Сколько бы учитель ни размышлял, ответ не появлялся. В отчаянии он достал спрятанную на черный день пачку сигарет и закурил, чего не делал много лет. Он боялся признать, что племянник, которого он воспитывал на высоких идеалах чести и достоинства, оказался вором. Но ещё страшнее, если окажется, что вор — не он.

Бараний рог

Александр Селиверстов

Окончание. Начало

VII

Утро, начавшееся с хриплым криком петухов, обрушилось на дядю Мурада болезненным похмельем. Мужчина, не убирая рук со звенящей головы, огляделся: «в одежде уснул, старый дурак». Учитель поправил измятый архалук, надетый по случаю приезда гостя, подпоясался и отправился умываться. Черные, как пропасть, глаза покрылись хмельной поволокой, а лицо, наполовину сокрытое бородой, имело бледно-усталый вид.

— Шайтан! — Выругался мужчина, облив себя ледяной водой. — Шайтан! Шайтан!

У Мурада от голода засосало под ложечкой, но памятуя о строгом правиле: прежде дело, после еда, учитель направился в загон, чтобы выпасти спозаранку свою отару. Словно не уловив общего смысла, мужчина стал вглядываться в детали: глубокая борозда от раскрытых с силой ворот, тишина вместо блеяния, пустой загон. Вырвалось невольное «как?». Точно не веря увиденному, Мурад обошёл весь двор, ощупав покинутый заслон руками.

— Украли… — Невольно сказал вслух.

Мурад принялся вспоминать все события минувшей ночи: приезд Джавы, ужин, бараны. Точно, бараны! Может, он с гостем, перебрав, их выпустил? Нет! Ведь они с Кемиром тащили пьяного в усмерть племянника. А Кемир? Чего околачивался возле дома всё время, что Мурад общался с Джавой? А если он нарочно выпустил животных? Тоже неверно, ведь бараны были взаперти, когда учитель показывал их племяннику, а потом…Может, кто-то пробрался потом?

Мурад не успел всё обдумать, как уже вскочил на коня и помчался к пастуху Эмину.

Миновав скалистое ущелье, Казбек спускался к опушке, оазису посреди каменных глыб, где стадо животных окружало беззаботного пастуха, лежавшего на валуне.

Мурад спешился, и с разъяренным лицом оказался перед Эмином.

— Где бараны?

Эмин вынул изо рта веточку, что посасывал от безделья, встал и почтительно поправил бешмет.

— Где мои бараны, пастух?

— Мир вам, дядя Мурад.

Лицо мужчины побагровело.

— Какой мир! Моих баранов украли! Где они?

— Почем я знаю?

Мурад мгновение испепеляюще смотрел Эмину в глаза, затем осёкся и махнул рукой.

— Никто бы не посмел, дядя Мурад.

Мурад вновь закипел и вперил желчный взгляд.

— А вот посмели! Представляешь?

— Как? Когда?

«Да что с тобой говорить», — учитель оседлал коня и собрался ехать.

— Может, убежали они просто?

— Да как?! Время сейчас такое, что не бывает ничего просто. Последняя радость, последняя надежда моя, — и всё под чистую!

Конь, почувствовав негодование хозяина, вздыбился, призывая мчаться на расправу, да только с кем?

— Послушайте, дядя Мурад. Кто ночевал у вас? Может, они ненароком?

От этих слов, точно от взгляда Горгоны, мужчина обратился в неподвижный камень. Затем, высвободившись из плена страшной мысли, Мурад посмотрел на пастуха взглядом, в котором была зловещая разгадка.

Учитель ничего не сказал, лишь благодарно кивнул и умчался в даль.

Занимался день, когда служанка Зульфия развешивала бельё на заднем дворе. Солнце ласково пригревало спину, и женщина, почувствовав нежное тепло, принялась напевать «Ай бери бах»:

«Из окна — каменьев град,

Слёзы капают подряд.

За меня ты замуж выйдешь —

Всякий свадьбе будет рад.»

Тихий напев резко оборвало лошадиное ржание. Зульфия обернулась и, увидев Мурада, почуяла неладное.

— Хозяева дома? — Свирепо гаркнул учитель.

Служанка не успела ответить, как непрошенный гость тяжелой рукой забарабанил по двери.

