…студенты не знают, кто был раньше, Ленин или Брежнев, в каком году произошла Октябрьская революция (разлёт дат от 1812 до 1991 года). По литературе студенты знают из русских поэтов только Пушкина, один из студентов признался, что последняя прочитанная им книга — «Приключения Буратино».

Май 16-го

Заметки

Александр Левинтов

Победа

Я пишу этот текст 9 мая. Уже который день (и который год!) мы находимся под прессом победной пропаганды: залпом из всех орудий СМИ, включая телеканалы «Культура», «Спас» и детскую «Карусель» -— 48 часов в сутки, включая даже рекламные паузы. И это будет продолжаться ещё незнамо, сколько дней (и лет!). Укрыться от этого шквала невозможно даже в Интернете, даже в своём почтовом ящике.

Это достало.

И я решил сначала обратиться к этимологии.

Русское слово «победа» в корне своем имеет «беду»: кто смог пересчитать своих погибших и раненых, тот и победил, кто не смог, ибо погибли все, тот проиграл. Латинское victoria также созвучна с victim (жертва), и смысловым образом в русском языке это просто калька с общеевропейского. Да и греческая νικό (Ника, богиня победы) созвучна латинскому корню.

Победа, следовательно, изначально была неким минором, скорбным торжеством, проходящим скорее в молчании и воспоминании и павших.

Согласно «Сравнительным жизнеописаниям» Плутарха Квинт Фабий Максим Кунктатор («Медлитель»), римский полководец времен пунических войн с Карфагеном, при жизни обливался ненавистью и презрением римлян, обвинениями в предательстве и трусости — за то, что всячески и тщательно избегал столкновений и сражений с Ганнибалом. Но когда Фабий умер, ему были устроены самые пышные за всю историю Рима похороны: ни один его воин не погиб в бою.

В китайской книге «Искусство ведения войны» есть замечательная сентенция (воспроизвожу по своей худой памяти): заслуживает презрения полководец, оплакивающий своих погибших воинов — зачем он вообще послал их на смерть?

Нет такой цели, которая оправдывала бы любую войну и принесение в жертву человеческих жизней, даже одной жизни.

Зачем же сегодня, спустя уже более семидесяти лет так трубить о победе?

В 30-е годы индустриализация СССР означала прежде всего милитаризацию экономики: тракторные заводы на самом деле были танковыми, самолеты строились почти исключительно военные, судостроение полностью было военным, даже швейная и обувная промышленность брошены были на алтарь войны. За эти предвоенные годы мы так и не научились массово производить утюги и сковородки, пользуясь дореволюционными запасами или кустарными поделками.

Одновременно в стране началась героизация Гражданской войны: «Как закалялась сталь» Н. Островского», «Железный поток» А. Серафимовича, «Конармия» И. Бабеля, стихи М. Светлова, фильмы «Чапаев», «Котовский», «Николай Щорс», «Пархоменко» и т.д. до дурной бесконечности. Воспевалась и действующая армия («Сердца четырёх», «Трактористы», «Аэроград» и множество других).

К этому необходимо добавить: именно в 30-е годы смерть отступила от домашней или больничной обстановки. Изучение захоронений на советских городских кладбищах показывает: в 30-е годы хоронили заметно реже, чем в предыдущие и последующие десятилетия: люди гибли в лагерях и расстрелах, вне дома и семейного круга. Конечно, это делалось не специально, но, увы, предвоенное поколение не знало и не боялось смерти. Кроме того, многие советские праздники были посвящены и героизировали смерть: расстрел Парижской Коммуны, Кровавое воскресенье, Декабрьское восстание, смерть Ленина. А массовые митинги и шествия с требованиями смерти врагам народа, даже если эти враги уличались только в своём вероисповедании? Всё это не могло не сказаться на общественном сознании и умонастроениях: презрении к смерти отдельного человека, в том числе каждого из нас. По сравнению с государственными целями и интересами смерть любого — ничто.

Современная милитаризация сознания проходит по линии: война сводится к взятию Берлина и победе, без всего того, что было до того и после того:

— до —

— сговора с Гитлером и захвата чужих стран и территорий (Прибалтика, часть Финляндии, Восточная Польша как Западная Украина и Западная Белоруссия, Буковина);

— 5 млн. пленных только в первые полгода войны;

— 28 млн. (как минимум) погибших;

— разминирования полей штрафниками;

— войной не армией, а всем народом, пострадавшим не менее армии;

— ссылкой миллионов людей только за их этническую принадлежность к «народам-предателям».

