У Булата расстрелян отец, два срока отбыла в лагерях мать, сам в 18 лет пошел на фронт, был ранен. А он писал зовущие к жизни стихи и песни, которые вошли в нашу кровь, в наши души раз и навсегда. На вопрос, почему он так мало пишет о войне, Булат ответил: «Все, что было положено, я войне отдал, а жизнь идет дальше»

Ответ Анатолию Добровичу — человеку с аллергией на Окуджаву

Владимир Ковнер

Окончание. Начало

6. Комиссары в пыльных шлемах

Приведу еще одну цитату из Добровича, упорно выдергивающего строчки из песен Булата ( на этот раз о времени после «дела врачей-убийц»):

«Вскоре «отец народов» преставился, «дело» лопнуло, но не забыть разочарования и досады на лицах двух милых комсомолок (с одной их них у меня даже начинался бурный роман) — уж очень не хотелось им отказываться от открывшейся страшной правды о евреях! Но комсомольская богиня — ах, это, братцы, о другом. Именно. О другом. Мой иногродний дядя, тем временем отсиживал свои десять лет « за попытку отделить Крым от СССР в пользу Израиля». На этом этапе комсомолия для меня и кончилась. И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной… Не надо мной. Заявить о выходе из ВЛКСМ означало вылететь из института, а я был благоразумен. Взносы, естественно, платил, но больше не высовывался»…И еще: «Глупо, но признаюсь: всю долгую советскую жизнь я внутренне стыдился того, что «не сидел».

Не правда ли, звучит странно. Не посадили. И слава Богу! Опираясь на свой опыт, могу заверить господина Добровича, что просто подняться с охраной по зарешеченной лестнице на какой-то этаж Большого Дома (КГБ), потом просидеть в одиночестве три часа в глубокой тишине кабинета с зарешеченным окном, с портретами Ленина и Дзержинского на стенах, и с журналом на столе, открытом на статье Последние дни маршала Тухачевского, а потом прожить двухчасовой допрос — это не для слабонервных и может переломать всю жизнь. Без отсидки. Легче мужественно сражаться с Окуджавой через 19 лет после его смерти.

Но давайте вернемся к теме разговора.

И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной… Не надо мной.

Не надо разжигать воображение, А.Д. Ни с вами, ни со мной это и не могло произойти. Нашему поколению повезло, нам не пришлось идти на фронт.

В том возрасте, в котором Булат пошел на фронт, мы заводили романы с милыми девочками.

На самом деле две последние строчки очень интересной, ранней песни (1957 г.) Окуджавы Сентиментальный романс (позже, Сентиментальный марш) звучали так:

«Я все равно паду на той, на той единственной Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной».

Дмитрий Быков: «Сам Окуджава мне на этот вопрос (о комиссарах) отвечал совершенно однозначно: «Мы любили не Советскую власть, мы любили родителей. А родители наши были комсомольскими богинями и комиссарами в пыльных шлемах». Окуджава всегда все объяснял очень примитивно, так, чтобы было понятно».

Когда поэт говорит от первого лица, это не значит, что он говорит о себе, достаточно часто он говорит от лица своего лирического героя. Вопрос о последней строчке задавался и объяснялся в разных вариантах разными людьми. Например, была в ходу версия, что герой песни — белогвардейский офицер, и комиссары склонились над убитым врагом. Естественно я верю тому, что говорит сам автор.

Эта песня настолько значительна, что мне хотелось бы и здесь поговорить о ней чуть подробней.

Почему Булат отказался от первого варианта — «на той далекой, на Гражданской» в пользу «единственной Гражданской» (хотя и после он долго колебался, правильный ли сделал выбор)? Евгений Евтушенко в своей антологии «Десять веков русской поэзии» уверяет, что вариант с «единственной» был подсказан им, и Окуджава его принял: «Тогда войну с бюрократией мы считали продолжением гражданской войны, которую во многом идеализировали». Плюс, это была единственная война, в которой обе стороны, и белые, и красные, сражались за свое правое дело, «ведь народ воевал сам с собой», «даже пели одни и те же песни, незначительно меняя слова. «Так за царя, за Родину, за веру!» — «Так за Совет народных комиссаров!»

