Оскар Рохлин: Друзья. Продолжение

Loading

Частыми гостями были барды: Татьяна и Сергей Никитины, Виктор Берковский, Суханов, Дольский, приезжал из Ленинграда Женя Клячкин. В один из своих приездов, в начале семидесятых, Клячкин исполнил цикл песен на стихи Иосифа Бродского. С тех пор он стал одним из самых любимых моих поэтов.

Друзья

Оскар Рохлин

Продолжение. Начало

Наиболее близко я подружился с Лёней Абатуровым, работавшим в лаборатории изотопов, где изучал пространственную структуру и подвижность различных белков. Лёня был высок и строен, с бородой и усами, густой шевелюрой и мужским обаянием на погибель многочисленных дам. Он довольно рано женился, затем развёлся, а его бывшая жена Люда вышла замуж за Лёву Цеталовского, который выполнял дипломную работу под руководством Абатурова. Все эти разводно-любовные перипетии не помешали сохранению дружеских отношений между Людой, Лёвой и Лёней, а маленькая Аня, дочка Люды и Лёни, знала, что у неё два папы: папа Лёня и папа Лёва. Лёня был бездомен, иногда снимал комнату, иногда жил у друзей, часто спал на работе рядом со своим любимым инфракрасным спектрометром. Интересно, что в жилах Абатурова бурлила кровь четырёх народов: русского, еврейского, немецкого и татарского. Почти как у Владимира Ильича Ленина. В начале семидесятых мой друг Лёня Абатуров рапрощался со своей многолетней бездомностью и стал владельцем кооперативной квартиры в микрорайоне «Тёплый Стан». Где взять слова, чтобы описать состояние счастливой эйфории, охватившей Лёню. Представьте — многие годы у вас не было своего, даже крошечного, пространства, где можно было преклонить голову, а тут — комната двадцать кв метров, кухня — десять метров, ванна, душ, туалет. Лёня договорился с плотником и тот ему сделал откидную доску на стене возле унитаза; как заявил Лёня — «Унитаз — единственное место в квартире , на котором можно сидеть бесконечно долго и жаль, поэтому, напрасно терять время». Квартира находилась на 11-м этаже, из большого балконного окна виден был лес, открывался горизонт, бесконечное небо, по которому бегали тучки, сияло солнце или светила луна. Из мебели Лёня купил раздвижной диван, кресло и раскладушку. Большой обеденный стол, маленький кухонный и скамейки сотворил из дубовых досок брат Лёни, Шура и много хороших людей выпивали, закусывали и пели песни, восседая на этих скамейках. Несмотря на многолетнюю бездомность, у Лёни скопилось некоторое количество любимых книг, а потому следовало повесить книжные полки. Сверлить бетонные стены — занятие не для слабых и за это взялся Володя Аксельрод. Он сверлил, Шейнкер ему помогал, а я выполнял роль мальчика-на-побегушках — подай, принеси, убери. А хозяин квартиры развалился в кресле и наслаждаясь этим зрелищем всё приговаривал: «Ведь никто же не поверит, что три учёных еврея вешали полки в моей квартире». Много счастливых часов провёл я в Лёниной квартире. Примерно раз в месяц Лёня, Серёжа Шляпников и я собирались вместе, чтобы спокойно поговорить, обсудить наболевшее и выслушать дружеские советы. Для этих сборищ мы покупали на рынке баранью ногу, Серёжа шпиговал её травами и чесноком и запекал её в духовке, поливая сухим вином в процессе жарки. Я научился этому у Серёжи и до сих пор изредка это делаю по желанию моей любимой внучки Катеньки. Прелестные дамы не оставляли своим вниманием Абатурова, но он совершенно не хотел делить с кем бы то ни было своё обетованное жилище. Но вот нашёлся идеальный вариант. Поднимаясь как-то к себе на 11-й этаж Лёня познакомился в лифте с красивой женщиной по имени Ира Паранян. Ира была разведена и жила с дочкой-подростком на 7-м этаже в такой же квартире как у Лёни. Постепенно Ира и Лёня сблизились, оставаясь в своих квартирках, Ира изменила Лёнин быт, но делала это очень тактично, не покушаясь на его образ жизни и привычки. Она никогда не навязывала своё общество, когда мы собирались втроём, но во время больших сборищ Лёня просил её быть хозяйкой, с чем Ира блистательно справлялась, готовя разнообразные вкусные блюда и сервируя стол как положено в цивилизованных домах.

