Константин Емельянов: Так мы учились при застое!

Loading

«Товарищ сержант, — начал я, стараясь не сильно заплетаться языком, — вы нас простите. Но мы выпиваем сегодня за упокой Леонида Ильича Брежнева. Он умер вчера, и мы его поминаем. От чистого сердца…» Растерялись менты. По их смущенным лицам и переглядам было понятно, что они не знают теперь, что с нами делать.

Так мы учились при застое!

(Рассказы алма-атинского пацана)

Константин Емельянов

http://berkovich-zametki.com/Avtory/Emeljanov.jpg«Поход» на Площадь

За день до ноябрьских праздников сразу после уроков наша шайка поперлась в ближайший скверик, недалеко от нового ТЮЗа — курить анашу, или «план», как мы ее еще называем.

Мы, конечно, могли бы накуриться где-нибудь за гаражами возле школы. Но уж больно страшновато среди бела дня курить анашу на виду у всех проходящих. Тем более, что сразу за гаражами стоит детский сад, чьи воспитатели могут вполне вероятно позвонить ментам.

За гаражами вообще проходят многие «внешкольные» мероприятия: драки, пьянки, накуривания, шмон денег у «быков» и «чертей» и другие «бакланы». Поэтому ментовские патрули там появляются не реже, чем возле наших других «торчков», типа сквера Амангельды (с его конным памятником в центре) или в парчке возле нового ТЮЗа напротив.

Словечки, подобные «быкам» и «бакланам» есть местный жаргон, на котором говорят все пацаны района. Советский рубль мы, почему-то, называем «рваным», а мелкие монеты — «филками». Недосягаемая для нас, пацанов денежная единица номиналом в 10 рублей, в народе зовущаяся «червонцем» у нас зовется «чириком». Конфеты мы зовем «понтишками», а всю остальную еду — «хавчиком».

Употребляемые наркотики в виде анаши и гашиша мы называем «планом» или «дурью». Многие жаргонизмы позаимствованы из тюремно-блатного словаря, но так как мы живем в столице Казахской ССР, то нередко употребляем и казахские слова в обиходе. Например, сигареты («тимек») или водка («арак»).

Патрульные милиционеры зовутся «мусорами» или «ментами», как и по всей необъятной советской стране. Родители на нашем языке — «родоки», простые советские школьники, не отягощенные понятиями — «черти», а девчонки — «крысы» или «биксы» (ящики для кипячения медицинских шприцов). Почему, убей меня не знаю.

Если пацанам нужно где-то встретится, то они «забивают стрелку». Если кого-то обмануть, то не грех и «спиздеть», а если кого-то отдубасить, то провинившийся объект будет «отпизжен» или же получит «пиздюлей».

— Давай «зажигай», только сигарету тоже закурите, чтобы сбить «духан» — сказал многоопытный Шакир, когда мы расселись на скамейке.

В ноябре темнеется рано, часов в шесть уже темно. Сейчас народ пойдет домой с работы, включая, кстати и родителей. Но в такое время, милицейские наряды по паркам еще не ходят — слишком рано.

Процесс накуривания наркотиками тоже назывался на нашем языке по-особенному: раскумариться. От восточного слова «кумар», обозначающий эйфорию или общеизвестный «кайф».

Раскурив «косяк» и пустив его по кругу, мы замолчали, лишь завороженно глядя на горящий огонек папиросы. В основном для «раскумарки» использовались папиросы марки «Беломор-Канал», реже сигареты местного производства «Казахстанские» или «Медео». Если анаши было мало, забивалась «пятка», то есть крошечная часть папиросы вперемешку с обычным табаком.

Несколько минут мы лишь молча передаем «косяк» друг другу стараясь не стряхивать наркотический пепел, а лишь осторожно сдувая его. В голове постепенно сгущается приятный туман — приближается время «кумара», он же «кайф».

«План» тоже бывает разный. И не только по географическому происхождению (афганский или с пограничной с Киргизией станции Чу). Эффект выкуренного косяка редко бывает одинаковым. С одного тебя, кроме дикого голода («голодняк») еще и разбирает совершенно идиотский дикий смех. Как говорится, палец покажи, и ты уже гогочешь чему-то и не можешь остановится.

Бывает еще и прямо противоположный эффект — «думки», доводящий накурившихся пацанов до депрессии с параноидальными закидонами. Слыхал я и про случаи суицида у перекуривших.