«Сентиментальный Марш» начинается обращением героя песни к Надежде/надежде, что было свойственно Булату в то время. Я согласен с одним из авторов (имя которого не смог отыскать), что для Окуджавы понятие надежды одушевляется в образе реальной женщины по имени Надежда, связывается воедино с любовью, и становится для него чуть ли не символом бога. Главное в этой песне — противоречащая бодряческим, ура-патриотическим военным песням установка на жизнь, а не на смерть. Герой песни готов воевать, выполнить свой долг, воевать до конца (…пока трубач отбой сыграет), но, похоже, впервые в советской литературе открыто, без стеснения говорит, что умирать не готов, не хочет, никакая героическая смерть его не устраивает (Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая...). Сравните с песней «Мы смело в бой пойдем, за власть советов, // И как один умрем в борьбе за это». Интересно, что в следующем году Булат повторил тот же мотив:

…А пока в атаку не сигналила медь,
не мешай, товарищ, песню допеть.
Пусть хоть что судьбой напророчится:
хоть славная смерть,
хоть геройская смерть —
умирать
все равно, брат,
не хочется.

Не случайно, что на Булата навешивали ярлыки пессимиста, пацифиста, анти-патриота.

С песней «Сентиментальный марш» связано, можно сказать, историческое литературное событие. Владимир Набоков не только вставил первые две строчки этой песни в роман «Ада», назвав ее «неповторимо гениальной солдатской песенкой», но и целиком перевел ее в 1969 г. на английский язык, в письме издателю добавив к первоначальному определению слова «душераздирающая песенка». Окуджава оказался четвертым и последним поэтом советского времени, стихи которого перевел на английский язык Набоков. Три других поэта были Блок, Ходосевич и Мандельштам — неплохая кампания!

Несколько лет назад мне как переводчику посчастливилось сделать очень интересную работу для 10-го выпуска альманаха Голос Надежды. Новое о Булате по теме Набоков-Окуджава: перевести на русский язык письмо Набокова издателю журнала Нью-Йоркер, в котором он объяснял, почему решил переводить песню Окуджавы. Кроме того мне надо было проанализировать перевод песни Набоковым. По этой теме написано немало статей хотя бы потому, что Булат считал Набокова своим учителем прозы. (Пожалуй, наиболее интересная из них — Владимир Набоков и Булат Окуджава: К проблеме литературной репутации. С.С. Бойко, 2008). Окуджава: «Есть целый ряд литераторов, классиков, которые меня, сами того не подозревая, выпестовали как могли <…> я их очень люблю, ценю и у них учился всегда. Это Гофман Эрнст, это Лев Николаевич, Александр Сергеевич, Пастернак, Набоков». Портрет Набокова висел в его доме. Но судя по всему, Набоков ничего не знал об этом и никогда с Окуджавой не встречался.

Набоков: «Недавно я был доведен до такого состояния кошмарными искажениями логики и магии Мандельштама известным американским переводчиком, что немедленно стал искать какое-нибудь русское стихотворение, которое я еще мог бы спасти от энтузиаста-пересказчика, готового задушить музу другого человека сильными волосами своей собственной музы». Возможно, этот образ ассоциировался у Набокова с образом из мрачной поэмы Роберта Браунинга Любовник Порфирии, (Porphyria’s Lover by Robert Browning), в которой герой душит влюбленную в него девушку ее длинными волосами.

Дмитрий Быков: «Что могло зацепить его (Набокова)? Видимо, именно интонация, для советской поэзии небывалая: тот самый окуджавский контрапункт, контраст скорби и насмешки, иронии и долга, готовности погибнуть и категорического нежелания делать это. Само сочетание хрупкого тенора, беспомощной гитары и волевого, маршеобразного мотива наводило на мысль о рождении новой литературной манеры, упраздняющей советский железобетон. Солдат, предпочитающий войне «добрый мир твоих забот», — лирический герой, сохраняющий русскую лирическую традицию (долга и чести), высвобождающий ее из пут советского».

«Далекий от политики, ненавидевший коммунизм Владимир Набоков поклонялся словесности и был требовательным ценителем высокой поэзии <…> Во всяком случае, признание окуджавского дара классиком Набоковым преодолело все границы — идей, судеб, миров и времен» (Рисин В. [Альтшуллер В.] «Надежда, я вернусь тогда…» // Булат Окуджава. Спец. вып. [Лит. газ.]. 1997.)

