Кстати, не только эта операция — вся наша разведка работает в расчете на чудо. Может быть, поэтому она окружена почти мистическим ореолом. И не только разведка — вся наша система безопасности, наша наука, экономика — все построено в расчете на чудо. Заметьте: не в надежде, а в простом, чисто логическом расчете на чудо.

Английская запеканка

Владимир Тартаковский

Окончание. Начало

Трех секунд оказалось достаточно для того, чтобы подсыпать в его стакан несколько бесцветных крупинок.

— Простите мою неуклюжесть — пролепетал я. — Надеюсь, ваша пепельница цела?

— Она цела! — Сэм удивленно рассматривал пепельницу. — Вещь старая, крепкая. Ладно, шутки в сторону: джентльмены заняты важным делом, — он наполнил мой стакан и взял свой. — Ваше кольцо!

В одно мгновение Сэм опустошил свой стакан.

Я тоже сделал пару глотков, стараясь хоть немного расслабиться и насладиться благородным духом изысканного напитка.

Не думаю, чтобы мне это удалось.

— Классная вещь! — выдохнул Сэм. — Сэр Кеннет тоже меня угощает. Иногда. Даже странно, что я пью такой виски без него. Теперь, конечно, все изменится: он получит свои полтора миллиона, наймет молодых слуг, а я стану не нужен.

— Надеюсь, он вас отблагодарит?

— Как же, отблагодарит! Прогонит, как пса, — вздохнул Сэм. Его взгляд остановился на моем стакане.

— А вам, Дена, не понравился виски?

— Очень понравился. Но у нас, в Сербии, виски пьют не сразу, а понемногу.

— А — чтобы растянуть удовольствие? Наверно, это правильно. Мы, англичане, тоже любим экономить, но совсем по-другому. Учтите, что я не просто Сэм. Тот есть, не такой, как вам кажется. Я знаю историю нашего народа, мистер Кимо: старый лорд Генри заставлял меня читать разные книги и что-то в голове застряло. Я мог бы быть учителем истории … Так о чем мы говорили?

— Об экономии.

— А, ну да — экономия! Мы, англичане, экономим по-глупому. То есть, на всякой ерунде, которая гроша ломаного не стоит — только потому, что так было заведено черт знает, когда. Например, на воде. Когда-то ее таскали ведрами из колодцев, или из … ну, там, озер или рек. Тогда это, конечно, было тяжеловато. Даже у мастеровых и эсквайров в одной бочке мылась вся семья. А кто попроще — всякие там бедняки — так те не мылись вообще. А теперь вода есть в кране, за гроши. Но нет! Я должен заткнуть в мойке дырку, залить посуду водой, и в этой же воде ее мыть. Сначала мыть с мылом в грязной воде, и только потом смывать. Это же просто дурость! Но мы будем и дальше возиться в грязной воде. Нам это страшно нравится, потому что мы — консерваторы. То есть больше всего на свете мы любим собственные привычки. Все знают, что мы их любим. Значит, мы их любим еще больше. Наши привычки — это наш флаг, наша национальная святыня.

— А королева?

— Да — аа-а! — впервые зевнул Сэм. — Королева, конечно, тоже. Наша королева — аа-а! — это тоже наша национальная привычка. Или, к примеру, наша традиционная кухня. Допустим, овсянка. Даже еще лучше — аа-а! — знаменитая английская запеканка. Наша национальная гордость! В ней же столько всего намешано! Знаете, как она получилась? — Аа-а! — Все проще простого. Хозяйка вытрушивала из мешков и выметала из сараев остатки муки и всякие старые крошки, перемешивала их и ставила в печь. — Аа-а! — Вот и национальная гордость. — Аа-а!

Прикрыв глаза, Сэм откинулся на спинку стула.

— Но Объединенному Королевству есть чем гордиться кроме запеканки, — возразил я. — Демократия, экономика, наука, образование, литература. Без Англии мир отстал бы лет на сто. Да, и еще — рок-музыка! Это вообще чисто английский продукт. Тут американцы просто отдыхают. Вообще, Англия — это серьезно.

— Аа-а! — ответил Сэм и повторил: — Аа-а! — Что-то я устал … Вроде, и выпил немного … Здоровье уже не то, что раньше.

— А где у вас туалет? — спросил я, поднимаясь.

— По коридору, налево, вторая дверь … справа, — пролепетал Сэм и уронил голову.

Спустя несколько секунд, натягивая на руки медицинские перчатки, а на голову — шапку-чулок, я подошел к кабинету сэра Кеннета.

Как я и опасался, набор полученного ночью кода не произвел на дверной замок никакого впечатления.

