Константин Емельянов: Черные тени над Белой Церковью. Окончание

Loading

Каждый час по проспектам типа Крещатика и другим улицам проезжали поливальные машины, обильно покрывая их водой. Считалось, что радиацию разносит пыль, и с помощью «поливалок» ее пытались прижать к земле.

Черные тени над Белой Церковью

Константин Емельянов

Окончание. Начало

http://berkovich-zametki.com/Avtory/Emeljanov.jpgV

Создание нашего строительного отряда было, как известно, вызвано обстоятельствами чрезвычайными: чернобыльской трагедией. Дома для беженцев нужно было возвести как можно быстрее — до наступления холодов — значит, до конца сентября. Потом дата изменилась: объекты надо было сдать к первому сентября, чтобы дети эвакуированных чернобыльцев могли пойти вовремя в школу, как миллионы других советских детей. Именно по этой причине не был наш студенческий отряд обычным ССО в его привычном понимании. То есть работа на износ в течение двенадцати часов была, как и у таких же отрядов, что вкалывали на строительстве кошар, коровников и ферм в сельских районах Нарынколь и Кегень Алма-Атинской области, а вот песен у костра, танцев и драк в местном клубе не было.

Ребята из хмельницкого или львовского стройотрядов еще проводили КВНы, и агитбригады у них были, дававшие концерты перед местными жителями. Может, потому что были они почти у себя дома, и такого комсомольского пресса над ними не было. По всей стране в то советское время председатели совхозов выбирали, кого взять к себе работать на лето: студенческие отряды или «шабашников», состоящих из профессиональных строителей, разъезжающих по областям в погоне за «длинным» рублем. Чаще всего выбор падал в пользу студентов, так как, помимо работы, они еще и несли культуру в массы деревенского народа. В нашем отряде никакой агитбригады не было.

Еще одно принципиальное различие с другими ССО было в отборе и одобрении кандидатур бойцов и начального состава в наш КазГушный отряд.

В основе любого отряда лежит хозрасчет и самоуправление. Самый первый студенческий стройотряд был создан в 1959 году в разгар целинной компании на базе физического факультета МГУ. Сам Хрущев, узнав об этом наложил резолюцию: «Думаю дело хорошее. Надо поддержать».

Так вот командиров, комиссаров и мастеров в большинстве ССО 60-80 годов выбирали-назначали в добровольно-принудительном порядке из числа самих студентов. Бригадирами звеньев становились чаще всего старшекурсники, уже отработавшие пару лет и нажившие хорошую трудовую и административную школу. А рядовых строителей набирали из первокурсников, рвавшихся подработать после летней сессии.

В нашем отряде первокурсников не было категорически как морально не созревших для такого ответственного комсомольско-партийного задания. Шутка ли, на кону стоял не только престиж университета, а всей республики! Кандидатуры бойцов отбирались и одобрялись только «большим» комитетом комсомола КазГУ по ходатайству факультетских «малых» комитетов. Кандидатуры командира, комиссара и мастера ушли на одобрение в заоблачные дали ЦК ВЛКСМ Казахстана.

До сих пор гадаю, как мне, не служившему в армии, не нюхавшего пороху второкурснику факультета журналистики, удалось попасть в тот отряд. Особенным комсомольским задором я тогда не горел. Правда, был комсоргом своей группы, коим меня с ходу назначили после колхоза на абитуре. Издавал факультетскую стенгазету, собирал взносы. Строительного опыта у меня практически не было, не считая пребывания в факультетском ССО на территории нашего студенческого университетского городка летом 1985 года. Хотя мы были, в основном, заняты благоустройством КазГуграда, напоминавшего захламленную строительную площадку. Нас возили на автобусах на окраину города Алма-Аты, где мы убирали строительные завалы, помогая одному городскому СМУ (строй-монтаж управление). Отряд состоял из трех парней и двадцати девчонок. Убрав кое-как мусор, мы лишь слонялись по стройке или перекуривали часами в тени деревьев. Видя, как мы «убиваемся», строители даже частушку про нас сочинили неприличную:

— Мы, студенты из КазГУ,
Нам работа по фигу!

Наши девчонки сильно на это не обижались и сами тоже вносили посильную лепту в народное песнетворчество:

КазГУградские девчата
Ох, какие модные!
Гвоздем кудри завивают,
Говорят — природные.

И вот, спустя лишь год, я оказался в окружении настоящих стройотрядовских «волков», где на частушки, агитбригады и перекуры времени и сил просто не было. Отсутствие практического опыта работы в «настоящем» ССО приходилось наверстывать на ходу.

