Эллан Пасика: Рассказы из жизни русских евреев в Австралии

Loading

 Эллан Пасика

Рассказы из жизни русских евреев в Австралии

АБРАМА
почти святочный рассказ

Галине Игнатьевне Кучиной

Знаете ли вы, кто такие лолли-поп-мэны? И лолли-поп-леди, кстати, тоже ведь есть. Это те люди, чаще всего пожилые, которые переводят школьников через дорогу. У них обычно в руках сигнал «СТОП», напоминающий леденец на палочке, лолли-поп —  по-английски.

Мимо меня идут люди. Иногда бегут. Каждый со своими заботами и делами. Каждый – со своей судьбой. Вы никогда не задумывались, почему дети так любят часы? Потому, что в них что-то тикает и движется. Они как живые! И поэтому они такие интересные! Но самое интересное на свете – человек! И если не так трудно найти часы точь в точь, как другие часы, то все люди разные. Правда, порой это не устраивает некоторых правителей, и тогда они начинают мечтать, чтобы все люди стали винтиками… Или солдатами, у которых хотя бы одежда и амуниция одинаковые…

Когда-то мимо меня ходил один папа, водил сына в  школу. Поначалу этот папа всегда держал сына за руку. Отстранясь от сына всем телом, в другой руке папа держал книгу и читал. Потом, когда мальчик немного подрос, папа обычно шёл впереди с книгой в руке, а сын молча тащился за ним. Я охотно поверю, что книга была интересной. Только не могу поверить в то, что книга была интереснее сына, самого близкого ему человека!

Древние говорили: «Познай самого себя!» Но как познать самого себя, не зная других людей? Я счастлив, что моя работа помогает мне всматриваться в людей. Иногда это такие интересные судьбы!

Однажды у меня на перекрёстке появилась девушка на велосипеде. Для меня велосипедист – это почти родственник, я  ведь очень люблю велосипед! А тут вдобавок девушка  улыбнулась и так искренне поблагодарила, как будто я перевёл её не через дорогу, а из ада в рай. Она с велосипеда не слезала, поэтому я не успел как следует её рассмотреть. Зато в следующий раз обратил внимание, что лицо у неё приятное и доброе, с несколько монгольскими чертами. Она могла быть наполовину азиаткой. Так прошёл с месяц. Иногда она не пересекала улицу, а ехала по противоположному тротуару. Тогда она махала мне рукой.

Как-то я заметил, что она приближается к переходу пешком. Я встретил её на середине дороги и спросил: “What’s happened with your bike?”, мол, что случилось с её велосипедом. «Здравствуйте, отец, ничего особенного, проколола камеру и не успела заменить…» Вначале я даже не успел сообразить, что она обратилась ко мне по-русски… Поразило меня слово «отец»: так обращаются к пожилым мужчинам в российской глубинке. Я же приехал из Украины и, может, по своей моложавости, даже бывая в России, никогда не слышал по отношению к себе такого обращения. – «Так Вы – русская?!» «Да, русская, хотя в России ещё не была… Я родилась в Австралии, а родители были оба русские, из Харбина… Я услышала, как вы здоровались с одной женщиной по-русски…»

Понимаю, что несколько смешно звучит: «Мне нравятся москвичи», или «Мне нравятся рижане»… Но что делать, если мне всё-таки нравятся харбинцы? Прежде всего, мне нравится их язык, немного старомодный, зато без новояза… Мне кажется, что они более духовны… Не в том смысле, что они более религиозны, а в том значении, о котором сказал Чичибабин: «Я духом жил, безумец и упрям!…»  И то, что эта девушка не только ездит на велосипеде, но ещё и по происхождению из Харбина, прибавило мне к ней симпатии и любопытства необычайно. Я назвал своё имя и спросил, как зовут её. «Абрама» — ответила она, с ударением на втором слоге и протянула руку.

Это был последний день школьной четверти. Основная масса школьников, учащихся «Коуфилд Грамма Скул» уже была на каникулах, а несколько учеников из ближайшей начальной школы пойдут ещё минут через двадцать. По случаю праздника еврейские школы тоже не работали. Людей на улице почти не было, и даже машин было мало. Ничто не мешало мне поинтересоваться, что это за имя у девушки. «О, это длинная история, я боюсь Вам наскучить, — ответила Абрама, и тут же продолжила: — это имя мне дал мой отец в честь друга моего дедушки. Друг этот был евреем… Папа говорил, что дедушка часто при нём ругал белых. Мол, они действовали «дубово», и сами подтолкнули евреев к большевикам. И потому, оказались разбитыми. Мне трудно что-нибудь сказать про это… Дедушка умер, когда я была ещё совсем маленькой… Теперь и папы уже нет. А  мама после смерти папы живёт со старшей сестрой в Англии… Папа мне часто рассказывал про жизнь в Харбине. Особенно последние годы перед смертью».