Так, спокойно. В номере четыре цифры. Первая — девятка. Кнопка потерта, значит, нажимаема часто — ошибка не в ней. Дальше — единица. Тоже потерта, значит, тоже правильна. Дальше идут две пятерки подряд. Пятерка на замке потерта тоже. Но рядом с ней потерта и шестерка! Значит, одна из двух пятерок на самом деле — шестерка!

Заменив вторую пятерку на шестерку, я набрал новую комбинацию и услышал желанный щелчок!

Окон в комнате не было, пришлось включить свет.

Камер наблюдения я не заметил тоже, но головной убор, на всякий случай, не снял.

Большой белый лэптоп сэра Кеннета ожидал меня на столе. Он был выключен и ничто не связывало его с окружающим миром. Не обнаружив рядом ничего подозрительного, я перевернул его, достал из сумки инструменты и легко снял нижнюю крышку. Конструкция оказалась стандартной, хорошо знакомой мне по тренировкам. Разместив между платами небольшую флэшку, я подпаял несколько ее проводков в контрольных точках.

Похоже, выпитый виски не снизил результативность моих действий, зато помог справиться с волнением.

Хорошо помню охватившее меня чувство дикой радости в ту минуту, когда я закрывал лэптоп, возвращал его на место, собирал инструменты и смотрел, не осталось ли следов на столе. Помню, как новый, счастливый вопрос всплыл в моей голове: как уйти — «чисто» или «грязно»?

И инструкции, и здравый смысл говорили одно: уходить «грязно» — смываться, не попрощавшись.

Кстати, это и называется: «уйти по-английски».

Проще всего — самолет. Через час я буду в Хитроу, еще через полтора — в Европе. Или, еще лучше — поездом под Ламаншем. Тем более что такая поездка не требует регистрации, а другой возможности проехаться по Евротоннелю не предвидится: даже если все пройдет гладко, в Британии я теперь окажусь не скоро. К тому же ни Сэм, ни, тем более, Шелтон, не станут сообщать Броундесу о внезапном исчезновении несостоявшегося студента. И даже если сообщат, это никак не приведет его к подозрениям о доступности содержания лэптопа посторонним лицам.

Значит — забрать камеру и побыстрее смываться.

Я погасил свет, закрыл дверь кабинета и посветил Сэмовым фонариком в основание куста.

Камеры там не было!

Теряя драгоценное время, я еще и еще раз осмотрел куст и пол коридора вокруг — ничего: ни камеры, ни осколков!

Но еще вечером она была здесь — сообщение из Москвы пришло за полночь. Кто же ее нашел?

Я бросился к Сэму. Тот храпел, уронив голову на стол.

Я безжалостно его встряхнул.

— Сэм! Сэм, проснитесь!

— Нет, — промычал Сэм, не открывая глаз.

— Сэр Кеннет! — крикнул я ему в ухо. — Сэр Кеннет идет!

Сэм вскочил на ноги и только после этого открыл глаза.

— Который час?

— Без шести одиннадцать.

— А, еще ничего. Сколько я спал?

— Наверно, минут пять. Я вернулся из туалета, вижу: вы спите. А наши двадцать минут давно кончились. Истекли.

— Да, идемте, я вас проведу.

Сэм сделал неуверенный шаг, но закачался и упал на стул.

— Что-то мне совсем хреново, — пожаловался он. — Вроде, и выпил не много. А вы так и не допили?

— Допиваю! — объявил я и опорожнил свой стакан.

— Почему же мне так хреново? — снова промычал Сэм.

— Может, воды? — предложил я.

— Да, воды. Но лучше, еще каплю виски. Откройте ту дверцу.

За дверцей оказалась подозрительного вида бутылка, из которой я налил Сему четверть стакана, на этот раз решительно отказавшись составить ему компанию.

Пока я соображал, как бы ненавязчиво спросить его о пропавшей камере, Сэм успокаивающе махнул мне рукой.

— Не волнуйтесь, Рина. Я просто так пускать вас не хотел — из типично английского консерватизма. Сэр Кеннет, конечно, не разрешает впускать посторонних, но возвратится он нескоро. Он поехал в страховую компанию, а потом будет в полиции. Утром он нашел в горшке, в коридоре, вот такой шар — черный, стеклянный, а внутри, вроде, что-то есть.

— Надеюсь, не бомба.

— Вроде, на бомбу не похоже. Сэр Кеннет мне его показывал. Теперь он покажет его в полиции. А до полиции, вашему другу … как его …

— Шелтону Хейзу?

— Да, точно. Страховщику. Ну, и разные оформления. Так что мы еще можем выпить.