7. Неприятие творчества бардов

Непонятно, в чем же все-таки корни «неоднозначного» и даже «отчасти неодобрительного» отношения Добровича к творчеству Окуджавы, а возможно, — полного неприятия его. Если уж говорить честно, то все это относится не только к Окуджаве, но и, похоже, ко всем бардам, может быть, за частичным исключением Галича и Высоцкого. Если А.Д. и отдает, нехотя, какую-то дань кое-кому из бардов, и то исключительно благодаря их музыке, поскольку стихи — то у них всех, конечно же, «верноподданнические». Добрович не раз говорит о своем одиночестве. «Мальчиком с Арбата» не был и бессознательных братских чувств к окружению с детства не испытывал (Булат как то раз говорил о рифме арбатство — братство), у костров не сидел. Туристов, я полагаю, на дух не выносил, поскольку они пели хором песни с жизнеутверждающим посылом (ужас какой!), сотни мальчиков, и все с гитарами и уж, конечно, песни Визбора с его «уютной встроенностью в идеологическую систему». Но что это определение означает? К сожалению, ни одного примера А.Д. не дает. То же самое происходит с суждением Добровича о Сергее Никитине, который олицетворяет для него слащавость. Неважно, что Никитин (композитор и исполнитель) писал прекрасную музыку на детские стихи Ю.Мориц, А.Милна, Н.Матвеевой, превращал в песни стихи Ильи Эренбурга, Арсения Тарковского, Давида Самойлова, Александра Твардовского, Б. Чичибабина, Геннадия Шпаликова, Александра Володина — для сурового Добровича слащавый, он слащавый и есть! И никаких объяснений, никаких примеров опять нет. В таком случае должны ли мы, читатели, принимать мнение А.Д. за истину в последней инстанции? Я полагаю, мы можем смело остаться на своей позиции.

Был один момент, когда Добрович попытался «щедро», без иронии похвалить музыкальность поэзии Окуджавы, придумав для этого вместо музыки стиха специальный несколько шершавый, скорее технический, чем литературный термин — стихомузыка! — задвинув стихи на второй план.

8. «Грузинская песня»

Не прошел А.Д. и мимо одной из самых прекрасных, по моему мнению, песен Булата «Грузинская песня». Интересна история этой песни. В 1967 г. Окуджава и его друг грузинский поэт Михаил Квливидзе выступали в Ленинграде и жили в одной гостинице. Узнав, где Булат остановился, в гостиницу пришла девушка, постучала в его номер и попросила посмотреть ее стихи на грузинском языке… «Она отлично говорила по-русски и сейчас училась на ленинградском филфаке, но родилась в Сухуми и писала по-грузински. Ее звали Дали Цаава. У нее был низкий завораживающий голос и мрачный романтический взор. Окуджава признался, что грузинского не знает — но вот в соседнем номере живет прекрасный грузинский поэт Михаил Квливидзе… Тот согласился посмотреть ее стихи, нашел их талантливыми и благословил молодую грузинку на дальнейшее поэтическое творчество, а Окуджава вдруг понял, что именно романтического имени Дали не хватало ему для окончания одного давнего наброска» (Дмитрий Быков. Булат Окуджава).

По словам Булата, эта песня смыкается по символике с грузинским фольклором, поэтому он назвал ее «грузинской». Дело в том, что Дали, в грузинских дохристианских сказаниях — это Богиня Охоты, причем богиня необыкновенной красоты. Литературовед Ирина Чайковская нашла четкие параллели между этой песней и «Витязем в тигровой шкуре» Руставели. Например, смерть «от любви и печали» — прямо оттуда. Оттуда же в песне — пафос и даже некоторая высокопарность грузинского застолья.

Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье,
Говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву,
Царь небесный пошлет мне прощение за прегрешенья…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

В темно-красном своем будет петь для меня моя Дали,
В черно-белом своем преклоню перед нею главу,
И заслушаюсь я, и умру от любви и печали…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

И когда заклубится закат, по углам залетая,
Пусть опять и опять предо мной проплывут наяву
Белый буйвол, и синий орел, и форель золотая…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Так же, как в песне Окуджавы Пожелание Друзьям, призыв «восклицать, друг другом восхищаться», «говорить друг другу комплименты», не опасаясь «высокопарных слов», для грузинского сознания должен быть вполне органичен… так же, как у героев вышеупомянутого Витязя…

Завершается песня хвалой этой вечной земле, когда перед нашими уже «закатными очами» проплывают три ее главных стихии: земля — в образе белого буйвола, небо — воплощенное в синем орле и вода — чьим символом становится форель золотая. В соединении с прекрасной мелодией и задумчиво-проникновенным голосом «Грузинская песня» звучит как высочайшее осмысление цели и смысла жизни и одновременно как прославление мироздания». (Ирина Чайковская. Булат Окуджава в зеркале Дмитрия Быкова. Чайка, 2009)

А.Д. плюнул и в эту прекрасную песню:

«Говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву. Ясное дело, слывешь человеком возвышенного склада».

