Лейб Браверман: Листопад в вешних ветрах. Окончание

Loading

Днём после бомбёжки нас вдруг побаловали густым супом с кусками мяса и раздробленными косточками. Все, кто остались в живых, схватили свои наполненные жестяные миски и начали быстро хлебать содержимое. Вдруг мы услышали крик: «Не ешьте эту дрянь. Там плавает человеческое мясо»…

Листопад в вешних ветрах

Лейб Браверман

Драма в двух действиях
Окончание. Начало

Действие второе

Картина 4-я

Больничная палата. Яцек сидит на постели. Янкеле держит его за руку.

Янкеле (кричит) Прогоните его отсюда! Уберите его! Ой, ой.

(В палату вбегают начальник больницы, доктор Лемель, медсестра Эльза и санитарка Маргарита.)

Начальник больницы. Почему ты кричишь, хлопец?

Яцек Он чего-то очень испугался.

Янкеле. Он пришёл за мной. Ой, не хочу. Прогоните его. Он убьёт меня!

Доктор Лемель (кладет Янкеле руку на лоб). Так я и думал, высокая температура.

Начальник больницы. Что вы стоите? Сбейте ему температуру!

Маргарита (гладит Янкеле голову). Тихо, тихо, юнге, ничего и никого не бойся, я берегу тебя. Ша, ша.

Доктор Лемель. Эльза, быстрее принеси аспирин и ампулу морфия. Надо его успокоить, усыпить.

Янкеле (продолжая кричать, сел на постели…пробует встать, но обратно опускается на постель). Вот он, вот. Он указывает на меня своей палочкой. Это Менгеле, доктор Менгеле! Вот он, там в углу, прячется за занавеской. Не пускайте его забрать меня… Не хочу. Жить хочу.

Призрак Менгеле (из угла вдруг выползает на полу узкий луч света. Как недорисованная тень, стоит в углу призрак). Не задерживай меня, Янкеле, иди за мной. Я должен закончить свою работу (с улицы доносится свистящий ветер, в окне палаты слышится постукивание. Дмут исчезает и за ним, как хвост, пропадает узкий луч света… слышится голос). Я ещё вернусь, кляйнер юде. Работу закончу.

Яцек (поглаживает руку Янкеле). Никто тебя не заберёт от нас, хлопец.

Маргарита (вытирает пот с лиц Янкеле). Здесь совсем тихо и спокойно, хлопец. Ты такой красивый. Ты выздоровеешь. Я всё сделаю, чтобы ты наращивал вес.

Янкеле. Он ушел. Ушел. Я спать хочу.

Медсестра Эльза (входит). Принесла лекарство.

Доктор Лемель. Дай больному аспирин. Ампулу не надо. Лучшее лекарство для него оказалась наша санитарка Маргарита… останься пока с ним… положи ему на лоб холодные компрессы. Это снижает жар и успокаивает.

Маргарита. Я не оставлю хлопца, пока ему не станет лучше, господин доктор.

(Начальник больницы, доктор Лемель и медсестра Эльза уходят.)

Янкеле (Яцеку и Маргарите). Не оставьте меня, Я боюсь, что он вернётся меня забрать.

Маргарита (садится на край кровати). Спи, юнге, буду охранять тебя.

Яцек. Я что-то новое увидел в жизни, медхен. Встретил именно здесь человека, хорошего человека.

Янкеле. Вы со мной, Спасибо. Мне уже лучше…Он теперь уж не вернётся. Спать хочу.

Маргарита. Спи, мой сладкий, спи.

Янкеле. Мои веки тяжёлые. Я буду спать Мне хорошо, хорошо, хо-ро…(засыпает).

Яцек. Ты настоящая сестра милосердия.

Маргарита. Я только санитарка и выполняю свой долг.

Яцек. Все выполняют долг, но не все в равной мере.

Маргарита. Все немцы и австрийцы прилежно выполняют долг. Это у нас в крови.

Яцек. У многих из вас, деточка, оказалась отравлена жизнь. Я верю, что у тебя всё в порядке.

Маргарита. Теперь я уже догадываюсь, что правда за вами. Как вас, господин больной, зовут?

Яцек. Яцек, санитарка милосердия Маргарита.

Маргарита. Какое имя у этого исхудалого красавца?

Яцек. Янкеле, но для немецкого удобства — Яков или Якоб.

Маргарита. У красивого юнге красивое имя. Извините меня, но я вынуждена оставить вас на короткое время. Я должна осмотреть палаты тифозных больных. Ведь и они нуждаются в моей помощи. Я должна познакомиться с этими больными.

Яцек. Выполняйте свой долг, голубушка. Я присмотрю за вашим красавцем и поменяю холодные компрессы на его лбу. Там лежат двое русских с вырезанными языками. Работа вашего гестапо. Бывшие военнопленные.