— Спасибо, Сэм, но мне пора. Вот, если зачислят в студенты — будет повод отпраздновать. Проводите меня?

У дверей я остановился.

— Так что мы решили насчет меня?

— В каком смысле?

— Был я здесь или нет? Ясно, что хозяин вряд ли вас спросит. А со мной он и говорить не будет. Но, на всякий случай, давайте согласуем нашу реальность — был я здесь сегодня или — нет?

— Обманывать, конечно, нехорошо, — задумчиво произнес Сэм. — Но вас сегодня здесь не было.

Дождь прекратился, но густые тучи еще висели над головами лондонцев и их гостей.

Что же делать?

Если сам козел Броундес этого не догонит, то Шелтон уж точно объяснит ему, что найденный в горшке черный шар — сферическая камера. Тогда факт моего исчезновения будет истолкован вполне однозначно, а Броундес поймет, что за его цифровым замком следили, значит дверь кабинета, возможно, открывали без него. Значит, его лэптоп уже не девственен — со всеми вытекающими последствиями.

И я даже не узнаю: понял все это Броундес или нет.

А если дело уже дошло до полиции, бежать нужно быстро. Каких-то пять минут назад я был счастлив, как идиот, а теперь выходит — все провалено.

Значит — никакого Евротоннеля. Возвращаюсь к хитрецу Шелтону и пытаюсь хоть что-то выяснить.

Я оглянулся на терявшийся среди дождя замок Броундесов и стал ловить такси.

4.

Как я и предполагал, Шелтона дома не оказалось.

Наскоро перекусив крекером с чаем, я забрался под одеяло. Но уснул не сразу, а проснулся с несильной, но стабильной головной болью.

— Шелтон, признавайтесь — что вы здесь готовите? Этот запах невыносим для моего пустого желудка!

— О, Дима!? Вы абсолютно правы: кондитер-самоучка минуту назад поставил противень в печь. Присаживайтесь. Хотите кофе? Я и не думал, что вы дома!

— Не притворяйтесь, Шелтон. Вы, конечно, знали, что я дома. Не верю, что вы не обратили внимания на изменившееся направление ворсинок ковра перед моей дверью. Не говоря о мокрой куртке на вешалке, сократившемся количестве крекеров в коробке и изменившемся угле между носиком чайника и линией кухонного шкафа.

— Дорогой друг! Ваша ирония тревожит мое сердце, ибо означает появление туч на вашем горизонте. Был бы рад ошибиться, но неужели — отказ?

— Да, Шелтон, от вас не скроешься.

— Вы действительно так считаете? А по-моему, вы только этим и занимаетесь. Разве нет?

Я, как мог, скорчил удивленную мину.

— Значит, вы получили отказ? — продолжил мой друг.

— Официально — еще нет, но в списках зачисленных мое имя отсутствует. Завтра отправлюсь в Университет за официальным ответом и сразу свяжусь с турагентством. Обычно с билетами в Москву проблем нет, так что через пару дней я с удовольствием помогу вам привести жилище в тот вид, который оно имело до моего вторжения.

— Вы так спешите уехать?

— Надеюсь, вы не принимаете это на свой счет. Просто хочется поскорее перелистнуть неудачную страницу.

— О, Дима! Во-первых, учитывая размеры постигшей вас неудачи, замечу: вы отлично держитесь! Во-вторых, не спешите перелистывать эту страницу — она еще не прочитана до конца. Лично я был бы рад видеть вас своим компаньоном, зная, что вы учитесь любимому делу. И, раз уж ваши обстоятельства складываются неблагоприятно, думаю, что смогу вам помочь. Среди моих знакомых найдутся и люди из академических кругов. Не хочу ничего обещать, но прошу: выясните имена руководителей Университета и тех, кто курирует прием иностранных студентов. Возможно, моим друзьям удастся что-то им объяснить. Рискну посоветовать: не спешите заказывать обратный билет.

— Шелтон! Я … Вы не представляете, что это значит для меня! Неужели это возможно?

— Вполне возможно, Дима.

— Шелтон, я …

— Спокойствие, Дима!

— Даже не знаю, что сказать. Вы возвращаете меня к жизни!

— Во-первых, я еще ничего не сделал. А во-вторых, мне, конечно, понятно ваше желание изобразить бурную радость, но смотрите, не переусердствуйте!

Я недоуменно пожал плечами.

— Не понимаю вас, Шелтон. То вы обещаете мне помочь, а то вдруг пугаете какими-то двусмысленными предостережениями. Или я настольно глуп, что не понимаю их смысла?

— Не напрягайтесь, Дима — все вы прекрасно понимаете. Каждый из людей играет свою игру, вы согласны?

