Все разговоры, а равно и люди, были монотонны как болотные почвы: мат-перемат, покорёженные судьбы, невероятная злоба на окружающий и действительно недобрый мир. Жизнь наша так странно устроена, что иногда приходится пить, не закусывая, и даже есть, не выпивая. Так мы, без всякой закуси, и доехали до Москвы.

Октябрь 16-го

Заметки

Александр Левинтов

Продолжение. Начало

Сету

На территории Печёрского района Псковской области доживает угро-финское православное и одновременно языческое племя сету, оно же печёрская или псковская чудь. В царское время их презрительно звали полуверами, а на самом деле они — двоеверы, «крестники Богородицы». У этого презрения нет никаких оснований: а то мы сами не верим в леших, домовых, кикимор, гуманоидов, чёрных кошек и прочих представителей мифологического сознания, а то мы не чураемся от всего нового и неожиданного. Кстати, русское «чу!», «чур!» коренным образом связано с чудью, а также с «чудом», «чудаком», «чужим» — со всем неведомым и настороженным.

Сетумаа — страна народа сету — лежит и в Эстонии, и в России: когда державы делят земли между собой, вряд ли кто обращает внимание на малые народы. Оказались поделёнными не только сету, но также карелы, саамы, дунайские липованы, полещуки, бесермяне, амурские нивхи, нанайцы и манчжуры, эвенки и еще множество других. Хорошо, если границы прозрачны, но далеко не всегда так бывает.

Когда-то их здесь было 13 тысяч, столько же, сколько и русских, теперь всего 177 человек, по переписи 2010 года их было 214 человек, а по переписи 2002 — 250. Грустный тренд. На территории Эстонии их около 2000, а, возможно, и до 10-13 тысяч. Они бесплатно учатся в знаменитом университете Тарту, имеют в Эстонии массу льгот и привилегий, и поэтому многие русские начинают косить под сету, чтобы свалить в Эстонию и получить там бесплатное образование. Эстонцы давно уже перестали говорить о возвращении им их земель Печорского района, который входил в состав Эстонии в 1920-1940 гг., потому что на этих землях практически не осталось угро-финнов. Нам это трудно понять, но Эстонии, как и Финляндии в 1940 году, важны не земли, а люди. В самой Эстонии сету окружены заботой и уважением. Будучи сами малым народом, эстонцы хорошо понимают нужды, заботы и беды ещё более малого народа.

Катастрофическая ситуация с сету во-многом объясняется сталинской национальной политикой: после войны всех, кто на оккупированных территориях объявлял себя как ингерманландцы, ижора, савокаты, сету и другие малые и мельчайшие угро-финские народности, официальной статистикой не признаваемые, подвергся репрессиям, высылке. Люди затаились и делали, ради собственной безопасности, мимикрировать под русских, ассимилироваться с ними.

Чудь белоглазая буквально уходила под землю, когда новгородские ватаги двинулись покорять и осваивать Поморье. Лесные жители, чудь, вырывали ямы и из них шестами отбивались от новгородцев, а когда силы кончались, они выбивали клинья, и их покрывало землей. Позже российские историки описывали походы новгородцев как проходившие либо по безлюдным местам, либо как мирный контакт с коренными жителями.

Эта покорность, беззащитность, непритязательность и незлобивость сохранилась у сету по сей день и является, пожалуй, самой заметной национальной чертой.

Сету любят хоровое пение. Это имеет ритуальный, обрядовый смысл. Сами же сету объясняют это так: мы — маленький народ, мы поём хором, чтобы нас услышали и заметили боги и люди. Песни сету порой очень длинны — это целые сказочные истории. Вообще национальному сознанию сету свойственно обращать действительность в сказку, то живущую веками, то импровизационную. Язычество всегда связано с мифотворчеством: по-гречески «миф» — «рассказ об истинном», люди во всём явленном и происходящем ищут потаённые истинные смыслы, не доверяя очевидному.

В присваивающем хозяйстве (gathering economy) доминируют языческие обычаи и обряды: охота, рыболовство, бортничество, сбор трав, ягод, грибов зависят от природных стихий, милости местных условий, леса, земли. Производящее хозяйство (produce economy): земледелие, скотоводство, садоводство, ремёсла (ткачество, вязание, плетение, гончарный промысел и др.) — ориентировано на христианство и его ценности трудолюбия как формы существования.