Накурившись, начинаем разговаривать.

— Че на каникулах делать будем? — задумчиво спросил Ерлан-Виня.

— У тебя, бля, каждый день каникулы, — так же задумчиво ответил Шакир.

— Ясно что, на площадь пойдем, — вступил в разговор Бахыт, — потом, я слышал в соседней школе дискотека намечается.

— В девяностой, что ли? — спросил Хохол.

В нашей школе «осенний бал» уже состоялся без особых событий недели две назад. Мы как обычно, в подобные вечера, набухались и накурились, перебравшись из школьного спортзала на нашу «точку» в скверике.

Гораздо веселее было пойти всем районным войском, человек так в тридцать-сорок и навести «шороху» в одной из соседних школ, где тебя не знают ни учителя, ни родители.

Соседняя школа номер 90, в силу отсутствия серьезных бойцов и обилия «чертей» подходила для этих целей идеально. Еще называли ее «аэрофлотовской» по причине близости девятиэтажки с одноименными кассами.

Когда-то мы с пацанами из той девятиэтажки играли в футбол на нашем школьном поле почти каждый вечер. Теперь, повзрослев, нас разделили разногласия по районам. Мы стали частью района, называемого Дерибас, как улица в Одессе, они — района Аэрофлот. И таких районов в Алма-Ате десятки. Говорили даже, что в отделениях милиции висят «альтернативные» карты города, с разукрашенными разными цветами «пацанскими» районами.

— Ясный перец, пойдем, — подвел итог беседе Шака, — Но сначала на площадь.

***

По Дерибасу мы обычно ходим вшестером: Шака, Баха, Виня, Хохол, я и Даурен. Виня уже закончил школу на год раньше и теперь просто коротает время до весеннего призыва. Делать ему целый день абсолютно нечего, и потому он просто «ебет мозги», то есть, не делает ничего социально значимого и лишь ходит к нам в школу после уроков.

Хохол и я в десятом, последнем классе. Мы, в отличие от Вини, представляем социальный слой советских учащихся. Весной, через полгода, у нас начнутся экзамены, выпускные, институты, военкоматы и прочая канитель.

Шака и Баха на год младше нас, и я иногда завидую, ведь до экзаменов, армии и институтов им еще больше года.

И, наконец, Даурен, самый младший и отчаянный из нас. Он всего лишь восьмиклассник, хотя и выглядит здоровее Вини, уже закончившего школу. Даурен недавно переехал из нашего района на другой конец города, но в школе остался. Потому, он хотя и ходит с нами по вечерам, но не каждый день.

А уж когда он приезжает мы либо сильно напиваемся, либо с кем-нибудь деремся. Иначе с ним не получается. Для него просто так тихо-мирно посидеть с пацанами в парке означает потерять день.

Сидим в глубине скверика неподалеку от памятника Амангельды Иманову. Это казахский народный герой, типа Емельяна Пугачева у русских. Причем, не мифический, а настоящий.

Мы в школе изучали, как он перед самой революцией поднял батраков и чабанов против самого царя.

Казахи вообще народ смелый и бесшабашный. Даже в наше спокойное советское время по городу просто так не пройдешь где захочешь. Либо ты кого-нибудь заденешь, либо до тебя докопаются. Кстати, «пацанские» районы состоят не только из старшеклассников-казахов. Есть русские, корейцы, уйгуры, украинцы, даже немцы.

Главное, если попался на чужом районе, типа Салема или Крепости, не смалодушничать. Или, как говорят на жаргоне: не «завосьмерить». Иначе не просто отдубасят, но и «поставят на счетчик», «накатают» на шмотки или «опустят в быки».

Тогда, конец. Можно сразу уходить из школы в монастырь или еще куда-нибудь, так как нормальной жизни точно не будет — заклюют, замордуют.

Пока закончили с «планом» совсем стемнело. Часов семь — восемь вечера уже. Переполненные троллейбусы заметно опустели и стали ходить реже. Хочется жрать, да и «сушняк» от выкуренной анаши и сигарет.

Виня с деловым видом достает «пузырь» из кармана куртки. Слава Богу, на этот раз не водяра! В свои неполные семнадцать лет я водку не переношу на дух и на вкус. А еще год назад, на спор, хлестал ее прямо из горлышка. Воистину, мои года — мое богатство!