Расскажу теперь об эпизоде, который показал насколько Лёня был уязвим, когда затрагивалось его профессиональное и человеческое самолюбие. В конце семидесятых была организована школа по молекулярной биологии в городе Телави, Грузия. По вечерам грузинские физики и московские гости собирались у кого-нибудь в номере, пили вино и обсуждали проблемы исследования подвижности (конформации) макромолекул, их сворачивания, развёртывания, взаимодействия. В существе обсуждаемых проблем я не разбирался, но вскоре мне стало ясно, что между грузинскими исследователями и Лёней Абатуровым имеются серьёзные разногласия по поводу обсуждаемых проблем и с каждым вечером эти разногласия проявлялись во всё более резкой форме, доходившей до бессмысленных реплик типа «ты дурак, нет, ты сам дурак». Я перестал посещать эти сборища, было скучно и неприятно наблюдать мелкую борьбу самолюбий и самоутверждения за счёт унижения своего оппонента. Наконец настал последний вечер. Автобус из Телави в Тбилиси отходил в шесть утра, но до автобусной остановки нужно было идти около часа, так что из гостиницы надо было выйти в пять утра и, соответственно, проснуться хотя бы в пол— пятого. Я уснул в 10 вечера, а Лёня пошёл на очередной, последний междусобойчик с грузинскими физиками. Проснулся я в два часа ночи от резкого хлопка двери, Лёня спотыкаясь о мебель прошёл через номер и вышёл на балкон. Я уж было открыл рот, чтобы обложить Абатурова, но тут услышал всхлипывания. Я вышёл к нему на балкон и увидел, что Лёня стоит облокотившись на перила и плачет. –Что случилось, Лёня,— я тряс его за плечи, пытаясь добиться ответа. –За что они меня так ненавидят?— глотая слёзы бормотал Лёня и ничего больше я от него добиться не смог. Еле уговорил его лечь немного поспать, в пол-пятого я его с трудом растолкал, в начале шестого мы вышли из гостиницы и пошли к остановке. Лёня шёл с трудом, задыхался, но всё же мы пришли во время. Расположились в середине автобуса, Лёня сидел через проход от меня, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Поехали. В течении часа всё щло нормально, Лёня спал, но затем дыхание его участилось, стало прерывистым, губы посинели, он потерял сознание и нас охватил ужас, что Лёня умирает. Кто-то из грузин сказал, что скоро будет посёлок Гурджаани, где живёт известный врач. Автобус остановился в посёлке, побежали за врачём. Через минут десять в автобус вошёл мужчина лет сорока, бегло осмотрел Абатурова, вынул из кармана длинную стеклянную трубку, в которой находились тонкие металлические иглы с винтообразным концом, и стал ввинчивать эти иглы в Лёню: в переносицу, возле висков и ушей, в щёки, в шею, в руки. –Я стараюсь нормализовать работу дыхательных центров и сердца,— объяснил врач. — Если удастся, результат увидим через 10-15 минут. Если нет, заберём в больницу. И вот, о чудо, вскоре Лёня задышал равномерно, открыл глаза, губы порозовели, вобщем ожил. Я смотрел на врача как на чудотворца, он улыбнулся и сказал: — Это иглоукалывание, иногда помогает. Пусть полежит ещё полчасика, потом можно ехать, но лететь ему сегодня нельзя, пусть поживёт пару дней в Тбилиси. Вот так счастливо закончилась эта история, а могла завершиться и весьма печально. После моего отъезда в США я каждый месяц звонил Лёне в Москву, я должен был знать как поживает самый близкий мне человек, когда случалась оказия я пересылал Лёне 400-500 долларов, так как знал, что на зарплату научного сотрудника трудно прожить в России. Лёня работал до 2012 года, но затем с ним случился инсульт, он стал ограничен в движениях, у него была затруднена речь и Лёня оказался целиком на попечении Иры. Так продолжалось до весны 2015 года, когда Лёни не стало. Как и после смерти Алика Маца, в душе моей после смерти Лёни образовалась очередная пустота, которую ничем не заполнишь.