— Ну, может, в философском смысле …

— Не только. В самом простом смысле — тоже. Один играет высокомерного аристократа, другой — преданного слугу, третий — страхового агента, четвертый — русского студента.

— К сожалению, я пока не студент.

— Пятый играет на бильярде. А вы на бильярде играете?

— Не особенно.

— Тогда, возможно, вам известна другая игра, в которой, среди прочего, тоже используются шары? Точнее — один черный стеклянный шар?

Я пожал плечами, чувствуя, как кровь приливает к голове.

— Не знаете такой игры? — в упор глядя на меня, Шелтон поднялся из-за стола. — Жаль. Что ж, простите, вынужден вас покинуть: важная встреча.

Услышав хлопок двери и, на всякий случай, заперев ее изнутри, я заглянул в комнату Шелтона.

Моя сферическая камера — черный стеклянный шар — лежала посередине стола!

Обрадовавшись, я не сразу сдвинулся с места.

Наверняка, это — ловушка.

Ну и что? Хватаю ее и лечу на континент.

Или — еду по Евротоннелю.

А может, это — не ловушка, а знак: забери и выметайся.

Конечно, мой шар Шелтон получил от Броундеса.

И наверняка понял, что это за игрушка, и что она делала у двери кабинета.

Но объяснил ли он это Броундесу?

Если объяснил — все пропало, а если — нет, значит — есть шанс, что будет молчать и дальше.

Так или иначе, ничего изменить я уже не смогу.

Во всяком случае, он не отнес мою камеру — ни в полицию, ни к каким-нибудь экспертам, а оставил ее на столе — оставил мне. Даже дверь в свою комнату не закрыл.

Найдя у себя открытку с видом Москвы, я написал несколько сбивчивых фраз:

«Дорогой Шелтон! Спасибо за все! Мне кажется, мы отлично друг друга поняли. Как бы мне хотелось продолжить нашу дружбу! Увы, судьба распорядилась иначе. Как мне будет не хватать вас! Никогда не забуду август шестнадцатого, Лондон, и моего Шелтона. Из России — с любовью,

Ваш Дима.»

Оставив на столе открытку вместо камеры, я собрал рюкзак и, окинув квартиру прощальным взглядом, отпер входную дверь.

За ней, в кресле, с книгой в руках, сидел Шелтон Хейз.

— Как вы думаете, Дима, если бы Троцкий переиграл Сталина и руководил Россией — это могло бы предотвратить вторую мировую войну?

— Думаю, да. Троцкий же был еврей. Немцы бы не стали заключать с ним союз.

— Ерунда. Франко тоже был еврей, и это им не помешало. Когда появляется практический интерес, даже одержимые забывают о принципах. О, простите — кажется, я мешаю вам пройти к лифту.

Шелтон с поспешностью вскочил и отодвинул кресло в угол.

В его руке была книга Троцкого «Моя жизнь», на лице — приветливая улыбка, а палец уже нажал на кнопку лифта.

— Решили все же меня покинуть? Не верите, что помогу с зачислением в Университет? Как жаль!

— Простите меня, Шелтон, — выдавил я.

— Простить? Но — за что? — искренне удивился мой друг. — Вы ведь заплатили за месяц, а прожили всего двадцать восемь дней! Никаких претензий.

— Из-за меня вам пришлось сидеть в таком неудобном месте. Вы, наверно, впервые вытащили сюда кресло? И вы, кажется, собирались на важную встречу?

— Бросьте, какие мелочи! О, вот и лифт. Хорошей вам дороги! — Шелтон долго и с преувеличенным энтузиазмом тряс мою руку. — А как это желают в России?

Я нерешительно шагнул к лифту.

— В России перед дорогой принято присесть.

— А вы не опоздаете? Уже заказали билет?

— Билет — не проблема. Честно говоря, я просто хотел избежать прощальных сцен.

— Напрасно, Дима. Может, все-таки, присядем, как положено? Вы ведь голодны, а я состряпал ужин, которого хватит на троих. И хорошо, что вы не ушли — я приготовил вам подарок!

— Подарок?

— Так, небольшой круглый сувенир.

Шелтон стал закатывать кресло обратно в квартиру.

Он не боялся повернуться ко мне спиной.

Я вернулся вслед за ним.

5.

За ужином мы мило болтали ни о чем, дружески обмениваясь изящными колкостями.