Мог ли я равнодушно отпустить девушку? – «Знаете, что  — сказал я – расскажите мне про свою семью и про дедушкиного друга подробнее, а если не успеете до подхода учеников, доскажете завтра! Только не торопитесь!

 

«Мой дедушка успел  при царе стать офицером оренбургского казачьего войска, а в гражданскую войну служил адъютантом у Колчака, не у самого Колчака, а у кого-то из его генералов, кажется у Копелева. – «У Каппеля, может быть?» — прервал её я. «Не помню, может быть и так…  Отец несколько раз называл фамилию этого генерала. Но она какая-то трудная и я, наверное, точно не запомнила… Отец там подружился с одним старшим артиллерийским офицером-евреем. Его все звали Борисом. Дедушка познакомился с ним во время боя с красными. И  поразился  хладнокровию Бориса в самые опасные моменты…

Когда они оказались в Харбине, то продолжали дружить. Абрам был сыном Бориса и родился вскоре после того, как они поселились там. А дедушка был ещё холост, и женился только в 1935. Когда окончил Харбинский политехнический институт. У них с бабушкой был только один сын, мой отец.

Когда в 1945 в Маньчжурию пришли советские войска, то стали арестовывать бывших белых офицеров. И их семьи. Дедушкиного друга забрали первым. А дедушку вначале не тронули. Борис так и сгинул в лагере. Его сын Абрам уцелел чудом. Он рассказывал, что за ним уже пришли двое из Смерша… Абрам тогда был настроен  просоветски. И даже дедушка… Один только Борис всегда смеялся над обещаниями советской власти… Да, когда пришли забирать Абрама, то тот офицер Смерша, который был постарше, засмотрелся на портреты советских генералов и героев, развешанные по стенам комнаты Абрама. И вдруг он на одном из групповых снимков увидел своего погибшего на фронте отца… Он о нём ничего не знал до этого. Этот офицер попросил  снимок, расцеловал Абрама и сказал своему помощнику, что им там делать нечего. И  в это время в калитке нос к носу они встретились с дедушкой, который шёл проведать Абрама. И дедушку забрали с собой… Им, наверное, было всё равно кого забирать… Лишь бы план выполнить. И это особенно возмутило Абрама. После этого его любовь к советской власти как ветром сдуло. А когда бабушка побежала в комендатуру, то и её там оставили. А папе тогда восьми лет ещё не было…  Отец потом так часто рассказывал про всё это, что я запомнила слово в слово.

И тогда Абрам забрал моего папу к себе. Абрама многие отговаривали, убеждали, что нужно отдать ребёнка в детский дом. А то и самого заберут, чего доброго. Абрам таких советчиков сразу выпроваживал… Мало того, сразу как умер Сталин, стал хлопотать за дедушку и скоро добился его освобождения… Тот уже погибал от истощения… Нет, бабушка к тому времени умерла в лагере. Дедушка говорил, что и папа легко бы погиб, или сделался бы инвалидом… Или затерялся  где-нибудь, если бы не Абрам. Дедушка сказал отцу, когда тот вырос: «Если у тебя родится сын, назови его Абрамом».  И отец пообещал. Первой родилась моя сестра Аня. Я родилась только через десять лет. И тогда папа не захотел больше ждать и дал имя своего спасителя мне. Русские всегда спрашивают, откуда у меня такое имя, а другие – никогда. Абрама и Абрама себе. Та —  Анжелика, а эта — Абрама…».

