А потом, под слезы и аплодисменты присутствующих, Стаканов был торжественно утвержден на должность Вице-председателя только что созданного им творческого «Союза Редакторов, Авторов, Читателей». «СРАЧ» — сокращенно.
Морщинин и другие
(Московская быль)
Константин Емельянов
Продолжение. Начало
Морщинин и дети
Морщинин очень любил детей. А те его слегонца побаивались-сторонились.
Может, из-за внешнего вида. Может, из-за очков больших. А может, из-за полуулыбки, полуоскала. Он улыбку ту для посетителей и конкурентов на лице носил. Иногда забывал после работы поменять.
— Мама, а почему дедушка злой? — хныкая, спрашивала маленькая девочка, показывая на главреда пальчиком.
— Он не злой, Машенька, — оправдывалась мама, — у него просто жизнь тяжелая.
Но на-всякий случай дочку покрепче за руку брала и на другую сторону улицы переходила.
Главреду это было неприятно, и однажды решил он целый номер «Пламени» посвятить детям. И заказал статьи о детстве всем авторам и сотрудникам редакции.
— Теперь-то точно все узнают, как я детишек люблю, — хвалился Морщинин на редколлегии.
Сказано-сделано. Все прочие статейки из очередного номера выкинули. И заполнили его рассказиками, стишками и воспоминаниями про детей и счастливое детство. Да еще и аннотацию от редакции поместили в начале номера.
Только свежий журнал получился не очень. Каким-то кровожадным номер вышел.
В одном стишке дедушка внучка костылем воспитывает. В других воспоминаниях завуч третьеклассника головой о стенку бьет. При всем классе. В назидание другим, стало быть.
А когда дошло до рассказа, где мама девятилетнего мальчика к батарее наручниками пристегивает, возмутились и родители, и вообще вся общественность, номер читающая.
Пролистал дома вечером Морщинин «детский» выпуск журнала и пригорюнился.
— Что же это за «чернуха» получается? Неужели совсем ничего хорошего у людей в детстве не было? У меня вон в детстве под окном река Дон протекала. Рыбу, знаешь, какую ловили? Во!
— Так и надо было журнал про рыбу выпускать, — ласково пожурила главреда жена. — А то заладил: дети, дети!
Морщинин и Авторы
Морщинин любил убегать иногда из редакции в разгаре рабочего дня. Особенно — в конце года, когда в редакции расчищали «завалы». Каждую рукопись нужно было теперь найти, прочитать, пронумеровать и, иногда, даже ответить автору.
Всю эту рутину Морщинин, по возможности, пытался перекладывать на подчиненных. Да и самих авторов он, как любой уважающий себя главред, в большинстве своем терпеть не мог. Вот и сегодня, в разгар редакционного «аврала», он тихонько вышел из здания и, никому ничего не сказав, решил немного прогуляться.
Пробравшись дворами и переулками через загруженный машинами центр города, Морщинин вышел, наконец, к обшарпанному зданию, где на одном этаже вместе с банком и еще какими-то коммерческими структурами размещалась редакция другого популярного журнала — «Молодость».
Редакторствовал в «Молодости» старый приятель Валерка Зударев. Когда-то, в восьмидесятые, журнал его был очень популярен. Но потом слава ушла, а половина редакции тоже решила отколоться и делать журнал для тридцатилетних. Где обитала теперь «Новая Молодость» неизвестно, а «старая» все еще ютилась между банком и секс-шопом.
— Раскудрыть твою, сколько же раз звонить-то? Три или четыре? — пытался вспомнить Морщинин.
Он постоянно забывал, хотя и знал, что, если ошибешься и позвонишь по домофону больше, то охранники из банка и продавцы из секс-шопа могут прибежать и отругать нецензурно.
— Позвоню три раза, — наконец решил Морщинин и не ошибся.
В «Молодости» тоже боролись с предновогодним «авралом». Авторов здесь, как и во всех остальных московских журналах, не очень любили. Особенно тех, кто упрямо докучал своими текстами из дальнего Зарубежья: Германии, Австралии, Америки. Печатать их, конечно, иногда печатали. Скрепя сердце.
