Михаил Гаузнер: Воспоминания. Институтская любовь

Loading

«Я хочу высказать своё мнение, но желательно сделать это в отсутствии выпускника». Меня попросили выйти и подождать в приёмной. Ожидание под недоумёнными взглядами ребят, не понимавших происходящего, казалось бесконечным. Из-за плотно прикрытых двойных дверей слышался неясный гул голосов. Наконец меня снова пригласили…

Воспоминания

Михаил Гаузнер

Институтская любовь

Прочитав этот заголовок, можно ожидать романтического повествования о светлой юношеской любви студента.

Вынужден вас разочаровать, дорогие читатели — речь пойдёт совсем не о чувствах такого рода, да и слово «любовь» мне следовало бы взять в кавычки. Я расскажу о чувствах значительно более приземлённых и имеющих ярко выраженный негативный характер. Их объектом был я, учившийся в 50-х годах в одном известном и уважаемом одесском институте, а источником — декан моего факультета.

Фамилию этого человека называть не хочется — его уже много лет нет в живых, хорошего мне сказать о нём нечего, так что лучше обойтись без конкретики, в том числе и без наименования факультета, института, фамилий его руководителей и других конкретных сведений. Мои однокурсники и товарищи поймут, о ком пойдёт речь, а родственников декана огорчить и невольно очернить не считаю возможным. Поэтому буду называть его К.

Наше знакомство произошло в июле 1953 г., когда я, окончивший школу с медалью и имевший тогда право поступления в институт без экзаменов, подал свои документы в приёмную комиссию с просьбой о зачислении. Неожиданный отказ был устно сформулирован так: «Процент медалистов у нас уже набран, сдавайте экзамены на общих основаниях». Попытки настаивать ни к чему не привели, и меня направили к и.о. председателя приёмной комиссии. Им, как вы уже, вероятно, догадались, был К., который повторил ранее сказанное.

Мои робкие ссылки на отсутствие в правилах приёма в ВУЗы понятия «процент медалистов» (тем более что приём документов начался недавно) вызвали довольно грубый ответ, форма которого удивила меня — вчерашнего школьника, привыкшего к вежливому обращению учителей. Суть его была та же: не хотите (или даже «не хочешь», не помню) — ваше (твоё) дело, разговор окончен.

Сдавать экзамены я категорически не хотел, и не потому, что был не уверен в своих знаниях — до выпускного класса у меня в трёх школах, в которых мне пришлось учиться, было девять похвальных грамот. Дело в том, что всего за несколько месяцев до этого было закрыто печально известное дело «врачей-отравителей», во время которого людей с фамилией, подобной моей, принимали и на работу, и в институты, мягко говоря, неохотно. Кроме того, у меня в школьные годы были серьёзные проблемы с речью — я сильно заикался. Это совершенно не мешало мне в благожелательной школьной атмосфере, но в нервозной обстановке вступительных экзаменов могло бы дополнительно способствовать их необъективности.

Но самое главное было, наверное, не в этом. Я был по-юношески до глупости принципиальным максималистом и считал, что справедливость должна восторжествовать.

Не рассказывая родителям о неудаче, я пошёл искать эту самую справедливость к уполномоченному Министерства высшего образования по одесским вузам, директору холодильного института проф. В.С. Мартыновскому. Он, в отличие от К., принял меня очень доброжелательно и сказал, что я прав, но заставить К. не может, а заявление о зачислении в его институт подпишет немедленно, при мне.

Но я упрямо продолжал искать правду и пошёл на приём к депутату Верховного Совета, знатной ткачихе джутовой фабрики. Она меня выслушала и, по-видимому, не очень разбираясь, спросила мнение своего помощника, женщины-юриста. Та подтвердила мою правоту и посоветовала депутату оказать мне содействие, что и было мне твёрдо обещано.

На следующий день я, волнуясь, встретился с депутатом у входа в институт. Она почему-то ещё на ступеньках раскрыла своё удостоверение с золотым гербом на сафьяновой обложке и решительно вошла в здание, предложив мне ожидать на улице. Через недолгое время депутат с удовлетворённым лицом вышла и сказала: «Товарищ К. объяснил мне, что процент медалистов набран и всё правильно». После этого она (вероятно, с чувством исполненного долга) удалилась, а я остался с раскрытым от удивления ртом. Этим закончилось моё первое и последнее в моей жизни общение с народным избранником.