— Мурад? — Удивился Асад, стоя в домашнем халате.

— Оделся бы, что ли! — Сказал мужчина, бесцеремонно входя в дом. — Когда к тебе за ответом пришли.

— За каким?

Из кухни выглядывала напуганная Шанай. Гость и хозяйка издалека встретились взглядом, и женщина, вспомнив сон, закрыла ладонью рот, чтобы не вскрикнуть от дурного предчувствия.

— Где Джаваншир?

— Он что-то не так сделал? — Асад, обливаясь от волнения потом, семенил за старшим братом.

— Да! — Отрезал гость. — Где?

— Он после вчерашнего спит.

— Что, устал? Намаялся с баранами?

Асад остановился. На разъяренный голос вышел Кемир, пристально глядя на гостя.

— Украл он баранов моих! Вот с этим вот, — Мурад указал на шофера, — наверное.

На стене висело отцовское охотничье ружье. Оба брата посмотрели на него, затем друг на друга.

— Взять бы его в руки и пристрелить мерзавца!

— Полегче, дядя Мурад. — Сказал Кемир, держа руку на поясе.

Мурад догадался, что там, и тут же сказал:

— И на вас управа найдётся!

Из своей комнаты вышел заспанный Джаваншир.

— Здравствуй, дядя Мурад.

— Не дядя я тебе! Вор! Волк в овечьей шкуре! Украл моих овец! Шайтан!

— Бог с тобой, дядя! Ничего я не крал.

— Не поминай Бога, шакал! Не оскверняй его имя!

Мурад, повернувшись к брату, закричал:

— Жену мою украл, дом — украл, а теперь и баранов украл! Найдётся управа! Будешь знать!

Джава поспешил догнать дядю, но Кемир остановил его. Мурад, ослепленный яростью и слезами отчаяния, взобрался на коня, и ускакал прочь, сопровождаемый молчаливым взором.

Когда Мурад оказался возле единственного в селе трехэтажного здания, конь встал на дыбы и боязливо заржал, а сердце учителя похолодело. Мужчина знал — стоило сюда войти, как пути к отступлению будут отрезаны.

«Может, шут с ними, с баранами? Простить глупого племянника и жить дальше?»

Но в памяти прорезалась Шанай, выглядывающая из кухни.

«Как блудница, которую муж застукал с любовником.»

По всему телу пробежала мелкая дрожь негодования, точно от пережитой измены. Тем временем, учителя заприметили праздно стоящие патрульные, и уже стали переглядываться меж собой. Все знали Мурада — о его честности ходили легенды, потому-то и было странно, что он стоял теперь здесь.

Один из патрульных, безликий мужчина средних лет, но с колючими, неприятными глазами, подошёл к Мураду.

— Забыл что-то, дядя Мурад?

Больше всего Мурад хотел, чтобы она любила его, чтобы грела по ночам теплом своего тела. Все эти годы он старался для неё, ждал, что заприметив его праведность, она оставит грешного брата и придёт к нему. Все эти годы он ждал её, а потому особенной, щемящей болью в сердце отдавало то, что этому не суждено произойти.

— Эй, — буркнул полицейский.

Тогда дядя, как кинжал, вонзил свой гордый взгляд и процедил:

— Веди к Расиму.

VIII

В кабинете лейтенанта Абасова стоял дым. Грязные туфли хозяина топтали ковер, а из пепельницы торчали десятки поникших окурков.

— Иуда! Тварь! — Крикнул Расим в пустоту, и, сделав затяжку, отправил сигарету к мёртвым собратьям.

Прошлым вечером Ису Гуляева запросили в райцентр без объяснения причин. Офицер всю ночь не сомкнул глаз: «как? зачем? почему через меня?». Стрелка клонилась к полудню, а подчиненного не было.

«По головам идёшь, гадина. Мало, что я пригрел тебя, кусок хлеба дал на чужбине, так ты власти захотел.»

Раздался стук в дверь. Расиму показалось, что это Гуляев. В руке тотчас оказалась пепельница, и лейтенант, затаив дыхание, ждал, когда Иса войдёт, чтобы расшибить ему голову одним броском. Дверь притворилась. Перед Зисой и оторопевшим Мурадом предстал мужчина в атлетической позе, но тот, заприметив лицо учителя, недоуменно опустил руки и как-то обессилел, словно в голове промелькнула мысль: «раз и этот здесь, то дела совсем плохи».