Так прошло два или три месяца. Я заметил, что Абрама стала несколько сдержаннее, погрустнела. Чувствовалось, что она делает небольшое усилие, мило улыбаясь при встречах со мной. Мне хотелось заговорить с нею. Она, видимо, была очень одинока… Может, я помогу ей добрым словом… Но когда она появлялась, как правило, было очень оживлённо у меня на перекрёстке. Как тут заговоришь?! Помог опять случай. Это была как раз средина четверти, когда у старших школьников делают один день свободным. И тут появилась Абрама. Она обычно не спешивалась на переходе, но на этот раз слезла с велосипеда и подошла ко мне. Я подумал, что она хочет меня о чём-то спросить. Так и оказалось. «Отец, не встречали ли Вы тут молодого человека моего возраста. Рослый, а черты лица, как и у меня слегка азиатские?» Я ответил, что азиатов тут ходит много, но вот такого парня не помню… Теперь зато буду обращать внимание… Она уже собралась уходить, когда я стал её спрашивать «за жизнь». Она охотно начала рассказывать, что последнее время, перед тем как переехать в Мельбурн, жила в Сиднее… Да, молодые люди были, но всё это как-то несерьёзно. Пока училась, о замужестве вообще не думала, здесь ведь не выходят замуж, пока не закончат основную учёбу… «К тому же отец хотел, чтобы я непременно вышла замуж за харбинца. Нет, он не запрещал мне другую партию, как в одной из сказок Гофмана… Там отец  требовал, чтобы его зять тоже был бондарем… Но я не хотела  огорчать отца. Да и не попадался мне человек, с которым хотелось бы пройти жизнь. Мама говорила, что,, прожив с папой около сорока лет, любила его в старости ещё сильнее, чем в молодости. И всегда ей с ним было интересно! А мне мои молодые люди начинали надоедать через полгода… И я решила переехать в Мельбурн, когда узнала, что для моей фирмы здесь требуется представитель. А через месяц я ехала в электричке, когда  что-то случилось и нас высадили на станции Риппонли. Я была, как обычно, с велосипедом, зацепилась за чью-то коляску и упала. Правда, полностью упасть мне не дали чьи-то сильные руки. Я встала, поправила одежду и волосы. И тут увидела парня,  который мне сразу очень понравился. Мы разговорились… Электрички долго не было… Видно, что-то серьёзное случилось… Представьте себе, что он тоже родился в Австралии, но родители его были  из Маньчжурии. Мама была китаянкой, а отец – русским. Говорил он по-русски чуть хуже меня, и мы иногда переходили на английский… А потом опять начинали по-русски. Он со своим отцом недавно побывал в России и Харбине. Ему Харбин понравился. Красивый и своеобразный город. А отец его уехал оттуда расстроенный. Он сказал, что Харбин ему напомнил Чернобыль, где они тоже побывали. Только из Чернобыля вообще ушла жизнь, а из Харбина ушла русская жизнь, русская душа…

Мы, наверное, так взахлёб проговорили целый час, когда, наконец, пришла электричка. Нас внесло в разные вагоны… Когда я очутилась на Центральной станции, то бросилась искать моего парня. Перед этим я даже имя у него постеснялась спросить. Бегала по всем выходам, но его нигде не было… Боже, подумала я, ведь он был тоже из Харбина, может это была моя судьба, а я её проворонила…

В это время как раз наше представительство перевели в Сан Килду, и я тоже решила переехать сюда жить… Этот парень где-то недалеко здесь живёт… Я надеюсь встретить его… Да, он успел сказать мне, что живут они вдвоём с отцом…»

Прошёл с месяц. Я теперь всегда обращал внимание на парней, похожих на описанного. Один раз даже заговорил с одним по-русски… «Sorry?…» — услышал я в ответ. Это явно был не тот. И Абрама каждый раз смотрела на меня как-то вопрошающе. Или мне так казалось.

Был хороший теплый декабрьский день, почти канун Кристмеса. И опять основная масса школьников, учащихся колледжа, уже была на каникулах. Абрама, улыбнувшись мне и поблагодарив, как всегда, пересекла улицу, но на этот раз выехала на тротуар. И вдруг она, еле успев прислонить велосипед к забору, ринулась вперёд. Навстречу шёл рослый парень… Вот и он побежал… Они встретились метрах в двадцати  от перехода, и бросились друг другу в объятия. По тому, как вздрагивали плечи Абрамы, я понял, что та плачет. Парень молча целовал её голову… Так прошло, наверное, несколько минут. Две еврейские мамы с колясками понимающе объехали пару. И тогда те очнулись. Очнулись, и заговорили. И тут же, обнявшись, пошли в сторону станции Риппонли, где они встретились впервые. Я молча смотрел им вслед.

