Сергей Левин: Дом-сказка. Окончание

Loading

Накануне всю ночь валил снег, а утром сделалось ясно и солнечно. Дед и внук медленно прошли через садик, свернули на улицу. Внук видел снег впервые. Вообще он оказался здесь впервые. Дед рассказывал, как каждое утро ходил в школу именно так. На улице — никого кроме них. Они шли дальше, дед рассказывал.

Дом-сказка

Сергей Левин

Продолжение. Начало

39.
Среда 23 мая 1956
Ленинград

Маша торопилась, уходя с работы, она сегодня устала. На улице потеплело как-то нежданно, а она оделась не совсем удачно. Дел осталось очень много, ко дню рождения нужно было сделать покупки. Она экономила месяц, чтобы позволить побаловать сына теперь. Он позвал в гости своих ребят из класса, их она знала много лет, когда они еще вместе учились в мужской школе. Теперь уже шел второй год, как мальчики и девочки оказались снова вместе. Эти дурачки поначалу противились такой перемене, но вчера, как бы не придавая этому значения (а сам следил внимательно за ее реакцией, Гриша так умел смотреть), Саша сообщил, что придут две девочки из класса. Машу это порадовало. Ее прежде пугало, чем могло бы потом закончиться это никому не нужное разлучение. Она любила вспоминать свою школу, хотя практически ни с кем, кроме Анны, связи не осталось. Но представить, что вокруг одни девчонки и нет мальчиков, она даже не могла. Страшно подумать, сколько их осталось после всего, может быть, что и никого. Решила потом поговорить с Анной, та наверняка знала больше.

Маша доехала в душном автобусе до Невского. Чтобы не терять времени, заранее продумала, что ей нужно будет купить и где. Не все получалось, но, в основном, шло по плану. Руки уже устали нести сумки, оставалось не так уж много. Магазины на Невском радовали тем, что все-таки отличались от других. Даже если продавали там то же, что и везде, то это делалось иначе. Она любила продавцов, которые более аккуратны, точны и вежливы, когда повсюду хамили. Их никто не заставлял быть таковыми, они просто оставались самими собой, работали там всегда, они жили в этом городе и сохранили его. Напоследок она оставила Елисеевский. Там не так уж и много оставалось купить, но Маша так любила это место, что не могла пройти мимо. Первым делом заглянула направо, в рыбный отдел. Очередь стояла, но не очень большая. Маша устала, поэтому решила поставить сумки на минутку и постоять слева возле входа. Это не случайно. В этом уголке продавали кофе, который и мололи тут же, а рядом расположились селедки, копченая рыба. Запах рыбных копчений вперемешку с кофе становился для непосвященных всегда открытием, а знатоки и гурманы приходили, просто любили здесь хотя бы недолго постоять. А еще Маша всегда смотрела на пожилого продавца в рыбном, тот работал всегда в синем берете, белоснежном халате, лицом строг. О нем ходили легенды, что работает здесь еще с «тех времен», что он хранит где-то в тайнике сокровища дома Елисеевых, верит, что дождется. А еще рассказывали, что сам Елисеев из Парижа тайком под чужим именем приезжал, заходил туда, и тогда в первый и в последний раз на памяти посетителей, на лице продавца появились и улыбка, и слезы. Легенды и без того переполняли этот город. Он в легендах и мифах появился, обрастал ими, жил в них. А иначе город не оставался бы самим собой.

Маша закончила в рыбном и торжественно перешла в главный зал. Обошла его вокруг, решила, что возьмет, чтобы только хватило сил до дома донести. В кондитерский сегодня стояла очередь даже длиннее, чем в колбасный. Маша не сразу сообразила, за кем занимать. Судя по всему, последней в отдел стояла женщина в легком сером пальто. Тут же тянулся хвост очереди в кассу, можно легко запутаться. Маша на всякий случай, спросила, кто последний в кондитерский, женщина повернулась и сказала, что она. Маша не сразу узнала ее. Она была выше, крупнее, чем Маша, широколицая, с доброй улыбкой и печалью в глазах, сумки в обеих руках. Машу та узнала сразу:

— Маша! Здравствуйте! Ну, узнали меня?

— Мария? «Большая»?

