Зорий Шохин: Ловец в ловушке. Глава из романа

Loading

Зорий Шохин

Ловец в ловушке

Глава из романа

Последнее, что ярче всего помнил Рони перед тем, как потерял самого себя, было ощущение раздвоенности. Ему казалось, в операционной кто – то отделил его от самого себя.

Внизу, под слепящим светом больничных ламп, лежало его тело. Сам же он, вне его, завис где – то наверху, под потолком. Оттуда он и наблюдал за самим собой, вернее за своей физической оболочкой. А ведь та еще совсем недавно была неотделима от него самого.

Странное это было состояние. Пугающее. Замораживающее. Оно ничем не напоминало ни сон, ни бред, ни галлюцинацию, и все же гипнотизировало своей нереальной реальностью. Рони видел врачей и сестер внизу, но они, как и его тело, были бестелесны. Все вокруг казалось окрашенной в яркие тона голограммой. Ведь через нее проходишь как через воздух, не коснувшись: разве можно дотронуться до луча?

— Мы его теряем… Фибриллятор!.. Скорее!.. Я сказал – скорее, идиоты! Вы что, оглохли? Ну!…

Это хрипел хирург постарше. Седая голова, белесые брови в прорези маски, искаженный безобразной гримасой лоб. Такую лучше не видеть.

Рядом с ним суетился ассистент помоложе и совсем молоденькая врачиха — анестезиолог. У обоих лица были в пене пота, марлевые повязки набухли. Она вытирала пот стерильной марлечкой, он — с натугой дул из – под повязки на лоб.

Взвинченные медсестры вздрагивали: старый хирург матюгался, а линия на осциллографе из изорванной стала совсем прямой. Тихо звучавшая моцартовская мелодия – считается, что классическая музыка успокаивает – казалась просто неприличной. Она раздражала как назойливая муха, которая жужжит где – то неподалеку, но вы не знаете – где.

Замерев от страха и жалости, Рони смотрел сверху на свою распоротую грудную клетку. Вот оно – сердце: господи, до чего же пуглив и беспомощен этот вдруг замирающий зверек! Как по – мазутному тяжелы пятна начинающей застывать крови на резиновых перчатках врачей и простынях…

Ему стало так жаль себя, что он заплакал. Вернее беззвучно зарыдал. Но так как никто его не услышал, он даже позволили себе закричать. Это тоже не произвело никакого эффекта.

А внизу нарастала суматоха. Движения врачей и медсестер – поражали своей отрывистостью нелепостью. Рони они казались запутавшимися в своих веревках марионетками.

— Не уходи! Не уходи, черт бы тебя брал! — в ярости кричал хирург постарше. – Говно, говно, говно!… Да что вы там все мельтешите?

Господи, до чего же все они неуклюжи и бездарны! Почему так по — дурацки мельтешат? Чему их там учили, и еще дали стать хирургами? Эй вы! Как вас там?! Врачи вы или сапожники? Вы что не видите, что его, Рони, затягивает в какую – то невидимую трубу. Он не хочет туда, вырывается, пытается сопротивляться, но какая – то неодолимая сила, как мать ребенка, тянет вниз, вниз, вниз. Она ласкова, но решительна, пугает, но завораживает.

Голоса и запахи звучали все глуше и глуше, контуры расплывались в очертания. И чем ниже он опускался в своем путешествии по какой – то гигантской воронке, тем ярче и нестерпимей становился свет вокруг. Страх боролся в Рони с любопытством, отчаянье — с надеждой. Он изо всех сил

зажмурился, но это тоже не помогло. Свет пронизывал его насквозь. Наверное, так выглядит ядерный взрыв, подумал он, я вот — вот ослепну! Внезапно свечение стало слабеть, и в какой-то момент даже застыло.

Теперь Рони заново стал различать силуэты и голоса. Интересно, — вернулись даже запахи. От хирурга постарше пахло вареными овощами: его, наверное, вытащили в операционную из столовой, где он ел суп. От ассистента помоложе – табаком, от анестезилогини – тонкими духами, а от одной из медсестер – мочой. Она, видно, хотела пи – пи еще до операции, но выйти из операционной не посмела.

