Сергей Левин: Дом-сказка

Loading

Внезапно появилась возможность работать в больнице, в хирургии. Этого он больше всего и хотел. Еще студентом с четвертого курса ходил два, а порой и три раза в неделю туда на дежурства… Приходилось продолжать работать в патанатомии, где подрабатывал давно, а теперь переоформили на старшего лаборанта.

Дом-сказка

Сергей Левин

1
Пятница 31 декабря 1999
Иорданская Долина
Утро

— Доктор, подъем! — произнес Амир и на всякий случай похлопал по спальнику.

Пришлось просыпаться. Чаще Доктор вставал раньше остальных. Каждое утро еще до пяти часов поднимались и всей командой батальонного медпункта приезжали в одно и то же место у забора на границе. Там происходило какое-то действо, смысл которого оставался не вполне понятен, а спросить неинтересно. Доктор вылез из спальника, быстро оделся, провозился с ботинками, кляня холод. А когда выскочил из вагончика, увидел, что все уже в машине и ждут только его.

Выехали из ворот базы, повернули на шоссе, покатили по темной долине. Дорога огибала Иерихон на почтительном расстоянии, городок вяло светился огнями. Сидевшие сзади начали снова засыпать. Доктор уже спать не мог. Вспомнил, что сегодня тридцать первое декабря. Встречаем тысячелетие. Вчера мужики в очередной раз спорили, когда же действительно оно наступает. Ну и что, пусть через год, но отмечают все равно сейчас. Подпортили только с обещаниями «BUG-2000» (а как это по-русски?), требуют готовности на случай сбоя всего на свете.

Доктор вдруг понял, что некогда в прежней жизни любимый и единственный праздник уже не с ним. Раньше приходило это ожидание Нового Года, к нему готовились. Вспомнилось, как тридцать первого много лет назад с дедом вечером пошли к станции, надеясь у кого-нибудь купить елку. Подошли, а там полно милиции, дружинников, все равно поднялись на платформу, электричка подошла, почти у первого выходившего в руках увидели елочку, а дед, не говоря ни слова, сунул ему деньги, взял сокровище, и мы удалились подальше от света, никто даже не обратил внимания. К дому шли быстрым шагом, играла метель. Снежинки легко били по лицу, и от этого делалось хорошо. Потом дома с веток еще капало, а уже вешали игрушки. Накрывали стол, ждали гостей…

Все это осталось в прошлом, а теперь — нет. Поначалу после приезда несколько лет отмечали, доставали из шкафов привезенные оттуда елки с игрушками, однажды даже накануне выпал снег в Иерусалиме, и будто бы все вернулось. Потом еще напрашивался вызов «им всем», упрекавшим нас за чужой праздник. «Bас тут кормили-поили, понаехали…». Наши остряки объясняли, что Новый Год — день обрезания мальчика Иисуса, а потому никак чужим быть не может.

А в этом году и вовсе получил повестку, так что предстояло три недели с середины декабря до начала января проторчать в Долине со своим батальоном.

Ехали по прямому шоссе, Долина спала. Машин еще в такую рань почти не встречалось. Нисим за рулем еле слышно мычал какую-то песню. Сзади все спали.

Машина свернула направо, по связи обменялись приветствиями с наблюдающими, что сидели на вышке, машина встала сбоку там, где они останавливались каждое утро. Теперь почти час предстояло здесь проторчать, пока у ворот что-то происходило. Некоторые остались в машине, остальные вышли и расположились неподалеку.

Прошел еще час. Со стороны аммонитян за цепью гор над долиной появился свет, за ним выскочило зимнее Солнце. Амир подошел к Доктору. По лицу его было видно, что сейчас начнет задавать много вопросов. Ему двадцать восемь лет, студент, начинал в Технионе в Хайфе, потом засомневался, ушел оттуда, поступил изучать экономику, теперь снова засомневался в своем выборе, поэтому одолевал всех вопросами. Как и многие здесь, он отслужил срочную службу, остался еще на два года в армии, после этого работал где-то, потом на заработанные деньги путешествовал по миру, потом заканчивал курсы, чтобы исправить психометрический тест (результаты предыдущего оказались плачевными), исправил его и пошел учиться. На все потратил много лет, но его это не смущало, потому что у остальных складывалось примерно так же. Он интересовался всем, много читал, много знал, его вопросы иногда заставали врасплох. Доктор не переставал удивляться тому, что люди еще выбирали свою дорогу в таком возрасте, в котором он сам уже давно по ней катился. Вчера Амир вслух заявил, что раздумывает и насчет медицины.