Расим рухнул в кресло и кивком пригласил пройти. Мурад собрался шагнуть, как его взял за плечо Зиса.

— Пусти. — Скомандовал Абасов, и простертой ладонью предложил Мураду сесть напротив. Учитель покачал головой и остался на ногах, пока Зиса закрывал за собой дверь. Воцарилось гнетущее молчание. Бывший учитель и ученик не сводили друг с друга глаз: каждый понимал о чём думает другой, но никто не решался заговорить первым. Наконец, Расим, вернув прежнее расположение духа, с издевкой сказал:

— Великий день — дядя Мурад пришёл. Сам, не привели. — Расим натянуто улыбнулся. -Помнишь, ты говорил, что по мне тюрьма плачет? Видишь, я в человеки вышел, да?

«В человеки…», — подумал учитель.

— Я теперь закон. Да ты и сам знаешь всё, раз пришёл.

Дяде подумалось: «скажи хоть слово, и ты свяжешь себя с этим человеком». Наступила пауза.

— Что молчишь? Оглох?! Или «Расим — шайтана сын» тебе не годится? Говори!

Дядя немного помолчал, чтобы выиграть время, затем сказал:

— Я — Мурад, честный человек. Глаза мои правду видят, уста — правду говорят, уши — правду слышат. Пришёл к тебе в злой час не по своей воле, — учитель приложил руку к сердцу, чтобы смягчить слова, — пойми верно. Горе упало на мою голову: ночью украли последнее, что имел, — баранов моих. Как мне жить? Для чего вставать поутру?

Расим довольно цокнул языком.

— Баранов, значит?

Мурад смиренно кивнул. Оба замолчали. Наконец, учитель понял в чём дело, и достал из-за пазухи скудную пачку денег. Расим быстро пересчитал купюры и его глаза хищнически блеснули на старика.

— Иди домой, дядя Мурад. До захода солнца вернутся твои овцы.

Оказавшись дома, Мурад принялся молиться. Учитель встал коленями на ковёр, обращенный лицом к Мекке, и подняв руки на уровень плеч, произнес священный такбир. Мужчина соединил руки на груди, и уста вполголоса произнесли вступительную молитву. Когда дядя дошёл до произнесения суры, он вспомнил тридцать восьмой айят:

— Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что они совершили.

Подняв руки до плеч, Мурад восславил Бога и низко поклонился, но стоило оказаться в таком положении, как мысли начали путаться, нарушая привычный ритуал.

— Господь милостивый и милосердный, прошу тебя, найди вора агнцев моих, и пусть это будет кто угодно, но не племянник мой, Джаваншир. Об одном прошу — только не Джаваншир.

Деревню накрыло густым вечерним туманом. Мурад безжизненно сидел на циновке, ожидая, когда в дверь постучат. Ему не хотелось ни есть, ни спать. Всей жизнью, всей энергией в этом существе овладела сокровенная мысль:»скорее бы». По двери нескладно заколотили.

Мужчина босыми ногами подошел ко входу. На пороге стоял пьяный, растрепанный Расим, а позади виднелась патрульная машина и двое полицейских, в одном из которых Мурад узнал глуповатого Зису.

Расим ввалился в дом, хлопнув дверью.

— Что, дядя Мурад, не привёл я тебе баранов.

Мурад всё понял в ту же минуту: Господь услышал его молитвы и сказал своё «нет».

— Говори, кто у тебя был.

Офицер шарил пьяным взглядом по жилищу, как вдруг в глаза бросилась сабля с резной рукояткой.

— Вещь! — Сказал Расим, вытаскивая оружие из ножен.

Мурад тянул время, словно ещё немного, и всё кончится. Точно в школе, когда вызывают к доске, а до конца каких-то пять минут.

— Ну? — Расим шутливо махнул саблей перед лицом мужчины, отчего тот невольно попятился.

«Прости меня, Джава. Я сделал всё, что мог», — подумал учитель и сказал:

— Джаваншир.

Офицер тут же посуровел и чуть протрезвел.

— Я такого не знаю. Кто это?

— Племянник. Сын брата.