— Куда тянешь? Осторожней! – рявкнул хирург постарше на ассистента. – Ну же, ну, не отпус – кай, сказал я тебе…

Очухавшаяся медсестра состроила ассистенту глазки. Она знала, что у него жена и ребенок, но наслышалась рассказов о том, что не один хирург предпочел виртуальной при его профессии жене осязаемую и услужливую помощницу.

— Запах человеческого мяса, — поучительно пробурчал старый хирург, — я отличу даже с закрытыми глазами…

Змейка на осциллографе зашевелилась и стала дергаться. Хирург, наконец, мог позволить себе расслабиться.

— Эй! Ты не в дискотеке! – бросил он слишком откровенно пялящей на ассистента глаза медсестре.

— Я туда не хожу, — обиженно пожала она плечами.

— Мой отец, — работая руками как мясник в лавке, старый хирург перевел разговор на нравоучительную стезю, — вы ведь о нем слышали, обычно спрашивал перед операцией женский медперсонал: как там насчет месячных.

— Фу!… – брезгливо дернула плечами анестезиологиня.

Хирург постарше довольно улыбнулся.

— По – видимому, у вашего отца был утонченный нюх, профессор — язвительно откликнулся ассистент.

— Поосторожней! Я еще плюну на все твои способности и вышвырну тебя из отделения за наглость.

Ассистент подмигнул своей коллеге — анестезиологу и ухмыльнулся. Старый врач продолжал ворчать:

— Все вы, в вашем возрасте, свихнутые на почве равноправия полов. Сексуальное раскрепощение, феминизм! – в его голосе звучало откровенное презрение, — Физиология была, есть и останется физиологией. Если у медсестры менструация, раны обычно заживают куда медленнее. Не знали? Тогда послушайте, что вам говорят…

Работал он тяжело и решительно. Даже зло. Никакой величавости и священнодействия. Не жрец, а углекоп в шахте. Не виртуоз- ремесленник.

— Возьми левей! – рявкнул он.

Молодой хирург дернулся, напоминая парашютиста – десантника по команде сержанта рванувшегося к открытому люку. Но дальше голоса почему – то зазвучали глуше, очертания потеряли резкость, а голограмма съежилась и стала совсем белесой. Внезапно Рони почувствовал, что его бестелесная оболочка слегка заколебалась и стала медленно опускаться. Куда?

Тело на операционном столе внизу приближалось медленно, но неотвратимо. Рони с трепетом ждал столкновения, но не дождался. Уже погружаясь в забытье, он услышал:

— Еще полсантиметра влево, и мужику была бы крышка…

— Что – нибудь об этом типчике известно? – спросил хирург постарше.

— Мафиози, скорей всего. Какой – то генерал из полиции звонил. Сказал, что приедет, на него посмотреть как только он придет в себя..
— Да, развелось их сегодня, — проворчал хирург постарше…

— 2 —

 Генерал полиции Слоним уже ложился спать, когда настойчиво затренькал его мобильник. Что – то случилось, иначе бы ему в такое время никто из подчиненных звонить не стал. Для начальства у него был еще один. Другой. В трубке раздался голос Шуки, брата его жены — Кармелы.

— Дуду, я стрелял в него…

— В кого? — рявкнул генерал, — Что ты мелешь?

— В Рони Паза…

— Ты что, рехнулся?

— Он сам подсунул мне свой пистолет.

— Что значит – подсунул? Как он мог тебе его подсунуть? Что за чушь ты порешь?!

Генерал Слоним пришел в ярость. Зять висел у него на шее как ярмо на быке. Если бы не он, озлобленного неудачника Шуки Битона, муженька его единственной сестры Кармелы, давно бы вышвырнули из полиции. Родственничек его относился, увы, к той породе людей, которая даже в сухую погоду умудряется шлепнуться в лужу. Генералу уже не раз приходилось употреблять все свои связи, чтобы вытащить его из очередной неприятности.

— Ты что, пьян? Или накурился?

— Он устроил дуэль, Дуду…

— Дуэль? – генерал Слоним даже взвизгнул от охватившего его возмущения. – Какая еще дуэль? Ты что, меня за идиота принимаешь? Вали давай немедленно ко мне домой…

И уже повесив трубку, зло выдавил из себя:

— Чтоб ты провалился!

