Марк Гинзбург: До, После, Над. Ушедший век глазами бакинского еврея, или О быстротекущей жизни и вечных ценностях. Продолжение

Loading

У младших учеников ешивы спросили, как они объясняют библейские рассказы о людях, живших по 800 лет. Один ответил, что в те времена была чистая окружающая среда и натуральная пища. Другой пояснил: “у них не было стрессов”. А третий, маленький скептик, решил, что тогда не умели считать.

До, После, Над

Ушедший век глазами бакинского еврея, или
О быстротекущей жизни и вечных ценностях

Марк Гинзбург

Продолжение. Начало. Вторая часть. Третья часть

«Здравствуйте, Рена, я Ваш брат Виктор…»

Судьба подарила, точнее, вернула нам с Реной еще одного друга и родственника.

Майским днем 1996 года мягкий голос попросил к телефону Рену и сказал: «Здравствуйте, Рена, это говорит ваш двоюродный брат Виктор Земан».

Это действительно был сын Жоржа, родного дяди Рены, ее единственный двоюродный брат, который с матерью и бабушкой в войну оказался в оккупированном Харькове, и с тех пор всякая связь с ним была потеряна. В 1949 году 16-ти лет от роду Виктор оказался в Америке.

Я уже писал, что дед Рены, военный врач с молодой женой переселился в Тбилиси, где у них родился сын Георгий (в семье его называли Жоржем) и две дочери. Продолжая фамильную традицию, Жорж стал врачом, весьма известным патологоанатомом. В конце 20-х годов он с разрешения властей учился и работал в Германии в качестве ассистента знаменитого профессора Ашофа. В Германии Жорж опубликовал много работ, оттиски нескольких сохранились у нас.

Ашоф настолько ценил его, что будучи на Кавказе проездом в Индию (или в Персию), счел приятным долгом посетить в г. Гяндже родителей Жоржа.

Тотчас по возвращении в Харьков Жорж был арестован, отсидел несколько месяцев без предъявления обвинения и объяснения причин ареста, после чего был выпущен также без всяких объяснений.

А в июне 1937 года 41-летний профессор Земан, заведующий кафедрой Харьковского университета, внезапно скончался, как было официально диагностировано, от разрыва сердца.

В семье Рены сомневались в таком диагнозе. Жорж был превосходным спортсменом, никогда не жаловался на здоровье. Он исходил горы Кавказа и Швейцарии. У нас сохранились его великолепные акварели с изображением мест, где он бывал.

Через 20 лет в 1958 г. эти сомнения укрепились, когда его друг профессор Б.Е.Франкенберг подтвердил, что Жорж кончил жизнь самоубийством, приняв цианистый калий. И что вскрывавшие его друзья-патологи по соображениям, о которых сейчас можно только догадываться, скрыли истинную причину смерти. В пользу такой версии говорило и то, что обе сестры Жоржа, Мария Александровна и Софья Александровна, постоянно хранили дома цианистый калий на случай катастрофической ситуации.

Как бы то ни было, для преждевременной кончины Жоржа были веские причины.

Еще при жизни Жоржа близким было известно, что “компетентные” органы вынуждали его к сотрудничеству. Еще бы! Блестящий молодой ученый, принятый в европейских научных кругах, естественным образом попадающий за границу и подолгу живущий там. Жорж решительно не соглашался. Давление на него оказывалось весьма сильное и самыми разными средствами.

Жорж добивается трехминутной аудиенции у Молотова и пытается убедить его в том, что предлагаемая миссия — не для него. Молотов был чрезвычайно сух, обещал, что Жоржа оставят в покое, но в конце разговора произнес: “Для нас все средства оправданы.” Надо полагать, Молотов своего слова не сдержал — давление на Жоржа возрастало.

Можно представить себе его трагедию. Возможно, это привело к сердечному приступу. Но возможно, понимая, что обречен, и желая отвести смертельную опасность от семьи и родных, он счел за лучшее уйти из жизни.