— после —

— голодом 1946-48 годов;

— изгнанием из городов (и уничтожением под шумок) инвалидов войны в 1950 году;

— фильтрационными концлагерями для «победителей», побывавших в Европе, и военнопленных;

— созданием в Восточной Европе колониальной системы.

Запугиванием и пропагандой во времена Сталина было достигнуто 100%-ное согласие, сегодня — 86%-ное. Современная пропаганда — это прежде всего оглупление людей и дегуманизация общества и государства: чем грубей и глупей, тем эффективней.

Зачем все эти мантры о победе? Зачем всё это? — нам хотят внушить, что прошедшая война была заметно короче того, что было, всего с 22.06.41 по 9.05.45, а на самом деле она шла с 1.09.39 (нападение совместно с Гитлером на Польшу и нападение на Финляндию 30.11.39) до 3.09.45 (нападение 8 августа на уже капитулировавшую Японию) и более того (захват Южных Курил и Южного Сахалина 2.02.46)

Нам также хотят внушить, что был всего один парад победы (кстати, прошедший в 1945 году 24 июня) и чтобы мы забыли о совместном параде победы СССР и Германии в в Гродно и Бресте осенью 1939 года.

Нам упорно внушают: предстоящая война будет совсем коротенькой, надо только потерпеть немного и кое-кем немного пожертвовать, ну, примерно, 45-70 миллионами человек — и Флаг Победы будет водружён над Берлином, Парижем, Лондоном, Вашингтоном и иже с ними. А что потом? — а потом все «мерседесы» — наши, и все «боинги» — наши, и все «судзуки» — н наши, и все «диоры» — тоже наши, а все эти Биллы Гейтсы, мадам Шанель и вдова Клико будут работать не на них, а на нас, и не у них, а у нас, и не за миллионы-миллиарды долларов и евро, а за баланду и пайку серого.

И вот тогда настанет коммунизм в одной отдельно взятой стране, очень дешёвое изобилие и совсем не надо будет работать.

Победители

Мы вернулись из эвакуации одними из первых, в 42-ом году. Мой отец работал инженером на номерном заводе, который делал ильюшинские штурмовики. В том же году, осенью, я пошел в первый класс, потому что мне было уже 8 лет. Жили мы недалеко от завода — отец ходил на работу пешком. Жизнь постепенно налаживалась и даже наша мужская школа перестала быть эвакогоспиталем, и мы переехали из смешанной школы в свою.

Однажды к нам на станцию «Беговая» пришёл эшелон с пленными немцами. 50 тысяч немцев, как потом сообщали друг другу втихаря взрослые. Их выгрузили из вагонов, построили в длиннющую колонну и повели по нашей улице. Впереди колонны шёл немецкий генерал, длинный, худой и сильно небритый. Он был в мундире и в кальсонах, совсем как на карикатуре Кукрыниксов в газете «Правда». Я не знаю зачем и почему это было сделано, но, наверно, такой был порядок. За ним шли офицеры, уже нормально одетые, а потом — просто солдаты, все на одно лицо — фашисты. Их было очень много. Когда колонна уже начала входить на ипподром, её хвост ещё оставался на платформе Беговая.

Их разместили на ипподроме, разбили им большие брезентовые палатки человек на 30-40 каждая, выставили охранение, но какое-то хилое: мы без труда проникали в этот лагерь. «Пошли к немцам» — это было наше обыденное занятие. Мы воровали дома чёрный хлеб, картошку, соль, какую-нибудь крупу или вермишель-макароны, отцовские папиросы — и всё это обменивали на немецкие губные гармошки. За четвертушку буханки чёрного можно было обменять простенькую и плохенькую гармошку, с неработающими двумя-тремя дырочками. За большую красивую гармошку надо было отдать довольно много: буханку хлеба, спичечный коробок соли, пачку чая и в придачу 5-6 крупных картошек. Но такие гармошки были ценностью и редкостью. Зараз столько не принесёшь, но немцы никогда не обманывали и, если уж договорились о большой гармошке и обмене за неё, то ты хоть месяц приноси уговорное по частям — гармошка в конце концов будет твоя.

В школе и во дворе у нас у всех были гармошки. Играть, правда, никто не умел, да и не учился, поэтому каждый дудел своё, одному ему понятное, лишь бы громко было.

Если долго дудеть в гармошку, то начинает кружиться голова, и ты становишься как пьяный. Очень часто мы для того и играли на этих гармошках. Опьянение быстро проходило, но слабость, особенно в груди и в ногах, ещё долго держалась, ноги сами собой подкашивались.