— Ну что, поговорим о делах? — спросил Шелтон, переходя к чаю. — И, как бы ни смешно это звучало, предлагаю: давайте будем откровенны — в этой, может быть, последней нашей беседе. Я даже согласен начать первым — пожалуй, с вашей тети Эллы. Наш роман и тур по России — мое самое светлое воспоминание. Возможно, если бы не пустая ссора перед отъездом, моя жизнь потекла бы иначе. Мы были молоды, влюблены и, наверно поэтому, абсолютно искренни. Помню, как в Петербурге Элла обмолвилась, что ощущает в этом городе особый, мистический страх. Оказалось, что ее родители еще детьми были вывезены из блокадного города, а их семьи остались, и все умерли от голода. Эта история засела в моей голове, и я удивился, когда Элла вдруг нашла меня через фейсбук и попросила приютить своего племянника, которого у дочери сирот быть не могло. Это был ваш первый прокол. Точнее, не ваш, а ваших шефов.

— Моих шефов?

— Дима, мы же, кажется, собирались говорить откровенно? Если же вы продолжите играть ту же, изначально проваленную роль, я прекращу нашу беседу и поступлю по своему разумению. Тем более что ваши шефы особых симпатий у меня не вызывают. Они даже поленились создать вам хотя бы минимальную крышу. Поговорив с Эллой, я заглянул в интернет и узнал, что прием иностранцев в Университет производится не в августе, а в июне. Все же, на всякий случай, я обратился в секретариат и убедился, что ни о каком таком Дмитрии из России они понятия не имеют. Итак, почти месяц я терялся в догадках: что он ищет в Лондоне, этот милый русский парень? Кое-что определилось за время нашего знакомства, но главное прояснение наступило только вчера, вместе с лондонским туманом, когда, оставив свою обычную скромность, вы настойчиво напросились сопровождать меня к сэру Кеннету. Хотя до этого не проявляли к моей работе особого интереса. А сэр Кеннет, как известно, связан с Ближним Востоком — районом открытого противостояния России и Штатов. Что скажете, Дима? Скромно промолчите или пожмете плечами? Только прошу — не делаете вид, что не понимаете смысла моих слов.

— Ну что вы, Шелтон. Если я правильно понял ваш монолог, вывод один: я непозволительно ошибся.

— Не скромничайте, Дима. Насколько я могу судить, ваши действия были почти безукоризненны.

— Я ошибался относительно вас, Шелтон. Странно, что джентльмен с вашим умом стал жертвой дешевой компании запугивания русскими шпионами. Вы ведь намекаете, что я — агент ФСБ?

— О, вовсе нет! Скорее, вы сами стараетесь казаться русским агентом, не так ли?

— Я!?

— Разумеется, — широко улыбнулся Шелтон. — Как и всякий нормальный агент, вы рады выдать себя за кого угодно, но не за того, кем являетесь на самом деле.

— Что вы говорите!

— Дима, прекратите паясничать. Лучше скажите: сколькими языками вы владеете?

— Если считать, что английский входит в их число — двумя.

— Маловато. А — санскритом?

— Что?

— Я спросил, владеете ли вы санскритом? Тут есть короткая надпись — не желаете взглянуть?

Предчувствуя недоброе, я развернул протянутый мне листок. Так и есть — этот наглец меня вычислил!

И теперь сияет самодовольной улыбкой.

— Не думаю, что человек вашего уровня образованности примет эту надпись за санскрит, — неуверенно промямлил я.

— Конечно, это не санскрит, — еще шире улыбнулся Шелтон. — Но вопрос не в санскрите. А в том, что вы опять покраснели. Видимо, потому, что узнали язык страны, на которую работаете. И не обижайте меня игрой в наивность. Вы ведь уже добились желаемого и не хотите, чтобы лорд Броундес заподозрил, что его цифровой замок фотографировали в момент набора кода? Разумеется, ваш русский язык — безупречен, на уровне родного. И поначалу, я действительно считал вас агентом ФСБ — пока не заметил, что альбом эстампов вы открываете не с той стороны. Только, пожалуйста, Дима, не изображайте непонимания или удивления — мы ведь беседуем откровенно, не правда ли? Следующий раз я угостил вас скотчем. Вы не были так уж пьяны, однако снова, дважды пытались открыть альбом не с той стороны. А после этого я повел вас на ярмарку израильских вин, помните? Вообще, европеец может безразлично отнестись к шведскому или к польскому флагу, но увидев синие шестиконечные звезды, скорей всего проявит какие-то эмоции — положительные или нет. Вы же остались холодно-нейтральны: побоялись неверного хода. Разумеется, это — лишь малый эпизод и ничего не доказывает. Более весомый факт я получил с помощью одной моей знакомой. Кстати, она — приличная, замужняя дама, оказавшаяся не прочь поразвлечься со случайно упомянутым мной русским парнем. Который, как ни странно, оказался обрезан. И, наконец, самый важный момент. Вы — честный человек, Дима. И даже шпионская школа, которую вы, видимо, окончили, не смогла этого изменить. Наверно, вы неплохо стреляете, владеете приемами единоборств и можете справиться с противником всякими другими способами. Но похоже, врожденная честность мешает в вашей важной работе. Вы неизменно краснели в ответ на мои внезапные советы не разыгрывать простака. Как и сейчас, увидев слова на иврите. Малозаметно, но для внимательного взгляда — вполне достаточно. Даже удивительно, что ваши шефы не обратили на это внимания. Ну вот, вы опять покраснели — совсем немного, но — покраснели. Вы — честный человек, и явно ошиблись в выборе профессии. Кстати, о честности: чем ответите на мой откровенный монолог?