Не буду вдаваться в подробности — в институт я поступил без экзаменов, но первая встреча с К. мне запомнилась. На двух младших курсах я с ним никак не контактировал — как с деканом, к счастью, не довелось, а лекции он читал только студентам других факультетов (на нашем, профильном по его специальности, видимо, не решался — не знаю).

В первые дни занятий на третьем курсе нас, как обычно, послали на сельхозработы. Я был комсомольским активистом и, хоть накануне «переходил» с температурой грипп, посчитал невозможным заявить о своём болезненном состоянии и поехал вместе с группой. Осень была необычно жаркой, после нескольких дней работы под палящим солнцем на поле мне стало совсем плохо — пульс выше 120, болело сердце, и руководитель с оказией отправил меня в город.

Врачи определили миокардит как осложнение после гриппа. Какое-то время лежал, потом начал понемногу ходить, прошёл ВКК (врачебно-контрольную комиссию) в поликлинике, заключение которой сразу было передано в деканат.

Когда группа вернулась в город, товарищи зашли меня проведать и, странно переглядываясь, спросили, видел ли я приказ директора и что собираюсь делать. Выяснилось, что за самовольный отъезд из колхоза я отчислен из института.

Я пошёл в институт и увидел на доске объявлений приказ именно с такой формулировкой и примечанием: «Основание — рапорт декана факультета К.».

Подлеченное сердце стало опять выскакивать из груди — ведь кроме явной и оскорбительной несправедливости, отчисление из института означало немедленный вызов в военкомат, т.к. в эти дни шёл осенний призыв в армию.

Не обращая внимания на запрет секретаря, я без разрешения вошёл в кабинет директора института, любимого нашего профессора, рассказал о причине моего отъезда из колхоза, о своевременной передаче решения ВКК в деканат и спросил, как он мог подписать такой приказ.

Директор вызвал начальницу отдела кадров с книгой приказов, увидел свою подпись и растерянно сказал: «Ты видел, какой номер этого пункта в приказе? Тридцать второй! Подумай сам — я могу всё это читать? Рапорт декана есть, виза моего заместителя по учебной работе есть, вот я и подписал… Не волнуйся, иди домой, лечись, приказ будет отменён».

Прошла неделя, я с трудом начал ходить на занятия. В один из первых дней всё повторилось — мои товарищи сообщили мне о висящем на доске объявлений новом приказе. Я не поверил своим глазам — кроме отмены приказа о моём отчислении, там был дополнительный пункт: «Перевести студента Гаузнера, как отличника учёбы, в группу Л для её усиления. Основание — рапорт декана факультета К.».

Тут надо кое-что разъяснить. На нашем факультете была одна из специальностей, на которую поступали весьма неохотно. Именно в группу по этой специальности меня перевели. Я опять возбудился, пошёл к директору и спросил: «Разве эта группа — штрафной батальон? Если да, то за какие грехи меня перевели туда из конструкторской группы?».

Хозяин кабинета растерянно посмотрел на меня и сказал: «Подсунул, ….. удельный князь» (и добавил резкий эпитет, очень плохо характеризовавший этого самого князя, привести который не считаю возможным; уверяю, сказано было именно так).

Директору было явно неудобно и стыдно за повторную оплошность. «Пойми меня правильно — я не могу немедленно отменить приказ о тебе второй раз. Проучись там до экзаменов, а по их результатам я тебя переведу обратно в твою группу. Обещаю.».

Вскоре состоялось отчётно-выборное комсомольское собрание факультета. Студенты всех пяти курсов собрались в актовом зале внушительного Дома партпросвещения на ул. Пушкинской (теперь там банк «Порто-франко»).

Всё шло обычным порядком: доклад секретаря, выступления, выдвижение кандидатов в новый состав комсомольского бюро факультета. К. сидел в президиуме и никак не проявлял себя до того момента, когда кто-то выдвинул меня. Немедленно выйдя к трибуне, он с искажённым от злости лицом стал кричать: «Комсомольцы! Кого вы выдвигаете? Он дезертир и симулянт, представил фальшивые справки, его надо гнать из комсомола, а не выбирать в состав бюро…» — и т.п., очень обидно и оскорбительно.

Я сидел как оплёванный и не знал, что делать. Оправдываться — глупо, ведь меня знает только мой курс, а в зале сидят студенты всех пяти курсов факультета. Но мои товарищи оказались на высоте. Один за другим несколько человек (и не только из моей группы) выступили в мою защиту и, не побоявшись декана, охарактеризовали меня хорошо. Мою кандидатуру внесли в список для голосования. Я до сих пор очень благодарен этим ребятам.