Так как жрать нечего, а что-то делать надо пьем слабенький и кислющий рислинг местного разлива. В магазине его называют «Семиреченским». Еще будем гадать, приедет ли Даурен.

Пьем из горлышка, передавая бутылку по кругу. Стаканы, для нас, недозволенная роскошь. Во-первых, газированные автоматы на зиму закрывают. Во-вторых, алкаши из них стаканы уже все равно давно растащили.

Вместо закуски курим местные крепкие сигареты «Медео» и парочка занюханных «ирисок» из чьего-то кармана.

Потихоньку разговорились, пошли шутки про школу, учителей и «крыс» — девчонок. Даурена все нет. На часах уже часов восемь вечера.

­­— Не придет он сегодня, — говорит Виня, сделав большой и жадный глоток рислинга.

— Не придет, и хрен с ним, — отвечает ему Шака, — Допивай и выкидывай, пока менты не подскочили.

Как только допили и выбросили «пузырь», закурили последнюю сигарету на всех, кто еще мог курить. Пора идти домой. Тут из темноты парка раздается условный свист на мотив припева знаменитой битловской песни «Мишель». Это наш районный позывной. Мы свистим в ответ, и, через минуту, возле лавки появляется взъерошенный Даурен. Он зол, из-за того, что мы ему ничего не оставили, а денег ни у кого больше нет.

–Покурим, Котяра? — говорит он мне на ходу, пока я делаю свои две затяжки.

— У кота под х*ем, — отвечает вновь прибывшему Шака, — тут уже целая очередь на сигарету!

— Надо было не опаздывать, — так же нравоучительно говорит Даурену Хохол.

— Да на Пастера мамбеты докопались, — с досадой оправдывается Даурен, — они и сейчас там, отвечаю! О-тве-чаю!

С этим «отвечаю» тоже не все так просто. Когда районный пацан отвечает за свои слова, это гарантия, что он не врет. Иначе, неприятностей ему не избежать, и верить ему никто больше не будет.

Но если какой-нибудь хитрец вместо клятвы: «Отвечаю!» скажет невнятно что-то типа «Отмечаю» или «Атвечаю», то клятва как бы получается не настоящая. И ее, значит, можно нарушать.

Поэтому, всегда надо убедиться, что заветное слово произнесено правильно.

Еще можно дать «слово пацана». Хотя тот же остряк Шакир иногда мог пробубнить «сново» вместо «слово», если очень хотел соврать. К тому же, клятва звучала как-то по-пионерски, слишком торжественно.

Но, делать нечего, товарища в беде нельзя бросать. Вот и мы, кто неохотно (Виня и я), кто с энтузиазмом (Даурен), а кто и индифферентно (все остальные) бросаемся на поиски обидчиков — мамбетов.

Так городские казахи называют казахов аульных, сельских, приехавших в Алма-Ату поступать в какой-нибудь Сельхоз или Зоовет. Живут они обычно в общагах и по-русски почти не говорят. Кроме слов «сука» и «блядь», разумеется. Да и те произносили с непередаваемым очарованием, как короткий тычок штыка или удар лопатой: Ссык, блят!

Деремся мы с ними регулярно, раз-два в месяц. Так как мамбеты чихать хотели и на районы, и на пацанов, и на понятия.

Пока дошли до угла улиц Пастера и Мира, недалеко за сквериком, где мы сидели, мамбетов уже и след простыл. Как же, будут они нас ждать в темноте, стылым ноябрьским вечером!

— Мы их завтра здесь поймаем и загасим, — не сдается Даурен, — у них общага недалеко отсюда, отвечаю!

Ему все-таки удалось добраться до окурка сигареты, перехватив ее то ли у Хохла, то ли у Вини.

Те вроде не особенно и протестуют, так как выкурили и выпили мы сегодня достаточно.

— Нет, завтра не пойдет. 7 ноября, — возражает Шака, — мы же на площадь все собрались. Бухнем да пойдем на салюты смотреть.

— Ну давайте сюда все равно заглянем, — тянет Даурен, — после площади или до, один хрен!

На том и разошлись по домам.

***

На следующий день уроков не было — праздник, и я весь день смотрел по телеку военный парад и демонстрацию. Надоело под вечер, и когда Хохол зашел за мной, я радостно побежал с ним на район, искать пацанов. Не найдя никого в скверике у ТЮЗа, мы пошли к Дому Книги, через дорогу от школы, где живет Баха.