На одном из хуторов имеются два музея народа сету — государственный и частный. В первом экскурсию ведет настоящая сетуйка, по-русски говорящая с легким акцентом, очень приветливая и с хорошим чувством юмора. Помимо всего прочего здесь вас накормят очень вкусным и дешёвым обедом, гвоздём которого является мятный чай с пышным яблочным пирогом.

Экспозиции обоих музеев просты и бесхитростны. В них воспроизведён домашний и хозяйственный быт: вещи, одежда, обувь, украшения, посуда, хозяйственный инвентарь: вроде всё, как у нас, но немножко по-другому, то с лукавинкой, то с хитринкой, то заметно проще и беднее, чем у русских. Никаких музейных ухищрений, просто любовно собраны и расставлены по правильным местам вещи и предметы. Трогательны старые письма, старые газеты и журналы — в этом нет ничего этнически важного, но сквозят любовь и печаль по исчезающему народу.

Самое впечатляющее, конечно, рассказы экскурсоводов, непридуманные истории жизни людей умерших или уехавших, истории безвозвратного прошлого.

Частный музей полностью составился из вещей сету, уезжавших в Эстонию и оставлявших ненужные в новой жизни или громоздкие вещи. Музей хранит и представляет учительница из Петербурга, давно уже на пенсии, бывшая дачница, осевшая в этом краю.

Обе барышни трогательно бескорыстны и влюблены в исчезающий народ.

Их неспешные разговоры и рассказы навеяли мне этот сюжет:

Сказка об исчезающем народе сету

Вот, собрались как-то деревья, камни, звери, травы и птицы на своё вече.

Все пришли, даже источники со своими ручьями, а уж эти-то — и домоседы ужасные и друг с другом никогда не разговаривают. А что им между собой разговаривать? Они привыкли журчать и шептаться с камнями, деревьями, травами, птицами, зверьём, со всеми, но только не между собой.

Те, что бьют из-под земли и текут на восток, целебные, могут ото всех ран и болезней вылечить, продлить годы жизни. Это потому, что припадающий к такому ключу, обращён к Иерусалимскому храму и волей-неволей принимает молитвенное положение.

Текущие на запад дарят бодрость, прибавляют сил и энергии, выпив отсюда воды, можно горы свернуть, за любое дело взяться, казавшееся до того непосильным.

Текущие на север — сонные, они дарят глубокий и чистый сон, они приносят с собой самые светлые и заветные мечты, самые тихие и мирные грёзы. Спокойствие, спокойствие, спокойствие… упокоение, упокоение, упокоение. В этих источниках омывают мертвых перед погребением.

Ключи, что гонят свои воды на юг, утоляют любую, даже очень сильную жажду, ведь на юге безводно и жарко, а потому так важно перед дальней дорогой испить этой воды.

Есть у нас такая гора, у подножия которой бьют ключи, ориентированные на все четыре стороны. Потому она и называется Святой Горой. С её вершины всё окрест видно до самых дальних и синих краёв.

Здесь-то и собрались все.

Чтобы другим не загораживать просторы, на самом верху женские деревья, те, что с сережками, шишками, носиками и другими цветами— плодами-украшениями. Они у нас самые главные и называются богородицкими. За ними — мужские деревья, иисусовы. Они защищают своих матерей, сестёр, жён — от злых ветров, от напастей и хвороб, они дарят сень и прохладу, укрытие от дождя и непогоды всему живому.

На ветвях деревьев — беспечное племя птиц, и больших, и малых. Это они по утрам будят своим пением солнце, а по вечерам — луну. Без птиц наш мир пуст и тосклив — это время зимы, земной смерти.

Окоём — травы да звери, кусты и всякая прочая мелочь: пчёлы, бабочки, букашки.

Вот, собрались они все вместе и стали думать, что с сету делать, как им помочь.

Вымирают сету, всё меньше и меньше их остаётся, вытесняют их другие, пришлые и приезжие, рушат их дома и устои.

А сету — народ нарядный, тихий, мирный, незлобивый, трудолюбивый, их обидеть и притеснить очень даже легко, на их хозяйство всегда найдется охочий позариться.