Его вдова, полька Ядвига, прекрасная пианистка, с Виктором и с сыном от первого брака остались в Харькове, куда через четыре года пришли немцы.

Сохранилась телеграмма матери Жоржа двум дочерям в Баку, посланная из Харькова в первые месяцы войны: “УСПОКОЙТЕСЬ ДОРОГИЕ ДЕТИ ОСТАЮСЬ ЗДЕСЬ ДОРОГА ТЯЖЕЛАЯ ЦЕЛУЮ”. О дальнейшей судьбе этой семьи мы узнали спустя 60 лет от самого Виктора.

В семье Рены ходили глухие разговоры о том, что Виктору удалось эмигрировать в Америку (широко обсуждать эту тему было небезопасно). И вскоре после приезда в Штаты мы начали его искать.

Оказалось, что Земан — очень распространенная чешская фамилия, — находились многие Земаны — но не те. Не знали, когда и в какой пункт он прибыл. И вообще, не было уверенности в том, что он в Штатах. Но мы искали.

И здесь существенную роль сыграло то, что в семье Рены чрезвычайно бережно относились к фотографиям, письмам, разным документам. Правда, в 37-м году из некоторых фотографий были вырезаны “опасные фигуры”. Но очень многое было сохранено и привезено нами в Штаты. И вот, на обороте фотографии крохотного Вити нашли написанное рукой Жоржа: “Вите 6 месяцев” и дату. Именно эта дата была единственной однозначной достоверной информацией, которая среди возможных кандидатур помогла в конце концов выявить именно нашего Витю.

Как же мы его искали?

Сперва кустарно по телефонным книгам городов. Потом прибегли к помощи интернета.

Надо отдать справедливость многим и многим Земанам, которые с большим участием отнеслись к нашим звонкам. Как-то в Монреале мы из гостиницы обзванивали Земанов, найденных в телефонной книге. Одному из них оставили просьбу на автоответчике. Он вскоре позвонил нам в Бостон, рассказал о своей семье и интересовался нашими делами. А однажды пришло письмо из далекого штата с описанием семьи очередных Земанов и пожеланием успехов в наших поисках.

Были и курьезы. Попалось объявление — предложение помощи в поисках близких. За 10 или 15 долларов мы получили длиннющую распечатку, где кроме телефонов и адресов многочисленных Земанов сообщался их доход, марки принадлежащих им автомобилей и что-то еще весьма частное.

Так продолжалось довольно долго. Позже нам стало ясно, что этот путь был не лучшим, ибо мы не знали точного написания фамили Виктора по-английски, а перебрать и использовать в таких поисках все возможные варианты было не по силам.

И мы решили обратиться к архивам. В библиотеке в Босто-не отыскались списки лиц, прибывавших в порты штата за многие годы. Искали такие списки в центральной библиотеке Нью-Йорка. Там нам посоветовали обратиться в Государственный архив, в частности, в его отделение в нашем штате в г. Питсфилде в двух часах езды от Бостона.

В Питсфилде нас встретили удивительно отзывчивые люди. С их помощью нашлись интереснейшие документы: копии анкетных карточек, которые заполнялись на каждую семью всех иммигрантов с указанием имени, фамилии, даты и места рождения каждого члена семьи, и многое другое.

Эти данные на микрофильмах предоставлялись по первому требованию, как и машины для их чтения. Ключом к поиску были только согласные буквы искомой фамилии, видимо, потому, что гласные могли легко искажаться и приводить к заблуждению.

Мы с Реной четыре часа просматривали сотни карточек за послевоенные годы. И не найдя Виктора, с гудящей головой вышли из архива. Это было осенью, и мы не могли отказать себе в удовольствии проехать вглубь Беркшир, взглянуть на пламенеющие склоны гор.

Следующим шагом было обращение в отделение Красного Креста в Бостоне. В сентябре 1994 г. мы заполнили длинные анкеты, указали варианты написания фамилий и имен членов семьи Виктора и, к счастью, точную дату его рождения. Указали последний известный нам адрес в Харькове, b последние контакты.