Наши родители знали и догадывались, для чего мы тырили еду, но смотрели на наши грехи сквозь пальцы: во что-то мальчишкам надо же играть.

Однажды соседский Лёнька Коробицын стырил у отца папиросную гильзу (тогда многие мужчины сами набивали себе папиросы, так было гораздо дешевле), набил её до половины порохом (чего-чего, а патронов и катушек станиоли тогда было полным-полно на свалках), а сверху — табаком. И такую папиросу подарил своему знакомому немцу. Я не помню, что стало с тем немцем, но точно знаю, что Лёньке ничего не было, даже от отца.

Именно тогда мы все играли в войну, в немцев и наших. Наши, конечно, всегда побеждали, иногда даже не без помощи «немцев».

Пленные немцы строили дома. Они были гораздо лучше, чем наши довоенные бараки, и поэтому их прозвали «дворцами». В основном они были двухэтажными, но бывали и одноэтажные, и трёхэтажные. Немцы строили эти дворцы не только для нас, но и для себя, сначала для офицеров, а потом, в самую последнюю очередь, для простых солдат.

Наша жизнь и жизнь вокруг нас была почти как довоенная, не то, чтобы очень сытая, но и не трудная: во всех наших домах жили в основном семьи тех, кто работал на окрестных авиазаводах рабочими, техниками, инженерами и конструкторами. Помимо карточек, можно было купить в коммерческих магазинах разные сладости и вкусности, уже работали колхозные рынки, а фабрика-кухня при авиационном заводе привозила нам в школу каждый день на завтрак винегрет, очень вкусный.

Наша Москва жила салютами. Первый салют Сталин приказал устроить в честь освобождения Орла и Белгорода 5 августа 1943 года, это я уже во второй класс перешёл. Всего с этого вечера до 9 мая за 650 дней было 365 салютов, иногда по нескольку за день. Они делились на три разряда:

— за взятие небольшого города или крупной железнодорожной станции двенадцать залпов из 124 орудий,
— за взятие областных центров — двадцать залпов из 224 орудий,
— за взятие столиц союзных республик, а позже столиц иностранных государств — двадцать четыре залпа из 324 орудий.

Для нас война так и представлялась салютами разной силы и продолжительности, мы жили от салюта до салюта, а потому совершенно не обращали внимания на то, что, чем больше и громче салюты, тем больше инвалидов и калек на улицах. Впрочем, оно и понятно: в нашем районе почти все делали на авиазаводах самолёты, а не воевали на фронте, и не возвращались оттуда изуродованными.

И мы чувствовали войну как сплошной победный праздник, который, хотелось нам, никогда бы не кончался, а себя мы ощущали победителями. И были ими, и всю свою жизнь остаёмся победителями.

Если б

если б не было войны,
мы никогда б не выбрали шпиона,
не заполняли б гениями зоны
и в кладбище не превратили б полстраны
не то, чтоб нас сегодня стало б больше,
а то, что мы сегодня были б лучше,
честней, добрей, без комсомольской гущи
на дне души, и никогда бы в Польше
иль Украине, на горе иль в яме
детей бы не пугали москалями,
когда бы не было войны,
мы не несли бы крест вины
перед своими и чужими,
мы жили бы трудом своим:
не наседаем, не гнобим
и можем в мире жить с другими,
когда бы не было войны,
здесь жил бы люд совсем иначе,
он был бы лучше и богаче
мы были б гордостью полны
за то, что кровь не проливали
свою и брата своего,
за соблюдение всего,
что нам скрижали завещали

Гниение и разложение

Недавно мне пришлось готовить к ЕГЭ по географии одного выпускника вполне придворной (стоящей во дворе) школы. Я посмотрел, что там проходят в школе по данному предмету и с некоторой оторопью обнаружил, что всё то же самое, что я сам проходил в 50-е годы. Даже по математике и физике школьные курсы за шестьдесят лет сильно продвинулись, а тут… разве, что цифры поменялись и политическая карта мира, но смыслы, содержание и методы — ни на волос.

Через два месяца интенсивной дрессуры и натаскивания я решил проверить, что из пройденного усвоено. И пришёл тихий ужас:

— из 15 российских городов с населением более миллиона человек правильно названо только десять;

— правильно не названо размещение ни одной атомной электростанции, а список ГЭС ограничился только тремя;

— что такое «Газель», «КАМаз» и «Жигули», молодой человек более или менее знает (но гораздо хуже, чем «фольксваген», «тойоту» и «форд»), а вот с городами, где эти марки автомобилей производят, просто беда.