Обе поставили сумки и обнялись. Потом подняли их и чуть ли не одновременно сказали обе:

— У нас день рождения завтра!

Стоявшие впереди оглянулись на них, как на ненормальных, а те, что уже заняли за ними, посмотрели осуждающе. Очередь двигалась медленно, и это оказалось даже кстати, хотелось спрашивать обо всем, что накопилось за шестнадцать лет. Мария большая тоже оставалась в Ленинграде в первую блокадную зиму, а в сорок втором эвакуировалась с сыном, муж ее после войны вернулся позже, еще продолжил службу на Дальнем Востоке.

— Мария, а вы там же живете на Обводном? Я запомнила.

— Нет, Маша, давно уже не там. Мы на Литейном. А вы, секундочку, — она задумалась, но тут же вспомнила, — на Плеханова, у вас там комната, правильно?

— Правильно, там. У нас даже две комнаты.

— И у нас полторы.

— А сын тоже в девятом классе должен учиться, в какой он школе?

— Знаете, Маша, — Мария перешла на шепот, — он ушел из школы, он теперь работает, так решил сам. Мы ничего не могли с этим поделать. Он объяснил нам с отцом, что больше не может там оставаться.

— Что-то случилось?

— Нет, просто он так решил. А вы знаете, он на самом деле умнее нас, и честнее. Никогда не сделает того, что ему не по нраву. Мы боимся за него, что будет дальше?

— А где он работает?

— Пошел на завод, а сейчас хочет еще куда-то перейти. А дома все время читает, очень много. Хорошо, что стало легче сейчас. Не так за него страшно. А как Саша? Он-то учится?

— Да, в девятом классе, школа там у нас хорошая и прямо рядом с домом.

— А он уже думает, куда пойдет потом, в медицинский не хочет?

— Ни в коем случае, он в технический пойдет куда-нибудь, голова так устроена.

Очередь подошла. Они завершили свои покупки, покинули Елисеевский, перешли проспект и решили посидеть еще на скамейке около Екатерины Великой.

Засиживаться нельзя было, дел по горло. Мария оставила Маше свой телефон, и Маша ей свой, рабочий. Они попрощались, Маша пошла к Садовой, а Мария еще какое-то время, печально улыбаясь, глядела ей вслед.

40.
Среда 9 сентября 2009
Берлин

Улицу назвали в честь полковника, который в сорок четвертом стал главным заговорщиком. Его и остальных расстреляли прямо напротив во дворе узнаваемого по кинофильмам дома. А Доктор легко нашел отель «Маритим». В Берлине он оказался во второй раз. Двадцать два года назад побывал здесь с группой молодых врачей-выпускников, конечно, только с восточной стороны. Самым сильным впечатлением тогда стало «дежавю». Особенно когда ходили в мрачном районе Восточного Вокзала, отчетливо понял, что был здесь, настолько все казалось знакомым. Так и не разгадал причину.

В шикарном лобби на нескольких языках сообщалось, что отель рад принять у себя очередную совместную Конференцию Европейской и Американской Aссоциации Xирургии Грыж, и также приветствуют всех ее участников многочисленные фирмы-спонсоры. Конференция открывалась сегодня вечером, приходившие вставали в очередь регистрироваться. В лобби нарастало приятное возбуждение. Пока Доктор стоял, успел заметить пару знакомых лиц. Вместе два года назад были на курсе в Бельгии. Эти шведы тоже узнали Доктора, подошли поздороваться. Доктор быстро зарегистрировался, получил положенный бейджик и сумку. Бейджик был исполнен строго и даже красиво.

Dr. Gregory Gordin
Jerusalem
Israel

Доктор пристегнул его к полагавшемуся ремешку и надел себе на шею. До официального открытия оставался примерно час. Сегодня вечером по плану намечалось только открытие, несколько слов организаторов и выставка новинок от фирм-спонсоров. Шли лихорадочные последние приготовления около стендов, что занимали почти весь этаж. Доктор поглядел на эти приготовления, после решил пойти посидеть и выпить кофе, а когда вернулся, то всех пригласили в зал. На сцене сидели музыканты, квартет играл Моцарта. Доктор давно не выезжал на подобные мероприятия. В последние недели уже не мог дождаться, хотелось вырваться из повседневных хлопот, еще несколько дежурств подряд, как назло, оказались тяжелыми. Вообще-то уже полтора месяца шла полоса обидных осложнений у его больных, необходимо было чем-то это прервать.