И тут мой взгляд споткнулся о брошенный велосипед. Он сиротливо стоял прислонённый к забору. Тросик с цифровым замком валялся рядом. Уходя с поста, я  примкнул велосипед к ближайшему дереву.

 

Сейчас каникулы, и я не хожу на свой переход. На днях я всё же посетил его. Посмотреть, что стало с велосипедом. Тот всё ещё стоит привязанным к дереву. Если через неделю хозяйка не объявится, отвяжу его и подарю кому-нибудь. Совсем ещё хороший велосипед. Только нужно  смазать цепь. За это время прошли дожди, и она слегка поржавела.
2006, канун Нового года

БОРИС И ЕЛЕНА

Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья
Афанасий Фет

Елена – интеллигентная и, увы, очень немолодая женщина. Она сама любит о себе говорить, что «так долго не живут». Это, всё же, большое преувеличение. Но войну Елена встретила уже подростком. Она любит классическую литературу, музыку и хорошие духи. Когда-то она ещё любила дорогие папиросы. Теперь Елена давно уже не курит. Она  очень любит город, где теперь живёт. В погожие дни, которых особенно много  здесь в осенние месяцы с марта по май, Елена часто берёт дневной билет и уезжает поближе к Сити. В апреле, осенью… Она до сих пор не может привыкнуть к тому, что апрель – это здесь осень.

Сегодня Елена до самого Сити не доехала. Она выходит возле памятника-мавзолея австралийцам, погибшим в различных войнах. Очень тепло, но нет одуряющего летнего зноя. Елена идет по парковой дорожке вдоль мавзолея. Здесь много свободных скамеек, и женщина выбирает такую, где полутень. Садится и начинает читать. Герой романа похож на её покойного мужа. Двухметровый улыбчивый гигант…  Все три сына, хотя и рослые, но намного ниже отца. Сергей иногда шутя говорил небольшой Елене, что та подпортила породу. Потом подхватывал её на руки. И так и садился в кресло с Еленой на руках. И начинал целовать жену. Он был в неё влюблён всю жизнь. Жаль, что свободные часы у него выпадали нечасто. Сергей был главным конструктором на большом заводе, принадлежавшем «оборонке». Эта вечная спешка с очередным «изделием»… Поэтому и загнал рано сердце…

Вдруг Елена прерывает свои воспоминания. По аллее в направлении  скамейки, где она сидит, катится маленький полный человечек… Увидев Елену, человечек радостно восклицает, грассируя: «Как хогошо! Я так и думал, что встгечу Вас здесь.» Это — Борис, давний обожатель Елены. Борис садится на скамейку, и нежно смотрит на пожилую женщину. Потом рукой касается руки Елены и  замирает от блаженства. Так они и сидят молча несколько минут: смешной, весь кругленький старичок и грациозная немолодая женщина с полузакрытой книгой в одной руке. Второй рукой завладел этот несносный Боря… Елена стесняется этого, ей это  неприятно, но не хочет обидеть своего старого вздыхателя. Хорошо, что их сейчас не видят знакомые. Правая рука Бориса с короткими и пухленькими пальцами по-прежнему не отпускает руку Елены.

Говорят, что возраст женщины легко определить по её рукам и шее. Шея Елены прикрыта лёгким кружевным шарфом, а руки выдают возраст. И всё-таки, какие красивые руки у Елены! Длинные, тонкие и гибкие пальцы, и всегда с безупречным маникюром. При разговоре она так красиво подчеркивает свою речь жестикуляцией… Это, кажется, у Чехова… Если женщине говорят: «Какие у вас красивые волосы!» или «Какие у вас красивые глаза», то это значит, что красотой сама женщина не отличается. А о таких как Елена говорят: «с чертами былой красоты». Только теперь эти черты сильно размыты временем…

Мимо их скамейки проходит  влюблённая пара. Он  напомнил Елене молодого Сергея. Высоченный блондинистый парень. Англосакс, видимо. Она – миниатюрная красивая азиаточка. Таких девушек-куколок много в Таиланде…

Елена вспомнила  первое свидание с Сергеем. До этого одно время на неё «положил глаз» аспирант Миша Траян. Он вёл у них практические. Потом и Елена, и Сергей долго не могли сдать зачёт. Друзья это назвали «Траянской войной». Говорили, что когда у аспиранта появился соперник, то тот чуть не покончил с собой.