Жалко их, а как спасти и уберечь? Крутолобые дубы и стройные сосны, мудрый медведь и осторожный лось, красногрудая смородина и рябенькая рябина, шёлковые травы и золотистые колосья — все думали и своё предлагали, всяк пытался помочь и защитить сету, а тех всё меньше и меньше остаётся. Плакали горючие росы, и даже угрюмые замшелые камни сочились жалостью к сету.

И тогда решило вече обратиться к матушке-земле и просить её принять последних сету в себя, обратить их в грибы лесные и полевые.

Так матушка-земля и сделала.

С тех пор много грибов вокруг стало, на радость всем, и людям также.

И эти грибы, в память о сету, носят нарядные шляпы и поклоняются им как своим далёким предкам, охотно жертвуют собой, становясь вкусной и полезной едой — только не ленись и ходи собирай эти грибы.

О бесермянах

О. Кузнецова, А. Левинтов

Я веду уже малоподвижный образ жизни и вряд ли смогу посетить какое-нибудь новое забытое или полузабытое племя. Приходится теперь, подобно Геродоту, расспрашивать очевидцев. Так я узнал о бесермянах от представительницы этого народа, насчитывающего около 3 тысяч человек и несомненно вымирающего. Ольга Кузнецова — хрупкая стройная девушка непривычной для нас красоты. Она спортивна: бегунья на длинные дистанции, альпинистка и скалолазка, у неё высшее гуманитарное образование, человек она начитанный и культурно развитый. Тем удивительней и неожиданней было то, что она мне рассказала.

Но сначала — немного сведений общего порядка.

По переписи 1891 года их проживало почти 11 тысяч человек, по переписи 2002 года — всего 3 тысячи. В советское время этот народ вообще не считался за этнос и числился в удмуртах.

Об исторической значимости бесермян (самоназвание бесерманы) говорит тот факт, что всех магометан на Руси называли басурманами. Народ удивительно кроткий, незлобивый, уживчивый, верования бесермян — причудливый сплав язычества, ислама и православия.

По бесермянской космологии и антропогенезу, жизнь зародилась от огромной одинокой ели. Люди — это семена, высыпавшиеся из шишек этой ели. Раз в год (праздник называется корбан, что созвучно с мусульманским курбан-байрам) мужчины деревни или общины приносят в жертву родовой ели молодого бычка. Потом вся обшина или деревня шумно поедает это мясо, сваренное в котлах на открытых кострах. Зимой совершается жертвоприношение (изделия из теста, каши и т.п.) в маленькую прорубь верховному божеству, Игвару, а также важо (утопленникам), но при этом читается «Отче наш».

Это не более, чем мой домысел, но духовный мир бесермян очень богат и разнообразен:

— неведомые и незримые боги (Аллах, Христос, возможно, Будда — они предваряют собой зримый и реальный мир)

— языческие боги стихий (дождя, солнца, тепла, воды, плодородия и т.п.)

— боги места (домовые, водяные, лешие, огневые и др.)

— важо (те, кто умер насильственной смертью и от этой неожиданности души которых не успели правильно расстаться с телами, потеряли положенный умершему телу покой; это грозные духи, которых надо уважать, умилостивлять, почитать, бояться их гнева, но которые одновременно являются оберегами и хранителями от внешних вторжений и зол).

Оля, а где живут сегодняшние бесермяне?

Бесермяне расположились в северной части Удмуртской республики, и граничащем с этой географической частью Пермском крае. В Удмуртии принято считать центром бессярмянских поселений — д. Юнда и село Балезино.

По преданиям Юнда носит имя его основателя — Янда Урасин. Он был главой семьи, первой поселившейся в этом месте. Первое упоминание села встречается в 1646 году как Яндашевская пустошь.

Интересующие Вас вопросы я задала моему брату, родившемуся в селе Юнда, родители которого тоже всю свою жизнь провели на этой земле, и считаются чистокровными бесермянами. К сожалению, из поколения в поколение, все меньше передается аутентичного и исконного.

Хранятся ли домашние вещи (посуда, одежда, постельное белье), переходящие из поколения в поколение? они используются или хранятся?

В современном быту сохранились только скатерти. Их используют при сервировке праздничных столов.

Также сохранились национальные костюмы. Их одевает только старшее поколение и только на праздник «Корбан», о котором я расскажу отдельно, хорошо?

Есть ли характерные приметы, в том числе погодные и климатические, есть ли табу и табуированные растения, животные?