Добавьте сюда наше состояние приезжих из сравнительно благополучного тогда в 1986 году региона страны, когда нас впервые провезли на туристическом «Икарусе» по малолюдному Киеву. Школьный год тогда здесь завершился в столице Украины почти на два месяца раньше — сразу после майских праздников детей развезли по пионерлагерям и санаториям, подальше от греха. Каждый час по проспектам типа Крещатика и другим улицам проезжали поливальные машины, обильно покрывая их водой. Считалось, что радиацию разносит пыль, и с помощью «поливалок» ее пытались прижать к земле.

Может быть, отчужденность наша, чужеродность на той украинской земле и помогли нам сосредоточиться и закончить то, за чем мы приехали тогда сюда? Хоть и были мы под тяжелым моральным прессом ЦК ВЛКСМ Казахстана, и за каждым из нас, включая командира-комиссара, наблюдали, что говорится «в микроскоп», а любое нарушение дисциплины в отряде привело бы к немедленному отчислению из отряда и отправке домой, а после этого — исключению из комсомола и, как тогда было, потере студенческого билета. Такое давление было. Но ведь и семьи наши были в безопасности, за тысячи километров отсюда, чего нельзя сказать о бойцах украинских стройотрядов.

VI

Прошел июль и половина августа — на Украине месяца, в прямом смысле, предосеннего. Вслед за сентябрем уже приходили холода и снег. По ночам июльская прохлада сменилась настоящими заморозками, под утро в палатке «дубеешь» даже под шерстяным армейским одеялом. И даже если спишь в стройотрядовской куртке и штанах, что многие тогда делали.

Я смотрю на светящийся в полумраке циферблат наручных часов. Без пяти минут шесть. Через пять минут подъем. Вставать с каждым утром становится все тяжелее и тяжелее. Те три почти отстроенных дома все-таки отняли у нас всю молодую, казалось бы, неистощимую силу и энергию. Не слышно уже шуток и веселья за завтраком и по дороге на стройку, как месяц назад. Молча встаем, угрюмо плетемся в столовую, а оттуда на работу. Глотаем горячую перловую кашу, запивая ее обжигающим чаем. Лица бойцов хмурые, невыспавшиеся. Как те тени черные из рощицы близь Белой Церкви.

Многие из бойцов уже даже не причесываются. Углубился в себя Мурат, перестав делиться с нами, собригадниками, планами на будущее. Как-то потускнел улыбчивый, циничный Валихан. После долгого дня на стройке мы уже не шутим тайком над всеми, как раньше, а просто обессилено молчим, отвернувшись к стене. Даже невозмутимый Булат, казалось, меньше стал едко шутить со своего насеста на возводимой стене. А такой немногословный Алексей стал все чаще и чаще уходить в степь, мрачно созерцая опостылевший местный пейзаж.

Даже наш командир отряда, всегда энергичный и веселый Юрий Владимирович, и тот помрачнел. Он уже не будит нас по утрам, как в начале смены: «Пора вставать, робяты!» Как будто детей в школу поднимает. Робяты.

Теперь он просто голову в палатку просовывает и ревет, как марал на случке, резко и злобно: «Подъем!»

Понятно, устали все до изнеможения. Уходим из лагеря затемно, возвращаемся тоже в сумерках. К тому же отцы-командиры никогда раньше нас не укладываются, обсуждая и планируя до полуночи. Два неразлучных друга-«афганца», Баха и Шака, выжидавшие когда начальство уляжется, чтобы пойти «погудеть» с местными разбитными девчонками-штукатурами в общагу в нескольких километрах отсюда и под утро крадущиеся к палатке, сейчас еле переставляют ноги.

Похоже, нынче ни о каких девках-штукатурах они и не вспоминают.

Меня в это утро то знобит, то режет, а то и в жар бросает. Хотя температуры, вроде, нет. Пока. Эх, остаться бы в лагере на день дневальным! — проползает в мозг предательская мыслишка. Но нет, не могу, — уже оставался недели две-три назад. Каждый боец может дежурить в лагере только один раз за смену. Да и то, отдыхом это не назовешь.

Сначала нужно подмести огромную территорию палатки, коек так на тридцать, стоящую прямо на земле, без всякого пола. Потом поменять все наволочки и пододеяльники на свежие, отстояв небольшую очередь в каптерке завхоза. Ну и, может если повезет, помыться под краном холодной водой, побриться, постирать по мелочи, письмо домой написать или книжку почитать. Вроде, и не присел ни разу за день, а все равно как-то неудобно перед другими бойцами в момент их возвращения в лагерь. Какой-нибудь остряк, типа Булы, все равно ляпнет что-нибудь устало про «крыс тыловых». Нет уж, лучше со всеми.