Елена переносится мыслью на прошлый вечер в клубе. Один из гостей во время танцев пригласил Елену. Робкий смешной кругленький Борис вдруг преобразился. Он оказался между Еленой и гостем… Гостю ничего не осталось, как извиниться. Да, прав «вождь мирового пролетариата…» Вот и это «историческое» событие свершилось дважды. Теперь как фарс…

Всё-таки этот Борис совершенно несносен… Всё время говорит… Нет, кажется, он  достал из сумки какую-то брошюру… Но читать явно не собирается. Очень любит вспоминать войну. Он в то время был военным моряком на Балтике. При торпедном аппарате. Их субмарина однажды потопила немецкий эсминец. Борис, конечно, – герой. Только зачем он ей в пятый раз показывает статью в «Красной звезде» о его подвиге. А в остальном память у Бориса отличная. Память у Бориса как у молодого. Елена не представляет себе жизнь без записной книжки. Там всё. И когда пойти к врачу, и когда следующий концерт в «Маер Болл», и что нужно купить.  Иначе забудет. А у Бориса в его записной книжке только номера телефонов и адреса. Остальное держит в памяти. Он постоянно в хлопотах о своих товарищах по войне.

Мысль Елены перескакивает с Бориса на войну. Война… Люди её поколения всегда в этом случае вспоминают войну против фашизма. А ведь сколько войн было после той! Последние 27 лет почти без перерыва. Эта ужасная война в Чечне…

Вечером в русском клубе – концерт и танцы. Если удастся, Елена старается сесть в заднем ряду. Здесь она сидит почти в уединении. А видит всех… Проходя к задним местам, Елена ускоряет шаг. Её все здесь знают, и она то и дело раскланивается. Только бы никто не зацепил… Так и есть… «Леночка, не пгоходите мимо… я для вас дегжу место…». Это — Борис… Делать нечего, Елена, продолжая раскланиваться и улыбаться, благодарит Бориса. Тот совсем молодо вскакивает: «Пгошу, догогая, садитесь!» Елена сконфужена. На них все смотрят… Елена молча занимает своё место рядом с Борисом.

Лицо Бориса сияет счастьем. Он начинает возбуждённо рассказывать Елене о последних событиях вокруг. Речь его изобилует  превосходными оценками людей и явлений, а говорит очень громко и с пафосом. Елена чувствует себя неловко. Ей кажется, что все глаза устремлены на них. Она стесняется даже мысли, что люди видят ухаживания этого маленького смешного человека. Елена рада появлению ведущей концерта, которая долго объявляет программу.

Борис старается сесть к Елене поближе. Та же пытается воспрепятствовать и чуть отодвигает стул. Борис замечает это и галантно успокаивает: «Пгостите, Леночка, Бога гади. Я не хотел Вас обидеть.» Он говорит это так громко, что ведущая на мгновение умолкает. Теперь сконфужена не только Елена. Растерянно улыбается и Борис.

Начинается концерт. На сцене дуэт. Известная среди русских певица-сопрано с очень красивым и сильным голосом и молодой длинноволосый итальянец-тенор. Елена, забыв обо всём, слушает их  пение. Она не замечает, что Борис нежно поглаживает рукав её жакета. Он чувствует себя солдатом, получившим первое увольнение для свидания. Елена чем-то напоминает Борису его давно умершую жену.

Старый смешной маленький кругленький человечек  в сильно потёртом костюме и элегантная немолодая женщина, в которой угадывается былая красота…

Концерт окончен и начинаются танцы. Елена тотчас поднимается и хочет уйти. Борис необычайно живо подхватывается…. «Леночка, газве Вы не останетесь. Я Вас очень пгошу!…» Борис загораживает выход и держит Елену за руку. В его добрых  глазах такая мольба, что Елена уступает. А может она уступает потому, что не хочется возвращаться в своё одинокое жилище? Кто знает…

Танго. Счастливый Борис танцует с Еленой. На её лице – покорность судьбе. «Ах, какая женщина!…» — томно поёт в микрофон очередной музыкант.

Ведущая вечера объявляет, что сейчас начнутся поздравления всех родившихся в апреле. «Первым делом я хочу пригласить Бориса Хазина.  Ему вчера исполнилось 92 года».