Мы уже можем составить неполный словарь ругательных слов и словосочетаний в критическом мире А.Д.: задушевность, просветленные взоры, вдохновенные лица, возвышенный склад (видимо, ума), жизнеутверждающий посыл, прекраснодушие, говорить друг другу комплименты… и эта самая… духовность, благость и, наконец, «окуджавство».

Пора перейти, к самой, по моему мнению, абсурдной части добровического опуса, то бишь, к самому его началу.

9. «Благость» Окуджавы

Есть, однако, в Окуджаве что-то благостное, и это меня и моих друзей раздражало. Он мудр и человечен, утончен и ироничен, он обращен к добрым людям. Слушающие и поющие его песни кажутся себе добрыми людьми — мудрыми, человечными, утонченными и ироничными. Худо ли — пробуждать в людях благое? Но когда они собираются сотнями, и все с гитарами, все с просветленным взором и с общей песней Возьмемся за руки, друзья или Давайте говорить друг другу комплименты, — право, оторопь берет. У Булата Шалвовича, похоже, не было аллергии на советский коллективизм.

У вот меня она была. И так же, как некоторые начинают задыхаться от кошачьей шерсти в доме, я испытывал дискомфорт от того, что называл про себя «окуджавством».

Давайте определим, что же это за штука такая — благость. Признаюсь, никогда в жизни этого слова, как и большинства других из репертуара Добровича, не употреблял. Покопался в словарях на Интернете, нашел определение слова, синонимы: доброта, милосердие (основные значения), сострадательность, добросердечность, человечность, нежелание ранить другого или причинить боль, короче, качества хорошего, доброго человека.

Точно! Таким и был Булат! И писал об этом свои замечательные песни и стихи, и прозу. Сочинял стихи и песни о любви, нежности, надежде, музыке, о ненависти к войне (Ах, война, что ты сделала, подлая!)

Вот это и раздражало непризнанного одиночку (слова самого Добровича) и его предполагаемых друзей, включая этнических русских, на чем он по неведомой мне причине неоднократно делает упор.

Я люблю эту женщину.
Очень люблю.
Керамический конь увезет нас постранствовать,
будет нас на ухабах трясти и подбрасывать…
Я в Тарусе ей кружев старинных куплю.

Между прочим,
Таруса стоит над Окой.
Там торгуют в базарные дни земляникою,
не клубникою,
а земляникою,
дикою…
Вы, конечно, еще не встречали такой.

Эту женщину я от тревог излечу
и себя отучу от сомнений и слабости,
и совсем не за радости и не за сладости
я награду потом от нее получу.

Между прочим, земля околдует меня
и ее
и окружит людьми и деревьями,
и, наверно, уже за десятой деревнею
с этой женщиной мы потеряем коня.

Ах, как гладок и холоден был этот конь!
Позабудь про него.
И, как зернышко — в борозду,
ты подкинь-ка, смеясь, августовского хворосту
своей белой пригоршней в красный огонь.

Что ж касается славы, любви и наград…
Где-то ходит, наверное, конь керамический
со своею улыбочкой иронической…
А в костре настоящие сосны горят!

1962

Это и есть Булат!

Пару лет назад я нашел на Интернете веб-сайт «Песни Алекса», который открывается словами: «Стихи, которые невозможно не петь…» И первая песня там — Я люблю эту женщину. Поет Алексей Силин замечательно, без пышности, и, я бы сказал, используя любимое слово Булата, сердечно.

В своем творчестве Булат обращался к общечеловеческому — к тому, что близко и понятно людям всех стран и языков. Именно поэтому, когда нам предложили сделать небольшой сборник переводов стихов и прозы Окуджавы на английский язык, при ограниченном размере книги я с легкостью отобрал для перевода около тридцати его песен и стихов, абсолютно уверенный, что англо-говорящие читатели поймут их. Как я уже писал, двадцать из них вошли в опубликованный сборник.

Не помню, кто сказал, кажется, все тот же Д.Быков, что человечность Окуджаве дороже всего — эстеты и снобы не могут это ему простить.

