Генрих Иоффе: Рассказы

Loading

Сотрудники компании встретили меня радостными восклицаниями: «О, рашен! Файн! Спасибо! Водка! Да! Гагарин! Матрешка! Горби! Давай!» На ланч мы вместе не ходили, а в праздники старались не видеть друг друга: «корпоративная радость» — только на работе, а дальше — либеральный индивидуализм.

Рассказы

Генрих Иоффе

«Либ-и-Де»

В Совке Боря Булкинд работал физиотерапевтом в очень солидной клинике. Платили хорошо. В отпуск часто давали соцстраховские путевки. Но не хватало прав человека. Боря возмущался, а жена ругалась:

— Тебе платят? Платят! Квартиру получил? Получил! Ну, Мишку не приняли в МГУ, так все-таки засунули его в МИИТ! Что ты вбил себе в башку эти права человека?

Боря сердился.

— А почему я не могу крикнуть на площади: «Брежнев — старпер!»? Почему не имею права крикнуть: «Руки прочь от…» От этой, как ее. Ну, черная такая?

Никто не мог ответить.

Как-то Борю назначили руководителем агитколлектива на выборах в местные советы. Почти все на его участке проголосовали, только жители заводской общаги упрямо не шли к урнам. Боря послал трех агитаторов. Они вернулись ни с чем. Сказали, что в общаге — гудит пьянка, говорить с агитаторами никто не стал. Один бухой в лоскуты сказал:

— А положили мы на ваши выборы с прибором.

Боря отправился сам. Подошел, поправил гастук, откашлялся И шагнул прямо в плясавшую и поющую гульбу. К нему подскочила разбитная молодуха:

— Вы кто, мужчина? — крикнула она.

— Я руководитель агитколлектива. Прошу пойти проголосовать, выполнив тем самым ваш гражданский долг.

— Сперва выпей!

Налили в стакан самогона. Булкинд, морщась, судорожно выпил, показывая, что он — с народом.

Борю окружили женщины.

— Пока туалеты не отремонтируют и душ не проведут — голосовать не пойдем! Слышь, комиссар! Так и доложи своим командирам!

У Бори от самогона и волнения гулко стучало сердце. Он знал, что к 3-м часам дня обязан рапортовать о почти стопроцентном голосовании. Было уже без четверти три. Дрожащей рукой снял телефонную трубку и позвонил в райком.

— Все проголосовали, — пролепетал он, — кроме общежития. Требуют ремонта туалетов. Что делать, товарищи?

Веселый голос на другом конце провода ответил:

— Товарищ Булкинд! Ты уже хватанул?. Не лезь в дурь, не будь… ну, этим самым. Сказать кем или не надо? Мы уж в час дня рапортовали наверх, что все проголосовали. Иди домой к жене. С сортирами как-нибудь разберемся. Завтра зайди в райкомовский буфет, спросишь Джильду Ивановну. Отоваришься кое-чем из импорта Все хорошо поработали.

С сортирами в общаге вроде бы и в самом деле разобрались.

Но Бориса Булкинда все это не волновало. А тут грянула перестройка. Боря ходил на демонстрации под лозунгом «Партия, дай порулить!». Стоял на Манежной, кричал со всеми «Ельцин, Ельцин!», пускал слезу, когда Станкевич слегка картавым рыдающим голосом просил с трибуны:

— Прости нас, Госсия!

За что Россия должна была прощать Станкевича, Боря не знал. Он был с ним знаком: входили в одну комиссию райкома — по агитации и пропаганде среди молодежи. Он постоянно просился принять его в партию, а ему почему-то отказывали.

— Неужели за это он и просит прощения? — думал Булкинд. – Не может быть!

А вскоре Булкинд «сделал ноги» за Бугор. Работы там долго не было, но было пособие и свободное время. Жена нудила. Булкинд ждал начала избирательной кампании — первой в его жизни подлинно демократической, подлинно свободной. И вот ОНО пришло.

Боря надел купленную яркую майку с надписью «Ничего, мы вас обучим демократии!» и пошел в центр города. Всюду были развешаны щиты с портретами кандидатов в депутаты от партии «Либ-и-Де» («Либералы и Демократы»), которую Боря уже считал своей. Все они улыбались радостно и беззаботно, обнажая в улыбках абсолютно ровные ряды вставленных неестественно белых зубов. Демократия показывала свои зубы. Борина купил бутылку пива и выпил. А на следующее утро снова отправился в город. То, что он увидел, привело его в ужас. Майка с надписью «Ничего, мы вас обучим демократии!» взмокла от пота. Почти все портреты кандидатов «Либ-и-Де» были измазаны черной краской! Многим аккуратно подрисовали усики и челку, принадлежавшие одному из самых страшных злодеев ХХ века. Боря даже не хотел произносить это имя.