Но править перестали, из принципа, а публиковали только в том виде, что получали. Чтобы всем читателям была видна их неотесанность и непрофессионализм.
— Ишь чего захотели, буржуины проклятые! — ругался в таких случаях главред «Молодости». — Сначала Родину бросили, теперь на всем готовом живут, гамбургеры и хот-доги каждый день едят! Да еще и публиковаться на «шАру» — в лучших изданиях? — искренне негодовал он.
Тут Валерка немного кривил душой. Издание его лучшим было очень давно, в последний раз — где-то в середине восьмидесятых. Сейчас же тиражи упали раз во сто, читатели разбрелись кто-куда, а госдотации резко уменьшились.
Теперь журналы выживали, в основном, тем, что, отталкивая друг друга, пытались перехватить у правительства или фонда какого-нибудь очередной денежный «грант». И еще тем, что стремились в буквальном смысле подороже продать свою славную историю.
Так, в «Молодости» была специальная комната с подшивкой всех номеров журнала за сорок с лишним лет. Хранились там и фотографии старых главредов, авторучки, которыми они подписывали номер, старая верстка и прочий антиквариат.
Какие головы тогда здесь работали!
А называлась та комната «Помним о Незабываемом Творчестве». Сотрудников редакции туда не пускали, а вот гостей и журналистов, наоборот, только и водили.
Вдобавок к этому, все номера прошлых лет откопировали и продавали теперь с наценкой читателям и коллекционерам по одному и кучей.
Когда Морщинин добрался-таки до главреда «Молодости», тот как раз сочинял остроумный ответ очередному зарвавшемуся автору.
— Может, по пивку сходим? — робко предложил Морщинин.
— Да погоди, ты! — отмахнулся Зударев, — тут один тип, видите ли, забрать свой материал хочет!
— Ну и пошли его, — оживился более опытный в подобных делах главред «Пламени», — в архив или отдел писем…
— А лучше скажи, что не вернем, потому как читаем, перечитываем, слезами обливаемся и начитаться не можем!
— Ишь, прыткие какие! — согласился Валерка, — Надо этих писак на место ставить! Автор — это не призвание. Автор — это диагноз!
И воодушевленные приятели склонились над столом, сочиняя достойную отповедь надоедливому бумагомараке.
А потом, радостно гикая, побежали, прыгая через сугробы и застывшие лужицы, в ближайшую кафешку.
Морщинин и Юбилей
Морщинин очень любил ходить на разные юбилеи и творческие вечера. Обычно за торжественной частью всегда следовал роскошный фуршет, и потому не надо было торопиться домой к ужину.
Кроме того, не за горами был и юбилей самого главреда «Пламени». Так что посещать подобные гульбища было интересно и в плане, так сказать, перенятия передового опыта.
Вот, к примеру, недавний пятидесятилетний юбилей Жени Стаканова, лучшего морщининского друга. Он и поэт, и издатель, и председатель Союза Писателей «Двадцатый век плюс один», и главный редактор поэтических газет «Вирши», «Потуги» и литературного журнала «Жало скорпиона», и владелец книжной лавки «Скупердяйка» и, наконец, просто спаситель отечественной литературы! Да и еще много чего в одном стакане, то бишь, лице.
Морщинин долго думал, что же подарить приятелю. Больше всего Стаканов любил деньги и славу. Ну так, а кто же их не любит?
Подарить бутылку какого-нибудь импортного коньяку-водки-виски? Вроде пошловато, да и денег немалых стоит.
Подумал-подумал Морщинин и решил, что лучшим подарком будет свежий номер его родного журнала. Так как его еще и в продаже не было, ни в библиотеки он не поступал, главред попросту выкрал сигнальный экземпляр из секретариата. Когда там никого не было.
— Ничего, сгодится, для истории! — сказал главный редактор и украдкой выбрался из здания редакции.