Родители и Бахыта просто супер, добрые и приветливые. Всегда зовут на чай и угощают конфетами. Так случилось и сегодня. А у Бахи уже торчит Виня, слегка разомлевший от чая, тепла и «итальянцев», мяукающих из «кассетника».

­— Нас забыл позвать, чмо? — спросил его Хохол вместо приветствия.

— Мам, — позвал Бахыт, — мы пойдем с ребятами на площадь вечером, салюты посмотрим?

— Так уже вечер, айналайын, — отликнулась мама Бахыта, — куда же еще?

— Ну пожалуйста, мам, — умоляюще протянул сын, — мы только салюты посмотрим и домой, на троллейбусе.

— Ну ладно, — поддался родитель, — только, чтоб к одиннадцати был дома!

Баха сделал нам всем страшные глаза: Пошли отсюда!

Во дворе уже ждали Даурен и Шака, присевшие на корточки в углу дома возле забора. Явственно пахло анашой.

— Вы че, охуели, что ли? — рассвирепел Баха, — а если родоки выйдут, соседи?

— Да ладно, брат, — примирительно сказал Шака, передавая ему «косяк», — темно же, праздник. Все уже на площади гуляют.

Народу действительно, кроме нас во дворе не было. Темно и сыро, а на часах всего лишь половина девятого. Тут Виня опять полез в карман и достал оттуда бутылку водки. Все заржали, а Даурен с видом фокусника полез за пазуху за вторым «косяком».

Короче, пока, допили-докурили, прошел еще час. Где-то без четверти десять мы наконец погрузились в загруженный шумящими людьми троллейбус.

В троллейбусе, от водки, анаши и тепла меня по-настоящему развезло. Громко говорили и смеялись разнородные группки людей, включая и моих приятелей. Даурен начал играть в какую-то игру с Виней, с вовлечением толчков и оплеух, а Баха, Шака и Хохол ржали пьяными голосами на эту возню глядя.

И ехать-то нам от Дома Книги до площади возле старого Дома правительства всего ничего, три-четыре остановки. Но когда пришло нам время выходить, казалось все в троллейбусе вздохнули с облегчением.

Включая и средних лет водителя. Когда мы, горланя вывалились через переднюю дверь наружу, он очень неодобрительно посмотрел на нас и что-то пробурчал сквозь губы.

— Да пошел бы ты на хер! — заорал я ему через закрывшуюся дверь, еще до того, как он тронулся с места.

— Пидарас! — горячо поддержал меня Даурен и плюнул вслед отходящему общественному транспорту.

— Ну ка, щенки, заткните пасти! — вдруг отчетливо раздалось за нашими спинами.

Обернувшись, «щенки» увидели двух крепких коротко остриженных парней в светлых плащах. И стрижками, и манерой одежды они походили на родственников или выпускников инкубатора.

При неровном уличном освещении мне они казались если не близнецами, то уж очень похожими друг на друга. Один из них смотрел на нас абсолютно без страха и совсем не по-дружески.

— Ни х** себе! — всполошился как всегда Даурен, — эй, козлы, вы кого щенками зовете?

Остановка напротив старой площади стремительно пустела. Люди торопились праздновать годовщину революции и, к тому же не желали быть втянутыми в очередную пьяную разборку.

— Ладно, пацаны, — примирительно сказал второй из «инкубаторских», нервно посматривая по сторонам, — У вас свой праздник, а у нас свой.

Но было поздно. К тому времени как он закончил свой спич, мы уже взяли тех двоих в плотное полукольцо.

— Ты, пидор, кого, щенками назвал? — продолжил свою мысль Даурен и, не дожидаясь ответа, без замаха залепил первому кулаком в глаз.

Посыпались еще удары со всех сторон, как искры из камня. Недостаток группового избиения в том, что нападавшие постоянно путаются друг у друга под ногами (в данном случае, под руками) и мешают нанести точный и решающий удар.

Из-за этого вся процедура, к неудовольствию обеих сторон, непростительно затягивается.

И все же, несмотря на суматоху, через минуту-две один из парней уже лежал на земле, прижав колени к груди и закрывая руками голову.