Пятнадцать лет назад этот ублюдок как снег свалился на его голову. Он, Дуду, единственный брат Кармелы, последним узнал о беременности сестры. Она была уже на четвертом месяце. А виновник скандала оказался женатиком, да еще к тому же отцом двух дочерей. Мало того, — имел высокий чин в армии. Вот тогда — то и возник заново на горизонте Шуки. Он ведь безнадежно крутился возле Кармелы уже целый год. Этакий дерьмовый Дон Кихот в тяжелую для своей Дульцинеи минуту бросившийся спасать ее честь, черт бы его побрал. Не только женился на ней, – еще усыновил родившегося мальчишку…

Давид Слоним – Дуду его звали только близкие — представил себе зятя, и на его лице появилась гримаса досады и раздражения. Маленький, черненький, с нервным лицом и колючим взглядом Йошуа, по домашнему — Шуки Битон воплощал в себе все то, что генерал суеверно считал клеймом беспомощной и затхлой нищеты и невезучести.

Сам генерал был крупным импозантным мужчиной со все еще красивым лицом и повелительными манерами. Даже голос у него был властный, подстегивающий. Управлял он им как настоящий артист. И если раньше впечатление от всего его облика портила крупная бородавка на левой щеке, то еще два года назад знакомый хирург — пластик снял ему ее.

Сестра была моложе его на десять лет, и удивительно напоминала погибшую в автокатастрофе мать. Когда это случилось, и родителей не стало, Давиду было восемнадцать, а Кармеле– только восемь.

Всю ее дальнейшую жизнь Дуду был ей не только братом, но и отцом. Даже когда служил в армии, а Кармела жила у бабки, Все свои отпуска и выходные Дуду проводил с ней, и таскал ее на товарищеские сходки. Самое удивительное, что ему это позволялось. Ни разу почему – то не случилось, чтобы кто – то возразил или, не дай бог, стал бы подшучивать. Его забота о сестре воспринималась как нечто сугубо личное и само собой разумеющееся — как цвет волос, голос или манера смеяться.

Уже тогда, в ранней молодости, Дуду Слоним обладал необъяснимой способностью подчинять себе окружающих. Те, кто с ним сталкивались, нередко ловили себя на том, что невольно начинают оказывать ему мелкие, но очевидные знаки внимания. Даже угодливости и почтения. Если он говорил, то почему – то смолкали не только товарищи, но и те, кому он подчинялся. Если улыбался — смеялись все вокруг. Его побаивались, хотя отдать себе отчет в этом, а тем более сознаться никто бы не решился.

В таких случаях легче всего свалить все на силу характера, но сам Дуду Слоним подозревал, что в некоторых людях сохранился некий исчезнувший со временем ген. Он, скорей всего, и заставляет окружающих неосознанно робеть и смиряться. Можете называть это свойство авторитетом: или харизмой — это ничего не меняет. Ведь и то, и другое, говорил себе Слоним, — нечто приобретенное, заработанное: несомненный опыт, интеллект, знания. А какое, скажите, из этих качеств может быть у крохи, заставляющей других малышей следовать за ней и ей подчинять. Не хватало еще только объяснять все мистикой вроде сказок о непознанном, но проявляющемся уже с раннего возраста врожденном гипнотизме. Так распорядилась эволюция. Естественный отбор никогда особым благородством не отличался: есть травоядные, а есть хищники или, как Библия говорит, — ядущие и ядомые. А есть и не могут не быть — ведущие и ведомые.

Шуки Битон о философских взглядах своего шурина понятия не имел, но тоже его побаивался и не любил.

— Твой брат, — говорил он жене, — просто расчетливый торгаш. Знает как дешевле купить и дороже продать. Самого себя главным образом. Вот скажи, что в нем есть особенного? Способности? Ум? Где они? В чем проявляются? В самомнении его? Спеси? Генеральских погонах?

Во время ливанской войны молодой лейтенант Давид Слоним был ранен под Бофором. Крепость эта считалась неприступной и штурм ее был стремителен и наредкость опасен. Выписавшись из госпиталя, раненый удивил всех, кто его знал тем, что отказался от всех полагавшихся ему льгот и только попросил перевести его на сверхсрочную службу в пограничные войска. Шаг был продуманным и дальновидным, свой генетический нюх Давид унаследовал от отца, удачливого и оборотистого негоцианта.