К началу юбилейного собрания в городском музее футуристов-имажинистов Морщинин немного опоздал. Все собравшиеся уже заседали в небольшом зале, а в фойе под вывеской-плакатом «Стаканов — больше чем поэт» лишь одиноко стояли два стола с выставленными на продажу книгами юбиляра. Возле них сиротливо жались тощие фигурки девчонок-продавцов.
Посмотрев на цены за книги Морщинин крякнул:
— Узнаю друга Женю! Нигде своей копейки не упустит!
И ничего не купив, лишь добродушно посмеиваясь поспешил в зал.
Открыть почетное собрание доверили в этот раз многоопытному критику Ганненскому. Он уже почти полвека сидел в редколлегиях десятка московских изданий всех сортов и направлений, нередко противоборствующих. Тем не менее им всем было лестно иметь имя критика на титульном листе своего журнала. Пусть иногда даже в качестве «свадебного генерала».
Вот и сейчас не совсем разобравшись где он и зачем, престарелый критик выбросил вперед сухонький кулачок и злобно выкрикнул в зал:
— Реакция не дремлет!
По залу пошел озадаченный гул, а кто-то в президиуме даже покрутил украдкой пальцем у виска. Осознав ошибку, почтенный оратор быстро исправился:
— Вот я и говорю: редакция не дремлет! А сочиняет и творит всегда: днем и даже ночью!
Гул в зале затих и присутствующие одобрительно закивали. Ганненский воодушевленно продолжал приветственный спич, а Морщинин, между тем незаметно прокрался в президиум.
— Слушай, а как это — больше чем поэт? — спросил он у соседа, редактора регионального журнальчика Андрея Хрустящих, намекая на плакат в фойе.
— Ну как? — недоуменно вскинулся Хрустящих, — он же и деньги с авторов за вступление в СП берет, и сам печатается, и нам дает! Авторов-то, тьма-тьмущая, а нашего брата, редактора, совсем мало!
И это было чистой правдой. По количеству напечатанного в своих газетах и журналах Стаканов опережал не только авторов российских, но и со всего ближнего и дальнего Зарубежья вместе взятых. Держал, так сказать, редакторскую планку. Да еще постоянно зазывал главредов и замов из других «толстых» журналов.
Хотя сам по себе Евгений от природы был скромным и даже застенчивым. Он и других поэтов на своих семинарах скромности поучал:
— Лучшие стихи — это стихи ненапечатанные! Потому, пишите так, чтобы Вас никогда и нигде не печатали! Ибо напечатанное, есть разрешенное. А разрешенное, есть умеренное и сомнительное! А умеренность, сомнительность и поэзия — вещи не совместные!
Между тем, празднование юбилея достигло в зале своей кульминации. Как всегда, юбиляр не ударил в грязь лицом, прочитав на бис несколько своих особенно гениальных произведений, таких как «Дожил дурак дураком до седин», «И х..ром груши околачивал» и «А я старею словно пень».
А потом, под слезы и аплодисменты присутствующих, Стаканов был торжественно утвержден на должность Вице-председателя только что созданного им творческого «Союза Редакторов, Авторов, Читателей».
«СРАЧ» — сокращенно.
— Друзья мои! Коллеги! — расчувствовался Евгений, — Позвольте заверить: «СРАЧ» в русской литературе утвердился всерьез и надолго! И в этом, заслуга всех вас, сегодня здесь собравшихся!
И все громко и долго хлопали и радостно кричали. А потом, на радостях, собирали по залу взносы на новую книгу юбиляра. И опять долго хлопали.
А громче всех хлопал и кричал Морщинин. Он уже предвкушал фуршет и, вдобавок, знал, как теперь ему организовать свой наступающий юбилей.
— Попрошу мэрию, чтобы в день юбилея в Москве выходной сделали! — думал он стоя в президиуме, — как на день города! Они там все люди творческие — не откажут!
И было ему от таких мыслей тепло и приятно.
Продолжение
