… в очередной раз вспомнить о том, что он усвоил на всю жизнь ещё юношей: любые долги, даже самые символические, нужно отдавать. А о более серьёзных — денежных, гражданских, родительских, наконец просто человеческих — и говорить нечего, среди порядочных людей такое просто не обсуждается — ДОЛГИ НУЖНО ОТДАВАТЬ.
Три рассказа
Михаил Гаузнер
Три встречи
Из-за перевода отца на работу в большой уральский город Гриша пошёл в первый класс с опозданием на месяц. Заканчивался военный 1944 год, в расположенной на окраине маленькой одноэтажной начальной школе было холодно, полутемно и неуютно.
В свои восемь лет Гриша свободно читал, легко производил арифметические действия, но с «письмом», как называли процесс написания букв и слов в школе, были большие проблемы. Этап «палочек» Гриша миновал, т.к. никто его этому не учил, и сам непонятно как наловчился писать печатными буквами. Правда, вместо буквы Я у него почему-то получалась R, простая И норовила изображаться как N, буквы бывали кривыми, иногда наползали одна на другую. Непослушное перо №86 частенько оставляло на серой рыхлой бумаге угрожающие кляксы, но писал он довольно быстро и, как ни странно, в основном грамотно.
Стало ясно, что Грише нет смысла учиться в первом классе, и его через пару недель перевели во второй. Сразу стало интереснее, а главное — у него впервые появился настоящий друг. Вначале их сблизило то, что Давид (все звали его Додиком) был тёзкой любимого деда Гриши, а это библейское имя в уральском городе было большой редкостью. Потом стало ясно, что у ребят много общих интересов — оба больше любили читать и рассказывать друг другу о прочитанном, чем играть в войну или драться «стенка на стенку».
Вскоре семья Додика переехала в другой район города, и после перехода в третий класс его забрали из их школы. Но они продолжали часто встречаться и практически всё свободное время проводили вместе. А после окончания четвёртого, выпускного класса и Гриша перешёл в большую светлую многоэтажную школу, которую почему-то называли полной средней. Несмотря на то, что ребята жили довольно далеко друг от друга, их близкая дружба продолжалась ещё два года. Додик практически каждое воскресение бывал у Гриши дома. Гришина мама полюбила этого умного, вежливого, хорошо воспитанного мальчика с нелёгкой судьбой — отец Додика погиб на фронте, мама одна воспитывала его и ещё троих сестёр, и им приходилось нелегко.
Через много лет Гриша — студент, перебирая старые фотографии, нашёл маленькую любительскую карточку 6х9, на которой друзья — шестиклассники были запечатлены на маскараде. Сам Гриша, видимо, изображал врача — в белом халате, почему-то с галстуком — «бабочкой», с нарисованными чёрными усиками и бородкой, в очках и шляпе, с маленьким чемоданчиком в руке. А на Додике был сооружённый из подручных средств костюм мушкетёра — тёмная блуза с белым круговым воротником перетянута ремнём с блестящей пряжкой, за который засунута шпага с эфесом и гардой, сделанной из кружка картона. Панталоны ниже колена, одолженные у старшей сестры светлые чулки, над туфлями прицеплены светлые банты. На голове шляпа с большими полями (тоже, видимо, картонными), на плечи наброшен длинный плащ до пола. И, конечно, нарисованные усы, но не скромные докторские, а залихватски загнутые вверх! На обороте фото надпись «1949г.».
Когда отца Гриши перевели в Одессу, друзьям пришлось расстаться. В седьмом классе они ещё переписывались, потом и это общение само собой прекратилось.
Прошло 12 лет, Гриша к тому времени окончил институт, женился. Однажды, возвращаясь с работы, он в безлюдном из-за моросящего дождя дворе своего дома увидел мужчину, который безуспешно пытался в неясном свете сумерек разглядеть что-то на дверях подъездов. Гриша подошёл к нему и спросил «Вы что-то ищете?». Из-под промокших и опустившихся полей велюровой шляпы на Гришу смотрел человек, лицо которого неуловимо кого-то напоминало. Оптимизма на этом лице не просматривалось. Мужчина поднял голову, обречённо взглянул на Гришу: «Я ищу…, — сказал он и неуверенно продолжил, — кажется, тебя!» Это был Додик — повзрослевший, изменившийся, но узнаваемый.