Уже в свои двацать три года парень правильно расчитал, что из пограничных войск, выполняющих в большинстве случаев полицейские функции, будет нетрудно перевестись в полицию. А там – смеется тот, кто смеется последним, — сделать карьеру куда легче чем в армии.

— Черт его знает, почему его боятся, — злился Шуки. – Вот скажи: он ведь видный мужик, правда? А бабы вокруг него всегда крутились, знаешь, — только такие, одного сорта: из типичных рабынь. Феминистки его на дух не переносят…

— Ты уверен? – насмешливо подначивала его Кармела. Ей доставляло

Удовольствие, слегка зля, ставить Шуки на место. — И потом — почему вдруг бабы?

Шуки сердился. Он не то чтобы пасовал перед Кармелой, — не хотел превращать семейную жизнь в ад. Иначе бы они ругались не переставая. Кстати, его способность распознавать людей не раз поражала тех, кто с ним сталкивался.

— Бабы – только – лакмусовая бумажка. Поговори с прокуроршами и адвокатессами, которые с ним работали. Они твоего Дуду иначе как спесивым шовинистом и не называют.

— Завидуешь! – парировала Кармела. — Единственно на что ты способен, – кусать его, когда он не чувствует, — говорила Кармела.

Шуки качал головой. Для него, одного из восьмерых детей задавленного жизнью и заботами рабочего на птицефабрике, считавшего каждую копейку и годами носившего те же туфли и рубаху, удачливый и бесцеремонный зять был символом бессовестности эпохи и общества.

— 3 —

— Авива, ты? Это я, Мири…

Поза у поднявшей телефонную трубку была не слишком удобной: она зажала ее между плечом и ухом. В левой руке она держала сковородку, а правой перекладывала на нее с деревянной доски котлеты. Поэтому перед тем как ответить, она несколько замешкалась.

— Что это там у тебя шипит? – недовольно спросила Мири.

— Я у плиты, — ответила Авива.

Она уменьшила огонь и поставила на него сковородку.

— Ладно, тогда слушай! — разрешила ей собеседница.

— Что я и делаю, — невозмутимо откликнулась Авива.

Иронию Мири не заметила или сделала вид, что не заметила.

— Рони, твой муженек, — еще та штучка. Бабы на него и теперь липнут, как мухи на мед.

Авива на это вступление никак не среагировала.

— Его привезли в четверг ночью. А уже в пятницу к нему две бабешки нагрянули. В интенсивку их не пустили. От дежурной сестры я узнала, что одну зовут…

— Оставь все это при себе, Мири. Меня это не интересует, — довольно сухо оборвала ее Авива..

— Ты, как всегда, в своем репертуаре. Даже если захочешь, не признаешься. Не то, видите ли, воспитание…

— Мири, прошу тебя…

Но Мири была неумолима.

— Одна – блонда лахудристая. Молоденькая такая, лет двадцати шести – семи, Даной зовут. Другая – шатенка. Знаешь, такая, — хной крашеная. Из тех самых – «рабынь страсти» – Кармела…

Если бы трубка передавала холод, собеседнице Авивы отморозило бы ухо и пальцы. Но телефон ограничивается только голосами, в лучшем случае – физиономией на экранчике.

— Меня это не трогает…

— Можешь обманывать себя сколько хочешь. Но меня — тебе не удастся.

Я ведь знаю его дольше тебя. Сколько ты уже с Рони? Двадцать один – двадцать два? Ах да… ты еще года четыре его дожидалась…

— Мири, я звонила тебе только потому, что хочу знать, что с ним сейчас. Какой никакой — он ведь мой муж. И это, наверное, естественно.

— Слушай, а правда, что он стрелялся на дуэли? Ведь от этого психа можно чего угодно ожидать. Бабы, наверное, потому так на него и вешаются. Стоит ему взглянуть на какую – нибудь, и она уже поплыла. Взгляд у него просто фаллический…

— А что, медики говорят и клиторальный тоже бывает? – язвительно осведомилась Авива.

— Ладно, как хочешь, — обиженно ответила Мири. — Но я тебе сочувствую…

— А вот уж этого делать не надо, — обрезала ее Авива. — У меня с сексом никогда проблем не было.