В первое мгновение он схватился за сердце, но во второе — принял решение.Уже через некоторое время Боря стоял в приемной лидера «Либ-и-Де».

— Он занят, — сказали Боре в приемной.

— Но у меня вопрос большой политики, — настаивал он, — государственное дело.

Его пропустили. Лидер сидел в большом кожаном кресле и пускал сигарные кольца в потолок, стараясь, чтобы они поднимались, не растаяв. Заметив Борю, он спросил, явно думая о чем-то своем:

— Как дела?

Волнуясь и торопясь, Боря Булкинд рассказал о вандализации портретов кандидатов, о попрании демократических принципов в гражданском обществе.

— И что? — спросил лидер, внимательно следя за кольцами сигарного дыма.

— Предлагаю, — сказал Боря, — создать спецбригаду по восстановлению портретов. Работаем добровольно и без оплаты. Дайте только скребки, щетки, метелки и т.д.

Дымящий лидер посмотрел на Булкинда долгим и расчетливым взглядом. Казалось, в голове его лихорадочно работает калькулятор. Потом сказал:

— Подождите в приемной и пригласите ко мне референта.

Несколько дней эмигрантский «спецназ» под командой Бори Булкинда скреб и чистил щиты с ликами кандидатов, придавая им снова лучезарный вид. И партия «Либ-и-Де» победила! Противостоявшая ей партия «Де-и-Либ» («Демократы и Либералы»), портреты кандитатов которой никто не чистил, разгромно проиграла. Булкинда пригласили на торжественную встречу руководства победителей и вручили цветную фотографию лидера с женой, правда, без автографов. А перед уходом референт сказал:

— Лидер распорядился направить вас в Учреждение, там Вам дадут направление на работу. Мы умеем благодарить.

Борю направили на склад медицинского оборудования, где ему поручили разгрузку ящиков с медикаментами. Он был очень доволен и сказал жене:

— Видишь? Ты сомневалась. А вот, мистер. Он будет нашим сенатором.

Жена бросила ему газету и зло сказала:

— На вот, полюбуйся.

В газете говорилось, что выявлен немалый перерасход средств на девандализацию портретов кандидатов «Либ-и-Де». Скребки, щетки и метелки, использованные при этом, далеко не покрывали затраченных средств.

— И что? — спросил Боря, подражая лидеру.

— А то, что это — задачка для твоего Либ-и-Де. Куда деньги девались?

— Я в математике слаб, — сказал Боря, — надо позвать Мишку. Он в математических олимпиадах, брал хорошие места

Мишка посмотрел газету, потом сказал:

— Вы знаете что такое государственные деньги? Нет? Это такие, которые переходят из рук в руки, пока не исчезают совсем.

Боря долго сидел молча, о чем-то раздумывая. Из раздумий его вывела жена:

— Ну, чего расселся. Снимай с себя свою «Демократию с либерализмом». Видишь, вся в пятнах и потеках. Простирнуть надо, «Тайда» у нас нет. Сходил бы лучше за «Тайдом».

Боря надел старую синюю рубаху и пошел на работу. Только что поступила партия ящиков. Надо было разгружать.Борина бригада грузчиков состояла из восьми человек: три инженера из Марроко, три учителя из Совка, два научных работника из Алжира. Девятого — самого Булкинда — назначили старшим. Работали дотемна.

Си-ви

Что такое «се-ля-ви», мы знали. А «си–ви» нет. Откуда? Узнали только за «железной занавеской», в Забугорье. У нас в Совке как было? Приходишь в отдел кадров. Немолодой мужик в штатском костюме дает тебе анкету. Четыре странички. На первой — квадратик для фотокарточки 3х4, проставить дату и место рождения, еще что-то. На других страничках — вопросы, отвечать надо, как в Писании: «да-да, нет-нет, а все остальное от лукавого».

«Был?»

«Не был».

«Состоял?»

«Не состоял».

«Находился?»

«Не находился».

«Участвовал?»

«Не участвовал»

«За границей родные есть?»