Весь вечер они проговорили. После окончания института Додик получил назначение в небольшой город южного Урала на комбинат, входящий в систему атомной промышленности. Уровень секретности этого производства был настолько велик, что в качестве адреса для писем использовалось не название этого города, а почтовый индекс отделения областного центра, расположенного более чем в ста километрах от него. В направлении на работу был указан только этот индекс и фраза «В распоряжение тов. …».
Город, в котором предстояло работать, представлял собой закрытую, тщательно охраняемую зону. По приезде на ближайшую к нему небольшую железнодорожную станцию было предписано найти справа от выхода из здания маленький домик, предъявить свои документы, и молодого специалиста доставят, куда надо.
Работа и проживание в таком месте имели свои преимущества — значительно более высокий уровень зарплат и прекрасное снабжение, которое в то время всеобщего дефицита было даже более важным. Но въезд в город и выезд из него без специального разрешения был невозможен. Особенно не допускались поездки работников комбината, связанных с секретностью, в места, где можно было предположить возможность контакта с иностранцами.
Оформив очередной отпуск, Додик впервые за четыре года работы получил путёвку в одесский санаторий. Вероятно, в системе режима секретности произошёл сбой, иначе его не выпустили бы в портовый город, где бывают иностранцы.
Адрес Гриши сохранился у Додика со времени их недолгой переписки, и в первый же день он отправился на поиски, которые так удачно закончились под дождём. Несколько следующих вечеров друзья провели у Гриши дома. Додик познакомился с молодой женой друга, с удовольствием вновь общался с его родителями и бабушкой, которые хорошо помнили этого чудесного мальчика и радовались за него.
Однажды Додик заявил: «Что это мы всё время встречаемся тут? Я хочу пригласить вас в ресторан. Какой в Одессе самый лучший?». Гриша пытался его отговорить — мол, дома приятнее, уютнее, но Додик стоял на своём. Договорились пойти в ресторан «Одесса», который одесситы по старой довоенной привычке называли «Лондонской» и который славился классическим интерьером, спокойной обстановкой и прекрасной кухней.
Гриша с женой и Додиком пришли в ресторан задолго до вечернего наплыва посетителей и заняли столик. Когда друзья немного выпили, справились с вкуснейшей закуской и расслабились в предвкушении продолжения застолья, к ним подошёл официант и извиняющимся тоном сказал: «Простите, мне нужно обслужить постояльца нашей гостиницы, а свободное место есть только за вашим столом. Он один, быстро поужинает и уйдёт. Не будете возражать?». Гриша разрешил.
Официант подвёл к свободному стулу высокого светловолосого мужчину в непривычном для советских людей клетчатом пиджаке, с шейным платком и таким же платочком в верхнем карманчике, усадил и что-то сказал ему по-английски, показывая на сидящих. Мужчина вежливо поздоровался; Гришиного знания английского, не использовавшегося им со школьных времён, хватило, чтобы кое-как понять сказанное и вежливо ответить.
Додик побледнел и сквозь зубы еле слышно сказал Грише: «Идём покурим в вестибюле». Гриша, ничего не подозревая, стал объяснять, что курить можно и здесь. «Идём покурим!» — настойчиво повторил Додик.
В вестибюле он, с трудом владея собой, прошептал: «Я не имею права общаться с иностранцами!! Если узнает мой куратор по режиму, у меня будут очень большие неприятности, и хорошо, если они ограничатся только служебными!»
Гриша пытался убедить друга, что здесь навряд ли за ним следят — он на отдыхе, далеко от своего куратора, и нет оснований для волнения. Но Додик был полностью выведен из себя. От прекрасного настроения не осталось и следа. Ужин был скомкан, настроение испорчено.
Срок пребывания Додика в санатории подошёл к концу, и он уехал, с беспокойством ожидая неприятностей на работе. Друзья недолго переписывались, но в заведомо просматриваемых письмах обсуждать эту тему было нельзя, телефонные переговоры были невозможными, и контакты вновь прервались.
С тех пор прошло много лет — на этот раз больше пятидесяти. Однажды Гриша в своей электронной почте прочитал письмо…от Додика! Тот увидел в интернете очерки Гриши, ранее опубликованные им в одном из русскоязычных журналов, и на его личной страничке нашёл электронный адрес.
Друзья обменялись письмами, потом организовали связь по скайпу и в первый раз общались почти три часа — до тех пор, пока с удивлением обнаружили, что на Урале уже два часа ночи. Оказалось, что у них сохранилось много общего и в жизненном пути, и во взглядах, и в образе мыслей. Совершенно не ощущалось, что пролетели эти долгие полвека.