Внизу щелкнула задвижка на металлической калитке, и по быстрым легким шагам Авива поняла — это Мерав, ее старшая дочь. С тех пор, как отец попал в больницу, она возвращалась домой из армии каждый день.

— Я не могу продолжать, Мерав вернулась. Прости…

Авива положила трубку и тряхнула головой, словно хотела избавиться от наваждения. На лице ее вновь появилось бесстрастное выражение.

Швырнув в угол здоровенный брезентовый рюкзак, Мерав поставила ружье в угол. Чуть расширив ноздри и подвигав застывшими плечами, она принюхалась.

— Что у нас сегодня? Есть хочу. Отсюда я – прямо в больницу.

На кого она была похожа – трудно сказать. Скорей всего, — на сестру Рони – Хану. Характер у Мерав был вспыльчивый, и еще — это упрямство. Может, все же, оно от возраста? Даже Авивиного хладнокровия и сдержанности не всегда хватало, чтобы все это выдерживать. С одной стороны, в двадцать лет каждый рвется проявить самостоятельность, но с другой — есть же какие то установленные рамки. Мало того, что она приводит домой на ночь своего парня – Эхуда она еще и дерзит. Ей, видите ли, не нравится как мать разговаривает с этим новоиспеченным офицериком. Сопляк, который пыжится казаться взрослым и разговаривает так словно отдает приказания.

Обычно Аива выражала свое неодобрение молча — взглядом, жестом, легкой ужимкой. Рони же только заговорщицки ухмылялся, и пару раз даже прыскал от смеха. В первый раз, когда дочь и гость заперлись в ее комнате, Авива процедила:

— Ну, и как ты на это отреагируешь?

— А никак, — улыбнулся Рони.

— А если он останется на ночь?

— Приглашу утром к завтраку.

Авива холодно пожала плечами.

— Ты своего добьешься: позволяешь ей все, что угодно. Но потом пеняй на себя.

— Мы все прошли через это. Ты ведь тоже свою мамашу не очень послушала, когда она решила, что тебе со мной встречаться не нужно.

Поддержки у него было искать нечего.

— Она была права, — не меняя тона произнесла Авива.

— Хочешь исправить свою ошибку? – посмотрел на нее с интересом Рони.

Авива демонстративно повернулась к нему спиной.

Утром дочь и ее офицерик исчезли очень рано. До Рони доносилось торопливое шуршанье шагов и тоненький скрип двери. Но мешать он не стал.

— Ты слышал как они уходили? – спросила его позже Авива.

Он кивнул.

— И ничего не сказал?

Рони пожал плечами:

— А что я должен был сказать? Прочесть лекцию? Устроить скандал?

— Но ведь она – твоя дочь…

— У нее играют гормоны. Оставь ее. Перебесится!

— Ты забываешь: она – твоя дочь! – повысила голос Авива.

— Да пойми же ты, наконец: запрет – это цепь, на которую тебя сажают. Ты на любую глупость пойдешь, лишь бы от нее освободиться…

Мерав громыхнула тарелкой в раковине, и мать очнулась. Дочь бросила взгляд на часы:

— В половине девятого в больницу уже не пускают. Ты что – нибудь хотела бы ему передать?

Авива невозмутимо вздернула брови.

— Я – нет, Но Герта – да!

Глаза у Мерав на мгновенье от удивления стали шире, но она тут же прищурилась и подозрительно уставились на мать, — что она там еще придумала?

— Герта предлагает, чтобы отец выписавшись из больницы, поехал к ней.

— Твоя идея?

Лицо Авивы экранировало укор и неодобрение.

— Нет – ее…

Герта Франкенберг была родной теткой Авивы. Мерав закусила губу и по своей дурацкой привычке двинула ноздрями:

— Ладно! – услышала Авива нетерпеливый ответ дочери.

Мерав схватила сумку, сунула туда из холодильника пару пачек сока и махнула матери рукой.

— Привет!

— 4 —

Когда на пороге появился зять, генерал зажмурился: надо было во что бы то ни стало сохранить равновесие. Нашла же Кармела себе муженька!…

В детстве сестра была добрым и впечатлительным ребенком, но уже с малых лет отличалась взбалмошностью характера. Потом это все обернулось

приступами необузданности. Слоним винил в этом судьбу — уже в восемь лет Кармела в одночасье лишилась матери и отца, погибших в автокатастрофе. И ни бабка, у которой она потом жила, ни он, солдат, старше ее на десять лет, жалея ее, старались ни в чем ей не перечить.