Маргарита. Ах, гестапо. В нашей семье никто не служил в этих организациях ― ни в СС, ни в гестапо. Мои братья и отец служили в вермахте. Отец был очень хороший человек и никогда недоверял Гитлеру. Он всегда заботился только о семье и посылал домой красивые вещи и украшения.

Яцек. Эти красивые вещи, медхен, — награбленное добро убитых евреев или других граждан.

Маргарита. Нет, нет. Не может быть. Отец был добрый и честный человек. Он не терпел эту власть. Мы ―культурный народ.

Яцек. О чём дома говорили мать, братья?

Маргарита. Моя мать была тихая и умная женщина. Она настаивала, чтобы отец не говорил при детях лишнего.

Яцек. Что это значит? Мать боялась своих детей?

Маргарита. Отнюдь нет. Но братья были в гитлерюгенд. Их долг был доносить всякие негативные выражения.

Яцек. Значит, вы не были дружной семьёй.

Маргарита. Очень дружной, но…

Яцек. Власть превыше семьи, не так ли?

Маргарита. Вам, герр Яцек, трудно представить себе, какое тяжёлое испытание это было для нашего народа.

Яцек. Ты тоже была в гитлерюгенд?

Маргарита. Девушек в этой организации не было. Мне надо спешить к другим больным. Я скоро вернусь проследить за Якобом (выходит из палаты. В комнате остаётся лишь слабый свет).

Картина 5-я

Та же больничная комната. На столе стоит ваза с цветами. На стуле рядом с Янкеле лежит открытая книга.

Янкеле (сидит на кровати и читает громко про себя). «И не могу себе я лучшего желать, как в поцелуе умереть». Эх, какая любовь… Ромео и Джульетта!.. Оба должны умереть? Почему? Ради чего? Из-за дурашкой вражды двух семейств. Вот до чего людей приводит вражда. Почему я ещё не целовал девушку? Ведь все это делают. Рохале в гетто хотела, чтобы я её поцеловал. А я? Струсил. Вот и остался без поцелуя. Рохале ходила в гетто хвостом за мной. Сплоховал я. Сплоховал.

Маргарита (входит с тазом в руках). Доброе утро, Янкеле, знаю, что тебя можно звать Якоб. Очень красивое имя. Меня зовут Маргарита или Гретхен. Как в «Фаусте»…

Янкеле. Доброе утро! Гутен морген, Маргарита-Гретхен… Что за «Фауст» —расскажи мне.

Маргарита. Мы это учили в школе. Гёте. Слыхал о нём?

Янкеле. Наверно, не успели до того как немцы на нас напали и загнали евреев в гетто.

Мапгприта. Мой бедный юнге… Надо забыть плохое и стараться жить.

Янкеле. Ты права, но мне кажется, что недавнее время будет тянуться за мной, как кровавая тень, ещё долгое время. Я очень боюсь, что это окажет влияние и на будущее человечество.

Маргарита. Мой бедный юнге.

Янкеле. Это ты принесла красивые цветы к нам в комнату?

Маргарита. Я испекла для тебя пирог, чтобы ты быстрее окреп, Якоб. Цветы я принесла из нашего домашнего садика. Правда, они прибавили больше света в вашей комнате?

Янкеле (отрывает кусок и кладёт в рот). Очень вкусно. Моя мама так пекла. Но теперь я не знаю, жива ли она или её убили в лагере.

Маргарита. Какая страшная война.

Янкеле. Разве можно воевать с женщинами, детьми, безоружными невинными людьми?

Маргарита. Ты прав, Якоб, это ужасно. Мы ничего не знали. Как слепые. Я вижу, что ты читаешь толстую книгу. Что это?

Янкеле Это Шекспир. Я даже вытирал слёзы с лица из-за несчастной любви Ромео и Джульетты.

Маргарита. Как это красиво.

Янкеле. Но это ведь несправедливо. Я и «Гамлета» успел прочесть.

Маргарита. За две недели? Мой Якоб, ты ведь прекрасно знаешь немецкий. Да ещё такой шрифт… готический…

Янкеле. Я читаю эту книгу, но думаю на своём языке. Что не понимаю ― догадываюсь или пропускаю. Так я пробираюсь через эти буквы, как будто ищу тропинку в джунглях. Мне так хочется выйти в садик, как Яцек. Он рассказывает, что всё цветёт, птички чирикают. Божий рай.

Маргарита. Скоро принесут завтрак. Я прослежу, чтобы ты всё съел. Как только у моего Якоба появится достаточный вес, я выведу тебя погулять в садик или даже в мой садик… Якоб, дорогой, ты рассказал, что не знаешь, жив ли кто-нибудь из твоей семьи. Но я знаю, что осталась одна. Вся семя погибла. Отец погиб у Сталинграда. Никто не знает, куда пропали мои братья. Моя матушка умерла от воспаления легких. Не было денег купить ей дорогие лекарства. Живу у тёти. Она тоже осталась одна и обвиняет весь мир. С ней быть дома вместе невозможно. Она кричит, не закрывая рта. Я убираю квартиру, обрабатываю садик. Это нам даёт дополнительную пищу. Немного даже на продажу…

Янкеле. Чем занимается тётя?