«Если бы мы все эти годы жили в одном городе или хотя бы могли регулярно общаться, — подумал Гриша после разговора, — вероятно, оставались бы близкими друзьями».
Принято считать, что наивная детская дружба быстро забывается и не оставляет серьёзного следа в душе. К счастью, это не всегда так.
Правильно говорят, что старая дружба не ржавеет!
Нелогичные поздравления
Гриша начал учиться в Одессе только в 7 классе, после возвращения из эвакуации, прожив в Поволжье, а затем на Урале восемь военных и послевоенных лет. Естественно, что об украинском языке он понятия не имел и чувствовал себя на этих уроках весьма неуютно. Узнав, что первый год имеет право их не посещать, Гриша уговорил родителей попросить об этом официально — какой нормальный человек не воспользовался бы возможностью законно «казёнить» уроки!
В начале следующего учебного года он, круглый отличник во всех предыдущих классах, получил за первый диктант единицу — сделал ошибок чуть ли не больше, чем слов в тексте. Надо было срочно что-то делать. И восьмиклассник начал ходить в один из пятых классов (благо они учились на разных сменах) на уроки украинского. С трудом втискиваясь в маленькую парту и терпя насмешки малышей, Гриша с трудом постигал грамматику и писал диктанты. Сначала ему казалось, что ничего не получится. Ведь по-русски он писал совершенно грамотно в основном благодаря хорошей зрительной памяти при чтении большого количества книг, а правила грамматики повторял только перед очередным экзаменом. Но книг на украинском Гриша не читал, и правила пришлось учить.
И вот наступил волнующий день итогового диктанта за первую четверть. На следующем уроке преподаватель украинского раздаёт тетради с оценками всем, кроме Гриши. У него в голове лихорадочно мелькают невесёлые предположения: «Опять «кол»? Перевод в 7 класс? Отчисление?» Выдержав достаточно выразительную паузу, учитель вызывает его к столу и совершенно серьёзно говорит: «А теперь я хочу, чтобы мы все вместе поздравили Гришу с двойкой!» Поднялся хохот — такого выражения ребята никак не ожидали. Преподаватель юмор не очень принимала и отчеканила: «Двойка ставится за 5-7 ошибок, он сделал шесть, а в первом диктанте их было у него 47!»
Это нелогичное поздравление, вызвавшее тогда такое веселье, друзья иногда с улыбкой вспоминали во время традиционных встреч одноклассников. Гриша не мог предположить, что через полвека он вновь услышит парадоксальное поздравление в свой адрес, но на этот раз по значительно более серьёзному и грозному поводу.
Ранним сентябрьским утром Гриша первый раз после отпуска шёл на работу. После изнурительной летней жары наступило то благословенное время, которое почему-то называют «бабьим летом». Идя довольно быстро, благо дорога была с едва уловимым уклоном, мысленно напевал в такт шагам. В какой-то момент он понял, что напевает вслух, и смущённо посмотрел вокруг — не слышит ли его кто-нибудь, а то ведь могут подумать, что солидный мужчина, идущий с блаженной улыбкой, слегка не в себе.
Действительно, настроение было прекрасным. Гриша всегда после отпуска выходил на работу с удовольствием, особенно если отдых, как на этот раз, был не очень интересным. Уже много лет они с женой никуда не ездили — сказывались «лихие девяностые», когда стало не до привычных отпускных поездок. А ведь в былые годы ходили в Крым с палаткой, сидели вечерами у костра, забирались в пещеры, купались в Сердоликовой бухте. Потом вместе с дочерью изъездили на своих видавших виды «Жигулях» Западную Украину, Белоруссию, Прибалтику, Подмосковье, Крым, Кавказ, Закавказье. Но всё это ушло в прошлое.
Прежде чем зайти в свой кабинет, Гриша заглянул к руководителям СКБ — специального конструкторского бюро, где он работал больше сорока лет. Так случилось, что и они, и Гриша раньше работали в одном отделе, были приятелями. Поэтому ему захотелось поздороваться, пообщаться, узнать новости за прошедший месяц.