«Родственников не имел и не имею»

Все просто, ясно. Спотыкались, бывало, на 5-м пункте: писать-не писать это словечко, начинающееся на «е» и кончающееся на «й»? Нет, хочешь-не хочешь, а писать надо. Деваться некуда. Мне мужики в штатском часто отказывали, но всегда гласно (еще до гласности). Очно или чаще заочно (по телефону):

— Новые штаты пока не спустили, ждем. Позвоните, товарищ, месячишка эдак через четыре с половиной. Нет, лучше через пять.

Наш знакомый Рузин — старый большевик, сидевший при царе и при Сталине, цокал стальными челюстями, шепелявил:

— Шкрытый антишемитизм. Шкрытый. Ай шиштема, ну, шиштемка! При Шталине.

Впрочем, и «пятипунктников» брали. Было.

Меня вот взяли в один «ящик» — проектный институт, даже какой-то полуоткрытый или полузакрытый. Прямо от нашего подъезда начиналась лесенка в подземный женский туалет, где бесперебойно шла торговля импортно-дефицитным дамским интимом. Мы про себя присвоили нашему институту код: «Гипрояйцавсмятку». Когда спрашивали: «Где работаешь-то?», отвечали:

— В Гипрояйцавсмятке. Сокращенно — Гидрояйцо. Понятно? Коллектив у нас был отличный. Работа кипела. По утру, в обед и к концу трудового дня чай все вместе пили. В праздники стол накрывали, понятно, «не без этого».

При позднем Горбачеве и раннем Ельцине пошел в курилке «базар». Бывший лабух-саксафонист Валька из 2-го отдела меня чуть не каждый день доставал:

— Алик! Какого хрена ты тут колупаешься? Университет, аспирантура, английский, кандидатская. Что еще надо? Пятый пункт — твой. Из комсомола выгоняли, с дисседой одно время шемонался. Тебя за бугром как политического любимчика с руками и ногами оторвут. Я бы с такой анкетой давно свалил! И жена у тебя врач, папанька ее с убийцами в белых халатах корешился. А башли-то там какие! Не будь гаврилой. Гляди: тут и погромов дождетесь!

Задолбал. И мы поехали. На прощание маленько выпили. Валюн на своем саксе сбацал что-то такое тоскливо — протяжное, заунывное.

* * *

Первый с кем я заговорил по прибытии в Забугорье, был маленький, сухонький старичок в длинном черном пальто и черной шляпе, надвинутой почти что на уши. Я хотел было спросить его, как пройти на улицу принца Артура, но он опередил меня. Сощурив один глаз и широко распахнув другой, тихо сказал:

— Сдается мне — вы будете не из России ли?

— Угадали, — ответил я.

Он еще больше сощурил один глаз.:

— Может вы знаете, а Ленин был еврей?

Я не знал какой ответ был бы ему по душе и остородно сказал:

— Ленин? А он наполовину.

Старик поцокал языком и неожиданно спросил:

— А вы при Сталине жили?

— Жил. А что?

— Уй! — вскикнул старичок и вздрогнул, — Уй!

Он повернулся и стал быстро уходить.

— А как же «принц Артур»? — растерянно пробормотал я, но старик не оглянулся.

Улицу принца Артура я все-таки нашел.В одном из зданий находился пункт приема иммигрантов. За столом сидел смуглый мужчина с пышной черной шевелюрой. Монголоидные усы, кончики которых, свисая, касались уголков его рта, не мешали распознать в нем лицо определенной национальности.

— Алекс Синельникофф, — представился он. — А вы?

Я назвал себя.

— В прошлой жизни на кусок хлеба чем зарабатывали?

— Юрист по образованию.

— Э-э-э, совсем хе…во. Тут их, как собак нерезаных. Придеться составлять очень много резюме или си-ви. Кому непонятно, объясняею: си-ви — по-латыни «куррикулем вите» — перечень всей вашей профессиональной жизни: образование плюс экспириенс. Когда составите, пускайте бумажки по ветру.

Он усмехнулся:

— Может, куда и занесет на ваше счастье. Возьмут.

Я взял бланк, дома составил это свое первое в жизни си-ви. Размножил в 50 экземплярах и разослал по списку имевшихся компаний и фирм. Смолчали, как партизаны, 48. Две компании, однако, откликнулись. Одна прислала красивую открытку, в которой меня сердечно благодарили за проявленный интерес именно к их компании и сообщали о глубоком сожалении, что сейчас не могут прибегнуть к моим услугам. Из второй компании позвонили. Трубка воркующим голосом попросила зайти!

Жена час гладила мою белую рубаху и прыскала на меня какой-то жидкостью:

— Чтобы от тебя веяло свежестью горных вершин», — объяснила она.