В 1988 году я встретился с Аликом Варшавским, который работал в ИМБ, но в 1977 году сбежал в США, находясь в командировке в Финляндии. Я в 1988 году впервые приехал в США в двухмесячную командировку в университет штата Теннесси (Ноксвиль) и руководитель лаборатории решил, что мне для начала будет полезно посетить конгресс FASEB, обществ экспериментальной биологии США,-биохимии, биофизики, иммунологии и т.д., который как раз проводился в это время в Лас Вегасе. Приехав на конгресс я сообразил, что на конгрессе может быть Алик Варшавский. Об Алике можно рассказывать долго. К счастью он опубликовал свои воспоминания: в сборнике «Candid Science», 2006, volume 6 и в Journal of Biological Chemistry, 2008, 283, 34469-489. Алик замечательный учёный и имя его безусловно войдёт в историю науки. Впрочем, открытиям Алика рано подводить итоги: ему только 65 и совсем недавно он предложил новый тип вектора, который должен поражать только раковые клетки, не затрагивая нормальные. Алик открыл совершенно новый путь регуляции жизни клеток через деградацию белков, открыл ключевые гены и ферменты этого пути. Остается совершенно непонятным, почему Нобелевскую премию присудили трём учёным, которые описали отдельные фрагменты этого пути и не дали Алику, открывшему этот путь. Одна из поразительных особенностей Алика — это изобретение совершенно новых методов для решения научных проблем. Упомяну только два из них, получивших повсеместное распространее и использованных в тысячах исследований: двумерный форез и хроматиновую иммунопреципитацию — ChiP. Алик закончил химфак МГУ и появился в ИМБ в 1970 году. Исследовал он структуру и организацию хромосом и уже в 1973 году защитил кандидатскую. С утра и до позднего вечера он проводил в лаборатории, стараясь особенно не отвлекаться даже на «зов природы». Была у Алика одно время подружка из работавших вокруг девиц, и когда я спросил его почему он выбрал именно эту девицу, я получил ошеломительно простой ответ: «Понимаешь, она живет рядом с институтом и я успеваю съездить к ней в гости пока идёт форез». Но всему своё время и когда Алик ухаживал за своей нынешней женой Верой он летал к ней на свидания из Бостона в Нью-Йорк. Алик сбежал из Союза осенью 1977 года. Он поехал на конференцию в Хельсинки, переправился на пароме в Швецию, и улетел в США, ставши невозвращенцем. Вечером, накануне отъезда в Хельсинки Алик зашёл ко мне в комнату, что случалось доводьно редко: у меня по вечерам часто выпивали, Алик же почти не пил и, в отличие от нас, обормотов, дорожил своим временем. В этот вечер у меня были кислые щи. Я предложил ему выпить спирта, на что он к моему удивлению легко согласился, и съел тарелку щей. Просидел он у меня довольно долго, что тоже было необычно, уходя что-то хотел сказать, сдержался, махнул рукой и только сказал: «завтра улетаю в Финляндию». Такое получилось прощание, как теперь стало ясно, на 11 лет.