Второму, каким-то чудом удалось вырваться из нашего кольца и убежать через мокрое скользкое шоссе по направлению к площади.

Догонять его мы не стали. Великодушно пнув еще пару раз поверженного врага, мы с криками победителей тоже перешли дорогу и углубились в сверкающее огнями чрево парка напротив Дома правительства.

— Еще бы водки ебнуть, — размечтался Виня.

— Водки нету, а курнуть можно, — полез за пазуху Даурен.

— Да ты че? Здесь же ментов полно! — ужаснулся Виня. — Пьют то сегодня все, и ментам это по херу.

Тут он потянул меня за рукав, обращаясь к остальным пацанам:

— Вы идите, а мы с Котом поищем у таксистов и вас догоним!

Опять перешли ту же дорогу возле троллейбусной остановки. Там, напротив блестящих в мокрой темноте дверей закрытого «Детского мира» уже виднелись зеленые огоньки таксомоторов, терпеливо дожидающихся, когда подвыпивший народ начнет разъезжаться по домам.

–Михалыч, щас приедет и привезет, — пообещал нам один из водил.

Только прикурили у дверей магазина в ожидании Михалыча, как увидели подбегающую толпу.

Те парни, которых мы так быстро «положили» на асфальт, теперь шли по нашу душу с подкреплением. Против меня и Вини выходило человек пятнадцать.

Даже если бы с нами были все остальные, силы бы оставались все равно чудовищно неравными.

***

Мы даже выжить или убежать шансов не имели. Оставалось только упереться стенами в закрытые, как ворота рая, стеклянные двери «Детского мира». И надеяться на чудо.

А между тем, «инкубаторские», в похожих плащах и с одинаковыми прическами, продолжали брать нас в плотное полукольцо.

— Ну, щеглы, щас мы вам сделаем! — радостно пообещал один из нападавших, тот самый, кто получасом ранее так позорно бежал с поля боя.

— Суки, черти, пидарасы! — скороговоркой успел выкрикнуть я ему в лицо перед тем как попытаться достать кулаком ближайшего врага, но вместо этого сам получил сокрушительный удар в челюсть.

— Встаньте дети, встаньте в круг! — вдруг заголосил в башке хор мальчиков.

–Гасите их, мужики, гасите! — так же громко завопил кто-то из насевшей на нас толпы.

И понеслось. Краем глаза я увидел, как двое в плащах, загнули друга Виню, грубо говоря, «раком». При этом выкрутив ему руки за плечи совсем по-ментовски. Еще двое их коллег в тот же момент радостно пинают его во все незащищенные части лица и тела.

Но и для меня праздник продолжался, уже на асфальте. И я тоже лишь закрывал руками голову, спасаясь от летающих вокруг меня как злые шмели, демисезонных ботинок местной обувной фабрики.

— Черти! Пидара…— опять как заклинание попытался выкликнуть я перед тем как уйти в небытие после чьего-то очень точного пинка в левую бровь.

Очнулся я уже в местном райотделе милиция. Часа через два. Туда забрали и нас и, «отметеливших» нас по полной программе, курсантов АВВОКУ.

Да, в этот праздничный вечер нам «повезло» нарваться на выпускников городского общевойскового военного училища.

Отсюда их похожие плащи и прически. Кстати, в тот вечер, 7-го ноября 1982 года, они отмечали не просто праздники, но и свой выпуск перед отправкой в Демократическую Республику Афганистан.

А на выходе из отделения меня встретил Баха, который и объяснил мне, что же все-таки произошло. Услышав в толпе разговоры про побоище, он бросился туда, потеряв по дороге всех остальных.

Когда добрался, все участники «Защиты «Детского мира» уже сидели в КПЗ. Неподалеку от кинотеатра Целинный.

Спасибо Бахыту, он меня как маленького чуть ли не за руку привел прямо к моему подъезду. Случилось это уже часа в два ночи. Жаль только, что из-за меня он не сдержал обещание, что будет дома до одиннадцати.

Моя же мать, уже приготовившаяся наорать на меня хорошенько, увидев мою рожу сначала впала в ступор, а потом заплакала.

И было отчего. Один глаз мой заплыл сине-фиолетовыми чернилами и почти закрылся. Передний зуб был прочно вбит внутрь рта, к небу и мне понадобились недели две, чтобы вытолкнуть его языком обратно.