— Доктор Грегори, а у тебя родители тоже врачи или кто-нибудь еще в семье?

— Из тех, кого я знаю, — никого. Родители были инженерами. Дед со стороны мамы — инженер-химик. А вот дед со стороны отца был врачом, он закончил учебу, успел немного поработать, получил повестку в армию на сборы, ушел и не вернулся.

— Почему на сборы? Это не был призыв в начале войны?

— Нет. Это раньше. Он ушел, потом через пару месяцев началась война.

— В сорок первом?

— Нет, в тридцать девятом, «финская».

— Какая? Я про такую не слышал.

— Такая, Советский Союз против Финляндии.

— Скорее уж просто операция? Какая может быть тут война?

— Война. Больше трех месяцев, потом мир подписали, границу отодвинули.

— А твой дед погиб?

— «Пропал без вести». Так ответили через очень много лет, сначала вообще не отвечали. Погиб, конечно же.

— А твой отец его помнил?

— Нет, он родился потом уже. Бабушка провожала деда на «сборы», сама еще не поняла тогда, что беременна.

— А как его звали?

— Григорий, Грегори, как ты выражаешься. Я думаю, что меня назвали так совсем не случайно, но мы об этом дома не говорили.

— А второй дед воевал?

— Нет. Он работал в Ленинграде всю блокаду. Выжили, но не все. У него был только один внук, я.

— А ты фотографии того Грегори-врача видел?

— В войну почти все пропало. Осталась одна, где они с бабушкой вдвоем. Она у меня здесь дома. Молодые, улыбаются.

Солнце осветило Долину. Несмотря на конец декабря, в ней все еще преобладали серо-желтые цвета. Дождей почти не было. Оставалась старая сухая трава и пыль.

Примерно через час поступила команда собираться обратно. И сегодня Доктор тоже не понял, что же каждое утро здесь происходит.

В дороге обратно уже никто не спал. Шумно о чем-то спорили. В команде батальонного медпункта на сборах находилось всегда шесть человек. Раз-два в году они собирались вместе, знали друг о друге все, обсуждали за отведенное время любые проблемы, спорили по всякому поводу, базарили порой до середины ночи. Когда сборы заканчивались, все разъезжались, не вспоминая друг о друге до следующего раза. В команде было двое студентов, эколог, инженер военного завода. Эти служили санинструкторами. Водитель Нисим стал вполне успешным предпринимателем: вместе с братом они освоили производство мебели для больниц, как раз сейчас дело расширялось, они продали первую партию самоходных кроватей. При этом Нисим либо спал, либо говорил о футболе, либо слушал новости тоже исключительно о футболе. Главным было грамотно раз в неделю заполнить бланки ТОТО. Он гордился тем, что в тотализаторе вышел на уровень профессионала, и это даже приносило каждый месяц вполне символический доход.

Вернулись на базу быстро, побежали завтракать. В столовой работало радио. Новость одна. Обсуждали отставку Ельцина. Рон-эколог подсел к Доктору. Снова начались вопросы о том, что же будет дальше. К переменам в России здесь относились всерьез. Всякое случалось. А ответов у Доктора не находилось. Девять лет назад он появился в этой стране, покинув свою вместе с еще почти миллионом других. С того момента перестал понимать происходившее в России, хотя и следил за новостями.

А тогда, в начале девяносто первого, все произошло очень быстро. Вспоминать этот период ему всегда неприятно, да и остался он в памяти отдельными кусками.

А скорее всего какая-то защита сработала, чтобы не дать осмыслить происходящее. Даже закралось ощущение того, что где-то высоко хозяева договорились перевезти некое стадо из одного места в другое. Быстро собрали, погнали его, не давая опомниться. Вроде бы, каждый сам решал свой вопрос, а на самом деле — исполняли покорно то, что решено за них.