После приветственных речей сопредседателей конференции, обязательных реверансов в адрес спонсоров всех пригласили снова на выставку.

Фирмы показывали свои новинки. В этой области хирургии обозначился переворот. На стендах красовались новейшие легкие сетки, биологические имплантанты, изысканный инструментарий, клей, что должен отныне вытеснить швы и скобки. Демонстрировали видеофильмы о том, как все это красиво должно исправлять дефекты брюшной стенки. Стоило остановиться где-нибудь, как налетали фирмачи с задушевной беседой и искушали своей блистательной продукцией. Они умело спрашивали о том, где Доктор работает, что уже применяет, слушали внимательно, дарили диски с записями, визитки.

Около стенда одной из фирм на столе расстелили какую-то плотную резину с приятным запахом, каждому участнику предлагалось опробовать новые швы из особого эластичного материала. Эта нить в силу своих чудесных свойств должна была решить проблему послеоперационного расхождения ран. Доктор распаковал такой шов, взял его в иглодержатель, стал прошивать резину, вязать узлы. Действительно, возникли необычные ощущения от эластичной нити, хотелось верить, что отныне есть решение и для этой проблемы, о чем он с радостью сообщил юному фирмачу, и незаметно стащил при этом несколько упакованных экземпляров. Пригодится. Пока Доктор шил резину, заметил, что рядом с ним появилась какая-то фигура. Тот просто стоял. Не отвлекаясь от своего занятия, Доктор посмотрел на его бейджик, но тот перевернулся «рубашкой» вперед. Гордин перешел к следующему стенду. Там демонстрировали фильм о биологическом графте для закрытия больших послеоперационных грыж, созданном путем хитрейшей обработки из коровьего перикарда. Доктор присоединился к компании завороженных зрителей. Когда фильм закончился, им дали по очереди подержать в руках это скользкое чудо. Доктор вспомнил одну свою несчастную пациентку, которая пережила уже восемь оказавшихся бесполезными операций. А в руках сейчас держал то, что могло ее избавить от этой многолетней проблемы.

Рядом снова возникла та же фигура, что и прежде. Это оказался высокий светловолосый человек лет сорока с чем-то. Бейджик он успел перевернуть обратно и на нем значилось:

Dr. Toivo Snegireff
Tampere
Finland

«Почти Синебрюхофф», — вспомнил Доктор свою поездку в Хельсинки пару лет назад. Тот стоял рядом.

Когда Гордин обошел еще пару стендов, поболтал со своими из Хайфы, встретил москвичей, оказавшихся неразговорчивыми, дошел до стенда, где можно подержать в руках самые легкие сетки для пластики, то вновь обнаружил, что всякий раз «Синебрюхофф» всплывал поблизости. Это уже получалось явно не случайно. Он посмотрел на него. Тот улыбнулся в ответ и обратился по-английски:

— Доктор Гордин, извините, пожалуйста. Я все время иду за вами. Нет, мы не знакомы. Просто ваше имя мне очень небезразлично. Это, скорее всего, совпадение, но…

— Доктор Сине— (запнулся) Снегирефф, приятно познакомиться. Вы хотите о чем-то поговорить со мной?

— Да. Я вижу, что вы из Иерусалима. Вы и родились в Израиле? — Финн смотрел с какой-то надеждой в глазах. Разговор явно не помещался в рамки обычного светского воркования коллег на таких конференциях.

— Нет, я родился в Санкт-Петербурге, тогда Ленинграде, а уехал оттуда в двадцать восемь лет. Кстати, судя по фамилии, вы наверняка говорите по-русски, так?

— Да, я говорю, — у него, конечно же, слышался акцент, — не так хорошо.

Они перешли на русский. Говорил он хорошо.

— А вы тоже уехали из России?

— Нет, я родился в Финляндии.

— А фамилия откуда такая?

— Это мой прапрадед получил назначение на службу в Таммерфорс еще в девятнадцатом веке. С тех пор мы там и живем.

— Интересно. Они были военными?

— Прапрадед был военным, потом последовали чиновники, учителя. Тогда при царе они женились еще только на русских. Потом уже нет.