Молодое поколение ничего об этом не знает. Но праздник «Корбан» и моление божеству «Инмала» (я это также опишу отдельно) напрямую связано с приметами: не отпразднуешь или не помолишься — не будет урожая.

Имеет ли местная мифология, в том числе сказки, оригинальные элементы или всё это переплетено с культурой соседей?

В культуре бесермян сохранились некоторые языческие обряды, в основе которых поклонение мифологическим божествам.

Кöрбан — это моление и жертвоприношение ради хорошего урожая. История праздника уходит корнями в древние времена. Ранним утром в 4 утра мужчины деревни (только мужчины!) приносят в жертву бычка, потом участники обряда обращаются к божествам и предкам, готовится обрядовая каша из ячневой крупы на мясном бульоне. Кости зарываются в одном и том же месте. На моление и общую трапезу собираются все жители деревни.

Священная роща — место, где происходит жертвоприношение, сакральный объект у бесермян. Это место в народе называют также ‘место, где готовят суп’, ‘место, где едят гуся’. Священные рощи есть во всех старинных деревнях.

В Юнде это место расположено за деревней, на возвышающемся холме, поросшем елью. Это место в деревне не меняется, леса не трогают, здесь не собирают грибы и ягоды, не проводят рубку. Считается, что если кто-то сорвет ветки ели с этого места, то его накажут Боги. Полагают, что нарушение запрета станет причиной болезней. Также этим местом пугают маленьких детей: «Не слушаешься? Сейчас тебя отведем на холм!». На этом месте происходит жертвоприношение быка во время празднования Корбана.

По народным представлениям, каким будет лето и будущий урожай, пойдут ли в срок дожди, зависит от самого человека. За это и молятся во время этого праздника. Главное — провести нужные моления и совершить жертвоприношение в срок — в середине июня.

Ранее в священной роще еще молились Хозяину леса. Самое главное проходило осенью в начале ноября, но до дня Кузьмы и Демьяна (14 ноября). Проводить позже этих сроков считали делом бесполезным — «год закрылся» и лес уже «спит». Моление проводят мужчины, изредка участвуют пожилые женщины и дети. Утварь, котлы и посуду приносят с собой. Жертвенную кашу и мясо птицы (гуся) оставляют здесь же в специальных берестяных емкостях, которые ставятся под елями. Этим молением благодарят Хозяина леса за помощь в течение года, присмотр за скотом во время летнего выпаса, и что люди не потерялись в чаще. Сейчас коллективные моления прекратились, но обычай устраивать жертвоприношение в случае потери скота, чьей-либо болезни сохраняется.

Еще было упоминание некоего божества «Инмала».

Инмала — это голубь, который отождествляется с племенным покровителем Инма/Имма-вожшудом, иногда его называют Дыдык-вожшуд. Из Вятки голубя позвали с собой, мол, пошли с нами, мы там живем. И образовали специальное место моления в лесу Имма/Инма/ Иммала/Инмала-вожшуд.

Инмала — племенное божество-покровитель бесермян. Известно, что Инмала имеет отношение к небесной сфере. Его символом являлась береза.

Общественные моления Инмале проводятся в дремучем лесу на небольшом возвышении у сильного родника. Здесь на поляне с кострищем растёт священная береза с двойной вершиной (кык йыло). Ее ствол обмотан жертвенными приношениями: платками, лоскутками, тесемками, полотенцами, утиными перьями. К корням березы и в родник бросают жертвенные монеты. Религиозные обряды проводятся летом в Петров день и осенью в Покров. Однако святилище посещают в любое время с обетами и просьбами, если в семье случилось какое-либо несчастье. Чтобы излечиться от болезней, на святилище иногда ходят и русские из окрестных селений. В прошлом в старинной обрядовой церемонии принимали участие жители более двух десятков окрестных селений. Специально проложенные в лесу дороги-просеки ведут от каждой деревни к этому месту. Жрицами являлись две пожилые женщины. В современной заговорной традиции и представлениях о физическом и психическом здоровье человека сохраняются приемы с использованием антропоморфных предметов.