Все вопросы, связанные с природой родной страны — после двух месяцев тренировки! — и с природой Земли вообще, абсолютно чужды его сознанию.

«Тяжёлая форма географического идиотизма» — было подумал я, но решил всё-таки проверить, насколько это патологично в сравнении с другими выпускниками, а также теми, кто окончил школу несколько лет тому назад и уже успел получить высшее негеографическое образование. К моему изумлению, результаты моего подопечного оказались средними, не выдающимися и не провальными, а именно средними.

То же и с историей: студенты не знают, кто был раньше, Ленин или Брежнев, в каком году произошла Октябрьская революция (разлёт дат от 1812 до 1991 года).

По литературе студенты знают из русских поэтов только Пушкина, один из студентов признался, что последняя прочитанная им книга — «Приключения Буратино», остальные не смогли вспомнить и этого.

Сказать, что они полные неучи и ничего не знают, нельзя: они прекрасно разбираются в рок-музыкантах, айподах и айфонах, голливудском кино (никакого другого они не знают и не смотрят), в сексе, в шмотках и прикиде, в марках автомобилей и спорте, которым по большей части не занимаются, но любят смотреть. Ещё они умеют классно тусоваться и оттопыриваться по-взрослому.

О Боге и коммунизме у них представления примерно в равных долях: это — нечто, падающее стремительным домкратом.

Дело вовсе не в невежестве, как таковом. Дело в том, что они представляют из себя идеальный материал для пропаганды: этим можно впендюрить всё. И очень быстро.

Как-то совершенно незаметно 9 мая превратилось в самый главный праздник страны, главнее 1 мая, дня независимости, Пасхи, Рождества, Уразы Байрама, Курбан Байрама, Рамадана и Нового года. И это — не просто праздник, это — воинствующий шовинизм и демонстрация открытой ксенофобии, шабаш озлобленности и сжатых кулаков. Недалёк тот день, когда за не пристёгнутую георгиевскую ленточку на улице будут просто бить в морду.

На алтарь победы брошены все: попы, младенцы, проститутки, псевдохудожественная самодеятельность, стриптизёры и стриптизёрши, стар и мал, ветераны и те, кого причисляют теперь к ним (см. ссылку)

Не отстаёт от своего народа и интеллигенция. Всё чаще я слышу от своих коллег и близких: 9 мая — это очищение. Но если это так, то всё остальное — чистка в духе сталинских чисток. Уже вовсю действует и цензура и самоцензура (раньше по идеологическим и оборонным соображениям, теперь ещё по коммерческим). В науке возрождены позорные акты экспертизы. Для тех, кто уже забыл, что это такое: разрешение Первого отдела на публикацию. Следующий шаг — возвращение Главлита (цензурного комитета). И этот шаг, кажется, уже сделан. Захлопывается свобода научного слова.

Свободы слова в СМИ почти не осталось (два издания на всю страну: журнал «Новые времена» и газета «Новая», только что разогнали РБК), где-то в подполье полусуществует «Дождь», а «Эхо Москвы» давно отдрейфовало в тихую нейтральную заводь. В Интернете всё чаще натыкаешься на заставку «Ресурс заблокирован».

Разложение и гниение — это всегда упрощение, примитивизация, доведение до элементарных частиц, монотонной массы пыли и праха.

И на этой, в общем-то бесплодной почве растёт только одно — страх. Тотальный страх всех и всего: страх перед законом и беззаконием, насилием и произволом, страх за сегодня и за завтра, страх выйти из дому и остаться в доме, страх одиночества и страх в толпе, страх перед неизвестным и известным, существующим и несуществующим, за себя и детей, за свой город, свою страну, свою планету, страх стать жертвой террора и оказаться ненароком причисленным к террористам.

Агрессия России в Украине, глубокий экономический кризис, ожесточённая самоизоляция России и крен экономики в вооружения, серьёзное и заметное обнищание населения — вот основные причины галопирующей эмиграции из страны: в 2013 году уехало менее 200 тысяч человек, в 2014 — более 300, в 2015 — около 400. 13% граждан РФ желают и/или планируют покинуть страну. Это — аккуратно те, кто не вошёл в 86% «крымнашистов». Страна становится страной одного мнения, как северная Корея и Чечня. Если так пойдёт дальше, то через несколько лет за рубежом России русскоговорящих будет больше, чем в её пределах.