МАЗЕПА

Я познакомился с ним в Арамати, одном из университетов Мельбурна. Там, в числе других новых иммигрантов, осваивал я азы английского по программе 510-ти часов. И хотя мой новый знакомец представился кратко и просто Яшей, мы чаще всего называли его Яковом Моисеевичем. Что-то до последнего дня не позволяло мне называть его Яшей. Хотя был он ненамного старше меня. Один раз так даже заметил мне: «Что ты всё заладил «Яков Моисеевич, Яков Моисеевич, и так понятно, что не Иванович… И зачем ты меня всё время «выкаешь»?»  Но вообще, с окружающими он был очень обходителен, иногда даже  несколько старомоден, что тоже слегка отдаляло нас друг от друга. И ещё внешность… высокий, статный, пожилой, но не так, чтобы старик, с головой небольшой, но хорошо поставленной. И с резкими, прямо скульптурными чертами выразительного лица. И голос, этот густой баритон, и манера говорить человека, уверенного, что  будут слушать… Наверное, поэтому так мы и остались «при своих»: я его называл на «Вы», а он меня на «ты». Хотя Яков Моисеевич и выделял меня из всех…

Все русские и иже с ними (в основном, иже), кучковались там вместе. Даже приехавший из Сербии Славко, хорошо болтавший по-русски, крутился возле нас. И только Яков Моисеевич старался общаться со всеми. Правда, многие  пытались, только плохо получалось. У Якова Моисеевича  это выходило хорошо. Английский он знал много лучше нашего. Он успел  повоевать, а в самом конце войны оказаться  с тяжёлым ранением. Попал каким-то образом в американский госпиталь и провалялся  четыре месяца. Там и освоил Яков английскую речь. И теперь с удовольствием вспоминал.

Он был вдов, но уже на втором занятии у него завелась подруга. И тогда кто-то прозвал Якова Моисеевича Мазепой. Почему Мазепой? – Не поняли?.. Тогда не торопитесь, Бога ради! Потом поймёте.

Сколько бы не было людям лет, но когда они начинают учиться, у них возникает ощущение, что вернулась молодость. Поэтому никто особенно не удивлялся, что многие из нас стали себя вести как студенты. Но приятельнице нашего старшего товарища удивились.

Это была женщина лет 30-ти, ну при всей фантазии – не больше 35-ти. И очень недурна, притом. И одевалась с большим вкусом. А на плечах всегда был красивый платок. Подчёркивал её гибкую стать. Лейла была, видимо, из богатых. Родители, только приехав, успели купить большой дом в  Хосэме, рядом с Кью. И вот эта женщина прямо прикипела к Якову Моисеевичу. Впрочем, давайте я его здесь буду называть Мазепой. Так проще. А Яшей называть не хочу, теряется образ… Я ведь воспринимаю гетмана Мазепу не так, как нас учили в школе. Даже не как у Пушкина.

Мы учились 5 дней в неделю по 6 часов. Осваивали не только язык, но и привыкали к иной жизни и к другим обычаям. Если мы переходили в другое здание, то учитель, а чаще учительница, в начале первого урока говорили, где находятся туалеты. Хотя везде висели таблички-указатели. И везде в перерыв можно было выпить чашечку кофе. Чёрного, или с молоком, пакет которого стоял на столике. Или рядом в холодильнике.

Постепенно к этому привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся. Привыкли мы и к необычной дружбе нашего Мазепы с ливанкой Лейлой. Если он подходил к нам, группе русских, то и она непременно подходила и заговаривала, мило улыбаясь. А я краснел, как школьник. То ли от попыток говорить по-английски, то ли при виде этой такой молодой и красивой женщины. А Мазепа чувствовал себя вполне естественно, даже когда Лейла, как мне казалось, старалась слегка прижаться к нему. Однажды я, уже возвращаясь с уроков, ехал на велосипеде по Элизабет Стрит, когда на дороге случилась жуткая пробка и я спешился. И тут впереди  увидел спиной ко мне Лейлу и Мазепу. Они шли, весело болтали и смеялись. Вдруг Лейла  обняла Мазепу за талию.

Здесь местные не ходят «под ручку» как у нас на родине. Идут или, взявшись за руки, как у нас школьницы: «Мы с Тамарой ходим парой», или обнявшись. Да, так Мазепа попытался отстранить руку Лейлы, чтобы самому  взять ту под руку. Тогда Лейла резким движением отвела его длань себе за спину, и опять обняла спутника. Я обратил внимание, что некоторые оглядывались на них. Здесь на улицах не в диковинку увидеть пожилого белого и молодую китаянку, например. Но эта пара, всё равно, выделялась.