Перед началом общественной обрядовой церемонии совершают моление дома. Для этого ноги предназначенной в жертву живой птицы (утки или гуся) обмывают водой, кладут ее в лукошко (куды). Лукошко ставят на белую скатерть и молятся перед иконами. При этом обращаются с просьбами к родовому божеству Чола-вожиіуду, Чипья-вожшуду и Иммала-вожшуду. Молятся со словами: «В Иммалу пусть поднимается, в воздух пусть поднимается»

Совершают заклание птиц. Ноги, голову, внутренности животных сжигают на костре. По одной версии, перья, шерсть и пух также сжигают, а по другой — их связывают в пучки и привешивают на деревья. Кровь же плескают в огонь. Затем молятся перед кострищем, обратившись лицом на восток к восходу солнца. В руках держат хлеб с маслом, лепешки (табани). Не полагается использовать при молении спиртные напитки. Каждый обращается со своими просьбами к Имма-вожшуду, Дурга-Побья-вожшуду, Кылдысин-вожшуду. Затем три раза обходят вокруг костра, совершая поклоны, сидят на полном приседе, вытянув вперед очищенную тушку жертвенной утки. Привешивают на дерево красные лоскутки, бросают серебряные монеты под березу и в родник. Впоследствии на эти деньги закупают свечи в церкви. После моления в Иммале возвращаются домой, а родовые святилища уже не посещают.

Место моления и сама обрядовая церемония называется Иммала-ветлон.

Есть ли особенности обрядов рождения, брака и смерти?

Информация крайне скудная. Было упоминание только об обряде при родах «Захоронение последа» или кълдъсинзэ ватон. Плаценту человека обозначают словом (кълдъсин/кълдъсин сюрес ‘кылдысин/дорога кылдысина’), после родов ее зарывали в подполье. В последующем это место являлось святым, его нельзя было тревожить. Плаценту (кълдъсин) считали хранителем и оберегом человека на протяжении всей жизни, об этом свидетельствуют связанные с ней многочисленные поверья и обряды

Обрядовая выпечка

Кварнянь — это обязательное блюдо святочного цикла и угощения ряженных. Готовят в период вожо (совпадает со святочным циклом), первый раз выпекают 6 января в Сочельник. Это архаичное блюдо у бесермян остается главным пищевым символом святочного периода и обряда вожо. Термин может переводиться как «хлеб в форме листа», но возможна и другая этимология: хлеб, выпеченный на листе. Где квар — лист, нянь — хлеб. Готовят из пресного теста (соль, вода, мука) с добавлением немолотого зерна, прожаренного гороха, а раньше и зерент технической конопли или льна. Тесто, раскатывают скалкой на тонкие лепешки, и запекают в печи. Готовые сочни по желанию смазывают сливочным или растительным маслом, овечьим или гусиным салом. Такой выпечкой обязательно угощают ряженных, и кварнянь считают залогом благополучия. Сочни дают домашним животным, чтоб был приплод. В последний раз их выпекают на Старый Новый год или Крещение — в зависимости от того — когда в деревне устраивали проводы вожо. Сегодня это популярное блюдо праздника по-прежнему готовится по старинной и простой технологии.

Сохранилась ли национальная кухня?

Курлой — конская колбаса, излюбленный деликатес бесермян. В отличие от удмуртов, среди бесермян употребление в пищу конины было широко распространено. Курлой готовят всей семьей, по этому случаю съезжаются также родственники семьи.

Есть ли фонетические, диалектные различия с удмуртским языком?

Отличия говоров наблюдаются главным образом в лексике и отчасти в фонетике.

Языку бесермян присущи следующие фонетические особенности:

— Отсутствие гласного ӧ, но под влиянием североудмуртского диалекта данная фонема постепенно начинает входить в фонемный состав.

— Наличие свистящих фрикативных с,з вместо этимологических шипящих ш, ж

— Отсутствие твердых аффрикат литературного удмуртского ӵ, ӟ

— Наличие звука ъ /ө на месте литературного удмуртского ы

— Смягчение согласных под влиянием соседних гласных переднего ряда

Две последние особенности характеры удмуртским говорам, находившимся в тесном контакте с диалектами тюркских народов.