Доктор спрашивал многих об этом, и все чувствовали примерно то же самое. Вадик-анестезиолог объяснил просто: «Дали под жопу, мы и поехали».

А где нам дали, там или здесь? На это у него тоже был ответ: «Там дали, а здесь добавили».

В памяти у Доктора осталось, как перед отъездом будто отключилось все, за суетой дел некогда было осмысливать происходящее, осталось только желание, чтобы поскорее это закончилось. Все происходило быстро, быстрее, чем можно понять что-либо. Поэтому в памяти отпечатались лишь отдельные моменты: подача документов в большой комнате, девушка в ОВИРе за пустым столом, на котором появлялась и исчезала одна бумага, ничего лишнего, движения точные, а на лице никаких эмоций, только вежливая едва заметная улыбка. В это же самое время вокруг все рушилось на глазах. Исчезали каждый день привычные маршруты автобусов, по утрам люди занимали очередь в магазины «за едой», слухи расползались самые разные. И при этом увидеть чью-то слаженную работу было жутковато. Разрешение получили мгновенно. Дочка спокойно восприняла новость о скором переезде. А потом, словно в быстрой съемке, помчались сборы, прощания, отъезд. Перемещение заняло двое суток, вспоминались какие-то эпизоды. Любимый в детстве Варшавский вокзал, откуда уезжали на дачу, казался грязным и убогим. Провожавшие держались хорошо, попрощались и уехали… В поезде слезы, но недолго, усталость сковала. На границе таможенники что-то потребовали и быстро отстали. Потом в Варшаве началось бесконечное таскание чемоданов и баулов, порвал штаны (а остальное барахло осталось где-то в багаже), зашил их сам в уголке. И, наконец, полетели спецрейсом компании LOT, в самолете поляки кормили вкусным тушеным мясом, похожим на свинину (а вдруг в последний раз?)…

Потом уже в такси из аэропорта в Иерусалим жена с дочкой сложили Доктору на плечи свои усталые головы и заснули, а в мыслях у него только и успело мелькнуть: «Что я наделал!». После этого опять еще очень-очень долго думать было некогда.

После завтрака вернулись в «караван». По телевизору показывали прощание Ельцина, шли комментарии и прогнозы.

По плану сегодня предстояло объехать отдаленные блокпосты. Лучше это сделать пораньше. Рон торопил, напоминая, что неплохо успеть хотя бы водки купить, пока не закрыли лавку, пятница как-никак. Уговаривать не пришлось. Через десять минут машина снова покидала базу, взяв курс на юг. Успели-таки заскочить в лавку ближайшего кибуца, купили бутылку вожделенной, банку огурцов, что-то еще к чаю. После этого уже спокойно покатились вдоль берега по шоссе. На сей раз все приставали к Рону: откуда взялось Мертвое море? Тот излагал основные версии. Он как раз знал что-то, остальные слышали впервые, но спорили с ним отчаянно, особенно студенты. Таковы правила игры. Это армия, сборы, другая жизнь, карнавал в своем роде, где все наоборот.

— Доктор, вот ты один здесь русский, а насчет Нового Года они (кивнул головой назад) суетятся больше всех. Праздник-то ваш?— Нисим говорил медленно, будто давил слова губами.

— Наш, потому что другие праздники у людей отобрали в свое время.

— Да мне какое дело? Просто интересно на этих смотреть.

— Ну ведь, ты понимаешь, миллениум и все такое.

— Тоже ваш этот «миллениум-х…ениум», — Доктор понял, что Нисима теперь трудно остановить.

Он продолжал ворчать в привычном направлении. Все, что из него польется дальше, известно заранее. Вариантов нет. В который раз уже пришлось выслушивать, что «вам тут все дали, а нам в свое время ничего, только поиздевались вволю…» Это неинтересно. Доктор помнил главное правило: в этот момент не отвечать, тогда без поддержки поток иссякнет. В крайнем случае можно перебить и спросить про футбол. Помогало сразу, но тогда приходилось еще дослушивать «футбольный монолог».