10. Социалистический коллективизм. «Союз друзей» и «Пожелание друзьям»

Какое все же отношение к Булату имеют сентенции Добровича о социалистическом коллективизме? Ведь, не кто иной, как Булат, буквально за один год, в одиночку, по словам В.Фрумкина, смел массовую советскую песню со своего и нашего пути, сделал ее анахронизмом еще до появления Галича, Высоцкого, Кима. Широко известны также неоднократно сказанные слова Булата, что обе песни Союз Друзей и Пожелание Друзьям написаны для ДРУЗЕЙ, в жанре камерной песни. По воспоминаниям одного из организаторов Грушинских фестивалей Клуба Самодеятельной Песни (КСП) Виталия Шабанова, Окуджаву пугало не только хоровое пение, но сама массовость слетов. Даже полторы тысячи участников Московского слета КСП он считал перебором. За многие годы существования Грушинских фестивалей, начиная с 1974 г., так никому и не удалось «заманить» туда Окуджаву. Кстати, хоровое исполнение вышеупомянутых песен группой бардов «Песни Нашего Века» на Грушинском фестивале и в концертном зале гостиницы Россия произошли уже после смерти Окуджавы. Исполнителей было от семи до десяти человек (они менялись) под аккомпанемент двух-трех гитар и баса. В остросатирической манере Добровича это число быстро выросло до сотен, и все с гитарами.

Известен один исключительный случай в г.Нортфильде, в штате Вермонт. Там на базе Норвичского университета много лет существовала одна из лучших в стране летняя русская школа для студентов и аспирантов из американских и зарубежных университетов. В эту школу приезжали с лекциями, выступлениями Александр Солженицын, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Виктор Некрасов, Юз Алешковский, Наум Коржавин, Василий Аксенов, Саша Соколов… Среди преподавателей был и один из основателей движения бардов Владимир Фрумкин. В 1990 г. университет решил присудить почетное звание доктора Булату Окуджаве и Фазилю Искандеру. После окончания процедуры десятка два студентов встали и под аккомпанемент (одной) гитары Фрумкина спели Возьмемся за руки друзья. Это был тот единственный случай, когда Булат был очевидно тронут этим хоровым пением. Представьте в этой обстановке Добровича. Он, наверно, попеременно задыхался бы, как от кошачьей шерсти, а потом впадал бы в оторопь.

На самом-то деле публика, подпевающая исполнителю и, особенно, автору — исполнителю — это стандартная ситуация во всем мире. И не только на рок-концертах, как например, на концертах Принца. Там юная публика, начинала петь, как только Принц открывал рот. Мы были на концерте гениального канадца Леонарда Коэна. По-моему, в мире нет автора, певца и исполнителя, более близкого по духу к Окуджаве, чем Коэн. Когда он пел свою знаменитую песню Веди меня в танце до конца любви (Dance me to the end of love), не преувеличивая, половина переполненного зала была в слезах, а очень многие тихо подпевали последние слова припева Dance me to the end of love. Что это было, по-Добровичу, буржуазный коллективизм? Или просто проявление нормальных чувств нормальных людей.

Не могу не рассказать еще об одной трогательной истории, связанной с Булатом. Мне посчастливилось слушать его много раз в концертных залах и в домашней обстановке. В 1987 г. Окуджава приехал в гости к своему (и моему) другу Владимиру Фрумкину в университетский город Оберлин, в штате Огайо, где Фрумкин был Директором Русской школы, а его жена Лида — профессором по классу фортепиано. Володя с 9-летней дочкой Майечкой устроили для Булата небольшой концерт.

Кроме Булата я был единственным гостем. После нескольких русских романсов они спели Грузинскую песню (Виноградную косточку…) и затем Пожелание друзьям. Этот дуэт был настолько трогателен и прекрасен, у Булата на глазах были слезы.

Давайте сделаем еще один, последний осторожный шаг через набор добровических сентенций, касающихся тех, кто слушает и поет песни Булата. Дело в том, что я один из тех, кто слушал и пел песни Булата, и даже активно распространял их. В 1976-77 годах я участвовал в первом фундаментальном издании Песни Русских Бардов, 40 кассет и четыре тома текстов, YMCA Press, Париж. В 2004 г. была опубликована моя работа Золотой Век Магнитиздата и затем переиздана еще трижды, последний раз в в интернетном издании Обыватель (ред. А.Щербаков и В. Коротич) под названием Ты песню топором не отрицай. Дважды моего друга Владимира Фрумкина и меня интервьюировали корреспонденты ББС, а совсем недавно нас же и моего сына-коллекционера интервьюировал корреспондент Радио Канады из Монреаля. Я это веду к тому, что интерес к Окуджаве с годами не падает, а растет. И, естественно, я знал множество людей, с наслаждением, иногда с грустью слушавших, а кое-кто и певших любимые песни: Окуджавы, Галича, Высоцкого…