Но вернёмся в Лас Вегас. Я позвонил Алику и вечером мы встретились. Алик отпустил усы и бородку и стал похож на профессора 19 века. Он и был в то время профессором MIT (Массачусетского Института Технологии) в Бостоне, одного из лучших институтов США (через несколько лет он перешёл в Калифорнийский Технологический Институт, где получил именное, пожизненное профессорское место). Мы пошли в ресторан, Алик заказал замечательный обед, угостил «маргаритой», которую я, естественно, никогда раньше не пил. Ресторанный фотограф, полуголая симпатичная девушка, ещё в начале обеда подошла к нам и предложила нас сфотографировать. –Я вижу,что вы рады друг другу и наверно давно не виделись,— сказала проницательная фотографиня. –К концу обеда фото будут готовы, — пообещала она. Обещание она выполнила. Это были прекрасные цветные фото: Алик и я по отдельности и мы обнявшись вместе. Всё было бы прекрасно, если бы не цена: фото стоили 160 долларов. Я почувствовал себя грабителем, а когда я увидел счёт за обед,— 150 долларов, я понял, что я его навсегда разорил, и нет мне за это прощения. Алик посмеялся над моими «охами и ахами», сообщил мне, что он за свой доклад на конгрессе получит 500 долларов, так что мы вполне можем пойти в казино и поиграть с однорукими бандитами. Что мы и сделали. Разумеется за счёт Алика. Вот так началось моё знакомство с Америкой. На обратном пути из Ноксвила в Нью Йорк я заехал в Бостон, где остановился у Алика. Алик жил в хорошем доме, с подземным гаражом и швейцаром при входе. Квартира была двухкомнатная (это по советским понятиям), а по американским стандартам — это была односпальная квартира (one bedroom apartment), т.е. спальня и гостиная, плюс кухня и удобства. Алик показал свою лабораторию, мы прошлись по MIT, Алик представил меня Герману Эйзену, классику иммунохимии, которому было уже около 80 лет, но был он бодр и активен. Алик оказался гостеприимным, заботливым хозяином, натащил всякой вкусной еды, рассказал о русской эмиграции Бостона. Число эмигрантов из СССР, бывших отказников, резко увеличилось за последнии годы и многие бывшие отказники требовали особых привилегий, добиваясь как бы компенсации за свои прошлые свободолюбивые порывы. Алик сказал, что появилось даже выражение «наглый, как отказник». Алик до сих пор много и успешно работает в Калтехе, прекрасно публикуется в ведущих журналах, получает многочисленные премии за свои научные достижения и каждый телефонный разговор с ним вселяет в меня изрядную порцию оптимизма.

Ещё одним приятелем в ИМБ стал Валера Иванов. Валера — ведущий сотрудник лаборатории физики биополимеров, возглавляемой М.В.Волькенштейном, физик по образованию, являлся генератором разноообразных идей, экспериментальная проверка которых проводилась другими сотрудниками, т. е. Валера был теоретиком. В отличие от Абатурова, который экспериментально сам проверял свои идеи, Валера экспериментальной работой пренебрегал. Валера носил прозвище «Хром», сокращенное от хромосома, из-за своей любви к генетике, и так к нему и обращались — Хром. Хром был высок за счёт непропорциально длинных ног, белёс и его лицо украшал крупный нос фиолетово-красно-синего цвета. Нос менял свой цвет в зависимости от лечебных процедур, назначаемых врачами, но излечить это странное локальное кожное заболевание так и не удавалось. Валера настолько хорошо владел английским языком, что ухитрялся переводить на английский матерные частушки. Могу привести только одну из них, наиболее приличную: «Я нашёл себе жену на Кольском полуострове/Сиськи есть и писька есть/ Слава тебе Господи». Хром много читал и любил рассказывать о прочитанном и передуманном. Но диалог с ним никогда не удавался: он не мог слушать. Самому говорить — пожалуйста, но выслушивать другого — это было выше его сил. Жена Хрома — Люда Минченкова, напротив, всегда доброжелательно вас выслушивала и готова была помочь. Левая рука Люды была короче правой и несколько согнута в локте. Люда всегда носила парик, но эти недостатки полностью искупались её выразительными, буквально говорящими, карими глазами. Но самое главное — Люда была миротворцем. В лаборатории Волькенштейна работало много ярких, талантливых учёных, что периодически приводило к столкновению самолюбий и скандалам. Люде удавалось снижать накал страстей, убеждая спорящих, что все они достойны пьедесталов, на которые им так хотелось взобраться, и места хватит для всех. Я совершенно убеждён, что если бы не Люда, лаборатория Волькенштейна раскололась бы на мелкие осколки.