— А как вы сохранили язык? Вы же очень хорошо говорите по-русски.

— Мой дед всегда говорил со мной, он меня вырастил. И книги приучил читать русские. А теперь я часто бываю в России. Но я хотел поговорить о другом.

— О чем же?

— Я увидел, что у вас написано «Д-р Григорий Гордин», а я уже много лет пытаюсь найти кого-то, кто связан с другим Григорием Гординым. У вас случайно не было деда, тоже врача?

— Был. Он погиб, это было в тридцать девятом, — теперь Гордин посмотрел на коллегу с надеждой.

— Послушайте, давайте уйдем отсюда, завтра посмотрим выставку, и доклады начнутся тоже только завтра. Если вы не против, пожалуйста.

— Да, уходим.

Коллеги поспешили к выходу. Было тепло, они свернули направо по улице имени полковника. Снегирев спросил, что Гордин знал про своего деда. А что он знал? Что начинал работать в хирургии, что ушел на «сборы», что попал на войну, с которой не вернулся. А где он оказался? Никто не знает. От него пришел вдруг телефонный звонок почти за месяц до войны из Петрозаводска, поэтому бабушка думала, что он где-то оказался там, в Карелии. И все.

Снегирев слушал внимательно.

— Да, все правильно. Это случилось там. Теперь послушайте, и мой дед воевал там. Его ранили, взяли в плен, но довезли только до медицинского отряда. Было такое кровотечение, что ему русский врач прямо в палатке делал операцию и успел спасти. Дед пришел в себя, спросил его имя, и доктора звали Григорий Гордин.

Улица привела прямо в Тиргартен, но там в этот час стало уже совсем темно, они повернули направо. Гордин спросил:

— А вашего деда потом увезли в лагерь для пленных?

— Нет. Потом было не так.

Снегирев остановился.

— Через несколько часов наши пришли туда. Командир послал людей, чтобы вызволить его. Они забрали деда, но всех русских, кто там оставался тогда, убили.

— Когда это случилось?

— Тридцатого декабря. Вечером. Дед был очень слаб, помнил, как его выносили из палатки, вокруг — стрельба, и он видел, что доктора убили. А потом деда долго тащили в санках до своих.

Они оба стояли молча. Снегирев предложил зайти куда-нибудь поблизости посидеть. Впереди увидели небольшой ресторан, они зашли. Там оказалось уютно и тихо, немного людей. У окна стоял свободный столик. Они попросили пива, заказали еще что-то поесть.

Снегирев спросил:

— Так может быть, что там оказался ваш дед?

— Это был он. Кто же еще? А что вы еще знаете?

— Его довезли до своих. Командир, подполковник, ждал их. Деда отправили в госпиталь. Он долго лечился. А еще он рассказал нам, что там в палатке, когда пришел в себя, успел поблагодарить врача за спасение, и тот доктор Гордин ответил ему…

— Что он сказал ему? — Григорий смотрел в глаза.

— Он тоже поблагодарил деда, ну, что и тот спас его. Он так и сказал. А потом дед видел, как врача убили. Он до последних дней помнил об этом, даже когда умирал, просил меня, если смогу, найти кого-нибудь, семью его, ведь мир стал другим. Но как я мог найти?

— Тойво, можно мы будем так обращаться?

— Конечно, Григорий.

— А дед ваш воевал и потом?

— Уже нет, после того ранения он и ходил с трудом. Я помню его шрамы, когда мы с ним в сауне сидели.

— А он долго жил?

— Он умер в восемьдесят пятом году. Ему было семьдесят два. Сердце. Кстати, это он с детства просил меня пойти в медицинский, не настаивал, но просто очень хотел, чтобы я стал врачом. Думаю, что причиной тому тоже стал ваш дед. А у вас как это было?

— У нас я сам так решил, никто не уговаривал. Тойво, а где это случилось? Вы знаете точно?

— Знаю и точно. Дед возил меня туда. Он показал прямо место.

Снегирев достал из портфеля компактный ноутбук, спросил официанта насчет WiFi, и тот утвердительно кивнул в ответ.

Тойво зашел в GOOGLE MAPS и приближая показал это место.