Мурад осекся и перестал говорить, будто чем меньше скажет, тем меньше его вина. Расим вставил нож в ножны, а глаза засияли животным блеском.

— Будут у тебя бараны.

Офицер вышел во двор, а дядя так вперил взгляд ему в спину, словно пытался остановить его силой мысли. Абасов, будто почувствовав, обернулся и потряс саблей.

— Не обидишь гостя? Подаришь?

Мурад беззвучно, не открывая рта закричал «стой», но уже не было ничего, кроме столба пыли из-под колес уезжающей машины.

IX

С того момента, как Мурад ушёл, в воздухе витало наэлектризованное напряжение: все сидели в гостиной и, когда кому-нибудь приходила мысль и он решался её озвучить, то обрывал себя на полуслове, точно запнувшись о другую, более сильную идею. Время беспощадно шло.

— Мы не успеем увезти его, — сказал Кемир.

Шанай загнанным зверем смотрела на говорящего, словно он нарушил священную тишину, приносящую видимость спокойствия.

— Может, всё обойдётся? — Тускло спросил Асад, заранее зная ответ.

Джаваншир встал и обвёл собравшихся взглядом.

— Ну, послушайте, это же нелепо! Я ничего не крал, Всевышний тому свидетель, а, значит, мне ничего не сделают. Ну, к тому же, Мурад мне дядя — не будет же выносить сор из избы. Так?

Шанай подошла к сыну и пристально посмотрела глазами, полными слёз. Она обхватила руками любимое лицо и поцеловала в лоб.

— Ай, шайтан! — Бросила Зульфия, и, не сдержав слёз, ушла в кухню.

— Ну, даже если заберут — что с того? Пусть допросят и задержат. Вы о презумпции невиновности слышали? Двадцать первый век на дворе, отец.

Асад сидел в неподвижной задумчивости, как статуя Родена.

— Асад-джан, — обратился Кемир, — надо отдать.

Асад будто отошёл от дремучего сна, и, расправив свои конечности, грозно возвысился над всеми. Лицо его побурело от невысказанной, удушающей обиды. Мужчина собрался взорваться, словно вулкан, и излить потоки брани, как вдруг за окном остановилась машина и вскоре раздался стук в дверь.

— Отдай сына, — повторил Кемир, — так будет лучше. — Затем взглянул на Джаву. — Ни в чём не сознавайся. Мы что-нибудь придумаем.

— Не откроете, выломаем. — Закричал голос за дверью. — Раз…

— Нет. — Прошептал Асад.

— Два…

Шанай подбежала к двери, и, взглянув на сына, как в последний раз, пролепетала:

— Мужайся, сын. Господь даёт лишь то, что можем вынести.

— Три. — Женщина отворила, и патрульный, что собирался выломать дверь плечом, от удара в никуда повалился на пол.

В комнате оказалась троица, что часом ранее была у Мурада. Ни слова не говоря, они выволокли Джаваншира на улицу и усадили в машину, оставив хозяинам глотать дорожную пыль и слёзы.

Расим, сидя на переднем пассажирском, обернулся к ошеломленному юноше.

— Ну, по-хорошему, или по-плохому?

Джава не успел ответить, как на его голове очутился полиэтиленовый пакет. Кислород быстро вышел из лёгких, и юноша подумал, что умирает. Неожиданно пакет исчез, и, получив пару зуботычин, Джава пришел в себя, чувствуя, как рот полнится кровью.

— Где бараны?

Джава промямлил, что ничего не знает, как вдруг Расим ударил его в нос, а полицейский, сидевший рядом, повторил экзекуцию. Когда подозреваемого привезли в отделение, он уже волочил ногами, а на лице красовались ушибы и кровоподтеки.

— В шестой его! — Привычно скомандовал Абасов и, пока коллеги исполняли приказ, он зашёл в свой кабинет за бутылкой виски и проверил, появился ли Иса Гуляев. Исы не было — это подлило масло в огонь энтузиазма.

Когда Расим вошёл, полицейские наносили лёгкие, но чувствительные удары, оставляя на теле Джаваншира мелкие синяки. Расим поднял руку — все замерли в предвкушении.

— Дядя Мурад — уважаемый человек. Он учил меня и моих товарищей грамоте. Ты оскорбил его. Ты украл последнее, что у него было.