Я спросил, есть ли надежда на успех. Принимавший нас господин Вейн Кесслер ответил, что есть много путей. В частности, если господин Земан получал в Штатах водительские права, это также может помочь в поиске.

Ровно через год пришло письмо из Женевы из международного Центра Красного Креста. Там указывалось, что такие-то люди, мать с сыном (все данные не оставляли сомнений в том, что речь идет именно о Викторе и его матери) отбыли 18 августа 1949 г. из г. Бремерхавен (Германия) на корабле «Генерал Херсей». Спонсором их была Национальная католическая благотворительная организация в г.Ютике, штат Нью-Йорк.

Хорошо, но что было делать дальше? Мы уже не могли пассивно ждать дальнейших результатов Красного Креста. Для начала мы попросили о помощи главу католической церкви в Сиракузах. В ноябре 1995 г. нам ответили, что централизованных записей по 172 приходам округа Сиракуз нет, и посоветовали обратиться непосредственно в две польские церкви в г.Ютика. Адреса прилагались. Мы обратились в эти церкви, послали им листовки — призывы откликнуться прихожан, которые, возможно, что-то знают о разыскиваемой семье. Нам ответили, что, к сожалению, ни в каких списках эта семья не найдена и никто из прихожан не откликнулся.

Тем временем машина Красного Креста крутилась, иногда давала сбои — указывала телефоны, нами уже давно проверенные. И тем не менее, она нащупала нужного Виктора, передала ему наш телефон, после чего и последовала столь долгожданная фраза: “Здравствуйте, Рена я, ваш двоюродный брат Buкmop”. А через две недели мы втроем сидели у нас за столом в Бостоне и не могли наговориться.

Виктор оказался обаятельным человеком, великолепным собеседником, с безупречным русским языком, умным и знающим. Всесторонне образованным. Я спрашивал, откуда у него такие обширные познания, в частности, в истории и философии религии. Оказалось, что одним из наставников Виктора, его куратором в колледже в штате Огайо был историк, единственный, по крайней мере в то время, из некатоликов, допущенный к архивам Ватикана. Много лет Виктор работал в разных европейских странах, прекрасно разбирается в искусстве.

После аспирантуры MIT по органической химии была работа в частных фирмах, затем — государственная служба.

У него чудом сохранились уникальные фотографии, книги и десятки оттисков статей отца и деда, и самые неожиданные документы — такие, например, как свидетельство о рождении и крещении дедушки, справка о прививке ему оспы в 1865 году. Метрическое свидетельство о рождении Георгия. Аттестат зрелости, выданный Георгию Земану в 1914 г., с пятерками по всем 12 предметам.

Уму непостижимо, как удалось пронести дорогие сердцу бумаги через военные и послевоенные мытарства на Украине, в Польше и Германии.

Мать Виктора на своих плечах вынесла все тяготы этих мытарств, не гнушалась никакой работой в Германии и Штатах, лишь бы Виктор мог учиться. В Америке она — прекрасная пианистка — работала на заводе, приклепывала ручки к кухонным ножам.

Горький опыт предвоенных лет (кстати, до войны был арестован и расстрелян один из ее братьев) позволил ей предвидеть, что могло их ожидать как перемещенных лиц, поддайся они на посулы и призывы к возвращению в Poccию. И она через Польшу и Германию уводила семью все дальше на запад, закончив свой путь в Америке. Мы с Реной побывали на ее могиле в штате Вирджиния.

Виктор и его жена Джанис бывали у нас в гостях в Бостоне и в Нью-Гэмпшире. Гостили и мы у них в Вирджинии и Калифорнии.

Было очень уютно в их полном света доме на склоне высокого холма, круто спускающегося к Тихому океану. С рассветом за окном заводились птичьи голоса, появлялись колибри, которые поражали не только крохотными размерами, но и способностью неподвижно зависать в воздухе подобно большим пчелам.

С Виктором, органически сочетающим американскую и европейскую культуры, было интересно разговаривать. В любой теме он находил некоторые подспудные пласты и разворачивал их с убедительной логикой. Наши многочасовые беседы начинались за завтраком и кончались за ужином. Рена и Джанис отправлялись спать, в мы еще засиживались, пригубляя коньяк. Похоже, не только я проголадался по задушевной мужской беседе.