Грамматика и морфология содержат следующие схожие с северноудмуртским диалектом черты:

1. Показатель аккузатива множественного числа — формант -тъ/-дъ, в южноудмуртских говорах — -ыз.
2. Наличие вторичных падежей — приблизительноместных, характеризующихся элементом –ń— в падежном показателе (функционирование серии приблизительноместных падежей имеет место в нижнечепецких и среднечепецких говорах северного диалекта).
3. Показателями эллатива и эгрессива в языке бесермян, как в причепецких северноудмуртских говорах, выступают форманты –ъсь/-ъс’эн. В южноудмуртских же говорах эллатив и эгрессив оформляются показателями –ись, — ис’эн. –ы-овая огласовка показателей этих падежей первична, она сохранилась без изменения в северных диалектах и отдельных срединных говорах.
4. Для выражения цели, причины, мотива действия наряду с формой датива с показателем –лъ используется сочетание существительного или другого имени с послелогом пунна «за, ради».

В лексике бесермянского наречия отмечены некоторые булгаро-чувашские заимствования, отсутствующие в других диалектах удмуртского языка. Эти факты трактуются многими исследователями как следствие чрезвычайно тесных контактов предков бесермян с чувашами в прошлом.

Расскажи о бесермянской одежде

Бесермяне любят яркое и красочное в одежде. Преобладает в основном красный цвет. Зимняя одежда в клеточку, а летняя — в полоску.

Летняя праздничная одежда состоит из рубашки, очень нарядной, с разукрашенным поясом, рукавами и особо украшенным нагрудником. На эту рубашку надевают зыбын, напоминающий фартук песочного цвета с украшением на подоле и на груди. Затем фартук белого цвета, ярко нарядно вышитый. Кроме него на голове у женщины был нарядный платок, надеваемый по-татарски на шапку кашпу.

Основа традиционного женского костюма — рубаха из холста туникообразного покроя (дерем), богато украшенная нагрудной и нарукавной вышивкой, аппликацией, тесьмой, широкой оборкой на подоле. В вышивке преобладали красные, синие, оранжевые цвета, с вкраплением зелёного, жёлтого. Контур выделяли чёрным цветом.

Бесермянки носили штаны с широким шагом длиной до щиколоток, передник без нагрудника (с нагрудником носили только пожилые женщины). Верхняя распашная одежда имела вид халата.

Традиционный женский костюмный комплекс состоит из рубахи дерем и распашного кафтана зобон, шорт дерем, передникаасьсет, штанов с широким шагом. Нагрудная часть рубахи и кафтана имели богатую и яркую вышивку.

Замужние женщины носили сложный головной убор, включавший покрывало в виде полотенца, шапочку кашпу, верхний платок-накидку, повязываемую особым образом. Девочки носили небольшую шапочку тупи, украшенную в налобной части бисером, раковинами и мелкими монетами. Головное покрывало невесты делали из красной ткани, обшивали тесьмой с длинными кистями, закрывающими лицо. Девушки-подростки носили остроконечную шапочку такья с накосником, богато расшитую мелкими монетами, бисером из стекла и коралла, раковинами каури. Молодухи покрывали голову платком-покрывалом с кистями — сюлок.

Девичий головной убор — небольшая остроконечная шапочка, украшенная раковинами каури, монетами, бисером. Женский головной убор: головное полотенце из тонкого белого холста; шлемообразная шапочка, украшенная монетами, бисером. Сверху одевается ситцевый, атласный или кашемировый платок.

В женской одежде Бесермян выделяются чувашские элементы.

Женские украшения включали нагрудные кирос кал, нашейные лага, чересплечные камали, браслеты поскес, кольца зундэс. Отличие девичьего костюма и женского — в наборе украшений и типе головного убора. Имели распространение платья из покупных сатинов и ситцев красного цвета и с цветастыми рисунками с аппликативными нагрудниками.

Мужской костюм состоял из холщовых штанов, рубахи и распашного кафтана, подпоясывался широким поясом. Головные уборы — валяные шляпы и шапки с меховым околышем.

Традиционная обувь — лапти, валенки, кожаные сапоги.

Народная одежда в наши дни хранится как семейная реликвия, используется участниками фольклорных коллективов.

В мужском костюме прослеживаются схожие черты с костюмами удмуртов и русских. Одежда шилась из сукна и домотканой пестряди.

Нам показалось, что этот разговор может быть интересен не только нам. Так появилась этот очерк.