— Я не воро…— Не успел Джава договорить, как офицер с размаху ударил его в челюсть. На пол вместе с кровью выпало несколько зубов.

Раззадоренный офицер попытался придумать «рабочее» прозвище жертве, но ничего не приходило на ум.

— Где бараны?

Юноша молча поднял умоляющий взгляд.

— Может, намордник? — Сказал Зиса.

Расим задумался, затем выбил стул из-под подозреваемого и уложил его ничком. Абасов вынул ремень, связал ноги и, соединив с наручниками, застегнул, оставив Джаваншира лежать в йогической позе кузнечика.

— Тащи переменку. — Сказал он Зисе, и тот, обрадовавшись, принес компактный генератор с оголенными проводами на конце.

Один из патрульных принялся наматывать провода на мизинцы ног. Наконец, когда всё было готово, Расим торжествующе взглянул на трепыхающегося, как рыба, Джаваншира.

— Скажешь?

Юноша молчал. Офицер взглянул на Зису, и тот не замедлил нажать на включатель. Под натиском тока тело начало сокращаться, и вопящий от боли подозреваемый пытался выпрямиться, но связанные конечности не давали этого сделать, и выходило так, что жертва сама выламывала себе рёбра, руки и ноги.

В комнате стоял запах опаленной кожи.

— Где?

— Отпусти! — Взмолился несчастный.

На столе стояла бутылка с минеральной водой. Расим не спеша сделал глоток, затем кивком приказал повторить пытку, во время которой принялся поливать подозреваемого.

Ток перестал. Расим толкнул ногой неподвижного юношу — тот не реагировал.

— Вколите пару кубов.

Патрульный достал шприц с адреналином и ввел в полумертвое тело. Джава едва слышно застонал.

— Я подпишу, подпишу….-Бормотал, упёршись губами в пол.

— Этого мало. Мне нужны бараны, понимаешь?

— Нет, нет их у меня.

Расим оглядел коллег и сказал:

— На вертел его.

Мужчины взяли железный прут и продели его под конечностями, затем подняли подозреваемого и концы прута установили на подпорки, оставив тело в подвешенном положении.

— Пусть повисит до утра, подумает. — Сказал офицер, и все, кроме Джавы, покинули кабинет.

X

Всю ночь дядя Мурад просидел в глубокой задумчивости, размышляя о добре, зле, справедливости.

«Сократ мне друг, но истина дороже», — думал он, оправдывая себя. — «А есть ли истина? Что дороже — правда, или человеческая жизнь?».

Сколько бы учитель ни размышлял, ответ не появлялся. В отчаянии он достал спрятанную на черный день пачку сигарет и закурил, чего не делал много лет. Он боялся признать, что племянник, которого он, когда позволял брат, воспитывал на высоких идеалах чести и достоинства, оказался вором. Но ещё страшнее, если окажется, что вор — не он.

В дверь снова постучали. Мурад не удивился — он уже ничему не удивлялся в ту ночь, когда между прошлой жизнью, в которой он слыл мудрецом, и новой, ужасающей реальностью образовалась пропасть, через которую не перейти.

В дом вошел Асад, и на его лице, готовом разорваться от ярости, вдруг появилась ангельская кротость и смирение.

— Здравствуй, брат.

Мурад жестом пригласил войти. Братья молчали. Неожиданно Асад, этот грузный мужчина немолодых лет, рухнул на колени и обхватил ноги учителя.

— Отпусти моего сына, Мурад. Богом клянусь, я тебе всё отдам, всё! Пусть он уедет отсюда и никогда не вернётся! Пусть он живёт!

Мурад почувствовал душевную слабость: ноги подкосились, а к горлу подступил ком. Но, вспомнив своё положение, учитель воспрял духом и испытал отвращение к брату.

— Встань, Асад.

Мужчина, казалось, ничего не слышал, а только и делал, что бормотал, уткнувшись лицом в колени брата.

— Встань и веди себя, как мужчина! — Сказал Мурад, высвободившись из невольного плена.

Асад встал, вытирая слёзы, и внимательно посмотрел на брата: «Проняло ли? Простит ли?»

— Я — честный человек, мне чужого не надо. Пусть вернёт мне баранов, и я прощу его.