Последний полет к ним занял 15 часов и сопровождался некоторыми приключениями. Это было спустя семь месяцев после трагедии 11 сентября и в аэропортах всех проверяли очень строго. Чувствительный прибор отзывался противным писком на каждую металлическую пуговку на моей рубашке, после чего охранница ошупывала все вокруг этой пуговицы. Проверила она мои карманы, внимательно осмотрела содержимое кошелька, помяла мои башмаки. А вокруг стояли другие досматриваемые пассажиры, раскинув руки, как на распятьи. Рену почему-то не проверили. Через час нас пропустили в самолет. Мы уютно уселись и я полез в сумку за книжкой, специально взятой в дорогу. Перерыв сумку и не найдя книгу, я пришел к выводу, что оставил ее в зале ожидания.

Не раздумывая, расстегнул ремень и, что-то объяснив ошарашенной стюардессе, направился к выходу. Через длинный «рукав» прошел в зал и попал в руки офицера охраны. Под его наблюдением подошел к месту, где мы ждали посадки, действительно, нашел свою книжку и очень довольный направился к выходу на самолет. Но не тут-то бы-ло! Мне устроили новый очень строгий досмотр. Подозрение усиливалось моим варварским произношением и тем, что я держал в руке два паспорта, мой и Рены.

К тому времени, как я вновь оказался в самолете, Рена уже готовилась улететь без меня. Но тут объявили, что по соображениям безопасности наш вылет задерживается на час (сказали, что не пришли какие-то бумаги из Канзаса.) Потом еще на час. Естественно, мы опоздали на самолет, на который должны были пересесть в Сент-Луисе, и прилетели в Кали-форнию совсем поздно.

Через неделю мы улетали домой. Было грустно. Когда еще доведется увидеться? Скоро ли мы решимся на 15-часовые перелеты? А все мы далеко не молоды… И надо быть благодарным за чудо, свершившееся в тот день, когда в телефонной трубке прозвучал голос: «Здравствуйте, Рена, я ваш брат Виктор».

Подводя итоги

«Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит
на оконном стекле…
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые
на этой земле.
Я ее только теперь
ощущаю.
К ней припадаю,
И ею клянусь…
И по-другому прожить
Обещаю.
Если вернусь:

Но ведь я не вернусь.»
Роберт Рождественский

Еще удается по утрам делать гимнастику с гантелями, париться в сауне, плавать в бассейне, рассказывать об иудаизме, публиковать статьи, даже решиться писать книгу. Но к 75 с каждым годом уходит что-то существенное.

Трудно сказать, что именно. Может быть — острота восприятия, интерес к обычным событиям. И с каждым годом, видимо, это будет уходить все быстрее.

Бреясь по утрам, я склонен верить, что человек произошел от обезьяны. Точнее — от старой обезьяны.

Но в то же время появляется и новое, думаю более пра-вильное ощущение окружающего. Мне кажется, я стал терпи-мее к людям, стал больше ценить своих детей, близких. И больше любить Рену. Яснее понимать, как многим я ей обязан.

Жизнь человека напоминает параболу: сперва стремительный взлет, относительно плоское движение вокруг вершины и убыстряющееся падение в конце.

В начале жизни — бурный рост и развитие: ребенок в 5 лет — совсем не тот, что был в 3 года. В середине жизни люди в 30 лет и в 50 отличаются относительно мало. А к концу жизни — каждый прожитый год снова заметно меняет человека.

75 — это много или мало?

Когда-то в молодости мне казалось совершенно невероятным дожить до смены тысячелетий: «Еще бы! Для этого надо прожить целых 74 года — абсолютно невероятно!»

Представление о годах зрелости непрерывно меняется.