Меня встретила немолодая дама, похожая на знаменитую телеведущую Кони Чанг. Ее улыбающееся лицо излучало абсолютное, всепоглощающее внимание. Юбка, слишком плотно обтягивающая бедра, не закрывала их и наполовину. Я старался делать вид, что смотрю мимо них, а она своим видом показывала, что не видит мои надрывные старания.

— Хай! — сказала «Кони». — Мы изучили ваше си-ви. О-кэй! Теперь вам надо пройти интервью и психологический тест.

Меня отвели в комнату, где сидели два специалиста-психолога в ти-шертах, на которых красовалась надпись: «Open for good gays». Первый вопрос был простой: «Уверен ли я, а если да, то на сколько процентов, в том, что именно меня должны принять в эту компанию?» На этот вопрос я без колебаний ответил: «Уверен на 100 процентов». Второй вопрос оказался посложнее: «Уверен ли я, что они уверены в моей уверенности в том, что я не могу не служить в их компании?» После некоторой растерянности я стал говорить что, к сожалению, не получил достаточной психологической подготовки и что согласно презумпции невиновности и прав человека… Но тут меня остановили.

Через неделю «Кони» по телефону сообщила мне, что, к величайшему сожалению руководства компании, психологический тест я на сей раз не прошел.

Дома меня испепеляли:

— У них четко запрограммированные реакции, а ты подкидывл им всякую ерунду. Ты что, честный, что ли? Нет, надо тебе идти к Максу.

У Макса и его гелфренд, которую все звали Маргарет, была зарегистрированная компания под названием «Big Truth». В ней учили заполнению си-ви, прохождению психологических тестов и интервью. Макс и Маргарет в свое время прошли плотную сортировку на перевалочном пункте последней волны эмиграции в Риме. Там и сошлись. Вдвоем легче было: за прелестями Маргрет члены благотворительных организаций не так упорно охотились. И еще это немножко стоило.

Свою вводную лекцию Макс начал так:

— Один писатель, фамилию его, вот чорт, забыл, он что-то там про «Буревестника» сочинял, уверял: «Правда — бог свободного человека». А я говорю вам: «И немножко, т-с-с-с, это строго между нами, лжи — тоже». Вам это не говорили в вашей неправильной стране? Так слушайте теперь: вы — на рынке, вы — товар, вам надо продать себя. Что делать? Вы скажете: продать себя поскорее и подороже. А я говорю вам: чем вы дешевле, тем вы дороже. Кому? Хозяину. Ваш лозунг: «Я — дешев! Я совсем дешевый! Покупайте меня! Меня, меня, а не вот этого или вон ту, только меня!» Запомните эту мудрость.

Я аккуратно посещал курсы Макса две недели. Нас было там десять человек. Макс брал по 250 баксов с носа. К концу обучения я составил новое си-ви.

Из 50 компаний, получивших это си-ви, на сей раз дали о себе знать целых десять. Я выбрал самую известную. Меня опять встретила «Кони Чанг», только чуть другая. Она была в брюках.

— О-кей, — сказала она, — мы с радостью возьмем вас. К сожалению, у вас нет западного экспириенса, и мы можем предложить вам низшую ставку. Но я уверена.

Передо мной мелькнуло ликующее лицо моей жены Марины.

— Да! — закричал я. — Конечно, да! Действительно! Еще бы! Вы правы, я без экспириенса, но я согласен, согласен!

Уходя, я задержался у двери и спросил у «Кони-2»:

— Извините, а что такое — западный экспириенс?

«Кони» улыбнулась потрясающе белозубой улыбкой:

— Не следует задавать ненужных вопросов.

Сотрудники компании встретили меня радостными восклицаниями:

— О, рашен! Файн! Спасибо! Водка! Да! Гагарин! Матрешка! Горби! Давай!

На ланч мы вместе не ходили, а в праздники старались не видеть друг друга: «корпоративная радость» — только на работе, а дальше — либеральный индивидуализм.

Рядом со мной за компьютером сидел парень с лиловым цветом лица. Я видел, что ему было трудно: новое задание у него не получалось, на экран выскакивало что-то не то.

— Слушай, — предложил я, — готов помочь тебе. Бесплатно.

Так повторялось несколько раз. Он не отвечал, а однажды вдруг заплакал. Мне вспомнилась «Хижина дяди Тома», черные рабы на плантациях и белые люди, хлыстами подгонявшие их. Дома Маринка сказала, что интернациональная помощь — все-таки не пустые слова. Я заверил «лилового», что всегда в его распоряжении.