Когда Гриша увидел выражение их лиц, его весёлое настроение сменилось ожиданием неприятности. Так и оказалось. «Зарплаты не будет, — сказали ему, — по крайней мере до конца года. Конечно, если ты согласен работать бесплатно, мы будем рады, но должны предупредить, что и потом нет гарантии её получения. Конечно, можешь пока не увольняться, но работу ищи».
Так Гриша неожиданно оказался безработным. Он даже не зашёл к себе, не забрал личные вещи, и только дома, вынимая из сумки взятые с собой бутерброды, обнаружил ключи от кабинета.
Утром жена, как обычно, ушла в свою любимую школу, и он впервые в жизни почувствовал пустоту. Рассчитывать на новую работу было нереально — в этом он убедился после нескольких дней, делая попытки предложить свои услуги не только в качестве конструктора. Уговаривать случайных людей покупать ненужные им товары Гриша не умел, в разнорабочие на стройке не годился по возрасту и здоровью, а хобби у него никогда не было (жена в шутку говорила, что его хобби — работа).
Видя состояние отца, дочь-врач предложила: «Папа, ты больше полугода покашливаешь и всё время отмахиваешься от серьёзного обследования. Давай проведём его сейчас». После вялых попыток отказаться Гриша согласился.
В специализированном отделении областной больницы ему ввели в бронхи эндоскоп. Приглашённый для консультации заведующий отделением сказал проводившему обследование врачу: «Зачем Вы меня позвали? Вы сами не видите? Это же пожар!».
Отдышавшись и придя в себя после такой малоприятной процедуры, Гриша услышал предложение поступить в их отделение для операции. «Это опухоль лёгкого? — с опаской предположил он. — Да. — Будете удалять всё? — Объём уточнится в процессе операции. Откладывать её нежелательно».
После приезда домой состоялся семейный совет. Решили не торопиться («ждали полгода, если не больше, отложим ещё на неделю — две») и дополнительно проконсультироваться. Дочь созвонилась со своим однокурсником, работавшим в Киеве в республиканском Онкоцентре, и он организовал консультацию у своего шефа-академика, руководившего отделением нужного профиля. Тот предложил повторить бронхоскопию у них и вновь взять ткань опухоли для исследования.
Не обошлось без курьёзов, так полезных для снятия нервного напряжения. Проводивший исследование пожилой врач спросил у обратившейся к нему дочери Гриши: «Коллега, ткань была взята у Вашего батюшки, я не ошибся? — Да. — Но это ткань из шейки матки…» Впоследствии, выяснив это недоразумение, посмеялись.
Две поездки в Киев так и не дали определённого результата — в необходимости достаточно серьёзной операции уверенности не было, но и исключить её не решались. Решили понаблюдать и через некоторое время снова провести обследование. Это, мягко говоря, не способствовало хорошему настроению. А время шло, ситуация становилась напряжённой.
Но не зря люди придумали поговорку: «Ждать да догонять — нет того хуже!». У одного из врачей появилось неожиданное предположение — а не туберкулёз ли это? Специалисты вначале приняли это «в штыки» — не похоже, нет явных признаков. Один из них, старейший и наиболее уважаемый, сказал примерно так: «Я старый врач и всегда говорю: есть «бацилла Коха» — есть туберкулёз, нет её — нет туберкулёза». Однако новые обследования, достаточно неприятные и даже опасные, подтвердили — есть. И тогда доктор торжественно поздравил Гришу… с активной формой туберкулёза!
На первый взгляд это прозвучало, мягко говоря, странно — поздравлять с болезнью, да ещё и такой грозной! Ведь туберкулёз веками был бичом человечества, причиной огромной смертности. Но на самом деле в этом высказывании нелогичности не было и в помине — такой диагноз, в отличие от предыдущего, предполагал в наше время реальную возможность излечения, что, к счастью, впоследствии и произошло.
Выходит, парадоксы при поздравлениях иногда не просто полезны, но и укрепляют веру в успех, в добро, помогают жить.
А если предположить, что это сама судьба решила не только проявить свою благосклонность, но в виде исключения ещё и сообщить об этом таким нелогичным образом? Тогда тем более нужно благодарить её за поводы для таких поздравлений.
И логика тут совершенно ни при чём.
Долги нужно отдавать
Впервые прочитав роман «Анна Каренина» в юности, Гриша в силу возраста и жизненного опыта (вернее — полного его отсутствия) не мог понять глубину и психологизм этого шедевра русской литературы, оценить муки одинокой женской души. Потом, как это часто бывает даже у начитанных мальчиков, он не перечитывал роман много лет, самоуверенно считая, что достаточно с ним знаком.