В перерыве, необходимом для печатания бюллетеней, на стене вестибюля появилась большая стенгазета — «молния». В ней, как обычно, были рутинные заметки, но главное — весь правый верхний угол большого листа занимала карикатурная красно — лиловая физиономия, злобно что-то кричащая с трибуны. Конечно, портретного сходства и вылетающих из разинутого рта слов не было, но сомнений в том, кто изображён, не возникало.

У газеты толпились студенты и очень живо реагировали. В это время из зала появился К. — видимо, кем-то предупреждённый. Растолкав студентов, он подошёл к газете, грубо сорвал её угол с физиономией, скомкал, бросил на пол и спустился по лестнице к выходу. При объявлении результатов голосования его в зале не было, а количество поданных за меня голосов было одним из самых больших.

Я понимал, что нужно ожидать неприятностей. Они появились с самой неожиданной стороны.

С занятий по военной подготовке меня вызвал генерал — недавно назначенный начальник военной кафедры. Едва выслушав моё уставное представление, он резко сказал: «Вы знаете, как на фронте поступали с дезертирами? Сейчас не то время, но офицером вы не станете, а после окончания института отслужите солдатом».

Я ответил, что его ввели в заблуждение, коротко изложил суть дела, попросил разобраться и при необходимости направить меня в любое другое медицинское учреждение по его выбору, в том числе военное, для экспертизы правильности диагноза и выводов из него.

Явно не ожидав такой просьбы, генерал удивлённо посмотрел на меня и жёстко предупредил: «Если вы меня обманули — будет так, как я сказал». Больше он меня не вызывал, и я понял, что очередная попытка К. испортить мне жизнь не удалась.

Я студент

После зимней экзаменационной сессии директор сдержал слово и перевёл меня из группы Л. Но декан и в этот раз не смог удержаться и устроил очередную каверзу, написав в проекте приказа букву обозначения группы, в которую меня переводят, не С (конструкторы), а Т (технологи). Идти в третий раз к директору и настаивать на возвращении именно в свою группу я не стал, т.к. программа обучения и формулировка в дипломе названия специальности были одинаковыми. Но неприятный осадок в душе остался.

На двух последних курсах я никак не сталкивался с К., но в конце пятого курса он вновь дважды себя проявил.

В мае состоялось распределение выпускников на работу, неисполнение которого формально грозило уголовной ответственностью. Очерёдность вызова на заседание комиссии определялось средним баллом диплома, который у меня был 5,0. Поэтому я не сомневался, что моё заявление о направлении на один из одесских заводов, где я проходил преддипломную практику, будет однозначно удовлетворено.

Председателем комиссии по распределению был незадолго до этого назначенный новый директор института, не знавший об особом отношении К. ко мне. В его кабинет, где заседала комиссия, я был вызван, как и положено, первым. После зачтения моих данных и заявления о направлении директор, формально придерживаясь процедуры, спросил, есть ли другие мнения.

И тут К. заявил: «Выпускник — лучший студент курса и активный общественник. Такие молодые специалисты очень нужны в Сибири. Предлагаю направить его в Омск на предприятие п/я…».

Директор вновь поинтересовался мнением членов комиссии, которые дружно молчали — ведь практически все они работали на факультете, руководимом К., и зависели от него. Только один из них, секретарь комитета комсомола института, хорошо знавший меня по комсомольской работе (на четвёртом курсе я, член комитета, полгода был его заместителем), сказал: «Я хочу высказать своё мнение, но желательно сделать это в отсутствии выпускника». Меня попросили выйти и подождать в приёмной.

Ожидание под недоумёнными взглядами ребят, не понимавших происходящего, казалось бесконечным. Из-за плотно прикрытых двойных дверей слышался неясный гул голосов. Наконец меня снова пригласили. В ожидании решения я, войдя в кабинет, был очень напряжён, но при этом не мог избавиться от ощущения, что там что-то изменилось.

Директор сообщил, что комиссия решила удовлетворить мою просьбу о направлении на выбранный мной завод и предложил мне его подписать. Поставив подпись, я поднял глаза и понял, что именно изменилось — стул К. был пуст. Видимо, во время моего отсутствия К. ушёл через боковую дверь.