Понятно, что терапевтически страна уже неизлечима, но возникает подозрение, что она неизлечима теперь и хирургически. Больное место надо вырезать, но когда этого больного места 86%, то сможет ли выжить оставшееся здоровое, которое уже готовится покинуть заражённое место.

Многие ещё надеются: от это всё закончится, и мы вернёмся к нормальной жизни с нормальными людьми, надо только переждать.

Не получается, увы. Последний шанс на выздоровление мы потеряли весной 2012 года. И теперь лучше вообще ничего не ждать: ни хорошего, ни плохого.

Потому что вступающие в самостоятельную жизнь ничего не знают, ни шута не понимают и не смыслят, думать и что-либо делать не умеют и не хотят. Патриоты, не знающие, что и за что любят и что такое вообще любовь, если она не связана с матом. Патриотизм — это право и возможность поорать что-нибудь неприличное и оскорбительное тем, кто реально тебя кормит-поит, одевает-обувает и даёт покататься на бибикалке.

Клуб

Моя жена — учительница физики. Вокруг нее и нашего дома уже несколько лет вьётся небольшой круг людей, женатых-переженатых, с детьми и внуками, которые не где-то там, на отшибе общения, а в этом же круге, на общих правах. Стилистически они очень похожи между собой: спортивны, заядлые путешественники и фотографы, у всех — загородные дома, построенные ими самими, очень добротные, даже шикарные, непременно с банями, садом-огородом, всякой домашней бесполезной животиной, для ухода, любви и развлечения. Они поют одни и те же бардовские хоровые песни, которым at least по полвека каждой, они читают примерно одни и те же фильмы, любят одни и те же театры, читают одни и те же книги, они никогда не ссорятся между собой, тщательно поздравляют друг друга с семейными праздниками и новыми годами. И с юмором у них одинаково хорошо. Как ни странно, их политические предпочтения также более или менее совпадают. Практически все они — предприниматели средней руки и скромных доходов, домашние рукомеслы и рукоделы, независимо от пола. Даже машины у них одного стиля и пошиба.

Я по наивности долгое время был уверен, что моя жена была у старшей генерации этого круга людей классной, но в конце концов я выяснил: она даже никого из них не учила. Это — семейный туристический клуб, возникший где-то в недрах 70-х и приказавший долго жить лишь в нулевые. Куда ни кинь, 30 лет — полжизни, и никуда от этого опыта не денешься.

Другой случай.

В конце 40-х-начале 60-х собрался кружок отчаянных фантазеров, возмечтавших переделать этот коммунистический свет коммунистическими же средствами. Из вовремя не пересажали и затеянное им всё-таки удалось сделать. В этот кружок, Московский Методологический Кружок, занесло и меня. В конце 80-х в рамках ММК вокруг меня сколотилась небольшая — человек в 10-12 — стайка интеллектуалов. Мы регулярно собирались на семинары, которые поначалу назывались Мистическими, проводили игры и исследования. В середине 90-х я ушел в отрыв, а потом и вовсе уехал в Америку. Вернулся почти через 10 лет. И команда возродилась — мгновенно и без особых усилий, хотя и немного поредела: людям свойственно иногда умирать.

Сейчас мы можем собраться в бане по случаю чьего-то дня рождения и без такого случая. Мы советуемся и помогаем друг другу. Культурно и политически мы очень разные, и потому эта сфера общения табуирована. Сейчас мы почти все на пенсии, но подняться и встать на крыло — без проблем! Куда угодно!

Третий случай.

Выпускников небольшого негосударственного вуза по окончании стало разбрасывать по разным местам и углам. Кто-то уже далеко продвинулся в карьере, кто-то только что выпустился. Но они, не желая расставаться, создали некоторый плацдарм общения, прежде всего образовательного. Так возник корпоративный университет ВИАНСА, существующий уже десяток лет, ни при какой корпорации, сам по себе. Несмотря ни на что, мы и в этом году, в июле, собираемся на озере Гарда, в Альпийском регионе: порассуждать на заранее заданную тему, полазить по горам, покататься по окрестностям, понаслаждаться местной кухней и местными винами.

Всё это примеры и cases клубной организации.

Что отличает клуб от производственных и квазипроизводственных структур?