Причем делать это приходилось очень осторожно, дабы сей зуб не выпал совсем при выталкивании. Я бы и сам заплакал, увидев себя со стороны.

В целом, еще какое-то довольно продолжительное время я напоминал мольберт художника абстракциониста, в волнении выбирающего нужный оттенок и смешивающий краски.

Здраво рассудив, что в школу в таком виде пойти не могу, я провалялся дома три дня. А тем временем в стране неожиданно сменилась целая эпоха.

Брежнев умер!

По телеку объявили, что вчера умер Брежнев. К тому времени я пробыл дома почти трое суток и потихоньку, хотя и медленно начал обретать свой бывший внешний вид. Плохо было то, что пацанов я уже не видел очень давно и было мне ужасно скучно. Телек после трех дней надоел, как и сидение дома. Несмотря на гнуснейшую погоду и моросящий с обеда дождь.

Потому, под конец дня, не дожидаясь прихода с работы матери, я быстренько оделся и побежал к Хохлу. Благо жил он через один дом от меня.

Так как художественно свистеть я не умею, пришлось вызывать приятеля другим нашим условным знаком. Звонким щелканьем языка о небо, что в моем тогдашнем состоянии получалось тоже не очень. Прошло долгих пять-десять минут пока я разглядел в оконном проеме долговязую фигуру Хохла.

Он меня увидев очень удивился, а подойдя поближе и разглядев мои подтеки на лице, развеселился. На что я посоветовал ему закрыть хлебальник.

— Да ладно, Котяра, — похохатывая продолжил Хохол, — пойдем лучше выпьем за встречу и вообще.

— На какие х**? — поинтересовался на всякий случай я, — у меня копеек двадцать может есть.

— Не бзди орел, цыпленком станешь, — отвечал мне мой многоопытный товарищ, доставая из кармана потертую трешку.

— Ты слышал, что Брежнев умер? — спросил я, поддерживая общее веселье.

— Я же говорю, выпить надо, отметить. Помянуть.

По причине всенародного траура ближайший магазин оказался уже закрыт. Хотя было то каких-то часов восемь. Но на удачу, еще работал промтоварный киоск возле нашей школы. Увы, ассортимент там был не богат, но две бутылки яблочного вина, или, как мы его называли «сивухи», мы все же приобрели. Хватило и на пачку сигарет «Медео» и на банку классических килек в томатном соусе.

Хохол, всегда любивший пожрать, несмотря на вызывающую худобу, хотел было и сырок плавленый прихватить, но я его отговорил. Пообещав ему, что кильку он съест сам, так как меня после прошедших праздников от вида еды еще иногда мутило.

***

Вечер стоял какой-то тусклый и слегка моросил надоедливый дождик. Народу было на улице мало. То ли рабочий и служивый люд уже разъехался по домам, то ли все сидели дома и пили за упокой усопшего генсека.

В сквер мы решили не ходить, так как все скамейки будут заведомо мокрыми, а других мест для распития мы не знали.

Местом пиршества единогласно была избрана пустующая троллейбусная остановка на углу проспекта Коммунистический и улицы Ташкентской. Стен у нее не было, а хлипкий козырек все же как-то защищал от дождя.

Правда, и просматривалось это чудное местечко за километр. Но, посудив, что хороший хозяин в такую погоду собаку не выпустит, мы таки приступили к своей скудной трапезе.

— А куда это все пацаны подевались, — задал я вопрос после внушительного глотка прямо из бутылки. Стаканов, как всегда, не было.

— А х** их знает, — философски отвечал мой товарищ, делая не менее глубокий присос к сивушной бутылке ­— вечер-то в 90-й школе отменили из-за траура и похорон.

— Я после праздников и сам толком никого не видел, да еще родоки все мозги проебали со своей учебой.

— Мать говорила, — продолжал Хохол с набитым кильками ртом, — у нее на работе собрание было по поводу Брежнева. Говорят, что Андропов теперь будет или Суслов.

— А мне как-то один х**, — закончил я фразу и первую бутылку одним вдохом, — Давай, открывай вторую.

— Сосед мой, знаешь? Ну, этот, Юрка, наркоман, — продолжал политизировать Хохол, срывая хлипкую крышку, — говорит, что Брежнев был дядька добрый.

Тут он сделал еще один глоток и протянул бутылку мне. В голове и животе у меня уже было тепло и уютно. Хотелось если не говорить, то хотя бы просто слушать и поддакивать.