— Вот здесь, к северу от Суомуссалми. Там и тогда проходила эта дорога, а здесь стоял медицинский отряд, точно здесь.

Он перешел на другой сайт на финском, там скрупулезно почти по дням было обозначено расположение всех. Здесь — такой-то полк, здесь — штаб дивизии, а вот и медицинский батальон номер 298. С севера тянулись синие стрелки, обозначенные словом «Суси».

— Тойво, что значит «Суси»?

— Суси — это волк по-фински, так называлось это подразделение, потому что командовал им сам Пааво Суситайваль.

— Это тот подполковник, который ждал деда?

— Тот самый. Это был известный в свое время человек, спорный. Он еще потом жил очень долго, деда пережил, хотя сам — гораздо старше. Мы с дедом гостили у него однажды в Лаппеенранта. Григорий, а бабушку свою, жену деда вы помните?

— Конечно, помню. Она умерла, когда мне было одиннадцать лет. Много со мной возилась, сколько могла, только у нее с сердцем проблемы не прекращались. Она рассказывала про деда сначала отцу, потом мне. Папа ведь родился, когда дед уже погиб.

— А он уходил и знал, что у них будет ребенок?

— Когда он уходил, бабушка сама еще не поняла. В письме она не хотела сообщать про это, ждала, его же забирали всего «на три месяца».

— А что с ней потом было, она больше не вышла замуж?

— Нет, не вышла. Растила папу, потом пришла война, блокада. А после нее тоже жилось очень трудно. Она работала. Папа зато учился очень хорошо. Потом они с мамой поженились совсем еще молодыми, я родился. Мы жили тогда с родителями мамы, это было близко. Меня растили и родители, и две бабушки с дедом.

Им принесли красиво оформленные щедрые порции, это оказалось очень кстати, потому что оба проголодались. За едой продолжали разговор. Тойво спросил:

— Григорий, а что вы знали про ту войну? У вас же не говорили о ней, правильно?

— У нас много о чем не говорили, но при этом кто хотел, тот знал. Мне отец рассказывал. Я помню, как мы с ним как-то вечером зимой сидели на кухне…

— Почему на кухне?

— Тойво, потому что там хорошо сиделось, вообще все важные разговоры в России тогда случались на кухне.

— А сейчас?

— А сейчас я не знаю, я ведь давно уже не там. Так уж. Вот. Я вспомнил, это было в декабре семьдесят девятого, в конце, когда в Афганистан вошли. Это никого не радовало. Отец мне сказал, что ровно сорок лет назад случилась война с Финляндией. Он знал и про выстрелы в Майнила, и про «правительство» в Териоки, рассказывал про бои на перешейке. А потом сказал мне, что самое страшное происходило к северу от Ладоги. Там две армии были разбиты, и где-то оказался дед, военврач третьего ранга Гордин.

— А где ваш отец мог читать об этом?

— Понятия не имею, но он все знал. В России всегда так: кто хотел знать правду — знал, а кто не хотел, то говорил, что «мы же ничего не ведали, для нас все было закрыто…» Тойво, послушайте. А я понял, почему ваш дед спас моего тоже.

— Почему, Григорий?

— А представьте, что вы попадаете на ТАКУЮ войну? После этого нужно как-то продолжать жить. Если бы дед остался, ему уже было бы легче.

— Григорий, я понял вас. А ваш отец жив?

— Нет. И мамы тоже уже нет давно. Они оба пережили в детстве блокадную зиму, голод. Потом всегда считались достаточно здоровыми, но болезни навалились внезапно, и в итоге они прожили недолго. А ваши?

— Родители живы, они люди пожилые, но болеют мало, справляются.

Они говорили о своих семьях. У Тойво было двое детей, сыновья, а у Гордина — дочки, тоже две. Тойво спрашивал о новой стране, где сам пока еще не побывал ни разу. А после они говорили о работе. Просидели довольно долго в этом ресторане, разошлись поздно. Они остановились в разных гостиницах. Выйдя на улицу, попрощались до завтра. Тойво уехал на автобусе в свой отель, а Доктор решил пешком вернуться в свой.