Люда и Валера примерно раз в месяц устраивали «четверги». Это означало, что в очередной четверг приглашался кто-то из интересных людей, которых стоило послушать и, как правило, Люда с Валерой не ошибались в выборе. Частыми гостями были барды: Татьяна и Сергей Никитины, Виктор Берковский, Суханов, Дольский, приезжал из Ленинграда Женя Клячкин. В один из своих приездов, в начале семидесятых, Клячкин исполнил цикл песен на стихи Иосифа Бродского. Я до этого ничего о Бродском не знал, меня поразили его стихи и с тех пор он стал одним из самых любимых моих поэтов. В конце девяностых с Людой случился инсульт, она потеряла дар речи, была почти полностью обездвижена, и могла управлять только пальцами левой руки. Кто-то узнал, что в США продаются специальные кровати, профилем которых можно управлять — простым нажатием кнопки на пульте можно было подымать или опускать верх или низ кровати. Кровать стоила 5000 долларов, таких денег у Валеры не было и живущие в США друзья Люды и Валеры быстро собрали деньги, купили кровать и переправили её в Москву. Сотрудники лаборатории постоянно дежурили возле Люды, помогая её умывать, одевать, кормить. Так продолжалось два года и в конце 2001 года Люда умерла. Валера остался один, но ненадолго. Одна из тех, кто ухаживал за Людой, Ира Платонова, предложила Валере соединиться — муж Иры умер три года назад и ничто не мешало их браку. Ире в это время предложили место научного сотрудника в университете штата Алабама (Бирмингем), куда она вскоре и уехала, предложив Валере к ней присоединиться. Валера приехал в Бирмингем, но получить работу не мог — он был теоретиком, а теоретики были не нужны в экспериментальных лабораториях. Так Валера оказался иждивенцем, но как вскоре выяснилось не это было основной проблемой. Валера мне звонил примерно раз в месяц и каждый раз рассказывал одну и ту же историю о сыне Ирины, который что-то там починил в доме. Прослушав это историю в шестой раз, я позвонил Ирине и спросил всё ли с Валерой в порядке. Она мне сказала, что по-видимому у Валеры начинается болезнь Альцгеймера и лечить его в США нельзя, так как у него нет медицинской страховки, поэтому ему придется вскоре вернуться в Москву. Валера вернулся, болезнь быстро прогрессировала, кто-то из сотрудников лаборатории постоянно находился с Валерой, так продолжалось три года пока Валера не скончался. Вот так грустно завершилась жизнь замечательных людей — Люды и Валеры Ивановых.