Вне клуба наша занятость имеет принудительный характер: ради зарплаты или просто по распределению и принуждению (армия, тюрьма, школа и т.п.), а потому жёстко регламентирована. В клуб мы приходим добровольно, ради собственного интереса, добровольно и выходим, утеряв этот интерес. Всё это — чистая самодеятельность и самоорганизация, которая тем прочней и эффективней, чем социально однородней состав и среда

Клуб живет по уставам, правилам, канонам, ритуалам, привычкам и традициям, вырабатываемым и устанавливаемым внутри клуба, совершенно уникальным и самородным. Именно потому, что это — свои законы, а не навязанные извне, они понятны и безусловно соблюдаются. Вне клуба мы живём в регламентах нам чуждых, безвременных, кажущихся вечными (а, стало быть, раз они вечные, их можно время от времени нарушать, например, пропускать уроки, уходить в самоволку, пускаться в бега, шастать по кладбищу привидением). Нам ненавистны правила игры, устанавливаемые не нами. Это особенно хорошо видно в спорте, устроенном клубным образом: все нововведения в правилах спортивных игр и состязаний зарождаются в недрах каждого вида спорта и трудно себе представить, чтобы ООН или Госдума, например, полезли со своими законодательными инициативами в футбол или преферанс (хотя наши думцы — могут полезть, только у них ничего не выйдет).

В клубе нет функциональных мест, а потому здесь нет и участия, но есть членство как атрибут принадлежности. Клубные иерархии всегда и принципиально сменные, выборные и имеют скорее всего декоративный характер, без признаков руководства, диктатуры и авторитаризма. Роли и позиции, занимаемые в клубе, носят добровольный характер и облечены доверием, а не полномочиями.

Клуб ничего не производит — он просто существует. Здесь может преобладать и строгая коммуникация, и вольное общение. Клуб живёт бесцельно, ориентируясь на ценности, объединяющие людей. Если производство всегда целенаправлено и целесообразно (цель как образ или идеал продукта, возникающего в процессе производства) и неизбежно приводит к разделению труда и отчуждению людей друг от друга, клуб — от банной компании до политической партии — служит единению и консолидации людей.

В конце концов, значимость человека как личности (а не социального индивидуума и биологической особи) определяется, к какому или каким клубам он принадлежит и принадлежит ли вообще (=является ли личностью).

В наше Интернет-время можно легко растворить себя по пошлым островам необязательных, беспородных и разношёрстных виртуальных клубов, под тихим присмотром КГБ или ЦРУ — оно мне или нам надо?

Клянусь собакой

В «Апологии Сократа» Платон рассказывает, что завистники и недруги предъявили на афинском суде обвинение его учителю, заключавшееся в трёх пунктах:

— Сократ уклоняется от государственных дел и общественных обязанностей;

— он совращает молодёжь своими поучениями;

— он богохульcтвует, клянясь постоянно не Зевсом и богами, а собакой (kyon).

В своей защитительной речи Сократ блестяще опроверг первые два обвинения:

— он с оружием в руках защищал во время войны родные Афины, тратить же время на пустую болтовню в пританее (нечто вроде тогдашней думы), да ещё получать за это по два обола в день из городской казны, не считает нужным и достойным занятием для мыслителя

— он, в отличие от софистов, учит молодёжь не красноречию и риторике, а различению Добра и зла, наставляет юношей на путь нравственного совершенствования, при этом делает это совершенно бескорыстно, ничего не беря за своё учение

Свою речь Сократ закончил энергичным «клянусь собакой», за что был осуждён на самоубийственную смерть.

Сократ вёл скромный образ жизни («сколько же есть вещей, без которых можно жить!» говорил он, глядя на изобилие товаров на городском рынке) и принял мужественную, героическую смерть, утешая своих учеников мыслью: «я ничего в жизни не делал плохого и потому в ней мне было хорошо, а значит и после смерти мне не надо бояться ничего плохого, ведь я и там будут вести себя, как здесь».

Ученик Сократа Антисфен открывает в Афинах школу для «недоафинян», которых презрительно обзывают kynikos («подобные собакам»). Лучшим учеником Антисфена становится Диоген Милетский. Диоген живёт в глиняной бочке-потире на городской площади в окружении бродячих собак, публично испражняется и мастурбирует. Он отличается необыкновенной прямотой и резкостью суждений, но при этом на склоне лет оказывается прекрасным воспитателем и учителем. Когда Александр Македонский спросил его: «что я могу для тебя сделать?», Диоген ответил «отойди — ты загораживаешь от меня солнце». Именно с Диогена, считается, пошло философское учение, получившее название кинизм или цинизм: умение и мужество говорить резкую и беспощадную правду, называть вещи своими именами и не стесняться в выражениях.

В середине 16 века цинизм возвращается в европейскую культуру мышления, но уже с новым смыслом, достаточно внешним и поверхностным относительно изначального. С тех пор цинизмом стали называть философский сарказм, саркастическую насмешку.