На другой день меня вызвали к супервайзеру. Он хмуро смотрел на меня.

— Мистер (он назвал «лилового») жалуется на ваши сексуальные домогательства.

Меня зашатало и замутило.

Петя Лискинд, который работал в компании по контракту, сказал, когда я вернулся на рабочее место:

— «Лиловый» боится, что ты гей и к тому же заришься на его место. Он больше получает. Ты гляди, поосторожнее.

Наша фирма с блеском выполняла все заказы. Но неожиданно «Кони Чанг-2» пригласила меня к себе и вручила запечатанный конверт. Я вышел в коридор и открыл конверт. На красивой бумаге сообщалось, что фирма сердечно благодарит меня за тесное сотрудничество, но, к величайшему сожалению, не в состоянии дальше пользоваться моими услугами. Я вернулся к «Кони-2»:

— Но ведь… — сказал я.

Лицо «Кони» было полно внимания и участия.

— Нет, нет, — прервала она меня. Не беспокойтесь. Все ваши бумаги мы пришлем вам по почте. А сейчас я лично провожу вас до лифта.

И вот я снова рассылаю си-ви. Думаю — устроюсь. Теперь у меня больше шансов. Я знаю, как проходить интервью, и имею западный экспириенс. Правда, начался некоторый спад в информатике, но зато си-ви рассылает и Маринка. Нашим врачам разрешено учиться на старших помощников младших медсестер, да еще и скидку за учебу дали на 25%. А Маринка кандидат наук, в спецполиклинике на Пироговке была завотделением, ей, конечно, и карты в руки. Правда, остался еще очень сложный экзамен по языку, и она боится. Все же разослала свое си-ви уже в 25 мест, вот сидит и клеит конверт в 26-е.

Вовка, которому уже 10 лет, пристает, мешает:

— Мам, а что это: си-ви?

Маринка поднимает голову.

— Си-ви? Си-ви — это описание жизни. Нашей тоже.

Я смотрю на ее глаза. На них слезы. С чего это она?

Ванька-встанька и матрешка

Большинство «совков» «забугорников» долго вообще не видело. Откуда? «Железной занавес» и все такое. И мы людей «из-за бугра представляли высокими, стройными, красивыми. Вроде Ричарда Бартона, а ежели взять женский пол, то наподобие, скажем, Софи Лорен. Но мой первый «забугорник» (с которым я познакомился) оказался совсем даже не таким. Лет 55-и, небольшого роста, толстенький такой, почти лысый. Валька Смольянинов-центровой из нашей бывшнй футбольной команды-поглядел на него и сказал мне на ухо:

— Герка, да это ж –Чичиков! Натуральный, без подмесу и есть Чичиков!

Этого « Чичикова» в натуре звали Жюль Стивер. Он был социологом, доктором наук и приехал к нам в институт по делам этой самой науки. Было это в 99-м году.

И я тоже, знаете ли, социолог, но только покудова кадидат наук и вот меня приставили к нему для взаимодействий и квалифицирования.

На первой же встрече он ткнул своим кулачком в мой кулак (это у них такое спортивное приветствие) и произнес:

— Ты — мой корьеш (научился!), а я твой. И я хочу делать тебе хороший подарок.

Он вынул из своего обклеенного яркими фантиками чемодана ядовито-синего цвета джинсы и воскликнул:

— Одевай! Этот — символ! Вашей демократизирующейся стране от нашей, уже давно демократизированной Хорошо? Гуд?

Было, однако, видать, что или сам Жюль уже изрядно поносил эти шкары или купил в магазине по-ихнему «секонд хэнд», а по-нашему, по простому сказать — барахло.

Я влез в дареные штанцы, широкие и укороченные. У нас в цирке в похожих клоуны топают.

— Ну как? — спросил Жюль, — нравится? Это теперь моднейший фасон.

— Самое оно, — ответил я, — В этих брюках я могу пойти в наше перестроечное ЦК, Там идет обсуждение проблем приватизации и рынка.

Теперь уже не помню, кому я сбагрил эти штанцы. Кажется, соседу по двору Витьке Шишкину. Он подкладывал их под днище своего «Москвича», и лежа на них, работал там гаечным ключом или еще каким-либо инструментом.

Наши с Жюлем дружеские встречи проходили обычно в парке Измайлово.

— Почему ты приходишь не в моих подарочных джинсах? — спрашивал он.

— Берегу, — отвечал я, — Они у меня выходные, празничные.