Будучи уже совсем взрослым, с десятилетним семейным стажем, он посмотрел фильм, поставленный по этому замечательному роману. Прекрасная игра Татьяны Самойловой, Василия Ланового и других исполнителей увлекла Гришу, он стал совершенно по-новому воспринимать характеры и поступки героев романа.
И вдруг во время сеанса психологический настрой Гриши был неожиданно сбит одним из эпизодов — игрой на лужайке в крокет. Стало стыдно, но он ничего не смог с собой поделать: увидев в руках одетого в щегольской белый костюм Юрия Яковлева (в роли Стивы Облонского) молоток на длинной ручке с цилиндром на конце, Гриша мысленно закричал: «Так вот что это было такое! Вот как им играют!».
В памяти всплыли тяжёлые военные годы. Эвакуировавшись из Одессы вместе с коллективом завода, где работал отец, семья Гриши оказалась в небольшом поволжском городке. Вместе с несколькими десятками других работников завода их разместили в зале местного музея. Зима 1941 года была очень суровой, зал не отапливался, все спали на полу. Гриша простудился и заболел крупозным двухсторонним воспалением лёгких. Лекарств практически не было, а те немногие, что были, не помогали. Гришиной матери сказали, что есть местный врач, старый и очень опытный, и если он не спасёт, то надежды нет.
Поздно вечером по полученному неточному адресу мать с трудом нашла на окраине города деревянный домик и стала стучать. Ей открыла пожилая женщина, сказала, что доктор болен, не принимает, и закрыла дверь. На обледенелом крыльце мать в отчаянии опустилась на колени и начала молиться. Впоследствии она не могла себе объяснить, кому и как она молилась, и не помнила, как долго это продолжалось. Через какое-то время жена доктора открыла дверь и сказала: «Поднимитесь и ждите». Вышел старенький врач, закутанный поверх пальто в платок, и пошёл с матерью. Он Гришу спас…
Ради больного ребёнка семью разместили в отдельной комнатке расположенного на окраине городка небольшого домика. Но отапливать её было нечем, в углах и у окон постоянно был иней. Стало ясно, что там Гриша не выздоровеет.
Потом их подселили к другой семье. Ефим Иванович работал в леспромхозе, занимался разделкой леса, его жена была уборщицей, сын Павлик воевал. Они делились с подселёнными к ним чужими людьми, чем могли. Если оказывалось, что у жильцов закончились получаемые по карточкам продукты, хозяйка говорила: «Рима (имя Рива она не принимала), вот сварила супишко немудренький, отведайте горячего» и с нарочитой сухостью добавляла: «Не голодными же вам сидеть, не по — людски это».
Дом был двухэтажным, сложен из массивных деревянных брусьев. Большая «русская» печь обогревала обе комнаты квартиры, в том числе и ту, где жила семья Гриши. Было достаточно тепло, и появилась надежда на выздоровление.
Гриша заново учился ходить, держась за стены. Отца он не видел по несколько дней — тот работал, не считаясь со временем, иногда сутками не покидая цех. Гришина мать, кроме основной работы, выращивала на выделенном им клочке земли картошку, запаривала ботву (а если удавалось достать — отходы из заводской столовой) и кормила ими поросёнка. В прежней жизни признанной одесской красавице не пришло бы в голову заниматься чем-то подобным, но надо было выживать…
Ефим Иванович, приходя поздно вечером с работы, тихонько стучался к ним в комнату и спрашивал Гришу: «Не спишь? Как дела? Много сегодня ходил?». Наверное, общаясь с ним, он вспоминал своего Павлика. Когда Гриша поправился, Ефим Иванович усаживал его к себе на колени, расспрашивал о том, как прошёл день, не обижают ли ребята во дворе, и рассказывал об интересных для Гриши подробностях своей работы.
Местные мальчишки поначалу приняли Гришу не очень приветливо. Кто такие евреи, они не знали, — в их городке таких отродясь не бывало, — но какую-то чужеродность чувствовали. Только со временем Гриша постепенно смог почти на равных принимать участие в их шумных и весёлых играх. Не всё получалось, но он старался не отставать, не ныл, не ябедничал, а главное — рассказывал им всякие истории, запомнившиеся или придуманные. Так он стал «своим», за него стали заступаться перед ребятами с другой улицы, не давая в обиду.