Маргарита. Слава Богу, дома она редко бывает. Крутится на чёрном рынке. Привозит домой американских солдат, и они жрут и пьют шнапс. Я убегаю из дому. Мне в больнице лучше (внезапно нагибается и целует Янкеле в голову…

Янкеле целует ей руку).

Янкеле. Так делала моя мамочка, чтобы я засыпал.

Маргарита (внезапно нагибается и целует Янкеле в щеку). Вкусно тебе, мой милый?

Янкеле (хочет отодвинуться в постели). Что это? Что это?

Маргарита (с горячностью хватает его руку и прижимает к своей груди). Хорошо тебе, мой мальчик? Чувствуешь моё сердце? Да?..

Янкеле. Ой, чувствую.

Маргарита. Тебе хорошо, дорогой?

Янкеле. Никогда так не делал. Мне странно.

Маргарита (целует его в губы).Тебе сладко, дорогой?

Янкеле. Не понимаю, но сладко (целует ей руку). Мне жарко (отрывает руку от груди Маргариты). Мне очень жарко (ложится в постель).

Маргарита. И мне жарко (отодвигает одеяло с ног Янкеле. Ложится рядом с ним, приподняв край платья, прижимая обнаженную ногу к обнаженной ноге Янкеле). Чувствуешь моё тепло, дорогой?

Янкеле. Да, да, да… Первый раз. Самый первый раз. Ах, как сладко (целует ей руку).

Маргарита. Поцелуй и ты меня в губы.

Янкеле. Можно?

Маргарита. Тогда обоим будет очень сладко.

Янкеле. Может, в другой раз?

Маргарита. Нам некуда спешить. Моя тётя собирается поехать к своей подруге в Зальцбург. Две недели, Якоб дорогой, квартира в нашем распоряжении. Я тебе сварю куриный бульон с настоящей курятиной. Быстро поправишься.

Янкеле. Мясо… мясо… курятина…. Но было и другое мясо.

Маргарита. О чём ты говоришь, мой Якоб. О чём?

Янкеле. Почти два месяца назад я ещё ожидал своего конца в концлагере Маутхаузен. Лагерники называли его Мордхаузен. Там каждый день убивали несчастных на невозможной работе в Штайнбруке ― в каменоломне… Многих других замучили в самом лагере голыми на диком морозе у бараков —специальной гимнастикой.

Маргарита. О, это трагично. Но это было когда-то и надо забыть. Иначе как дальше жить. Должны быть мир и любовь. Всё плохое — забыть, забыть. Это не может больше вернуться. Ведь люди умные.

Янкеле. Да, да, да. Мир и любовь. Нам необходимо жить. Жить не только для памяти, но для мира и любви. Но куда ты спрячешь память?.. В какой секретный сейф?

Маргарита. Как печально. Как люди могут дойти до такого поведения?

Янкеле. Я должен тебе, Гретхен, закончить про Маутхаузен. Про мясо.

Маргарита. Ты устал, мой сладкий, отложи на другой раз.

Янкеле. Нет, нет, теперь. Будет ли для меня другой раз?.. В последние дни лагеря нас перевели в палаточный стан. Готовили к эвакуации лагеря…. Приближалась американская армия… Кушать нам давали только раз в день. Так называемый водянистый суп с кусками гнилой картошки и единичные крупинки ещё чего-то. Ночью наш лагерь бомбили. Никто не заметил ― кто… Я проснулся от оглушительного шума. В ушах звенели тысячи колокольчиков, которые внезапно затихли. Я почувствовал абсолютную тишину. Я оглох. Но палатки, где я спал, не было. Я лежал в какой-то яме далеко от места, где была палатка.

Маргроита. Как страшно. Это ты, мой Якоб, всё это пережил. Трагедия. Проклятая война.

Янкеле. Всё вкратце расскажу. Днём после бомбёжки нас вдруг побаловали густым супом с кусками мяса и раздробленными косточками. Все, кто остались в живых, схватили свои наполненные жестяные миски и начали быстро хлебать содержимое. Вдруг мы услышали крик: «Не ешьте эту дрянь. Там плавает человеческое мясо»… Толпа начала кричать, что это голос сумасшедшиого. «Я врач, я врач, я хорошо отличаю человеческие кости», — хрипел он от крика. У меня и многих других появилась рвота. Мы вылили этот суп. Но были и такие, которые продолжали хлебать. В их глазах можно было заметить огненные искры голода и сумасшествия…

Маргарита. Бог мой, Бог мой!.. Я больше не могу… Перестань… ужас… Ужасающий кошмар… Как могут?! (Маргарита плачет и выбегает из палаты…)

Картина 6-я

В палату входят.