На скамеечках в Измайлове мы иногда обменивались научными мнениями, но Жюль старался отмахнуться от этого.

— Выкинь все это из головы, — говорил он. — Бизнес — вот главное! Как сказал еще ваш Ленин: бизнес, бизнес и еще раз бизнес!

В Измайлове существовал небольшой рыночек, на котором художники продавали свои изделия — картины, гравюры, коврики. Жюля страшно интересовали именно эти коврики. Он покупал их по нескольку штук каждый день, даже пропускал научные заседания, чтобы поехать в Измайлово. Он пояснял:

— У нас такие коврики стоят в три раза дороже. Представляешь, какие деньги я сохраню? Моя жена Ивона будет необычайно рада.

— Ну и я рад, -говорил я, — Это от нашей, еще не совсем зрелой демократии вашей — зрелой. Может, вам еще что-нибудь, кроме наших ковриков, надобно? Не стесняйтесь! Так сказать, из России — с любовью!

А вскоре в Москву приехала Ивона. Это была маленькая, сухонькая тетушка с пепельными волосами и пепельным же цветом лица. Как и Стивер, она тоже явилась в нашу еще не совсем освободившуюся от авторитаризма страну не без подарка.

Это были два пакетика с супом. На пакетиках было оттиснуто яркое название фирмы их выпускающей и целая лекция-инструкция, как пакетиками пользоваться. Увы, инструкцию напечатали таким мельчайшим шрифтом, что прочитать ее было невозможно. Жена, повертев пакетики в руках, пожала плечами и заметила мне потом, что и у нас, оказывается такие пакетики с супом продаются в ларьках с мороженным.

— Все равно, — сказал я жене, — дареному коню в зубы не смотрят.

Но вот настал грустный день прощания. Пригласили нескольких коллег-ученых. Накрыли стол. Была водка, был коньяк, была красная рыба и черная икра, были фрукты, были торты (деньги выделило высокое начальство). Еще до застолья я пошел на Старый Арбат и купил там самого большого деревянного раскрашенного «Ваньку-Встаньку» и самою большую деревянную раскрашенную «Матрешку». И за столом, произнося первый тост, сказал:

— Дорогие наши Ивона и Жюль! Мы хотим, чтобы эти «Ванька-Встанька» и «Матрешка» напоминали, как тяжко вам, нашим верным друзьям, помогать нам переделывать нашу вдрызг недемократическую страну на ваш западно-демократический манер. Как бы вы этого «Ваньку» не положили, а он, подлец, все равно займет свое, «изначально-славянское», «исконно-древнерусское» положение. И сколько бы вы не вынимали из этой большой «Матрешки» маленьких «матрешек», они все равно будут точно такими же, как эта большая. Так и с нами, нашим замшелым обществом. Но вы, дорогие друзья, не отчаявайтесь, учите, просвещайте, наставляйте. Мы вам дарим этих «Ваньку-Встаньку» и «Матрешку», надеясь на то, что именно вы научите «Ваньку» ложиться перед сильными мира сего, а «Матрешку» меняться и быть похожей, например, на Ивону. А потом приезжайте, покупайте не только коврики в Измайлово, но и все, что вам понравится. Пусть будет так, как сказал один наш великий мыслитель: «бензин наш, а идеи — идеи ваши!»

В ответном тосте Жюль спросил, как зовут этого замечательного человека, рождающего столь глубокие мысли, и где он теперь. Я ответил, что его имя — Остап Ибрагимович Бендер, он очень крупный ученый, разработчик отъема и приема крупных сумм денег. И Жюль посоветовал в следующие выборы выдвинуть его кандидатом в президенты.

Спустя месяц Жюль передал мне сообщение через приехавшего коллегу: «Дорогой друг, я напечатал у нас в журнале большую статью о вашей стране и ее ковриках. Это будет новое слово в науке. Жди ксерокс».

Но ксерокса я так и не получил.

А потом Жюль очень долго молчал. Е-мейл от него пришел только через 12 лет. Там было сказано:

«Друг! Мы здесь все очень разочарованы. Уже 12 лет кладем вашего «Ваньку» и так и сяк, а он все вскакивает, хотя ему давно пора бы лежать. И «Матрешка» все такая же. Надо было выбрать вам президентом Остапа Ибрагимовича. Вот он бы с этими «Ванькой» и «Матрешкой» поговорил. Если дело пойдет так дальше, то я не смогу больше приезжать за ковриками в Измайлово.
Жюль»

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.