Город теперь изменился совершенно: двадцать лет без Стены. Но в какие-то моменты возникало то же ощущение, что и тогда, без узнавания мест, где действительно прежде побывал. Просто все оказывалось знакомым. Впрочем, очень плотная программа Конференции вряд ли еще позволяла устраивать долгие прогулки. И теперь уже было совсем поздно.

41.
Суббота 31 июля 2010
Шоссе Е63 к северу от Суомуссалми
Финляндия

Жарко оказалось даже здесь. Что-то случилось этим летом. На обширной территории повисла такая жара, что не находили от нее спасения. И если бы на день-другой! Это уже длилось почти месяц. В России горели леса. Здесь пожаров еще не случилось, но могли запросто начаться.

Отпуск они спланировали заранее до мелочей. Сначала — поездка по Скандинавии, перелет в Рованиеми, и оттуда на машине через Куусамо, север Финляндии на юг. А там заранее сняли дом на неделю, друзья из Петербурга должны уже приехать. Доктор вел машину.

Лена сидела рядом с ним, держа на коленях Айпад с картой. Судя по ней, они приближались к тому месту, которое искали. Да, это здесь. У дороги стоял указатель: слева через пятьсот метров должна появиться какая-то достопримечательность. Жена, глядя на карту, сказала, что она и здесь отмечена. Она коснулась пальцем значка, при этом ярко блеснул камушек ее кольца, и на экране появилось название “Silent people”. Выезд этот они увидели совсем рядом. Григорий включил левый поворот. Ближе к шоссе расположилась площадка для парковки, на ней уже разместилось несколько машин. Стоял деревянный домик. В нем — киоск. На столике стопками лежали буклеты на трех языках о том, что же здесь такое находится. После домика тропа выводила на поляну.

Вытянутая поляна располагалась как раз поперек дороги. Слева от нее — пригорок, и на нем заканчивался редкий лесок, позади в дальнем конце полянка тоже слегка приподнималась, и там дальше начинался лес. Справа в глубине угадывался ручей. На полянке неподвижно стояли люди, много людей, они не двигались. Подошли к ним, и оказалось, что это не люди, а обыкновенные пугала, их очень много, не меньше тысячи. На крестовины сверху надеты комья земли с густой торчащей сухой травой, так появились головы. А какой только одежды на них не было! Получалось, что стоят там и мужчины, и женщины, даже дети, одеты, кто побогаче, а кто и поскромнее. Они все оказались разные. Стоило подуть ветру, как они начинали размахивать в такт руками-рукавами или покачивать платьями. Солнце светило, слышны кузнечики и птицы. Бабочка села на плечо к одной барышне и подрагивала крыльями. А напротив на плечо кавалера уселся жук, франтовато расправив длиннющие усы.

Люди ходили между ними, фотографировали их и себя в этой компании. По всем признакам именно здесь все и случилось. А почему и художник выбрал то же самое место для такой композиции?

Они бродили среди странных фигур, Гордин рассказывал дочкам о том, что знал про их прадеда и о том, что случилось на этом месте много лет назад. Лена спросила:

— Как бы точнее перевести это название, просто «тихие люди»? Чего-то недостает.

— Знаешь, я тоже думал, скорее уж «молчащие». Так точнее.

42.
Воскресенье. Январь 202…
Утро
Санкт-Петербург

Накануне всю ночь валил снег, а утром сделалось ясно и солнечно. Дед и внук медленно прошли через садик, свернули на улицу. Внук видел снег впервые. Вообще он оказался здесь впервые. Дед рассказывал, как каждое утро ходил в школу именно так. На улице — никого кроме них. Редко проезжали машины. Они шли дальше, дед рассказывал. Вдруг он заметил, что в доме на углу что-то изменилось. Над цоколем вместо прежнего гладкого появился рельефный серый гранит, окна стали другими: разной формы, камень обрамлял их, словно в сказочном гроте. Выступали необычные балконы, а выше начиналась голубая майолика с картинами, а еще выше — небо. Шпиль угловой башни уходил туда.

Они вышли на самый угол, не отрывая глаз от дома.

— Ты вернулся, «Дом-сказка»? Теперь все будет хорошо, — тихо произнес дед, обращаясь к каменной птице, что расправила крылья под угловым фронтоном.