— Отвечу, что вы мне очень симпатичны, Шелтон — серьезно. Постараюсь быть откровенным, но, возможно, сперва вы удовлетворите мое любопытство и расскажете — что с портретом? Лорд Броудерс уже подал иск о возмещении ущерба?

— Увы, нет. Признаюсь — я его разубедил. Я бы не стал этого делать, но он принес черный шар — тот, что вы пристроили против его двери. Я, разумеется, сразу понял, что это и откуда. И решил, что чем скорее дело о портрете угаснет, тем лучше.

— Лучше — для кого?

— И для нашей компании, и для вас.

— Спасибо, Шелтон!

— Пожалуйста.

— Значит, Его светлости не известно о функции этого шара?

— Простите, но пока вопросы задаю я. Итак, это ваши люди спровоцировали лорда Броундеса украсть собственную картину?

— Позвольте предположить, что он сам вам все рассказал.

— Да, сэр Кеннет признался мне, что некто, инкогнито, предложил за портрет архиепископа Метью полтора миллиона наличными, причем эта сделка должна была стать секретной. Это — ваших рук дело?

— Лорд соблазнился возможностью получения двойной цены, — улыбнулся я. — Полтора миллиона — страховка, и полтора — за сам портрет. Сообщение в прессе о краже должно было стать сигналом для первой выплаты.

— Сообщение было, а выплаты не последовало, — продолжил Шелтон. — Не получив ни денег, ни какого-то сигнала от предполагаемого покупателя, сэр Кеннет понял, что обманут, и, приехав в нашу компанию, уже не был уверен в себе, как раньше. Я же, почувствовав это, прижал его несколькими, известными вам наблюдениями — и уважаемый лорд признался мне в содеянном. В итоге, мы пришли к договоренности: все остается между нами. Я, якобы, нахожу украденный портрет, а лрод Броундес … Впрочем, подробности вас не касаются.

Я кивнул.

— Значит, ваши люди заварили эту кашу только потому, что знали, что я веду страховку лорда, и после кражи посещу замок? А вы приехали, чтобы проникнуть в замок вместе со мной?

Я кивнул.

— А черный шар — самонаводящаяся сферическая камера, при помощи которой вы зафиксировали код замка?

— Вы же сами об этом догадались.

— Да, я тоже знаком с такими игрушками, — удовлетворенно улыбнулся Шелтон. — Ладно, главный вопрос оставлю на потом. Теперь спрашивайте вы.

— У меня вопрос только один. Знает ли лорд Броундес, что за шар лежал против его двери?

— О, да — это, разумеется, единственное, что вас интересует! Только ради моего ответа на этот вопрос вы сидите со мной и позволяете себе немыслимые для секретного агента откровения. Отвечаю: пока не знает. Удовлетворены? Теперь — моя очередь? Итак, назовите пославшую вас страну.

— Вы же сами ее уже назвали.

— Дима, ответьте прямо. Здесь нет прослушки.

— Надо было купить хоть одну бутылку на ярмарке вина.

— Что ж, если считать эти слова признанием принадлежности к Мосаду, моим патриотическим и гражданским долгом является немедленная выдача вас британской полиции и предупреждение сэра Кеннета о вашем проникновении в его кабинет и, очевидно, в компьютер. Иначе я превращусь в пособника шпионящего в Англии государства, захватившего чужие земли и притесняющего коренное население. Что скажете?