Мы жили сквозь свои радости и горести, решали житейские и профессиональные проблемы, когда было надо, приходили друг другу на помощь. Я уже упоминал о «Деле Колокола», по которому в 1965 г. меня выгнали из института, а мой институтский профессор, не побоявшись преследования, немедленно устроил меня в лучшее в стране КБ Станкостроения. Оттуда после начала суда меня тоже пытались выгнать, но начальник отдела меня отстоял. Самый главный для меня положительный опыт всей этой истории был такой: неважно, сколько людей служило карательным органам государства, чтобы разрушить наши жизни, гораздо важней — сколько нашлось людей, немедленно готовых придти тебе на помощь. И, возвращаясь к нашей теме, замечу, что, несмотря на различие в возрасте, титулах и степенях, увлечение «гитарной песней» захватило всех. И в отсутствие Добровича никто не задумывался, что нам кажется или не кажется, и вершим ли мы благое дело или просто по-человечески помогаем друг другу. А ему, видимо, вместо «благостных» слов: «Давайте восклицать, другу другом восхищаться», милее было бы слышать: «Давайте всем хамить, друг другом возмущаться», что, кстати, как раз и было бы одной из черт социалистического коллективизма. Не знаю, как бы у него при этом обстояло дело с аллергией.

Был момент, когда Добрович стал раздумывать, а не подобреть ли ему и отпустить нас всех, очевидно, зараженных «окуджавством», с миром. Но передумал.

11. L’Chaim — За жизнь!!!

Предлагаю внимательно прочитать, абсолютно последнюю цитату:

Им что Окуджаву петь, что Никитиных, что Визбора, что других бардов с их жизнеутверждающим посылом — какая разница? Словно и не было тяжкого противостояния обреченных одиночек — государству, не было загубленных миллионов, подспудного идеологического напряжения в советском обществе.

Т.е. согласно А.Д., из-за преступлений в сталинской России, загубленных миллионов и идеологического напряжения в советском обществе, жить и во второй половине XX века в России надо было так, как будто никаких изменений не произошло. А все жизнелюбивое, жизнеутверждающее, жизнерадостное — из песен, стихов, музыки, короче, вообще из жизни — выкорчевать!

У Булата расстрелян отец, два срока отбыла в лагерях мать, сам в 18 лет пошел на фронт, был ранен. А он писал зовущие к жизни стихи и песни, которые вошли в нашу кровь, в наши души раз и навсегда. На вопрос, почему он так мало пишет о войне, Булат ответил: «Все, что было положено, я войне отдал, а жизнь идет дальше, по другим дорогам, Нужно жить настоящим…».

Варлам Шаламов, писатель и поэт, личность потрясающей силы и таланта, отбыл в лагерях три срока — 19 лет и при этом писал стихи, которые названы в аннотации к его сборнику «Колымские Тетради» звенящей лирикой несломленной души.

Не суди нас слишком строго.
Лучше милостивым будь.
Мы найдем свою дорогу,
Нашу узкую тропу.

По скале за кабаргою
Выйдем выше облаков.
Облака — подать рукою,
Нужен мостик из стихов.

Мы стихи построим эти
И надежны и крепки.
Их раскачивает ветер,
До того они легки.

И, шагнув на шаткий мостик,
Поклянемся только в том,
Что ни зависти, ни злости
Мы на небо не возьмем.

И еще:

Мы вмешиваем быт в стихи,
И оттого, наверно,
В стихах так много чепухи
Житейской всякой скверны.

Но нам простятся все грехи,
Когда поймём искусство
В наш быт примешивать стихи,
Обогащая чувство.

И еще одно:

Приснись мне так, как раньше
Ты смела сниться мне —
В своем платке оранжевом,
В садовой тишине.
Как роща золотая,
Приснись, любовь моя,
Мечтою Левитана,
Печалью бытия…

Жизнь продолжается и давайте не забывать известное всем любимое слово в Иудаизме L’Chaim (To life!) — ЗА ЖИЗНЬ!!!

Примечание

В дополнение к тем авторам, на которых я ссылался в тексте статьи, в комментариях к статье А. Добровича я увидел три имени специалистов по творчеству бардов, которые внесли огромный вклад в сохранение наследия Галича, Высоцкого и, особенно, Булата Окуджавы: А.Е. Крылов, М.Р. Гизатулин и В.Ш. Юровский, — опубликовав 10-томное издание альманаха Голос Надежды. Новое о Булате, Изд-во Булат, Москва.