Чем старше становилась Кармела, тем очевидней давал себя знать ее темперамент. Не по возрасту сообразительная и своевольная, она не привыкла к тому, чтобы кто –то и в чем – то ей отказывал. И когда двадцатилетней солдаткой стала секретаршей высокого и статного тридцатисемилетнего полковника с лучистым взглядом голубовато – серых глаз, многообещающей улыбкой и вкрадчивыми манерами, произошло то, чего нельзя было предотвратить: Кармела по уши влюбилась. Брату все, что с ней тогда, шестнадцать лет назад, творилось, напоминало припадок безумия, амок. Она знала, что избранник ее женат, что у него растут две дочери, и все – таки, подстерегала его везде и повсюду. Ходила за ним как тень, кидалась навстречу, вешалась на шею, готовая в любую секунду и где попало под него лечь. Он ее просто околдовал, этот авантюрист в полковничьих погонах. Опытный и беспринципный самец и шальная девчонка — может ли быть трагедия хуже кипел от злости Дуду Слоним.

Когда Кармела сообщила своему божеству в погонах, что беременна, он, обдав ее лучистым взглядом своих серо – голубых глаз, обворожительно улыбнулся и спросил, что она намерена делать. Ни крики, ни плач, ни угрозы на него не влияли, и ни к чему не привели.

— Если ты думаешь, что я разойдусь из – за тебя с женой, ты ошибаешься, — сказал он Кармеле. — Она о тебе знает. Не беспокойся: ребенка я признаю и буду ему помогать, но чего – то большего не жди…

Дуду Слоним, тогда, шестнадцать лет назад – новоиспеченный капитан полиции, кипел от возмущения.

— Этого сукиного сына надо утопить! О чем он думал? Я до начальника генштаба дойду…

— Не дойдешь! — остервенело воспротивилась сестра. – Я сама все начала, и сама буду держать ответ!

Вот тогда – то и вспомнила Кармела об отвергнутом ею до начала ее бурного романа невзрачном военном контрразведчике Шуки Битоне, который, буквально, не давал ей проходу. Можно себе представить, что творилось у него на душе, и все же, даже услышав, что она беременна, он предложил ей стать ее мужем и отцом неродившегося ребенка.

Вначале Давид Слоним решил, что шаг сестры – это попытка отомстить бросившему ее любовнику. Но много позже он услышал от нее совсем иное объяснение. Их отец — Вольф Слоним был редким бабником. Денежки у него всегда водились – есть сорт людей, к которым они просто липнут – и не считаясь ни с кем и ни с чем, он швырял их на азартные игры, лошадей и женщин. Все вокруг сплетничали, что и автокатастрофа, в какой он погиб вместе с женой, была ни чем иным как местью обманутого рогоносца – мужа.

— Я всегда боялась отцовских генов, — затягиваясь глубоко сигаретой, сказала Кармела брату, — ты ведь, кажется, тоже кое – что перенял от него…

Когда зять появился в двери, генерал сурово кивнул ему на стул и не протянул руки. Открыв холодильник, он молча налил себе кружку темного тягучего пива, а вторую пододвинул гостю. Об его взгляд можно было бы разбить лоб.

— Я хочу знать все. Без всяких там штучек – дрючек. Факты. И без эмоций.

Лицо зятя налилось краской, и от этого стало еще темней чем обычно.

— Он позвонил по телефону. Сказал, что если я – мужик, мы должны встретиться!

Генерал с яростью стукнул кружкой по столу.

— Мужик, говоришь? Так я и знал…

— А что? – обозлился зять, — по – твоему я должен был отказаться? Ты бы сам что на моем месте сделал?

— Я? – прохрипел генерал, — Ты себя со мной не сравнивай! Найди кого – нибудь другого.

Зять, оскалившись, отпил глоток пива. Видно было, что таким образом он хотел заглушить клокотавшую в нем ярость.

— Мы поехали в Абу Гош*. Там в ресторанчике он стал меня спаивать… Пить он умеет…

Генерал воспаленно кивнул: он этого ожидал, говорил его жест.