Доктор молчал, Нисим начинал затихать, машина проезжала мимо скал Кумрана, где знаменитые пещеры с дороги видны хорошо. Cолнечно, слева блестела гладь Мертвого Моря, на другом берегу красиво в легкой дымке тянулись горы Моава. Сзади базар притих, потому что Рон стал рассказывать про будущее этих мест и Земли вообще через миллионы лет. Даже студенты замолчали.

Рон рассказал, как Гондвана раскололась, столкнулась с Лавразией разными своими частями, как возникали от этого столкновения цепи гор, что самые молодые из них, Гималаи, продолжают расти, потому что это движение непрерывно. Рассказал, что на месте, где они находятся сейчас, до соединения материков плескалось море Тетис. Его разделил наступающий континент. А раскол между Африкой и Аравией продолжается, Долина расширяется. И самое интересное: Средиземное море потом исчезнет, на его месте поднимутся горы, когда Африка соединится с Европой и Азией.

Доктор прикрыл глаза.

2
Суббота 1 января 1966
Ленинград

Мальчик тихо выполз из своей кроватки, прошел на цыпочках мимо спящих родителей. Он вышел в коридор, в темноте нащупал вход в соседнюю комнату и открыл дверь. Там стояла елка, горели фонарики, отражаясь в игрушках. Под ней лежала коробка. Мальчик аккуратно вытащил ее наружу, открыл…

Из коробки достал пожарную машину, красивую, блестящую, с дверцами, лесенкой, цистерной, шланг скручен, двое пожарников сидели внутри в касках. Мальчик начал катать ее по полу около елки и не мог налюбоваться, как огоньки отражались в этом великолепии. Он не заметил, что в дверях уже стоял дед.

— С Новым годом, Чижик! — Дед подошел и поцеловал внука, — Только не шуми, разбудишь всех. Сейчас мы тихо оденемся, потом позавтракаем и пойдем.

Они так же тихо вышли из квартиры, дед нес санки. Во дворе лежал свежий снег и ни одной дорожки — намело за ночь. Мальчик уселся в санки, и они спешно отправились со двора. На улице только рассветало, никого не встретили, они отправились по ведомому им двоим маршруту. По переулку из дома, через садик в сторону Пряжки. Дед шел впереди широким шагом, внук сидел в санках и любовался могучей фигурой. Слегка поскрипывало под полозьями, рукой в варежке мальчик водил по мягкому снегу, оставляя позади волнистый рисунок. У моста через Пряжку дед остановился, показал на дома справа, и тогда впервые внук услышал, что здесь стоял «Дом-сказка», угловой, на месте того серого большого, очень красивый. К нему приходили, любовались, встречались здесь. А во время войны в него то ли попала бомба, то ли нет, но дом тогда сгорел.

Они перешли через мост, продолжили путь вдоль берега Пряжки, там стоял ряд машин под снегом. Какой-то дядька откапывал из сугроба свою «Победу», потом ловким жестом сдвигал снег с крыши, и он съезжал назад по покатой спине машины. Кроме дядьки с «Победой» и его с дедом больше никого вокруг не увидели. Они двигались дальше, около часовни дед что-то рассказал про Николая-Угодника, мальчик не запомнил эту историю, прошли вдоль ограды больницы до самой Мойки, повернули направо через мост и зашагали по набережной. Слева за речкой тихо сопел трубами полусонный завод. Впереди приближались строения Новой Голландии. Лучше всего виден был круглый дом из красного кирпича. Покрытый сверху снегом, он похож на ром-бабу, только очень толстую. Мальчик тогда еще не знал, что дом этот, некогда служивший тюрьмой, назвали той самой «бутылкой», в которую «не лезь». Переходя Мойку, они задержались на мосту, смотрели на остров. Дед что-то рассказывал, а мальчику запомнилось, как дым поднимался из трубы прямо вверх в голубое зимнее небо, будто его кисточкой намазали.