В конце шестидесятых я познакомился с Максимом Франк-Каменецким. Максим был сыном известного физика и замечательного человека Давида Альбертовича Франк-Каменецкого — участника атомного проекта, так что часть детства и отрочества Максим провёл в закрытом Арзамасе-16. В 1956 году И.В.Курчатов переводит отца Максима к себе в институт, и семья переезжает в Москву, получив квартиру рядом с Курчатовским институтом. Максим закончил Московский физико-технический институт (МФТИ), работал в Радиобиологическом отделе Курчатовского института и быстро защитил кандидатскую и затем докторскую диссертации. Максим занимался структурой ДНК и открыл совершенно новую форму ДНК — трёхспиральную, став всемирно известным учёным. Но рассказываю я о Максиме не из за его научных заслуг, о которых я не подозревал, когда мы познакомились. Меня привлекло прежде всего, что он открыто и прямо высказывал своё мнение о событиях и людях, не боясь кого-то задеть или обидеть. Это, естественно, приводило к конфликтам как с институтским начальством, так и с коллегами, когда Максим считал что они поступают неправильно. Иногда и мне доставалось от Максима, но я не обижался, зная, что в трудную минуту Максим всегда поможет, не задавая лишних вопросов и не требуя благодарности. Максим рано женился, со своей будущей женой Аллой он учился в школе. Круглолицая, с курносым носиком и большими карими глазами, Алла готова была растерзать любого, если ей казалось, что её Максима обижают. Замечательная пара были Максим и Алла. На какое-то очередное сборище в моей комнате Максим привёл своего приятеля Лёву Мухина. Лев работал в Институте Космических исследований (ИКИ), занимался поиском жизни на Венере и происхождением жизни на земле, в студенческие годы был чемпионом Москвы по боксу в полутяжёлом весе, участвовал в автомобильных гонках, прекрасно играл на гитаре и замечательно было петь вместе с ним русские-цыганские романсы и песни Окуджавы.

Весной 1994 года я поехал на конференцию в Бостон, посвящённую маркерам лимфоидных клеток. В Бостон только что переехал Максим Франк-Каменецкий и разумеется мы с ним встретились на следующий день после моего приезда. Максим уехал из Москвы в 1992 году и работал вначале в университете штата Огайо. Он перенес серьёзную операцию на сердце в 1993 году: ему заменили несколько сосудов питающих сердечную мышцу, так как они были забиты бляшками. Операция прошла успешно и Максим полностью восстановился. К сожалению, иная судьба оказалась у замечательной жены Максима, Аллы. Она умерла от сердечной недостаточности в 1985 году. Бостонский университет пригласил Максима на должность полного профессора, что бывает крайне редко с иностранными учёными, но Максим был широко известен своими пионерскими работами в области структуры ДНК, так что по заслугам и честь. Университет предоставил Максиму служебную квартиру, пока он не подыщет собственную, и в эту служебную квартиру Максим меня и пригласил потрепаться, выпить и закусить. Войдя в квартиру я вытаращил глаза от изумления. Дом был построен в 19 веке, так что у квартиры были пятиметровые потолки, тяжелая резная мебель 19-го века, замечательной красоты паркетный пол, две (или три?) громадные комнаты с готическими окнами и необъятных размеров кухня. Вот так уважительно Бостонский университет встречал своих профессоров. Я невольно вспомнил нашу маленькую двухкомнатную квартирку, в которой нас поселил поначалу Бирмингемский университет. Впрочем приглашён я был не профессором, а visiting scientist, да и приличных домов 19 века в Бирмингеме не было. Так что я на Максима не обиделся за роскошную квартиру и мы с удовольствием провели вечер. Я ещё два раза приезжал в Бостон со своей женой Мартой. Останавливались мы у Максима, который вместе с младшей сестрой Машей жил в большой трехкомнатной квартире. Мы гуляли по Бостону, посещали музеи, покупали вкусные продукты в “русском” магазине, чего были лишены в нашей Айове, и по вечерам неспешно выпивали и закусывали, вспоминая прошлую жизнь и своих друзей. Максим с Машей приехали к нам на моё семидесятилетие и это была встреча, доставившая мне много радости.