На крыльях и на голове птицы шапкой лежал снег. Она посмотрела на них, незаметным движением утвердительно кивнула, отпустив облачко снежной пыли. Приблизившийся в прозрачном воздухе проспекта Ангел Литовского замка согласился и тоже склонил голову.

Авторское послесловие
По какому праву?

Когда закончил повесть, не оставалось сил ни на что. Прошло несколько дней, и можно было начинать править. Хорошо еще бы знать, как это делается. Но ничего, потихоньку начал. Ошибки исправил, нелепые предложения убрал или привел в какое-то приемлемое состояние. Пока исправлял, сам немного успокоился. И тут завертелись вопросы к самому себе:

«Эй, дорогой, а чего это такое?»

«С каких это пор ты себя возомнил пишущим? Ты что всерьез думаешь, что кому-то делать нечего, и люди готовы будут оставить занятия поважнее ради чтения вот этого?»

«А не есть ли это графомания, что с возрастом приходит и о чем-то серьезном говорит? К доктору не пора ли? Или у тебя профессии нормальной нет? Или ты сдулся в ней и спешишь ухватиться за что-то другое?»

Что тут ответить можно? Есть профессия, и не сдулся пока что. И рановато мне пока для проблем возрастных, до пенсии еще очень далеко.

Снова и снова прошел весь текст, еще поисправлял. А вопросы — тут как тут:

«А что это за язык такой? Это что, художественный текст, как это назвать?»

А нет у меня никакого другого языка. А вот если бы я устно рассказал историю, а кто-то записал бы точно. Уже нельзя?

Если начну что-то изображать, выйдет либо подражание, либо полная белиберда. Нет, оставим как есть. Своими словами.

Оглядываюсь назад и удивляюсь, как это странно получилось. Эта история пришла ко мне сама в виде нескольких узловых сцен, казалось бы не связанных, словно приснилась. А потом их осталось связать, а заодно и осмыслить. В процессе случались открытия нового, совпадения, сюрпризы.

В какой-то момент начал давать читать другим, ожидал каждый раз с ужасом ответов. Читавшие по-разному оценивали текст: кому-то больше нравились одни страницы, а кому-то — другие, некоторые реагировали очень эмоционально, а случались и совершенно отрицательные отзывы. Это так ведь и должно быть. Хуже, когда в ответ — молчание, тогда не знаешь, что и думать, позор какой-то. А тут и новые вопросы ждать себя не заставили:

«А ты понимаешь, что героев своих окунул в события, о которых десятилетиями молчали? В художественной литературе на русском языке этой войны еще не было. Только в последние годы написаны книги, где разбираются исключительно военные подробности?»

Знаю, сознаю. И поэтому все соответствует тому, как оно и происходило на самом деле. Спасибо авторам вышеупомянутых книг и исследований. Расхождения здесь в пределах противоречий между источниками. И то научился отделять не вызывающие доверия. Я очень боялся неправды, честное слово. Поэтому практически нет ни одной случайной даты, просто неслучайность одних всем очевидна, а других — не всем. И не только боялся ошибиться в событиях и датах. Поэтому вылавливал все, что уже где-то написано о настроении, ощущениях живших именно в это время. Если читатель узнает какие-то детали упомянутые прежде в воспоминаниях совсем других людей, то пусть знает, что это внесено во имя достоверности.

Вопрос одного из первых читателей:

«А ты допускаешь, что мог быть тогда такой молодой человек совершенно свободный от идеологии? Откуда он мог взяться?»

А почему нет? В хорошем доме вырос, достаточно. А по какому праву мы порой позволяем себе такое отношение к тем, кто жил до нас? В чем с нами разница-то? Mы всего лишь знаем, что происходило дальше, а они — нет? А наши поступки как отзовутся в будущем? Знаем? То-то же.

Другая читательница задала очень приятный вопрос:

«Я так поняла, что это реальная история твоей семьи, правда?»

Нет. Не история семьи. Все события, как уже сказано, реальны. Даже номера воинских частей абсолютно достоверны. Теперь уже можно… Некоторые из главных героев «срисованы» с моих родных, так проще заставить читателя полюбить, если любишь сам. А история героев придумана.

«А в книге так много вполне конкретных персонажей, можно одних сразу узнать, других не сразу. Понятно, что делают здесь одни и не понятно, как оказались другие. Эта женщина, что оказалась рядом в родильном отделении, это ведь, судя по дате рождения сына, М.М. Вольперт, мама И.А. Бродского? А зачем она здесь?»

