быть внесены только по обоюдному согласию сторон. Поэтому односторонние претензии моей тетушки были юридически безграмотны.

Sotrudnitza. Вы сняли камень с моей души, уважаемый господин N. Работать с доктором Морговым все прежние годы было истинным удовольствием для меня… Снова хочется жить… Я верю, что доктор меня простит!

2016

Print Friendly, PDF & Email

12 комментариев для “Александр А. Локшин: Четыре коротких рассказа и пьеса

  1. Причем философия эта четко проявляется сегодня, в первую очередь, в политкорректности, которая старательно перекрашивает черное и выдает его за белое. А еще четче — в проблеме беженцев. Я так и слышу, как из-за закрытой двери старушка Европа кричит: «Я передумала!», а доктора Морговы впускают к ней очередную партию энергичных молодых людей, в то время как перед дверью господа с берушами в ушах твердят о высоком гуманизме.

  2. Оправдание своей низости или подлости и перекрашивание ее в благоприятный цвет как жизненная философия. Очень современно. И прекрасно показано. Спасибо!

  3. Правильно сказано Еленой К. — создан свой мир. То ли недалекого прошлого, то ли, не дай Б-г, близкого будущего. При этом совсем не в стиле «фэнтози».
    Спасибо, очень серьезная литература.

  4. Ничего другого от Вас, господин Локшин А., я не ожидал.
    Замечательно.
    Спасибо.
    М.Ф.

  5. Великолепные рассказы! Создан свой мир, свой герой, какой-то постгоголевский… Немного напоминает Сологуба. Очень узнаваемо, очень лаконично. Ни одного лишнего слова. Поздравляю автора с блестящей публикацией! Браво!

  6. Замечательные литературные произведения, заслуживающие большего внимания. Лаконизм. Бьёт прямо в болевую точку.

Добавить комментарий для Самуил Кур Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.