Я с 1975 по 1981 годы работал научным консультантом в Институте биологии в Ереване и каждый сентябрь приезжал в Ереван. В один из моих приездов мой друг Лёва Мухин находился в командировке в Тбилиси и мы решили, что он приедет на пару дней в Ереван. Я договорился в гостинице, что ему поставят раскладушку в моём номере, проблема жилья была решена, и я поехал на вокзал встречать Лёву. Поезд пришёл в 11 утра, мы забросили вещи в гостиницу и пошли перекусить в ближайшее кафе. Посетителей почти не было, мы заняли столик напротив буфетной стойки, чтобы далеко не ходить, и я направился сделать заказ у буфетчицы, ярко накрашенной приветливой дамы лет сорока. Заказал два по сто коньяка, бастурму, сыр, хлеб, зелень. Буфетчица откупорила непочатую бутылку коньяка, налила по сто грамм в два бокала, аккуратно нарезала бастурму и сыр, улыбнулась и пожелала приятного аппетита. Лёва рассказывал новости, а рассказчик он был блистательный, коньяк мы как-то незаметно выпили и я заказал ещё по сто грамм. Повторная доза также незаметно исчезла и я в третий раз пошёл к буфетной стойке. Милая дама налила нам два бокала по сто грамм и тут я сообразил, что нам налили 600 грамм коньяка из поллитровой бутылки и в бутылке ешё оставался коньяк. Я обратил внимание буфетчицы на эту замечательную загадку, она улыбнулась, подвинула ко мне бутылку с остатками коньяка и сказала: «Ладно, этот коньяк можете взять бесплатно». Мы с Лёвой пришли в восторг и расцеловали буфетчицу, разумеется, с её благосклонного разрешения. Мы погуляли днём по городу, вечер решили провести в номере, купили коньяк и пошли на городской рынок за фруктами. Нужно быть хорошим поэтом, чтобы описать красоту и разнообразие даров армянской земли. Персики, груши, виноград, гранаты, казалось, что фрукты светятся, пропитанные солнцем и напоенные горной армянской водой. Что может быть лучше дружеской беседы, сдобренной божественными фруктами и замечательным армянским коньяком. Легли мы спать часов в двенадцать, оставили коньяк и фрукты на столике между нашими лежанками, чтобы утром не теряя времени выпить по рюмочке и закусить плодами армянской земли. Проснувшись утром мы это и сделали и тут Лёва сказал мне: «Какая-то странная тень слева от тебя на стенке. Пощупай что там такое». Косые утренние лучи солнца падали на обои, обрисовывая полукруглую тень примерно в метре над моей кроватью. Я протянул руку и нащупал круглый ободок, внутри которого находилась сеточка, пружинившая под пальцами. Лёва тоже пощупал и поставил диагноз: «Это микрофон». Приблизившись к микрофону, Лёва долго и виртуозно матерился, обрисовывая моральный образ тех, кто подслушивает разговоры невинных советских граждан.