Юрий Тынянов в «Пушкине» рассказывает о вечере в доме Сергея Львовича:

«Николай Михайлович Карамзин был старше всех собравшихся. Ему было тридцать четыре года — возраст угасания:

Время нравиться прошло,
А пленяться не пленяя,
И пылать не воспаляя,
Есть дурное ремесло».

У младших учеников ешивы спросили, как они объясняют библейские рассказы о людях, живших по 800 лет. Один ответил, что в те времена была чистая окружающая среда и натуральная пища. Другой пояснил: “у них не было стрессов”. А третий, маленький скептик, решил, что тогда не умели считать.

Может быть и нам надо считать по другому…

Был ли я счастлив? Это не очень четкий вопрос. Все познается в сравнении. Лучше так: везло ли мне больше, чем многим другим?

Видимо, да. Повезло с родителями, повезло остаться живым и невредимым во время войны. Непосредственно моя семья чудом избежала репрессий 37 года.

Меня окружади умные и добрые люди, которые формировали мою душу.

Повезло с учителями, с друзьями.

Повезло с работой в России. Я занимался интересным мне делом. Не попадал в зависимость от чужих людей.

Повезло и в Америке с как будто специально ожидавшей меня социальной нишей, которую я обрел в обширной и благодарной аудитории на моих лекциях об иудаизме.

Если бы не излишняя вспыльчивость и иногда нелепые поступки под горячую руку, я был бы, пожалуй, доволен своим характером. Я общителен, легко схожусь с людьми. Они мне интересны.

И все же, был ли я счастлив? По еврейской традиции счастлив тот, кто удовлетворен. Я же никогда не сокрушался по поводу упущенных возможностей.

Я не стремился к высоким постам ни в Баку, ни в Бостоне. Мне не доставляло уловольствия распоряжаться другими и нести за них ответственность. Поставь я своей целью занять достаточно высокое положение в бостонских еврейских просветительских кругах, уверен, это удалось бы. Но мне не хотелось связывать себя официальными обязательствами. Достаточно было радости общения со своими слушателями и учениками. А мой скромный доход покрывал мои потребности, пожалуй, не в меньшей мере, чем это было в Баку.

При всем этом , видимо я был не так уж безмятежно счастлив. Иначе временами и в молодые годы, и в пору зрелости, посреди вроде полного благополучия, среди друзей или наедине с любимым человеком меня не охватывало бы такое грустное чувство одиночества.

Что бы я захотел изменить в своей жизни, доведись мне прожить ее заново? Очень мало. Пожалуй, только одно — чтобы не было в ней того, за что мне стыдно и сейчас. Стыдно перед родителями, перед многими близкими. Стыдно за приспособленчество, унизительное молчание, когда на моих глазах творилось явно неправедное. За сделки со своей совестью, ценой которых достигалось сосуществование с системой и относительное благополучие. Стыдно за лицемерие. Стыдно за долгие унизительные часы, просиженные на бестолковых политзанятиях.

Стыдно за цинизм, который невольно воспитывал в своих молодых сотрудниках. Получив задание, они иногда спрашивали: это нужно для дела или для «галочки». И часто я отвечал: это для галочки, можете особенно не стараться

Стыдно за многое. И не может быть утешением сознание, что, мол, «у всех так было».

И еще, попытался бы в вечной суете не откладывать на «потом» те радости, которые мог бы себе доставить, и прежде всего радости общения с детьми. И больше ценить общение с мудрыми людьми…

А вообще, жизнь — это такая хрупкая комбинация запутанных цепочек событий, что выкинь одно звено, неизвестно к чему это приведет. Уж лучше не трогать.

Очень странно, но, пожалуй, единственное, чего мне не хватает в Америке и о чем я вспоминаю с сожалением — это «зеленая» комната в нашей квартире в Баку. Особенно я сдружился с ней зимой 1987 года, когда Рена уехала на три месяца в Америку, в гости к Саше.