— Помню в третьем классе, нас всем классом вывели на угол Ташкентской его встречать, — вдруг вспомнил я. — Ждали мы его часа два, а проехал он…

Но не успел я взять бутылку и закончить фразу, как откуда-то, из-за непонятного угла, перед нами вдруг оказались два мента.

В серых, набухших от проливной влаги шинелях и таких нелепых в такую погоду фуражках, они просто стояли перед нами и смотрели на нас. А мы на них…

***

…Хохол опомнившись, наконец, прижал початую бутылку к груди, пытаясь спрятать ее за лацкан расстегнутой куртки. С таким же успехом он мог попытаться прикинуться скамейкой или гипсовой фигурой.

Типа, скульптура «Старшеклассник, прячущий бухало на груди», поздний соцреализм образца конца 1982 года.

— Ну ка, встали прямо и руки из карманов, быстро! — скомандовал нам старший патруля с лычками сержанта на погонах.

К тому времени я успел уже разглядеть стоящих перед нами стражей закона. Два не очень молодых мента-казаха, настороженно взирающих на нас из-под козырьков своих промокших фуражек.

Впрочем, особой враждебности я в их глазах не заметил. Скорее, глубокую усталость.

— Ну и какого вы тут делаете, в такой час? — задал сержант риторический вопрос.

И так было ясно, кто мы, и где мы, и зачем.

— Выпиваете? — продолжал свой экспресс-допрос сержант, — а где живете? Учитесь?

Мало мне было драки на площади, подумал я тоскливо, итак неизвестно как в школу покажусь. А теперь еще и это!

— Ну че молчите-то? — похоже сержанту надоело стоять на одном месте. Надо либо этих в отделение, в тепло, или…

Отпираться было бессмысленно. Упираться и дерзить — еще хуже. Тогда точно, заберут, да еще и накостыляют за борзоту. А потом сообщат в школу, комитет комсомола и тогда, хана.

А когда при ярком электрическом свете они еще увидят мою рожу…

— Товарищ сержант, — начал я, стараясь не сильно заплетаться языком, — вы нас простите. Но мы выпиваем сегодня за упокой Леонида Ильича Брежнева. Он умер вчера, и мы его поминаем. От чистого сердца…

Ни с того ни с сего вдруг вспомнилось: От чистого сердца, простыми словами, давайте друзья потолкуем о маме… Мы этот стишок заучивали наизусть классе в шестом.

Не глядя на Хохла, я все же почувствовал, как он будто остолбенел. Такого моего оправдания он явно не ожидал. Но, в то же время, растерялись и менты. По их смущенным лицам и переглядам было понятно, что они не знают теперь, что с нами делать дальше.

Повод действительно, для выпивки имелся, и основательный. А вдруг, задержи они нас, их не поймут свои же менты? Партком там, профком какой-нибудь. И признают факт задержания политически недальновидным?

Боялись же они, как я слыхал, задерживать распоясавшихся юнцов в центральных, «элитарных» школах, опасаясь, что им попадется сынок какого-нибудь партийного начальника?

— Ну ладно, черт с вами, — наконец принял решение сержант. — Мы вас сегодня отпускаем. Раз уж повод такой. Только быстро ноги в руки и марш домой, понятно? Не дай бог вас опять здесь увижу!

— Да мы не… — проблеял я, хватая Хохла за рукав куртки, — Спасибо, товарищ сержант!

— Идите, идите, — раздраженно закончил сержант отворачиваясь. Его напарник еще поглазел нам вслед недолго пока тот уже отходил от остановки.

Опомнились мы уже у самого дома Хохла. Его вдруг разобрал нервный смех.

— Ну ты даешь, Котяра, — сипло промолвил Хохол мелко дрожа. То ли от холода, то ли от страха, то ли еще от чего.

У меня же напротив, как паралич нервной системы случился, и все происходящее виделось теперь как будто в кино, со стороны.

— Да я и сам как обосрался, — признался я. И предложил: — пойдем, пацанам расскажем?

— Да ты че? — замахал рукой Хохол, — опять на проспект? Нет уж, я сразу домой.

Договорились «забить стрелку» на следующий день и тихо разбежались еще не до конца ощущая, как мы, в сущности, все-таки легко отделались.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.