В 1998 году я принял участие в очередном съезде FASEB, состоявшемся в Филадельфии. Здесь в университете Джефферсона работал Саша Мазо, с которым мы в семидесятые работали в одной лаборатории в ИМБ, в США Саша работал очень успешно, у него было несколько грантов и он публиковался в таких престижных журналах как Cell и Science. Саша устроил мне экскурсию по Филадельфии, а вечером пригласил к себе домой на ужин. Дом был уютным, мне очень понравилась жена Саши Татьяна и ужин, который она приготовила. Выпивали, ели, вспоминали прошлое, обсуждали настоящее и перспективы на будущее. Было хорошо, безмятежно и душевно. А в последний день съезда за мной приехал на роскошном кадиллаке Лёва Мухин и повёз меня в Вашингтон. Лёва в это время работал советником по науке в посольстве России. Обязанностей у него было не так уж много и он продолжал внимательно следить за научными публикациями, посвященными исследованиям атмосферных явлений Венеры и Марса, т.е. той области, которой он занимался в Москве, в Институте космических исследований. Лёва выдвинул несколько оригинальных идей и опубликовал статью в журнале Nature и, насколько мне известно, это был единственный случай в истории мировой науки, когда сотрудник посольства опубликовал научную работу в престижном научном журнале. Посольство Росии, куда меня привёз Лёва, располагалось за высоким забором, внутри было несколько 3-4-х этажных зданий и в одном из них в большой трехкомнатной квартире проживал Лёва с женой Ольгой и маленькой дочкой. Пообедали, выпили, поговорили и я попросил отвезти меня к Каравановым, не хотел я ночевать в квартире у Лёвы из-за его жены Ольги, к которой, мягко выражаясь, я относился неприязненно. Ольга была второй женой Лёвы. Первая жена — Катя была удивительным, добрейшей души человеком. Вот приходим мы в гости к Мухиным, открывает Лёва дверь и предупреждает: «Смотрите внимательно под ноги, потому что вся квартира в говне». Оказывается Катя подобрала на улице ворону с перебитым крылом и принесла её в дом для лечения. Ворона потихоньку поправлялась, ковыляла по квартире, переваливаясь, подпрыгивая и испражняясь где ей заблогорасудится. Много ли вы знаете людей, которые принесут в дом раненую ворону, будут терпеть её отвратительное карканье и терпеливо убирать результаты деятельности вороньего желудка. Вот такой была Катя. Лёва Катю любил, но его мужское обаяние привлекало многочисленных дам и одно из его приключений стало известно Кате, простить этого Катя не могла и развелась с Лёвой. Вскоре у неё обнаружился рак груди и Катя умерла. А Лёва свалился с инфарктом и тут как чёрт из табакерки выскочила Ольга и увезла Лёву выздоравливать к себе домой. Говорят, что глаза — зеркало души и если это так, то души у Ольги не было. Глаза были бесцветны и пусты, в них ничего не отражалось, просто на лице было два белёсых отверстия. В конце 1983 года я приехал к Лёве в гости, жили они тогда с Ольгой в 20 минутах ходьбы от метро «Ленинский проспект». Сидели, выпивали, Лёва читал стихи Иосифа Бродского, читал замечательно, но тут позвонила Марта, сказала что у Тани небольшое кровотечение и они едут в 51-ю больницу возле метро Щукинская и Марта просила меня приехать в больницу. Я попросил Ольгу довезти меня до метро (у неё были «Жигули») и в ответ услышал: «Ничего, пешком дойдешь, не переломишься». На меня спокойно смотрели два бесцветных глазных отверстия, я оделся и побежал к метро. В больнице всё закончилось хорошо, но в гости к Лёве я больше не приходил и мы встречались с ним у общих друзей. Через несколько лет Лёва из посольства перешёл на работу в университет штата Мериленд в отдел Роальда Сагдеева, который в Москве был директором Института космических исследований, где Лёва и работал. Забавно, что Сагдеев был женат на старшей сестре Максима Франк-Каменецкого, развелся, а в Америке женился на внучке Эйзенхауэра. Проработав несколько лет в США, Лева вернулся в Москву, где и умер от инфаркта в 2013 году.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Оскар Рохлин: Друзья. Продолжение

  1. Оскара уже давно нет с нами. Но странный он был друг. Лёня Абатуров скончался 25 ноября 2013 года, а не весной 2015. Абатуров был блестящим ученым в области конформационной динамики белков, но почему-то Оскар так много пишет об Алике Варшавском, как об ученом, и ни слова о Лёне Абатурове. Да, так уж хорошо Оскар знал Лёню Абатурова. Если кому-то онтересно то прочитайте моё коротое эссе об Абатурове Леониде Васильевиче (1937-2013) от 11 октября 2020 г. в Facebook : Леня Абатуров. В ИМБ, да и за его пределами, не было учёных в области молекулярной динамики, кому это имя не было бы знакомо, в институте он был очень популярной личностью. Талантливый энтузиаст, беспредельно преданный науке, трудоголик, эрудит, постоянный зачинщик научных дискуссий на локальных и международных конференциях и симпозиумах, въедливый и педантичный в экспериментальной работе, но безалаберный, упрямый, с неустроенной семейной жизнью и холостяцкими наклонностями, однако интеллигент, честный и порядочный, любящий интересную компанию, своих близких и друзей. ……

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.