Потом секретарь комитета комсомола рассказал мне, что происходило в моё отсутствие. Он заявил директору о явно предвзятом отношении декана ко мне, проявлявшемся ранее неоднократно, и что о недопустимости этого К. два года назад был строго предупреждён на парткоме института. Тут я впервые узнал, что генерал после проверки моих медицинских документов заявил на заседании парткома о необъективности К. и был поддержан другими присутствующими, знавшими о случившемся на комсомольском собрании факультета. Таким образом, я тогда невольно способствовал очередному ухудшению репутации К., что не могло не сказаться на увеличении его неприязни ко мне.

И, наконец, о последней попытке К. доставить мне неприятность. Во время преддипломной практики я наблюдал за испытаниями оборудования, которое было прототипом темы моего дипломного проекта. Неоднократно не успевал срабатывать предохранительный механизм подачи, очень дорогие элементы оборудования выходили из строя, и его не могли сдать.

Я решил попробовать разработать другой предохранительный механизм, просмотрел много специальной литературы, а затем у очень уважаемого нами доцента (потом — профессора) получил нужную книгу. В ней я нашёл подходящую схему и набросал основную идею конструкции, существенно отличающуюся от испытывавшейся.

Теперь я понимаю, насколько «сырым» и недостаточно профессиональным был этот мой набросок, но он понравился заместителю главного конструктора — одному из моих будущих учителей в профессии. По его указанию были срочно разработаны рабочие чертежи (как он выразился, «нарастили мясо на этот скелет») с сохранением идеи моей конструкции и даже основных размеров, и привлекли к этой работе меня. Изготовленный механизм позволил успешно сдать машину.

Так что у меня были все основания представить в дипломном проекте этот механизм в виде рабочего чертежа (т.н. «синьки») со своей подписью, а не перечертить его на ватмане с готового заводского чертежа, как поступало большинство дипломников. Кроме этого, я внёс в общую конструкцию оборудования другое серьёзное изменение — рассчитал и разработал гидравлический привод вращения, ранее не применявшийся в оборудовании такого типа.

Конечно, К. не смог этим не воспользоваться. Во время защиты мною дипломного проекта он заявил: «Выпускник имеет наглость представить заводской рабочий чертёж, даже поленившись его перечертить!». Мне пришлось обратить внимание комиссии на отзыв заводского руководителя практики, в котором отмечалась самостоятельность моих разработок и давалась им высокая оценка. Но К. продолжал настаивать на своём.

Тогда председатель Государственной комиссии, начальник крупнейшего в Одессе конструкторского бюро, подошёл к развешенным на стене чертежам и, став спиной к членам комиссии, задал мне несколько непростых профессиональных вопросов по моим разработкам.

Удовлетворённый ответами, он вернулся на председательское место и сказал: «Разработки оригинальные и интересные. Моё мнение — оценка «отлично». Другие мнения есть?». К. пришлось промолчать, и я получил пятёрку — последнюю в моём институтском обучении.

Возможно, это прозвучит нескромно, но других оценок не только в дипломе, но и в зачётной книжке за все пять институтских лет у меня не было. Говорю об этом совсем не ради хвастовства — просто до сих пор трудно понять, чем такой студент вызывал столь явную неприязнь декана. Остаётся предположить причины, далёкие от объяснимых рационально и не используемые для своих поступков приличными людьми.

А впрочем — Бог ему судья…

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Михаил Гаузнер: Воспоминания. Институтская любовь

  1. Дорогой Миша, я ценю твою деликатность, выразившуюся в сокрытии фамилии К., но провозглашённое дальше : “лучше обойтись без конкретики, в том числе и без наименования факультета, института, фамилий его руководителей и других конкретных сведений“ физического смысла не имеет, так как название института стоит в твоей авторской справке — Одесский политех, — факультет можно определить по специальности и т.д. Пусть извинят меня потомки нашего декана, но родина должна знать своих героев. Фамилиё было Костюков, доцент Костюков, В.А.
    Меня бог миловал — я с ним за все 5 лет лично не пересекался. Нет, вру, таки пересекался: в день стипендии мы иногда заходили в рюмочную, совсем рядом, в сторону Дерибасовской, и не один раз приходилось ждать, когда он оттуда выйдет — всегда был там раньше нас. А ещё помню, как он надрался на нашем выпускном в Аркадии, в ресторане наверху.
    Он не вызывал у нас уважения не только как человек и руководитель (из-за грубости, в отдельных случаях доходящей до прямых оскорблений), но и как специалист и лектор: он преподавал «Технологию металлов», самый простой из курсов, по сути — введение в специальность, общие сведения о ней, но даже его читал только студентам других факультетов, для которых этот курс был необязательным и давал общее представление о не своей специальности.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.