Яцек (в руке держит небольшую котомку, которую забрасывает под кровать). Что здесь происходит. Почему наша санитарочка выбежала отсюда вся в слезах, будто кто-то преследует её? Я вижу около тебя, Янкеле, пахнущий пирог. Конечно, работа твоей фроляйн. Она, конечно, постаралась для тебя. Так это с молодыми, еле познакомились и уже быстрое сближение (обращается к новому больному. Угощайтесь куском пирога, дружок, это лучшее лекарство.

Моше-Берл. Я не дружок. Меня называют реб Моше-Берл. Пирог, пирог. Это так сладко звучит. Как издалека, как из очень древних времён. Чтобы я ел ― ой-вей — некошерное?

Янкеле (кашляет). Я не ложен был рассказывать ей… Теперь она плачет из-за меня… Хочу спать. Я устал (кашляет). Я всё испортил. Она ведь так старалась. Испекла пирог.

Яцек. Ты рассказывал ей об Освенциме, где душили людей газом? Я туда попал после Варшавского восстания. Но хватит об этом. Мы ведь должны жить завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Ты опять сильно кашляешь. Простудился? А вас, реб или как там прошу прощения, спрошу: что вы жевали в концлагере?

Моше-Берл. Там любая еда богоугодна. Жизнь прежде всего и отменяет все запреты.

Яцек. Очень удобно.

Янкеле. Нет, нет. Я уже выздоравливаю. Я чувствую. Ещё немного и пойду гулять. Мне Маргарита обещала.

Яцек. Это прекрасно. Давайте знакомиться с нашим новым сопалатником.

Моше-Берл. Доброе утро, юноша! Моё имя в честь моих двух дедушек. Все мы коренные семейства из Бялистока. В прошлом я был в Дахау.

Янкеле. У всех есть прошлое. Кто мы теперь?

Моше-Берл. Больные. Но завтра, с Божьей помощью, опять будем танцевать на свадьбах евреев.

Яцек. Завтра пора мести. Сладкой мести.

Моше-Берл. Завтра на земле Израиля.

Яцек. Почему не домой в Бялисток?

Моше-Берл. К антисемитам?

Яцек. Что, что?

Млше-Берл. У христиан тоже можно найти добросовестных людей.

Яцек (откусывает кусок пирога). Я очень сожалею, честный еврей, что вы попали в непригодную для себя палату. Ведь пирог такой вкусный, а вы только слюнки глотать можете, и это после всего пережитого. Жаль. .Очень жаль. Ведь только недавно вы хлебали всякую дрянь.

Моще-Берл. Уважаемый пан. Пришло моё время стать на истинный путь моего народа. Ты, Янкеле, еврейский юноша, читаешь книгу чужака да ещё не на потребном языке. Ай, ай, ай. Грешишь трефным пирогом. Как ты будешь жить в своём народе? Не дай Бог забыть, что ты еврей. Мы и так много потеряли.

Яцек. Наш Янкеле будет жить нормально. Вы маленький человек.

Моше-Берл. Я, действительно, маленький человек. Всего лишь еврей, прислужник в синагоге. С Божьей помощью выздоровею и поеду в Палестину, на землю Израиля, — и буду строить свою страну. Для евреев.

Яцек. Но там же много арабов. Что вы с ними сделаете?

Моше-Берл. Найдём работу для всех. Мы все устроимся, как люди.

Яцек. Сумасшедший человек. Я, действительно, вижу, что вы попали не в соответственную палату. Здесь не молятся, здесь кушают и глотают американские таблетки.

Моше-Берл. Ошибаетесь, пан, даже в их аду я молился. У американцев свобода совести. Мою совесть вас не понять. Из другого теста вы сделаны.

Янкеле. Почему я ей рассказал про человеческое мясо?.. Я дурак. Она сказала, что человек создан по образу Божьему… Не могло такого быть. Этот врач, наверное, рехнулся… Такая человечная моя Гретхен, а я её расстроил. Как мой человек, изо всех сил желающий вырвать меня из недуга, мог в это поверить… Ведь и лагерники не все поверили или не хотели верить.

Яцек. Да, дорогой, не была она на твоём месте. Её слёзы просохнут, но ведь они все должны знать, что с нами сделали. Обязаны знать, поверь мне. Ведь всё это случилось не само собой (обращается к Моше-Берлу). Вот где заложена настоящая совесть. Не в молитвах, в человеческой душе.

Моще-Берл. Янкеле, этот гой частично прав. Но теперь надо распрощаться, и каждому своя крыша. Я, действительно, попал в непригодную палату. Завтра попрошу перевести в другую.

Яцек. Хоть я поляк, но ей-богу не антисемит, пан Моше-Берл, поэтому нижайше советую вам потребовать построить для себя другую больницу.