Их путь дальше пролегал вдоль канала, где слева вдруг оказался совсем новый дом. Мальчик еще не знал, что это его школа. Они прошли через площадь, потом вперед по бульвару прямо в Сад. А там их ждали памятник и лежащий под ним верблюд. Мальчик деловито смахнул снег с бронзового горба, дед помог ему залезть на спину. Так они делали всегда. Верблюд — это из компании городских друзей. К примеру, еще друг — один из львов, что лежат у дома на набережной Невы с блаженной улыбкой, совсем не страшные. После верблюда они подошли к пушкам Адмиралтейства. Пушки — короткие, пузатые, вокруг них провисали чугунные цепи. Холодное низкое солнце пробивалось сквозь ветки сада. Легкий ветер, пролетая сквозь чугун цепей, едва слышно звучал, усиливался и вновь затихал, будто сам Город тихо мычал себе под нос ему лишь ведомую мелодию. Потом уже мальчик научился слышать и узнавать ее порой неожиданно то в книгах, то в музыке, а иногда и в тишине. Это всегда означало, что его Город — с ним.

По Дворцовой Площади уже ходили люди. Они протаптывали в снегу тропинки к колонне, вокруг нее, озирались, задерживали взгляд на Дворце, поворачивались к арке, над которой спрятанное за шестеркой коней светило солнце. А дед и внук шли прямиком к Атлантам. Они поднялись к ним. Мальчик задрал голову вверх. Атлант, тот, что с краю, смотрел на него, но не строго. Дед приподнял внука. Медленно варежкой он стал снимать снег с могучей ступни, с пальцев и между ними, даже вокруг пяток. Каждый раз не верилось, что это лишь работа мастера. Казалось, что могучие ноги из черного камня сейчас чуть согреются и пойдут, уже мускулы напряглись, чтобы сделать шаг. Мальчик не мог оторвать взгляд от каменного исполина. Этот Атлант, что находился с краю, был даже больше, чем друг. Нужно постоять рядом, держа руку на его ступне, посмотреть ему в глаза. Казалось, что Атлант все понимает. Дед улыбался.

После они еще выходили к Зимней канавке, мальчик спрашивал, сколько времени осталось до выстрела пушки, который однажды напугал его. В тот день оставался еще час до полудня, они вышли к Неве. На льду занесло за ночь дорожки, и одинокая фигура вдали медленно шла через снег в сторону Петропавловской крепости. Впереди еще оставался очень длинный день, как это всегда бывает в детстве.

3
Вторник 23 марта 1937
Ленинград

— Фамилия, имя, отчество?

— Гордин Григорий Ильич.

— Год рождения?

— Одна тысяча девятьсот двенадцатый.

— Возраст?

— Соответственно, двадцать пять.

— Место рождения?

— Петерб…

Она подняла притворно строгий взгляд и записала «Ленинград».

— А почему живете в общежитии?

— Так вышло.

— Профессия?

— Врач.

— Ой, правда что ли? Молодой такой.

Девушка с интересом посмотрела на Гришу, и тут же продолжила заполнять документ.

— А где работаете?

— Должен начать работать в больнице с первого числа, здесь неподалеку на Выборгской стороне.

— В Карла Маркса, что ли?

— Да. Именно.

— А в каком отделении?

— В хирургии.

— Здорово. Так это перед работой послали на осмотр?

— Ну, да.

Она заполнила весь лист, посмотрела весело на смутившегося Гордина. Маленькая, рыжая, с веснушками. Он забрал лист, пошел в глазной кабинет, улыбаясь всему сразу.

— Садитесь, смотрите сюда, закройте правый глаз, читайте буквы.

— «Ш», «Б».

— Отлично. Дальше…

Указка небрежно миновала вторую и третью строчки, Григорий быстро называл буквы. Ниже в мелких строчках докторша останавливалась на каждой букве, а он все так же быстро их называл. Так дошли до предпоследней строки, буквы назывались точно и сразу. Указка сдвинулась в середину последней, в ней он тоже легко прочитал каждую букву.

— Отдохните, закройте левый.

Все повторилось.

— Слушайте, дорогой мой, вы что же, все видите?

— Да. Я вижу все.

— Ну-ну. Это хорошо в известных пределах. Идете в хирургию? Если и руки ваши такие же, как глаза, то цены вам не будет!