В довольно большой комнате, оклеенной темными зелеными обоями, стоял мой письменный стол, пианино, диван, старинное высокое кресло черного дерева с рельефными фигурами, проигрыватель. В шкафах и на полках — папина библиотека и другие книги. Там долгими зимними вечерами хорошо работалось с чашкой кофе и музыкой. И наша собака умница Джерри лежала возле. Иногда меня проведывали друзья…

Многое очень хорошее ассоциируется с этой “зеленой” комнатой. Особенно сейчас, когда в нашей крохотной квартире нет возможности время от времени уединиться и побыть наедине со своими мыслями.

При всех своих далеко не совершенных качествах и чертах характера я, скорее, добр к людям. Склонен видеть в них хорошее. Я незлопамятен. Меня редко посещают злые мысли.

И всю жизнь рядом со мною Рена. Вот в чем мне воистину повезло. Как-то у Стены Плача мы с Реной попросили Всевышнего дать нам умереть здоровыми и в один день.

Мне повезло и с детьми — удалось воспитать в них друзей, с кем приятно и интересно встречаться. Не знаю, что мы с Реной дали им кроме жизни. Специально не поучали, никаких истин не проповедывали.

Глядя на них — одному 50 будет через год, другому — через четыре, осознаешь, как невозвратимо и как быстро утекает время. Хотел ли бы я, чтоб они в мои годы ощущали себя так, как я сейчас? Пожалуй, да.

Что я успел сделать за годы жизни в Штатах?

Надеюсь, мои лекции были интересны и поучительны, и я сумел показать многим моим слушателям величие духа иудаизма, влил в них немного гордости за то, что они евреи.

Надеюсь, способным детям открыл глаза на красоту и стройность математики.

Делал посильное добро старикам.

Я писал эти записки со странным чувством, заново переживал и радостное, и печальное.

Все мое существо протестует против того, что в подавляющем большинстве семей в лучшем случае помнят бабушек и дедушек.

Если сохранится наш род, пусть наши потомки когда-нибудь вспомнят, какой живой мыслью билась жизнь их далеких предков. Вряд ли они смогут прочесть эти записки по-русски. Но для них Саша переводит эти страницы на английский.

Я плохо представляю себе, какими будут наши потомки, какой духовной жизнь будут жить, во что они будут верить. Но, может быть, картины моей жизни, мои мысли о том, в чем же все-таки мудрость веры и религии, зачем мы живем, что там, над нами, — окажутся им полезными.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Марк Гинзбург: До, После, Над. Ушедший век глазами бакинского еврея, или О быстротекущей жизни и вечных ценностях. Продолжение

  1. «Что бы я захотел изменить в своей жизни, доведись мне прожить ее заново? Очень мало. Пожалуй, только одно — чтобы не было в ней того, за что мне стыдно и сейчас.»
    ——————————————————————
    Да, именно так…

  2. “Для нас все средства оправданы.”(Молотов)
    В 1919 г. Лацис провозгласил то же самое в чекистской газете в Киеве.: Раз мы делаем святое дело, «Нам всё дозволено».
    Подразумевается : Святое дело освящено историческими законами , открытыми Марксом, а мы лишь прилагаем усилия к их быстрейшему воплощению в жизнь. И здесь не должно быть никаких преград . Любая ложь и любое преступление покрывается формулой :»ТАК НАДО»
    (см. у Багрицкого)
    Автору — благодарность за сохранение и передаче читателям скрытой пружины большевистских преступных деяний.
    lbsheynni@mail.ru

  3. Во-первых, большое спасибо за продолжение.
    Во-вторых, бывают удивительные совпадения. Пару месяцев назад наша знакомая забыла удалить из почты адреса своих корреспондентов. Среди них я увидел девичью фамилию моей жены. Решили написать и нашли двух её братьев, о которых она ничего не знала с 1948 года! Один в США, другой в Израиле.

  4. Начать следует с признательности автору за то, что он так щедро поделился с читателями своими мыслями и воспоминаниями. А дальше, наверное, надо привести одну цитату: «… надо быть благодарным за чудо, свершившееся в тот день, когда в телефонной трубке прозвучал голос: «Здравствуйте, Рена, я ваш брат Виктор» …» — и сказать, что это действительно чудо.

Добавить комментарий для Б.Тененбаум Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.