В одну из самых любимых игр — футбол играть давно стало неинтересно. Старый мяч давно порвался, починить его не удавалось, пришлось набить покрышку тряпками, а с таким мячом какая игра? Сильно ударишь — больно, и всё равно толку мало, не летит. А другие командные игры, без азарта и понятных правил, дворовой народ не вдохновляли.
И тут произошло событие, последствия которого объясняют название этого рассказа. Один из ребят принёс диковинный молоток в виде деревянного цилиндра— «бочонка» на длинной ручке и сказал, что мать купила его в магазине на центральной улице. Как этот предмет использовать, поначалу было непонятно.
То ли кто-то подсказал, то ли смекалка сработала, но вскоре стало ясно — с его помощью можно ударять по небольшому твёрдому предмету и, мешая друг другу, отбирать его и забивать в цель! Не отдавая себе отчёта, они заново придумали подобие хоккея на земле (разумеется, не зная ни этого слова, ни правил игры — откуда мальчишкам военных лет это знать?). Организовали подобие ворот, из чего-то соорудили подобие мяча. Теперь осталось решить главную задачу — приобрести такие молотки для всех, кто хочет участвовать в этой увлекательной игре.
Результат обращения Гриши к матери с такой просьбой можно было легко предугадать. Выяснив цель приобретения необычной игрушки и представив возможные невесёлые последствия её использования, мать категорически отказалась дать деньги, считая это вполне достаточным для обеспечения безопасности сына. Но она не могла представить себе последующего развития событий.
Расстроенный Гриша, чуть не плача (мешало только твёрдо усвоенное им выражение отца «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются»), представил себе, как все будут играть, а он…
Мальчик забился в тёмный угол прихожей. Там его заметил Ефим Иванович, быстро выяснил причину и предложил свой вариант решения проблемы: «Мать не запретила тебе играть этим молотком? — Нет (а ей это в голову не пришло — зачем?), только денег не дала. — Тогда сделаем так. Я тебе одолжу три рубля (именно столько стоил вожделенный молоток), а ты вернёшь их мне из первых заработанных тобой денег. Устраивает?». Конечно, Гриша с радостью согласился.
Наутро ребята отправились в центр и купили молотки на всех. Когда мать пришла с работы и увидела всю дворовую ораву, азартно размахивающую молотками, она пришла в ужас. Но попытка обвинить сына в неповиновении не удалась: «А ты мне играть не запрещала! — Но ведь денег я на это не дала? — Нет. — Где же ты их взял? — Их одолжил Ефим Иванович до моей первой зарплаты».
Это было для неё полной неожиданностью. Но понимая, что для Гриши очень важно не быть в глазах ребят маменькиным сыночком, матери пришлось смириться. Впоследствии ей приходилось не раз опасаться за сына по значительно более серьёзным поводам…
Прошло десять лет. Семья Гриши вернулась в Одессу, он окончил школу, поступил в институт, получил первую стипендию и, как было принято в их семье, отдал её матери. Она взяла деньги, поздравила сына, улыбнулась и спросила: «А ты помнишь свой долг? Ведь это твоя первая получка».
Гриша, увлечённый новой для него студенческой жизнью, не сразу сообразил, о чём напомнила ему мать. Вспомнив, загорелся этой идеей, взял сохранившийся у неё адрес Ефима Ивановича, написал ему подробное письмо о событиях, происшедших после их отъезда, напомнил о займе и вложил в конверт три рубля.
В ответном письме Ефим Иванович поздравил Гришу с началом взрослой жизни. Написал, что Павлик погиб на фронте, он и жена продолжают трудиться и иногда по-доброму вспоминают Риму Моисеевну, Гришу и их семью.
Действительно, бывают в жизни необъяснимые вещи. Невозможно было предположить, что на втором году страшной войны, когда страна выживала из последних сил, в промтоварном магазине небольшого поволжского городка вдруг появятся приспособления, которые были придуманы в XIX веке для элитарной игры английских аристократов.
Молоток, увиденный на экране в руках элегантного Стивы Облонского, стал для Гриши поводом в очередной раз вспомнить о том, что он усвоил на всю жизнь ещё юношей: любые долги, даже самые символические, нужно отдавать. А о более серьёзных — денежных, гражданских, родительских, наконец просто человеческих –и говорить нечего, среди порядочных людей такое просто не обсуждается — ДОЛГИ НУЖНО ОТДАВАТЬ.