— Наоборот, Шелтон! Как истинный англичанин, вы должны понять меня лучше, чем кто-то другой. Еще при жизни нынешней королевы, Англия владела почти пятой частью мира — Индия, Афганистан, Малайзия, Гонконг, Австралия и половина Африки. Кстати, и Палестина. Вот она, настоящая английская запеканка! «Правь, Британия!» Мы же вынуждены воевать, только чтобы не погибнуть и сами стесняемся собственных побед: возвращаем врагу захваченные в бою земли, разрушая для этого свои дома. Мы предупреждаем его о намеченных целях и заботимся в наших больницах о его раненых. Что же касается сэра Кеннета, то главным его занятием и источником дохода является не торговля нефтью, а закупка и доставка оружия окружающим нас бандам — тем, которые обстреливают наши города и взрывают автобусы. Свой белый лэптоп он включал в сеть только на короткие промежутки времени, справедливо опасаясь наших хакеров. Надеюсь, что теперь мои коллеги смогут больше узнать о деятельности и о планах Его светлости. Надеюсь на вас, Шелтон. Надеюсь на то, что вы проявите глубокое, а не поверхностное понимание ситуации и не огорчите сэра Кеннета сообщением о том, что его лэптоп теперь доступен заинтересованной стороне. Сохраните молчание, мой друг, и когда однажды вы услышите, что в одном африканском порту взорван сухогруз, перевозивший контейнеры с оружием, или где-то в пустыне неизвестные бомбардировщики разбомбили колонну грузовиков с ракетами, знайте, что это было сделано не без вашей пассивной помощи. Как вы и желали, я откровенен куда больше, чем это допускается любыми инструкциями, в надежде на ваше понимание и молчание. Надеюсь, моя откровенность не напрасна.

— Просто у вас нет другого выхода.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Или вы намекаете на возможную ликвидацию? Нет проблем, — улыбнулся Шелтон и демонстративно отвернулся.

— Но я еще не получил обещанного мне подарка, — заметил я. — И глупо ликвидировать того, на кого потрачено так много слов. Кстати, мой друг: ваш затылок с нетерпением ждет визита к парикмахеру.

Шелтон повернулся к столу.

— Итак, Дима, вы мне предлагаете войти с вами в сговор против собственного соотечественника?

— Подвергающего опасности чужие жизни и нарушающего британские и международные законы, — продолжил я.

— Оставьте лорда Броундеса. Даже если допустить, что евреи гуманнее арабов, не вижу причин оказывать им предпочтение.

— А лорд Бальфур — видел.

— Он был верующий христианин — у него были свои мотивы.

— А вы — просто умный и порядочный человек.

— Не старайтесь, Дима. Я знаком с собой не первый год и мне хорошо известны границы собственной порядочности.

— Желаю вам их расширить.

— Ну хорошо, возможно, я ничего не скажу лорду Броундесу — если услышу приемлемый ответ на мой последний вопрос. Израильская разведка известна, как самая эффективная в мире. Вы проникаете куда угодно, убиваете и похищаете кого хотите, и даже американцы выпрашивают у вас информацию. Ваш враг, в своей родной стране, в окружении преданной армии, обречен на заточение в собственном подземном бункере, ибо знает, что на поверхности долго не проживет. И вот, монотонность моих будней развеяна агентом Моссада! «Что же сейчас последует? — думаю я, — Какой головокружительный финт, какая дерзкая комбинация, какая хитроумная операция? Внимание, Шелл, смотри, не зевай!» И что же я вижу?! Вереницу случайных, наудачу, шагов, каждый из которых зависит от благоприятного стечения нескольких обстоятельств, и лишь каким-то чудом не оказывается последним! У дочери сирот вдруг появляется племянник, поступающий в Университет через месяц после окончания приема и, будучи профессиональным шпионом, краснеющий при попытке соврать! Что бы вы делали, если бы лорд Броундес отказался похищать свою собственную картину, или если бы просто вам не поверил? Что бы было, Дима, если бы я не взял вас с собой к Броундесу? Или если бы он принял нас не в своем кабинете, а на веранде, или прямо в зале — и вы бы не узнали, где находится его лэптоп? Или если бы дверь кабинета открывалась лишь пальцем хозяина? Или если бы напротив двери не оказалось горшка с кустом? Кстати, несмотря на все упрашивания, я не взял вас в замок вторично — искать картину, но как вы проникли туда сегодня? Камеры зафиксировали вас обшаривающим пол в главном зале. Подкупили старого Сэма?

— Да, своей честностью.

— Браво, Дима, браво. Признаюсь, мне будет жаль предать вас в руки британского правосудия. Итак, вопрос: все ли операции Мосада настолько импровизированы и рассчитаны на чудо благоприятного стечения множества обстоятельств, как эта — проведенная с моей, как вы выразились, пассивной помощью?

— Наверно, этот вопрос следовало бы задать генеральному стратегу, а я только простой солдат.

— То есть, ответа я не получу?