В наше время Россия внесла свою мрачную лепту в понятие «цинизм». Отныне это — открытое, торжествующее глумление — над разумом и мышлением, над совестью, «буржуазной» (то есть городской) моралью и этикой (ленинское «этично то, что полезно для партии»), над правом (советская Россия открыто объявила себя неправовым и террористическим государством) и законами, как «буржуазными», так и собственными, над логикой и естественными законами природы и человека («течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики»), считая науку и науки «служанками буржуазии» и ценя только технические науки, над Богом (общество воинствующих безбожников) и человеком, над культурой и историей, над будущим — нет и не было ничего, что не подверглось бы в России-СССР осмеянию, искажению до неузнаваемости, приданию смыслов, противоположных истинным.

Отсюда — советский (а теперь и российский) новояз, когда чёрное называется белым, ненависть — любовью, мир — войной, оккупация — воссоединением, вторжение в далёкую от нас страну защитой государственных интересов России. Отсюда церковь в лице своего иерарха благословляет ничем не спровоцированное ведение военных действий и применение оружия к мирному населению. Отсюда — невероятной мощи залповый фонтан лжи во всех СМИ и превращение всего мира во врагов и негодяев, безудержная пропаганда нетерпимости, ксенофобии, шовинизма. Отсюда — неприкрытые и торжествующе наглые манипуляции на выборах и при демоскопических измерениях.

Все знают: настанет когда-нибудь время — и эта эпоха лжи и агрессии будет осуждена, действия Путина и его соумышленников разоблачены как государственные и военные преступления. Цинизм современного российского общества заключается не в поддержке этого преступного режима, а в том, что мы заранее, уже сейчас знаем, что он будет осуждён, в том числе и нами самими.

И уже не будет нравственного шока, который мы пережили при разоблачении культа Сталина — тогда многие пожимали плечами и уверяли себя, окружающих и детей: «но мы ничего этого не знали и не видели». Завтра никакого шока не будет: и знали, и видели, и присутствовали, и участвовали, если понадобится, осудим, конечно, но пока — одобряем. Осудим массово, как сейчас одобряем — на 86 и более процентов.

Мне кажется, глубинная причина этого цинизма как оголённого, воинствующего и тотального глумления заключается в том, что средство власти взбунтовалось и само захватило власть. Это произошло и происходит и во времена Ленина-Сталина, и в наши позорнейшие и запятнанные времена. Дело не только и даже не столько в том, что власть в стране принадлежит убийцам, шпионам и бандитам — дело в нравственных основаниях этой организации, признающей за преступление только одно — предательство. Всё остальное — допустимо, разрешено и практикуется. Все десять заповедей (а если понадобится, то и сто, и тысяча) перестают быть запретами. Такое неизбежно происходит, когда средство становится выше и значительней держателя этого средства, когда веник перестаёт подчиняться ученику чародея.

И коль скоро существует всего одно преступление — предательство, то и предательство начинает трактоваться весьма расширительно: теперь предательством называется и несогласие, и инакомыслие, и сомнение, и предвидение иного, и неподдержание и невосхваление, и иноверие или безверие, и принадлежность к другой культуре или этической парадигме. А завтра предательством назовут верность идеалам и совести, верность любимому и семье, верность собственному разуму и логике, верность гуманизму. Это завтра непременно настанет, потому что оно уже настало сегодня.

Таков, как мне кажется, мрачный вклад современной России в мировую историю и культуру.

Клянусь собакой.

На пороге работорговли

Мне прислали автореферат одной весьма любопытной докторской диссертации и попросили написать отзыв. Разумеется, я написал и отослал вполне позитивный отзыв, тем более. Что автор был когда-то моим учеником, весьма талантливым.

Некоторые идеи и положения автора натолкнули меня на размышления, что и составляет основное содержание данной статьи. Но прежде — наиболее забойные положения диссертанта.

Он изучил четырёхсотлетний опыт использования территорий в России (что само по себе — большое научное достижение в стране, где историю привыкли рассматривать не как процесс, а как букет понравившихся событий или личностей).

В ходе этого анализа автор выделил пять волн использования территории России (карты диссертанта):

Пушно-меховая волна

Эта фронтальная волна, прошедшая по бассейнам сибирских рек от Тобола до Колымы и Амура, захватившая также Аляску и тихоокеанское побережье Северной Америки, начавшись в 1600 году и затихнув только в 40-е годы 19 века, своим апогеем имела учреждение в 1637 году Сибирского приказа. Как и все последующие, эта волна осуществлялась государством и исходя из государственных интересов, что резко отличает освоение новых территорий в России в сравнении с западным опытом, где явно превалировало частное предпринимательство. Даже Русско-Американская компания на Аляске, учрежденная иркутским купцом Шелеховым, была добровольно передана им в государственное финансирование.