Янкеле. Почему я её довел до слёз?.. Она так добра ко мне. Приносит фрукты, пироги. Даже пригласила к себе домой на ужин. Что я наделал?

Яцек. Не горюй, Янкеле, всё будет отлично. Женские слёзы только очищают их души. Этими слезами они соблазняют.

Янкеле. Если Маргарита плакала из-за меня, я поступил очень дурно.

Яцек. Это у неё быстро пройдёт. Пока, хлопец, пользуйся моментом, и, когда сможешь, выгляни из садика на улицу. Проходят девицы и нарочно крутят задиками, как будто зовут: «Иди сюда, иди сюда». Они приглашают на шпацирганг, прогулочку ― и неспроста. Так, Янкеле, устроен мир. Природа людей зовёт к любви. Только наберись силами, и я тебе всю эту картину сам покажу.

Янкеле. Что вы рассказываете, господин Яцек? Мне кажется, что это некультурно.

Яцек. Эти разбойники страшно задержали твоё развитие. Но ты копаешься в мудростях Шекспира, так что быстро очухаешься от подростковой дремоты.

Моше-Берл. Янкеле, еврейский юноша, этот умничающий поляк хочет внедрить в твою многострадальную душу нееврейские мысли. Берегись. Этот внешний мир очень опасен.

(В палату входят доктор Лемель и медсестра.)

Доктор Лемель (к Моше-Берлу). Новый больной, в 2 часа после обеда вы должны прийти в кабинет рентгена.

Моше-Берл. Приду точно, герр доктор.

Эльза. Господин больной, я могу помочь вам сбрить щетину.

Моше-Берл. Что? Что вы говорите? Вы понимаете? Если вам так хочется стричь волосы, начинайте со своих. С таким трудом я выращиваю бороду. Я еврей.

Эльза. Конечно, конечно, еврей. Ведь вы красивый, зачем вам эта грустная борода?

Моще-Берл. Не для красоты, для святости. Верите ли вы в Бога?

Эльза. Конечно. Всё написано в Евангелии.

Моше-Берл. Так это у нашего Бога для святости борода и особая одежда. Только одеждой я обеспечил себя уже в нашей, Богом данной, стране. Вы только вылечите меня от того, что ваши люди мне прицепили.

Эльза. Разве Бог только для евреев? Ведь Он для всех, не так ли?

Яцек. Вдруг, Его вообще нет.

Моше-Берл. Только эпикус или необрезанный может сболтнуть такую глупость.

Эльза (смеётся). Очень красиво. Замечательно. Из ряда вон выходящее.

Доктор Лемель. Ну, больные наговорились достаточно. Состояние вашего здоровья не детская игра. Берегите здоровье. Хорошее питание и приятный отдых. Мы заботимся о вашем лечении (врач и медсестра выходят).

Моше-Берл. После обеда я вызван в кабинет рентгена. Забыл только, в котором часу.

Яцек. Когда придёшь, будет хорошо. Если придёшь раньше, подождёшь. Бог тебе в помощь.

Янкеле. Грудь болит (кашляет). Может, позвать обратно врача?

Яцек. Ты выходил на улицу, Янкеле? Ты, не дай Бог, простудился? Но на улице теплее, чем в комнате. Сколько цветов вокруг, и кроны деревьев заполнились листвой… Какой воздух!.. Какие красотки шастают…

Моше-Берл (себе). Этот гой без Всевышнего не обходится (к Янкеле). Почему ты врачу не сказал, может, у тебя жар поднялся?

Янкеле. Нет, нет. Я здоров. Этот кашель всегда у меня проходит.

Яцек. Может, тебе позвать нашу санитарочку. Лучшего средства не найдёшь.

Янкеле. Ах, я обязан выздороветь (прикрывается одеялом до самых глаз. В палате внезапно темнеет. Сильный ветер стучит дробью в окно, к которому, как мухи, прилипали оторванные ветром зелёные листики).

Моше-Берл. Светопреставление.

Картина 7-я

Та же больничная палата. Яцек и Янкеле сидят на постелях. В палату входит Моше-Берл, слегка прихрамывая.

Моше-Берл. Куда я попал? Это не больница, а настоящий бордель. Вы можете так спокойно сидеть и отдыхать?

Яцек. Почему вы вдруг захромали? Что вы так взбудоражены?

Янкеле. Я читаю ужасную историю про Макбет.

Моше-Берл. Эту непотребную книгу… Мы, я вам скажу, валяемся в грязи. Я чуть не упал и чуть не поломал ногу из-за разбросанных камушков в больничном дворе. Хромаю. Но эта напасть, с Божьей помощью, исчезнет.

Яцек. Это ерунда. Ломаного гроша не стоит. Что всё-таки случилось?

Моше-Берл.

Что не случилось.

Яцек. Что не случилось?