Так они и продолжали идти, обнявшись и тесно прижавшись, друг к другу. Мне стало неловко, как будто я подглядываю. Благо, уже рядом был вокзал на Флиндер Стрит, и они нырнули туда. Я же выехал на Сан Килда Роуд и погнал вдоль Ботаникал Гарденc на своём тогда ещё харьковском спортивном велосипеде.

Настал последний день учебы. Заранее, несколько церемонно, учительница заготовила и раздала  нам письма, в которых  приглашала всех выпускников к себе в дом на прощальный ланч. В письме предусмотрительно было сказано, что чай, кофе и сладости (бискит) будут, а остальное можно принести с собой. По-моему это было сказано более деликатно, но я подзабыл, как именно. И в письмах и в жизни австралийцы избегают повелительного тона. К письму прилагался адрес с картой места, где жила учительница.

Можно, наверное,  не упоминать, что стол ломился от принесенной нами снеди и выпивки. Правда, никто не злоупотребил гостеприимством. Всё было пристойно, хотя  весело и непринуждённо. И учительница и её высокий сухощавый супруг, чувствовалось, искренне и с удовольствием принимали нашу шумную ватагу в своём небольшом скромном доме в районе Праран, недалеко от Сити. Только Мазепа был очень сдержан, а Лейла, хоть порой и смеялась, но в глазах видна была печаль. Казалось, между ними пробежала кошка, ибо на первый танец Мазепа пригласил не её, а Марину, полную женщину лет 50-ти. Я всё время наблюдал за Лейлой.  Она неотрывно смотрела на Мазепу, который умело вёл не очень «уклюжую»  партнёршу. Когда закончился танец, и тот галантно поцеловал даме ручку, у Лейлы брызнули слёзы.

Вскоре я  распрощался со всеми и поехал по Чапел Стрит в направлении к Элвуду, где тогда мы жили, пару раз пристёгивая велосипед, чтобы зайти в нужные магазины. Вот я выехал на Сан Килда Роуд, а затем на тихую нашу Теннисон Стрит с Сан Килда Ботаникал Гарденc в самом её начале. И тут меня потянуло проехаться по его аллеям. Я медленно шуршал колёсами своего «байка» по гравию сада, когда увидел сидящего на скамейке Мазепу. Захотелось проскользнуть незамеченным и не мешать. Мой товарищ находился в позе человека, глубоко погружённого в себя. Я уже прокатил мимо, но он сам меня окликнул. Пришлось остановиться и слезть с велосипеда. «О, меланхолия, нежнейший перелив…» — начал я, чтобы скрыть своё некоторое смущение. — «От грусти и тоски к утехам наслажденья…» — в тон мне продолжил Мазепа и остановился, как бы набирая воздух, перед тем как «взять вес».  Ты знаешь, это совсем не тот случай, я слишком стар, чтобы броситься в омут…» Наступила пауза. Он видимо не знал, как продолжить дальше, а я стеснялся сам коснуться этой темы и пытался выиграть время. Но моему собеседнику явно хотелось говорить: «Я совершенно теряюсь в догадках — продолжал он, —  зачем я оказался нужен этой женщине…Знаю, знаю – скороговоркой продолжил он, поняв мою попытку перебить, —  «Порой и старца строгий вид,/ Рубцы чела, власы седые… / В воображенье красоты/ Влагают страстные мечты». Я совсем недавно опять перечитал «Полтаву».  Но поверь, что это совсем не тот случай. Мазепа был выдающимся человеком, одарённым, искусным политиком… Ему просто не повезло… Я же, человек не без способностей, но обычный смертный. Она нарисовала себе какой-то иной, гораздо более романтический образ и влюбилась в него. Должен ли был я поплыть по течению?! И потом еврей и арабка… хоть и христианка. Ну, зачем «держать в доме» такую гремучую смесь?! Она просила продолжить наши встречи, она хотела близости… Моя жена умерла, но я прожил с нею 40 лет счастливо, без любовной трагедии… Зачем же сейчас фарс?! А вообще любовь – это замечательно, и я благодарен судьбе за эту встречу, за те счастливые минуты, которые пережил. Любить и быть любимым – есть ли большее счастье в этом мире?»

Я молчал. Иногда человеку ведь надо просто высказаться. Всё, что требуется тогда, это выслушать, не перебивая.

(Читайте продолжение здесь)

Print Friendly, PDF & Email