Асад, только что умолявший в ногах, словно принял холодный душ.

— Деньги? Речь о деньгах? Сколько? — Он с готовностью достал толстую пачку.

— Ты не понял. Мне чужого не надо — пусть вернёт моё!

Асад недоуменно смотрел на брата.

— Чего ты хочешь? Баранов? Где он их возьмёт? Не крал он твоих баранов, как ты не можешь понять!

— Я всё сказал! — Дядя Мурад махнул ладонью, как будто согнал надоедливую муху. — Аваст!

Асад помолчал, затем с грохотом выскочил из дома, как пробка из шампанского, и вновь появился на пороге, когда над горами занималась заря.

Мурад открыл дверь, и перед ним блеяло двадцать отборных баранов, возле которых стояли Мурад и Кемир.

— Вот, на, — запальчиво говорил брат, — двадцать, все твои, на, возьми, давай.

Учитель царственно, не теряя лица, подошёл к баранам, коснулся руками их густой шерсти и про себя подумал: «Эти лучше прежних». Опасения подтвердились, когда на загривке не обнаружилось буквы «м».

— Это не мои. — Сказал Мурад с таким лицом, точно ему нанесли обиду.

Асад ошеломленно выпучил глаза. Лицо его покраснело и взмокло, как после долгой пробежки.

— Как не твои? Твои, все двадцать.

— Ты что, обидеть меня хочешь? — Крикнул Мурад. — Здесь нет моего клейма.

Асад посмотрел таким ледяным, мертвенным взглядом, что, казалось, если бы не Кемир, то он убил бы брата на месте.

— Уходи со своими баранами туда, откуда пришёл! Нет моего прощения!

В доме, в полном некогда музыки и веселья, властвовало отчаяние: домочадцы старались не встречаться друг с другом, а привычные дела совершали тихо, в надежде не привлекать к себе внимание и не нарушить тишину.

Асад, этот широкоплечий, властный мужчина, торговец, никогда не пасовавший перед трудностями, сидел в кресле с бутылкой виски, а взгляд его был прикован к пустоте. Шанай с тревогой смотрела на мужа, который ничего не сказал, приехав во второй раз от брата. Всё объяснил Кемир.

Женщина, подобрав подол платья, села на край кресла. Её сознание свербила одна страшная мысль, и теперь, пытаясь поймать взгляд мужа, она хотела понять, поймёт ли её он. Говорят, родственные души понимают друг друга без слов. Так и теперь Асад поднял глаза на жену и прочел немой вопрос. В сердце мужчины в предсмертном вопле прорычал тигр, который никогда и никому не отдаст своё, но мысль о том, что со смертью сына сама жизнь потеряет смысл, уничтожала супруга, подавляя воспаленную честь.

Шанай всё поняла. Она не винила мужа, поскольку чувствовала то же самое: смерть сына — смерть всему. Она поднялась в спальню, и, не сдерживая слёз унижения, стала рыться в ящике с нижним бельём, подбирая соблазнительные наряды. Вскоре она облачилась в ажурные чулки и пеньюар, и, спрятав наряд под мертвенно-черной чадрой, которую муж никогда не заставлял надевать, Шанай спустилась вниз к машине. Кемир, всё поняв и ничего не спросив, повёз хозяйку на сделку с дьяволом.

Когда в дверь постучали снова, Мурад испытал раздражение, но, увидев на пороге Шанай, облаченную по всем канонам, от удивления и возбуждения попятился и упал на циновку. Кемир затворил за женщиной дверь и остался ждать в машине.

Глядя ошалевшими глазами, Мурад не своим голосом сказал:

— Ты ли это? Ты ли?

— Верни мне сына, Мурад. — Мерно сказала гостья.

Мужчина на мгновение вернул самообладание и стал упираться, тогда Шанай одним движением освободилась от чадры, оставшись в пеньюаре и чулках.

Мурад смотрел так, словно его озарил свет Господний: предмет его обожания, с мыслями о котором он засыпал каждую ночь, стоял перед ним именно в том виде, в каком он представлял в самых медовых грезах. Придя в беспамятство, мужчина набросился на прелестницу, осыпая тело поцелуями, и, разорвав бельё в стесняющих местах, жадно вонзился в плоть, словно от этого зависела вся его жизнь. Шанай старалась не думать о том, что происходило: она отводила глаза, а когда учитель грубо хватал её за подбородок и заставлял смотреть на него, женщина представляла перед собой возлюбленного Асада и, как могла, сдерживала слезы бесчестия.