Моше-Берл. Не случился снимок рентгена. Какой позор, какой брох…

Яцек. Что же вы так жалобно запели траурный марш? Может, небо упало и разбило ваш череп? Что да случилось?

Моще-Берл. Что да случилось! Ваша болтовня не к месту. Чтобы сгорели немцы ярким пламенем. Уж лучше родиться слепым, чтобы Бог меня простил. Увидеть в больнице такие вещи, тьфу, тьфу. Чтобы я такое в больнице… Забыть про лечение больных…

Янкеле (кашляет). Мне больно, очень больно в груди.

Яцек. Может, позвать врача или сестру?

Моше-Берл. У врача сидит гость. Сестра. Они очень заняты.

Яцек. Что значит заняты. Здесь больница. Можно быть занятыми только больными. Где они сидят?

Моше-Берл. На рентгене. Не знаю, можно ли назвать их движения — «сидят». Я заметил, что сестре это очень приятно. Содом и Гоморра! Надо бежать из этого рассадника разврата, куда глаза гладят.

Яцек. Куда гладят ваши глаза? На небо? Не советую туда спешить. Надо научиться жить по-человечески на земле.

Моше-Берл. В общих чертах, хоть вы не еврей, я согласен. От греха вес не прибавляется, только ― привыкают. Только всё от Бога — и много не повертишься.

Яцек. Однако, пан кошерный еврей, как вы так ловко ухватили такое кошмарное событие в рентгене? Кажется, с отрастающей бородой и ермолкой на голове только слепым позволено.

Моше-Берл. Великий пан Патоцкий, вы, кажется, начали углубляться в наш Талмуд, Ваш слегка заостренный язык не укусит меня.

Яцек. Почему вы не постучал им в дверь?

Моше-Берл. Ой, тьфу, тьфу. Дверь была полуоткрыта. Ой ― мне, ай — мне. Будто нарочно повести меня в их злачный грех…

Яцек. Вы пришли в назначенное вам время?

Моше-Берл. Какое там время. Помолился и пришёл… Врач ещё позвал и ее зайти… Раз пришёл не вовремя больной, сестра спрыгнула с его колени, немного повозилась под халатом и сказала: «Данке шон!» Врач встал, поправил халат и, будто нарочно, чтобы я видел, поцеловал эту шлюху в голову. Наверное, заметив, что я стараюсь изо всех сил не упасть в обморок, бессовестно мне улыбнулся и сказал, что пришел рановато. Он нагнул голову к ней и тоже сказал: «Данке шон!» Тьфу, тьфу. Представляете, господин Яцек, наш врач и такое вытворяет. Вы помните, чтобы с нами так вежливо говорили в их лагерях? Скоты.

Яцек. Так создан наш мир. Всё, что есть, было и будет. Жаль, что я не был на месте врача.

Моше-Берл. Врач мне опять объяснил, что я должен был прийти в 2 часа после обеда. Ну так что? Раньше лучше, чем позже. Но из-за неточности времени устроить на рабочем месте бордель. Тьфу… тьфу… такой грех… такой грех!..

Яцек. Как ваш Бог разрешает делать детей?

Моше-Берл. Это Божий завет: «Плодитесь и размножайтесь». Только надо знать: где, когда и аккуратно. Не как скоты. Особенно нам надо плодиться после таких потерь.

Яцек. Потери ?! Избивали, морили голодом, душили в газокамерах или забивали до смерти на работе. Где был Бог? Или он просто бессильный, глухой и слепой!

Моше-Берл. За такое богохульство Бог вас ещё больше накажет.

Яцек. Ещё больше? Это говорит кошерный еврей, чей народ больше всех уже был «наказан». Только за что?

Мощк-Берл. Наш Бог всё может. На всё происходящее есть причина. Только пути Всевышнего неисповедимы.

Яцек. К чёрту с этими причинами. Всё враки.

Моше-Берл. Чтобы мои уши не слышали такое кощунство (надевает халат и выходит из палаты).

Яцек. И я пойду подышать свежим воздухом. К Янкеле скоро заглянет его лучшее лекарство. Не буду им мешать (надевает халат и выходит).

Янкеле. Меня оставили одного. Где моя Гретхен? «Макбет» и озноб меня убивают. Ещё этот готический немецкий. Разве Шекспир не мог писать попроще и не так страшно? Я совсем мокрый от пота, и мне холодно (заворачивается в одеяло) Шекспир подождёт, когда мой озноб пройдёт, и я немного подсохну.

Маргарита (входит в палату). Якоб мой, я принесла цветы из нашего садика и фрукты. Ты скоро выздоровеешь, и нам будет хорошо. Обещаю. Я приготовлю нам вкусный ужин… Тётя собирается посетить подругу в Зальцбурге, а ты посетишь меня. Ты запомнишь этот вечер, мой Якоб. Неспроста мы встретились. Двое одиноких на целом свете. Только, умоляю, выздоравливай (замечает крупные капли пота у Янкеле на лбу). О, мой дорогой, у тебя горячий лоб, бегу за врачом.