Корабельная волна

Корабельная очаговая волна возникла в 18 веке и тесно связана с проектами Петра I. Она захватила Северо-Запад, Центр, Южный Урал, а при Екатерине II Чернозёмный Центр. С этой волной, в частности, связано создание мощных центров экспорта леса в Архангельске и Петербурге.

Золотая и хлебная волны

Золотая волна имела фронтальный характер и здесь, пусть в меньшей, чем во всех других, также доминировало государственное присутствие, особенно в 20 веке, во времена ГУЛАГа. Её начало совпало с началом 19 в., этой волной накрыло территорию страны от Енисея до Тихого океана.

Хлебная волна появилась по инициативе Екатерины II, пригласившей в огромном количестве немецких байеров-колонистов в Северное Причерноморье, Крым, Северный Кавказ, Поволжье, Урал, Алтай, Барабу и Кулунду. Решающее значение для этой волны было строительство в конце 19 века Транссиба и переселенческая программа Столыпина в начале 20 в.

Нефтяная волна

Фронтально-очаговая волна, начавшаяся в конце 19 в. и продолжающаяся по сей день, началась на Северном Кавказе и в Закавказье, переместилась в Урало-Поволжье, а с 60-х развернулась в Западной Сибири и в 21 в. превратилась в экономическую доминанту страны в соответствии с государственной стратегией перехода на монокультурную нефтегазовую экономику.

По существу, проблемы использования территорий в России это — проблемы их освоения. Если освоение рассматривать как development (освоение естественных ресурсов) и mastering (освоение интеллектуальных и гуманитарных ресурсов и средств), то в нашей стране безусловно преобладает первый тип, когда собственно территории нас не интересуют, когда пространство просто освобождается от своих ресурсов и богатств, а привычная нативная среда обитания человека и природных комплексов разрушается:

”Мы, оглядываясь, видим лишь руины”.
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.»

Как бы надолго ни растягивались волны освоения, все они повторяют один тот же жизненный цикл (по С. Маджаро):

Для использования территорий любопытно было бы иметь кривые вложений в территории (или mastering) и изыманий ресурсов из неё (или development). Априорно можно предположить, что для России характерно устойчивое превышение изъятий ресурсов над вложениями в территорию практически в течение всего жизненного цикла. Более того, поток инвестиций в территорию исчезает задолго до того, как прекращается эксплуатация ресурсов. Деградация и депрессия наступает потому, что иссякли не ресурсы, а инвестиции — во всех случаях освоения в России. Можно ткже утверждать, что кривая development находится в России всегда над кривой mastering, и это гарантирует неизбежное отставание от общечеловеческого прогресса и цивилизационного развития.

Это порождает основную проблему участия России в мировом хозяйстве и глобализации экономики.

Проблема, по нашему мнению, заключается в том, что на наших глазах, в течение последних нескольких десятилетий к привычным традиционным товарам (commodities), к таким, как нефть, лес, уголь, руда, зерно и т.п. прибавились новые commodities: металлы, машины, оборудование, продовольствие и т.д. Сегодня в Силиконовой Долине (Калифорния) к commodities уже причислены компьютеры, планшетники, мобильные телефоны, прочая электроника. В этом смысле Россия поставляет на мировой рынок пра-пра-commodities — уже четыре столетия. Такого мировая практика и историческая экономика просто не знают, так как даже самые слаборазвитые страны всё-таки стремятся уйти от сугубо сырьевого экспорта, невыгодного ни им, ни их потребителям.

Это тем более плачевно, что пра-пра-commodities реально следуют непосредственно после работорговли. У нас, следовательно, есть риски возвращения к работорговле, если мы продолжим 400-летнее топтание на месте.

Когда мы стоим, куда мы движемся? — вывод очевиден и неутешителен: мы возвращаемся в работорговлю, когда на невольничьих рынках Италии и Греции во II в. н.э. появились страшные косматые мужики, продававшие в рабство своих жён, дочерей и себя самих. Они получили наименование «склавины» или «славины». Собственно, этот процесс уже начался — с утечки мозгов, экспорта детей-инвалидов, сирот и проституток. Были бы рабы, а рабовладельцы всегда найдутся.

Окончание