Потаённая дорога

Однажды ещё холодным апрелем 1995 года мы, два географа-любителя транспортных приключений на свою голову, Борис Родоман и я, сели на Витебском вокзале в поезд №197 Ленинград-Москва, в общий вагон, поскольку других в этом поезде нет, и отправились в путешествие длиной в сутки без копеек (на паровозной тяге, помню, он шёл 29 часов). Надо сказать, что все поезда, направляющиеся в Москву, имеют чётные номера, все, кроме поездов Октябрьской железной дороги. Это — единственная и последняя реальная память о том, что когда-то Питер был столицей нашей родины, непрерывно меняющей свои очертания.

Приезжаешь в какую-нибудь лапландскую столицу Рованиеми — бац! а это больше ста лет было нашей родиной, сынок! Или в Ситку на Аляске, или в Далянь в Китае, или в Варшаву — чего только не было нашей родиной.

Поезд этот имел несколько народных названий. Наиболее ходовыми были «Бутырка» (раньше Савёловский вокзал назывался Бутырским, в Москве все девять вокзалов успели за свою недолгую историю поменять названия, некоторые даже не единожды). Ещё его называли «Шестьсот-весёлый», потому что изначально он, как и прочие почтово-багажные поезда имел номер более шестисотого, а именно №651\652, и были те поезда сверхмедленные, как годы сталинских пятилеток. Было и такое — «Трамвай №600». Но самое меткое — «Чёрная стрела». Поезд этот — мой одногодок. Железную дорогу начали строить в 1942 году, потому что немцы перерезали основную дорогу между Москвой и Ленинградом. А поезд этот был пущен в 1944 году.

Мы, зная, что путь предстоит недальний, но долгий, запаслись в Питере какой-то сухостойной закуской (тогда с едой было строго, почти ничего, а из этого ничего почти ничего съедобного) и выпивкой, как алкогольной, так и безалкогольной. Рассчитывать на вагон-ресторан и пристанционную закуску мы не стали и правильно сделали — ничего такого и не было, на станциях можно было прикупить только курево и выпивку — самого омерзительного сорта.

Почему-то запомнилось, что ехали мы в основном в темноте или сумерках: реденькие чахлые огоньки, ещё более чахлые леса, унылые болота и пустоши.

Заселение этих мест началось в 40-е годы 19 века, когда строили Николаевскую железную дорогу Санкт-Петербург — Москва. Как строили, очень достоверно и реалистично описал Некрасов в своей поэме «Железная дорога». Как это принято до сих пор, строили сволочи — насильственно сволоченные крестьяне. Те, кто выжил, а таких было явно меньше тех, кто помер, по домам не отправили, чтобы не множить страшные рассказы об этой дьявольской затее и смуту. Их заселяли вдоль дороги, но в стороне от трассы, на расстоянии от нескольких километров до нескольких десятков километров.

А потом сюда выселяли ссыльных, потом раскулаченных (была такая льготная категория раскулаченных, которых сгоняли и высылали неподалёку). Потом пошли расконвоированные ГУЛАГА и те, что во время войны строили бутырскую дорогу. Словом — места потомственных ссыльных и обиженки. Очень опасные места, прямо сказать — разбойничьи. Я такого непрерывного и обыденного мата ни на каких северах и в Сибири не слыхал.

Хорошо, что у нас не было никаких вещей, включая и носильные (я имею в виду, что верхняя одежда на нас, особенно на Родомане, никакого разбойного аппетита не вызывала.

Ну, и помимо мата, висел в вагоне тяжёлый табачный дух, хоть святых выноси.

Конечно, алкоголя нам не хватило — приходилось угощать постоянно меняющихся попутчиков. Народ продвигался на одну-две-максимум пять станций (и, разумеется, безо всяких билетов): поговорить удалось с массой людей, но все эти разговоры, а равно и люди, были монотонны как болотные почвы: мат-перемат, покорёженные судьбы, невероятная злоба на окружающий и действительно недобрый мир.

Жизнь наша так странно устроена, что иногда приходится пить, не закусывая, и даже есть, не выпивая. Так мы, без всякой закуси, и доехали до Москвы, ошарашенные и под сильнейшим впечатлением.

Поезд этот отменили в 2001 году из-за потери пассажиропотока, а, если называть вещи своими именами, из-за обезлюдивания этих потаённых мест: разбежались людишки, потому что: работы нет, выпивки нет, закуски нет, жизни нет, вообще ничего нет.

История, конечно, неприглядная, но это — наша история, а не копия европейской или глобализационной. И другой истории у нас нет, эту бы как-то сохранить.

Окончание