Янкеле То мне жарко, то холодно, я как мокрая курица… Поменяй мне, пожалуйста, пижаму (кашляет с удушьем). Не уходи от меня. Держи меня за руку Гретхен. Мне так лучше.

Маргарита. Держись, Якоб, любимый человек, держись. Ты столько пережил. Ты дожжен жить.

Янкеле. Ужин придётся отложить на более поздний срок. Сейчас мне очень грудь болит и кашель мучает…. Я уже не смогу больше читать Шекспира. Как жаль Мне уже понятны эти замысловатые буквы. Но не могу. Не могу.

Маргарита. Ничего, мой милый. Будут у нас ещё много чудесных вечеров. Я тебя не оставлю. Посижу с тобой, вытру полотенцем твой пот. Умоляю тебя, выздоравливай. Выздоравливай. Бог послал мне тебя, как якорь жизни. Иначе какой смысл?

Янкеле (кричит). Не могу дышать! Кто-то придавил мне грудь! Не могу откашляться! Ой, ой, моя грудь… Я устал. Очень устал. Спать хочется (теряет сознание).

Маргарита. Бог мой… Бог мой!.. Иисус… Спасите! Спасите… Люди… Помогите… Якоб миленький, открой свои красивые глаза… Умоляю (целует его лоб). Спасите… Спасите…

Доктор Лемель (входит в палату вместе с медсестрой Эльзой). Что случилось, Маргарита, ты забыла, что в больнице не кричат. Испугаешь всех больных (в палату вбегают Яцек и Моше-Берл).

Эльза. Что случилось с нашим пациентом, доктор? Он явно шёл на поправку, Даже улыбался, когда листал Шекспира.

Маргарита (держит голову Янкеле и плачет). Спасите его, доктор, умоляю.

Доктор Лемель. У нас на работе, медхен, не плачут. Есть ещё и другие больные и всем этим несчастным требуются наши руки, знания и американские медикаменты. Наши чувства должны быть под строгим контролем.

Маргарита. Я, кажется, услышала его дыхание. Дыши, мой Якоб, не переставай дышать.

Янкеле (открывает глаза). Ты со мной, Гретхен? Вот он, вот он (показывает на притемненный угол комнаты). Он мне приказывает идти за ним. Он кричит мне, что должен закончить работу со мной. Менгеле, опять Менгеле (сильный ветер распахивает окно и засыпает комнату листиками с обломанных ветвей деревьев).

Призрак Менгеле (его не видно, только слышен голос). Иди уже за мной, проклятый еврейский недоросль. Мне не терпится закончиьт свою работу (невидимый призрак исчезает).

Эльза. Невиданное событие. В конце мая листопад (закрывает окно).

Янкеле. Мне лучше. Посиди со мной. Не уходи, Гретхен.

Моше-Берл. Спасите еврейского мальчика, доктор!

Доктор Лемель. Мы все в руках Божьих.

Яцек (стоит у дверей и смотрит то на Янкеле, то на Маргариту). Эх, жизнь, жизнь. Долгожданные свобода и мир.

Янкеле (сильно кашляет… изо рта брызжет наружу струя алой крови). Гретхен… (теряет сознание).

Маргарита. Сгинь отсюда и отовсюду, проклятый Менгеле (целует Янкеле в лоб). Мой юнге, мой Якоб, что будет со мной… что будет со мной?

Доктор Лемель. Шлусь. Всё. Никакой реакции. Ещё одного несчастного потеряли.

Моше-Берл (повернулся лицом к бездыханному Янкеле и плаксивым голосом быстро читает молитву). Шма, Исраэль!

Яцек (прижимает к груди Маргариту). Мои бедные дети. Янкеле наш…

Маргроита. О Боже! Почему ты так сделал? Ведь он столько настрадался. Где справедливость? В чём логика всего происходящего?

Доктор Лемель. Нет на свете никакой логики. Всё свершается сумбурно, без видимой цели.

Эльза. Пути Господни неисповедимы (подходит к окну и проверяет, крепко ли оно закрыто…. на улице буйствует ветер, завихряя в воздухе зелёные ростки деревьев). О майн Гот! Невероятно. Цветущая весна заканчивается сильным ветром с окрестных гор и листопадом.

Яцек. Это не причуды природы. О, нет. Это реквием загубленной эпохи, где счёт жертв нескончаем…

Опускается занавес.

P.S. Эта драма переделана из рассказа «В американском госпитале», напечатанного в 1971 году в республиканской газете «Советская Литва». Происходящие события ― почти целиком — автобиографичны.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Лейб Браверман: Листопад в вешних ветрах. Окончание

  1. «Структура общества» и его мировоззрения (любые) ВЗАИМОСВЯЗАННЫ.
    …..у людей всё же ИНОГДА есть определённая «свобода выбора» мировоззрений — и этот выбор ОЧЕНЬ ВАЖЕН.