Это был трудный вопрос. Много таких персонажей. Есть и реальные люди, о которых узнал, копаясь в истории событий. Действительно, зачем? Неприлично просто так тревожить память о людях. Салага-автор захотел привести «свадебного генерала» в свою первую повесть? И кто здесь «свадебный генерал», этот младенец? Нет же.

Но вопрос был задан заочно, я ответить не мог. А теперь расскажу. Я эту женщину (она в повести зовется Мария-большая) знал. И застал ее в не менее, а точнее, — в еще более важный (чем рождение сына) момент жизни. Я, благодаря профессии, оказался рядом с ней в ее последние дни. А было это в далеком 1983-м году. И она поведала мне о сыне, с которым ее разлучили. Имя его мы знали, но произносить вслух нельзя было. Она подарила мне, тогда совсем молодому начинающему доктору, свое доверие. Много рассказала о сыне. А через три дня умерла у меня на руках. И только я слышал последние ее слова. А рассказать о ней мог только своим самым близким.

Я снова и снова «чистил» текст. Сколько смог и сколько сумел. Пусть останется какой есть. Взял и выложил целиком здесь. Это ведь как ребенок: если здоровый, сам пойдет и заживет своей жизнью, а если нет — с родителем за ручку навсегда. А в первый раз отпустить эту еще маленькую ручку всем страшно…

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Сергей Левин: Дом-сказка. Окончание

  1. Глубокоуважаемый автор,
    Текст ваш прочитан (почти цитата из М.Булгакова, да?) — и с ним, как с только что родившимся прекрасным ребенком, все в порядке. Он будет жить — своей жизнью, уже вне зависимости от того, кто произвел его на свет — и, надеюсь, жить будет счастливо, поджидая следующих детей своего создателя.

  2. Впечатление абсолютной достоверности от рассказанной истории, появившееся в самом начале, сохранилось до конца. Спасибо!

  3. Уважаемый доктор! Вы первый, кого поздравляю и приветствую в новом году. Хочу надеяться, что это добрый знак. Этот текст — первый для меня в новом году. Благодарю за долгоиграющее (2 месяца) удовольствие от прочтения Вашей книги. Я из далёкой юности пронёс привычку читать одновременно 2-3 книги. К Вашей в течение нескольких недель приобщался, отрываясь от Аксёнова, Кабакова, Юзефовича, и каждый раз жалел, что приходится ждать («продолжение следует») и огорчался, что ждать придётся ещё неделю. Французы говорят: comparaison ne pas raison. Я и не сравниваю, но Ваша «Дом-сказка» не уступала интересом знаменитым соперницам. В моём восприятии. В последней главе Вы ответили на моё недоумении: как спас раненый Снегирёв Григория (31 гл.)? Объяснение принято не без некоторого сомнения. Но остался другой, беспокоивший меня на протяжении первых 30 глав книги: зачем Вы мне сообщили в самом начале, что дед Григория пропал без вести на Финской? Ну не знал он деда, но зачем эта исчерпывающая точность, которая довлела над читателем (мной) до гибели героя? На всех поворотах его судьбы моё подсознание резонировало: всё пустое, он погибнет на Финской. Автор так посчитал нужным? Принимаю, Ваше право. Ещё раз спасибо и успеха. И ремарка: в моём семейном, дружеском и профессиональном окружении было много врачей разного профиля, испытываю к ним особое расположение. И сегодня перезваниваюсь с престарелым хирургом высшей категории и д.м.н. экспертом патанатомом. «Бойцы вспоминают минувшие дни…».

    1. Поздравляю и Вас с Новым Годом. Спасибо за добрые слова. Попробую ответить на нелегкий вопрос. «Пропал без вести» — это лишь всем известная формулировка, которую в первой же главе Доктор процитировал и сразу сказал, что погиб. Я сознательно открыл карты сразу, чем себе же поставил сложную задачу на дальнейшее повествование. Читателю все известно сразу, но… Знаете, раньше смотрели «Чапаева» много раз, надеясь, что однажды он непременно переплывет Урал.

Добавить комментарий для Л. Беренсон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.