Когда всё было кончено, Шанай поспешила спрятать наготу, а Мурад, ощутив счастье, точно награду за благочестие, решил проявить религиозное милосердие:

— Если покается, прощу.

Прорезь чадры для глаз взмокла от женских слез. Шанай низко поклонилась, и, пятясь назад, вышла из логова зверя. Приехав домой, она наткнулась на немой вопрос мужа, но не решилась заговорить, чтобы не заплакать. Она долгие часы стояла под душем, до крови натирая кожу жесткой вехоткой, и, сколько бы себя не мыла, ей казалось, что она всё ещё грязная, что чужие, влажные губы утюжат её тело, отчего становилось мерзко и хотелось покончить с собой.

XI

В эту ночь Мурад спал сладко, как младенец. Нега приятных воспоминаний, в которых воплотились самые сокровенные мечты, обволакивала всё его тело. Казалось, в нём зародилась новая, неведомая прежде жизнь, и теперь не существовало никаких преград и страданий. Пребывая в чувстве глубочайшей благодарности, Мурад, как и обещал, отправился утром на Казбеке к отделению полиции. Всю дорогу он насвистывал знакомые мелодии, и дивился тому, как приезд племянника изменил его немолодую жизнь. Оказавшись у входа, мужчина взял коня за поводья и подозвал дежурного. Дежурный, к удивлению Мурада, взять коня отказался.

— В чём дело? Мне к лейтенанту Абасову.

— Лейтенант сам спустится. Сейчас к нам нельзя.

Из-за спины полицейского Мурад увидел десяток незнакомых людей в штатском, которые сновали вверх-вниз по лестнице с кипами бумаг и о чём-то быстро говорили на повышенных тонах. Решив не испытывать судьбу, Мурад остался ждать на улице, мерно покуривая сигарету. Учитель ощущал себя молодым, и, казалось, что впереди ещё множество приятных мгновений.

Наконец, появился Расим. Вид его был удручающий: растрепанные волосы и пунцовые щёки, точно его застали за чем-то предосудительным. Расим скоро пожал учителю руку, закурил и оценивающе посмотрел на коня.

— Чего пришёл? — Неожиданно гаркнул лейтенант. — Не до тебя сейчас.

Мурад был обескуражен таким обращением.

— Да я…Я хочу забрать заявление. Пусть мальчишку отпустят.

Абасов осклабился и сказал:

— А зря. Новости есть.

Мурад затоптался на месте от волнения.

— Ну, не томи.

— Хочешь новостей? Отдай коня.

Учитель пошатнулся.

— Как?

— А вот так. Дело твоё непростое.

Мурад, скрепив сердце, в последний раз погладил Казбека по гриве и, мысленно попросив у него прощения, отдал поводья офицеру. Расим грубо хлопнул коня ладонью, отчего тот недовольно заржал и встал на дыбы.

— Хорош! — Довольно произнес Абасов. — Вороной!

— Что с делом? — Подавленно спросил учитель.

— А, с делом? Две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

Мурад презрительно дёрнул плечами.

— Тогда с хорошей. Племянник твой признался, что баранов украл.

— Как? — Учитель невольно раскрыл рот, затем пришёл в себя. — Какая тогда плохая?

— Дохлый он у тебя был. До утра не дожил.

Ноги Мурада подкосились, и мужчина рухнулся на землю.

— Тебе чего, плохо? — Офицер наклонился к Мураду, как вдруг из отделения раздался голос:

— Лейтенант Абасов, пройдите в мой кабинет.

Расим похлопал учителя по плечу и ушёл прочь.

Мурад безвольно брёл к своему дому. Он пытался поговорить сам с собой, о чём-то подумать, но ничего не выходило. Внутренняя пустота овладела всем его существом. Он походил на орех, под твёрдой скорлупой которого не было ядра.

«Всё рушится», — крутилась в голове полубессознательная мысль. — «Всё рушится».