    Боюсь, что свобода выбора безобщинного общества — между псевдомилосердием и тоталитаризмом. Хотела бы ошибиться.
    ==================

    Безобщинность общества или его обезобщинивание — факт безусловно достойный сожаления… особенно тех кто вырос в добром и функционирующем общинном обществе. Но факторы, это общество скреплявшие — на мой взгляд — теперь его не скрепляют. Было ранее — так, а теперь — не совсем. Скреплятелей недостаток, вещателей — переизбыток. Потому что имунная система того общинного общества пренебрегла имхо работой на внутреннем театре действий. Добрая, родная и дорогая былая община прос…пала разрушительные факторы изнутри. В рамках данной статьи — чтоб на меня как это бывает не возводили напраслину — это как если бы отлучился из больницы Моше-Берл, а на его кровать возлёг бы какой-то иновещатель но с кошерной свиду бородой и пейсами.

    И раз так: спасайся кто может как может. Кто желает — может и далее надеяться на пелену.
    Это ясно, что в последние столетия эта имунная система не могла работать как заповедал и преподал еще Моше. Но виды и механизмы должны были видоизмениться — сообразно актуалиям.
    В общине была/есть чересчур законодательная власть, и пока «да, были люди в наше время» — община держалась и поступь её корректировалась какой-то ОБРАТНОЙ СВЯЗьЮ, то положительной, то отрицательной. Но исполнительную компоненту- следящую за меняющейся обстановкой внутри и вне общины и соответствие реакций общности — вызовам — забросили. И потому верхи не могут а низы не хотят.

    А на счёт тоталитаризм вс общинность… вот есть такой фильм «Европа, Европа» где повествуется автобиографично история мальчика Соломона. Однажды он попал в элитное учебное заведение Г-югенда. Так там несмотря на очень даже тоталитаризм бытия — исповедовалась общинность — даже тот блонди, с кем Солек не поделил Лени — когда Солека отправили на проверку документов — солидаризировался с Солеком. И там есть показательные декларации — мы мол одна семья.

    А что до общинности — так имхо скрепить её в данный момент может бОльшее акцентирование при структурировании общности — на ценностях и идеях, чем как обычно от шабата до шабата по инерции. Вот меняли же петлицы на дверях 1000 лет назад — и не такие как сейчас двеределы. Меняли же сообразно ситуации…
    Вот значит надо или замуровать совсем дверь ту — и моду такую не вводить было — или за петлицами следить, а не чтоб ржавели и скрипели.

  2. Маргарита. Ах, гестапо. В нашей семье никто не служил в этих организациях ― ни в СС, ни в гестапо. Мои братья и отец служили в вермахте. Отец был очень хороший человек и никогда недоверял Гитлеру. Он всегда заботился только о семье и посылал домой красивые вещи и украшения.

    Яцек. Эти красивые вещи, медхен, — награбленное добро убитых евреев или других граждан.

    Маргарита. Нет, нет. Не может быть. Отец был добрый и честный человек. Он не терпел эту власть. Мы ―культурный народ.
    ::::::::::::
    Заставка к Вашей драме — серьёзный тест, который немногие преодолеют — IMHO
    М.б. , я ошибаюсь. Хотелось бы.

  3. Элла Бене
    — 2016-08-21 20:07:26

    «Структура общества» и его мировоззрения (любые) ВЗАИМОСВЯЗАННЫ.
    Надеюсь, что вы тоже согласны с тем, что у людей всё же ИНОГДА есть определённая «свобода выбора» мировоззрений — и этот выбор ОЧЕНЬ ВАЖЕН.

    Боюсь, что свобода выбора безобщинного общества — между псевдомилосердием и тоталитаризмом. Хотела бы ошибиться.
    ::::::::::::
    Дорогой Лейб Браверман!
    Почему я привёл в начале комментарий из Гостевой, не имеющий, казалось бы, никакого отношения к Вашей работе в Мастерской? Интуитивно. Мне кажется, невидимая связь существует, так же, как между Вашей работой и повестью Тадеуша Боровского «Добро пожаловать в газовые камеры, господа», одной из лучших работ об Освенциме. И ещё: может быть, после упоминания имён уважаемых Эллы Г. и Бенни из Т., может быть, — случится чудо, и Вашу уникальнейшую работу прочтут на два человека больше. Я же убеждён, что её должен прочесть каждый, но это — мои личные и мало кому интересные подробности. Будьте здоровы и благополучны и — спасибо Вам, дорогой соплеменник, за прекрасный текст, за всё.
    Кроме всего прочего, надеюсь, что Э.Г. ошибается, что есть выбор не только между псевдо-милосердием и тоталитаризмом.

Добавить комментарий для Alex B Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.