— Помню только, он вдруг сказал: если у тебя — яйца, а не сиськи, возьми пистолет, будем стреляться.

Генерал еле сдержался, чтобы не выплеснуть на зятя вместе с пивом всю скопившуюся в нем желчь.

— Это же надо, а?! А ты, конечно, сразу согласился! Еще бы, а вдруг счел бы, что ты – баба!

На смуглом лице зятя проступили светлые пятна.

— Сколько ты выпил? – яростно махнув рукой, спросил генерал и вытер с лица платком пот.

— Черт его знает…

— Я спрашиваю тебя, сколько ты выпил? – гаркнул он во все горло.

На шум высунулась его жена.

— Вы разбудите детей, Дуду.

Но генерал так цыкнул на нее, что она сразу же исчезла.

— Не знаю. Не считал. Нам стало тесно вдвоем на этом свете. Один должен был исчезнуть.

Генерал зло хмыкнул.

— Ну и дурак же ты, Шуки!

Зять взъерепенился и, рванувшись со стула, кинулся к двери.

— Ладно, оставь! Я ведь не о своей пользе думаю, — поморщился генерал…

Он схватил зятя за плечи и силой усадил на то же место.

— Паз ведь хотел убить тебя, не так ли?! – вперившись в зятя пристальным взглядом, полуспросил – полузаключил генерал.

Тот промолчал. Потом яростно прокашлялся и снова замолчал.

— Кому выпало стрелять первым? – закрыв глаза, вымучил из себя генерал.

— Мы бросили жребий. Договорились — если монета упадет орлом, значит, стреляю я. Если решкой – он.

Генерал скривил губы и яростно мотнул головой.

— Но о том, что будет если ты его пристрелишь, ты хоть подумал?

Во взгляде зятя полыхало пламя.

— Решил, что я не сказал ему об этом?

— А он? – сжал кулак генерал.

— Написал тогда записку, что стрелял, мол, в себя сам и дал ее мне.

Генерал устало откинулся на спинку стула.

— Ты ведь – полицейский, Шуки. И не мог не знать: баллистическую экспертизу провести не трудно.

Тот ничего не ответил.

— Ладно, — коротко бросил генерал и стукнул костяшками пальцев по столу. – Езжай в управление и скажи, что я тебя вызвал, и ты меня ждешь. Я поеду сначала в больницу…

Шуки ушел взбешенный. Но во всем виноват он сам, зло успокаивал себя генерал. Впутаться в такую авантюру? Выставить себя если не преступником, то идиотом? Мало он, Давид Слоним, ему помогал? Не вытаскивал из служебных передряг и неприятностей? Да если бы не он, его дерьмового зятька с его характером давно съели! Кто пристроил его в полицию после того как его вышвырнули из службы безопасности после скандала с Пазом? Знал ведь на кого руку поднял! У этого армейского любимчика везде и всегда — защитнички и дружки.

Чертыхаясь про себя, генерал поехал в больницу. Надо было разузнать как можно больше еще до того как туда нагрянут детективы. Слишком уж многие знали о его родстве со славящимся своей раздражающей строптивостью майором Шуки Битоном. А сомнений в том, что на тесном генеральском пятачке конкуренты с удовольствием используют против него любой промах не было никаких.

В больнице Слониму сказали, что пострадавший — на операционном столе. Генерал спросил, кто его привез.

— Офицер полиции в штатском, — без особого почтения произнесла медсестра за стойкой. — Смуглый такой, нервный…

Слоним вперил в нее взгляд, и сестра не выдержала: опустила глаза.

— Что он сказал?

— Ничего, вроде бы. Никаких подробностей. Только — что скорей всего это попытка самоубийства.

— Где его документы? – тихо, на властно прозвучал голос генерала.

— Удостоверение личности, — нервно задвигалась за стойкой сестра. – И еще вот: визитная карточка. Он — технический эксперт по оценке попавших в аварию машин.

— Когда придет в себя, — поворачиваясь, отрывисто бросил генерал, — немедленно мне сообщить.

— Хорошо, — слишком торопливо кивнула старшая медсестра. – Я передам всему персоналу.

___
*) Абу Гош – село израильских арабов неподалеку ото Иерусалима

Print Friendly, PDF & Email