— Я только начинаю. Еще не знаю, как получится. Попробую.

Она закончила осмотр, записала.

— Удачи вам, доктор Гордин.

Гриша еще долго перемещался из кабинета в кабинет, проходя эти осмотры. Когда все было закончено, он выскочил на улицу. Хотелось пройти немного пешком, избавиться от запаха поликлиники. Конец марта, на улице уже почти не осталось снега, солнце начинало легко пригревать. Люди шли еще в зимних пальто, но расстегивали пуговицы, снимали шапки, щурились, отвыкшие от такого света. Гриша прошел вдоль набережной, река освобождалась ото льда. Всегда наступает такой день, когда от этой легкости в воздухе словно просыпаешься и понимаешь, что просто пришла весна. Блестели окна в домах, солнце отражалось в лужах, ручейках, в проезжавшем перекресток трамвае. Стайка воробьев расселась на ветках куста и затеяла шумный спор, не обращая никакого внимания на прохожих. Грише было легко в этот день. Он шел непрямой дорогой на Петроградскую. Предстояло сделать еще очень много, времени на это оставалось мало, но он все равно не спешил.

Внезапно появилась возможность работать в больнице, в хирургии. Этого он больше всего и хотел. Еще студентом с четвертого курса ходил два, а порой и три раза в неделю туда на дежурства. Старался попадать на смены Николая Сергеевича или Реваза Михайловича. Когда закончил учебу, очень хотел устроиться там же, но такой возможности не оказалось. Приходилось продолжать работать в патанатомии, где подрабатывал давно, а теперь переоформили на старшего лаборанта. Работа эта надоела, но так можно было еще оставаться в общежитии.

И вдруг… Что-то сдвинулось в неких высших сферах. Ему сообщили, что есть работа в хирургии, нужно быстро все оформить. То же самое произошло не только с ним. Нескольким его однокурсникам, даже начавшим работать в терапии, в акушерстве вдруг настойчиво предложили поменять специальность на хирургию или травматологию. Уже вчера состоялась беседа с главным врачом. У него все выглядело похоже на другие кабинеты подобного рода, но Грише показалось, будто какие-то мелкие детали cделали его немного лучше: помимо портрета обязательного висел еще один — Пирогова, причем не уступая в размерах и рамке. А обязательный тоже отличался от привычных какой-то интимностью — усталый человек задумался, отведя взгляд от книги на фоне обычной комнаты, а не дымящих заводов или восходящего над Родиной солнца. И, наконец, веточка вербы в маленькой бутылке на подоконнике смотрелась просто трогательно.

Разговор в кабинете много времени не занял: несколько анкетных вопросов, потом главврач быстро пробежал по и так предельно лаконично написанной автобиографии, к счастью, не попросил уточнить кое-какие ее моменты, намекнул, что знает о студенческих дежурствах. Гриша догадался, что наверняка Реваз Михайлович уже поговорил о нем, а заодно так изложил биографию, что главный не стал больше ни о чем спрашивать. Разговор, казалось бы, заканчивался, и тут Гордина ждал сюрприз:

— Так вы, Григорий Ильич, семьей еще не обзавелись?

— Нет. Я же написал.

— Это хорошо. Для работы. Но ведь нужно и вперед смотреть, дорогой мой. Мы со своей стороны готовы предоставить вам жилье.

— У вас есть общежитие?

— Для вас есть комната, совсем рядом, полторы минуты пешком от больницы, на Астраханской.

Это было неожиданно. О таком он и мечтать не смел.

Главврач был доволен произведенным эффектом. Не отрывая взгляда от Гриши, он встал из своего кресла, при этом оказался гораздо выше ростом, чем представлялось, обошел вокруг него, потом приоткрыл форточку и, глядя в окно, сказал, что прежде это было бы невозможно, но теперь появляется некий жилфонд, из которого даже больнице кое-что перепадает.

— Нет худа без добра, — заметил он все так же куда-то в окно. — Идите в отдел кадров. Начинайте оформляться, это займет еще какое-то время.

Гриша собрал бумаги в портфель и попрощался.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.