Войдя домой, он не запер дверь. Мурад ничего не слышал, кроме звенящей внутренней тишины, а перед глазами всё расплывалось. Мужчина хотел помолиться, но кому? Кто мог вернуть всё вспять? Какой Бог?

Мурад и не заметил, как на пороге оказался Асад, держа дрожащими руками отцовское ружье. Наткнувшись на гостя, учитель не изменился в лице. Он покорно ждал своей кончины.

— Ты! — Крикнул брат. — Забрал у меня сына. Ты! — Он убрал ружье с предохранителя. — Забрал у меня жену. Ты! Хотел моей жизни? — Асад упёрся прикладом в пол, подставив дуло к подбородку, и, держа палец на курке, сказал: -Забирай.

Выстрел.

Мурад огляделся, и в первые секунды подумал о том, что ошметки забросали собой книги, стол, молитвенный ковер.

«Где теперь молиться?», — промелькнуло в голове, когда вдруг острой болью пришло осознание того, что учитель повинен в ещё одной смерти.

Мурад бросился к мертвому телу, и, держа его в руках, как прежде, когда младший брат болел, или чем-то был опечален, он нянчил его и гладил то, что осталось от головы, рыдая навзрыд. Слёз оказалось так много, что мужчина ничего не видел перед собой. Вдруг вдалеке раздался крик:

— Эй, милый человек!

Дядя принялся тереть кровавыми руками глаза. Ему по-детски показалось, что сейчас кто-то придёт, кто-то поможет справится со всем. Вдалеке мелькала фигура: одна вытянутая, как шахматный ферзь, рядом — конь, а вокруг много маленьких пешек, погоняемых быстрой ладьей. Мураду показалось странным, что фигуры зажили своей жизнью, и почему они все были белыми? Конечно, белые ходят первыми, поэтому они и ожили раньше других. Мысли учителя путались в потоке бреда, и ему казалось, что настало такое время, когда оживают фигурки, книги, когда всё смешивается воедино и ничто не предстаёт в отдельности. Но неожиданно фигурки превратились в овец, и Мурад почувствовал привкус железа во рту.

— Дядя Мурад, — учитель узнал голос: это был пастух. — Я нашёл твоих баранов! Дядя Мурад!

Рот учителя раскрылся сам по себе, будто тоже зажил отдельно.

— Они прятались в ущелье. Представляешь? Дядя Мурад!

Мурад закричал так, что весь мир слился в один крик, в один этот звук. Ему захотелось остаться там, спрятаться от всего, переждать. Когда кто-то начал трясти мужчину и отвешивать хлесткие пощечины, Мурад не смог его разглядеть: глаза погрузились во тьму.

— Не вижу! Ничего не вижу! — Кричал Мурад.

— Тише, дядя Мурад. — Сказал незнакомый голос. -Это Иса Гуляев. Видишь меня?

Мурад кричал и мотал головой из стороны в сторону с такой яростью, будто стряхивал что-то дурное, но никак не мог стряхнуть.

— Я не вижу!

Иса говорил, что Мурад «наделал дел», и ему нужно будет подписать какие-то бумаги, и что теперь все дела он будет вести с ним, так как Абасова отдали под суд. Гуляев пытался что-то объяснить Мураду, но скоро устал перекрикивать умалишенного и, погрузив учителя в машину, куда-то уехал.

XII

«Всё началось, когда Джава собрался домой» — многие дни я сидел над этой строкой, пытаясь сложить пазлы в картину.

Каникулы кончились, а Богомол не спешил вновь становиться моим соседом. Я спрашивал о нём в деканате, и, не получив ответа, отправился к тёте Айнур. Она, казалось, постарела ещё сильнее.

— Тётя Айнур, а где Джаваншир?

Хозяйка вручила мне диковинную штуку: полый изнутри рог, покрытый фарфором и украшенный золотой цепью.

Вскоре на отделение было совершено нападение: трое убитых, один раненный. Говорят, это сделали «лесные братья». Был ли среди них Кемир, и жив ли он?

Тело Шанай обнаружили в том ущелье, где, как сказал пастух, прятались те самые бараны с буквой «м». Мулла сначала отказался отпевать: самоубийство — тяжкий грех, но, немного погодя, сдался.

Что случилось с лейтенантом доподлинно неизвестно. Дядю Мурада больше не видел никто.