— Просто не знаю, что сказать. С одной стороны, слухи о всемогуществе той или другой разведки — это всего лишь слухи. С другой же — эта операция была проведена не так уж плохо. Как вам известно, есть немало способов совладать с замком, или проникнуть в запертое помещение — через крышу, окно, под видом электрика, уборщика или с помощью того же Сэма. Сожалею, если вы разочарованы, но мне кажется — сегодня большинство разведок работают одинаково, с тем или иным успехом.

— Нет, это я сожалею, Дима, — покачал головой Шелтон. — Сожалею, что не услышал от вас достойного ответа — такого, который изменил бы мое отношение к стоящим за вашей спиной, и — соответственно — мое намерение открыть лорду Броундесу факт вашего незаконного проникновения в его святая святых. Если хотите, попытайтесь еще раз.

«Чего он добивается, этот пресыщенный самодовольный фраер? — лихорадочно думал я. — Денег? Упрашиваний и слез? Раскрытия особых секретов разведки? Пули в лоб?»

— Вы правы, Шелтон, — согласился я, — ответ должен быть совершенно иным. Проблема, однако, в том, что даже если бы английский язык был моим родным, не уверен, что смог бы облечь в слова то, что облечь в них невозможно. Проблема также и в том, что истинный ответ находится далеко вне рамок практических, материальных понятий, которыми мы с вами обычно оперируем. Вы сказали, что операция оказалась успешной благодаря чуду. Вы даже не представляете, насколько вы правы! Кстати, не только эта операция — вся наша разведка работает в расчете на чудо. Может быть, поэтому она окружена почти мистическим ореолом. И не только разведка — вся наша система безопасности, наша наука, экономика — все построено в расчете на чудо. Заметьте: не в надежде, а в простом, чисто логическом расчете на чудо. Вообще, все наше существование является одним, постоянным, и поэтому никого не удивляющим чудом, продолжающимся уже не первую тысячу лет. Мы начинаем мероприятие, заранее зная, что, рано или поздно, оно будет поддержано или усилено чудом. Когда перед нами расступается море — это чудо. Когда наша ракета сбивает летящую над самой землей, начиненную взрывчаткой болванку, через полминуты после ее запуска, — это тоже чудо. Когда напротив двери кабинета сэра Кеннета вдруг оказывается горшок с кустом — это еще одно чудо. Конечно, мои слова лишь описывают ситуацию и не отвечают на вопросы «почему?» и «как?», но они — мой самый честный ответ.

— Знаете, Дима, я не слишком склонен к мистике, но ответ интересный, — отозвался Шелтон и после некоторой паузы добавил: — Что ж, если вы не передумали уезжать, хочу вручить вам обещанный круглый подарок.

— Простите, Шелл, но я уже взял его с вашего стола.

— Вашу сферическую камеру? Я умышленно оставил ее там. Мой подарок — нечто иное. Вы ведь обратили внимание на аппетитный запах. Я приготовил настоящую английскую запеканку.

Шелтон извлек из печи бежевый круг, чем-то его посыпал, упаковал в бумагу, а затем — в картон.

Я уложил подарок в рюкзак и протянул руку.

— Спасибо, Шелтон! Извините за доставленное беспокойство.

— Ну, почему же? Было весьма занимательно. Когда бы еще я поиграл в шпионов?

— В любом случае, приезжайте в гости. Я пришлю вам номер моего телефона.

— Настоящий?

— Серьезно, приезжайте! У нас есть так много интересного. Сочту за честь быть вашим гидом.

— Спасибо, Дима. Израиль — это, действительно, интересно. Но, признаться, я скучаю по России. Вы ведь собрались не туда? И с вашей так называемой тетей, разумеется, не знакомы? Жаль, что не сможете пригласить ее на чай с запеканкой.

— Вы правы, Шелтон, но — лишь частично. Я действительно не направляюсь в Россию, но с Эллой хорошо знаком: сегодня, как и в нашем русском прошлом, она — моя соотечественница. Буду рад угостить ее вашей запеканкой.

— Значит, Элла нашла меня по заданию Мосада? Очень мило с ее стороны. И она, разумеется, знала о вашей миссии?

— Сожалею, но честно говоря … думаю — она догадывалась.

— Почему же «сожалею»? Наверно, патриотизм — не самое худшее чувство.

— Патриотизм — слишком громкое слово. Все гораздо проще. Уничтожая караван с ракетами, мы спасаем тех, на кого они должны были упасть — вот и все.

— Что ж, Дима, возможно, вы скорее правы, чем нет. Передайте Элле … Впрочем, я сам свяжусь с ней через фейсбук. Надеюсь, ваше руководство не станет чинить препятствий. Счастливого пути!