Как только отстроили мы те три жилых дома, их передали отделочникам. Не из нашей бригады. Местные, «будивильники», то есть строители, как их здесь называют. Нам же выделили новый фронт работ, разбив наш большой отряд на несколько ударных групп. Кого на железнодорожную станцию Белая Церковь, разгружать целый день вагоны со стройматериалами. Кого на благоустройство только что отстроенного поселка для беженцев. Кроме домов жилых, еще надо и площадки построить детские, скамейки поставить, забор вокруг домов и всего поселка провести и покрасить. Меня и еще несколько человек как раз на тот забор и бросили.

Ближе к концу строительства ребята вдруг придумали: а давайте мы и забор возле поселка развернем. Какой же населенный пункт без четко очерченной границы! Не сплошной и высокий, а штакетник по грудь вышиной. Проходящий вообще по границе всего поселка. Причем покрасить его нужно было в разные цвета, чтобы вновь прибывшим беженцам создавать настроение. И чтобы видно его было из каждого дома! Вот и красили мы его уже почти неделю, разбив участки между тремя-четырьмя бойцами, на протяжении всего поселка. Желтый, синий, зеленый. Так мы его поодиночке красили, таская банки с краской на специальной тележке. Почти как флаг Украины.

Ко вчерашнему вечеру я прошел почти две трети своего участка: желтый, синий, зеленый. Цвета, кстати, подбирались и под цвет вновь возведенных домов. Он был, если хотите, нашей визитной карточкой, нашим паролем, любовью и гордостью, что вот мы, казахстанцы, здесь были и, как говорится, от нашего дома к вашему!

Слухи пошли по поселку, что нас, как досрочно завершивших объект, направят на укрепление других стройотрядов, вкалывающих километрах в ста отсюда. Еще слухи донесли, что где-то неподалеку работает другой стройотряд из Алма-Аты — студентов архитектурно-строительного института.

Но это потом. Сначала надо закончить с поселком. И докрасить-таки этот долбаный забор. Желтый, синий, зеленый…

Ночью была гроза, прошел короткий, но очень интенсивный ливень. Дожди здесь, на Киевщине, прямо как в тропиках: льется с небес вода с грохотом, как водопад. А потом, через пять минут, ни луж, ничего! Как будто и не было его, грохочущего водопада. Только земля черная, плодородная, без следа и остатка благодарно впитывающая все, до последней капли, слегка влажная.

В Алма-Ате такой силы и интенсивности ливень обычно оставляет следы в виде луж и сырости на несколько дней. И шумят, как горные реки, арыки по обочинам дорог, доставляя мутную дождевую воду из речек в озера. А здесь — только влажная земля и ни одной лужи.

— Твою комедию!

Задумавшись о том, какие дожди у нас в Алма-Ате, я вдруг наткнулся на впередистоящего и замершего, как бы споткнувшегося, земляка-стройотрядовца. Получилось, как в немом кино. Передние шеренги замерли, на них наткнулись позадиидущие, за ними следующие и так далее. Образовалась этакая беспорядочная куча-мала, с недоумением взирающая на вновь образовавшийся пейзаж. Картина Репина «Приплыли».

Весь наш жовто-блакитный, с зеленой продрисью, забор, с такой любовью возводимый нами и покрашенный более чем наполовину, лежал теперь на земле бесполезной кучей деревянного мусора. Весь, до последней жердочки! Желтый, синий, зеленый…

Все, что мы возводили и красили больше недели, ночная стихия разрушила меньше, чем за два часа.

В недоуменной тишине опять почудилось мне, как завозились и ожили проклятые черные тени из рощицы. И громко-громко матерился в ту минуту наш мастер, с виду такой интеллигентный человек, от которого я до того не слыхал ни одного похабного слова.

Нужно было все начинать сначала…

VII

Пока ждали грузовики с новым штакетником, получили приказ: срочно всем на близлежащую железнодорожную станцию — разгружать вагоны со стройматериалом. Станция маленькая, неброская, типичная деревенская. Даже не станция, а полустанок, заросший бурьяном и неухоженный. На одной из его «веток» и стал наш состав.

Вернее, только часть проржавевших вагонов, как бы раскрашенных коричневой бурой краской. Вагоны товарные, без крыши. В них стекловата, какие-то ящики, коробки с краской, гвоздями, мешки с цементом. Заело замок на воротах одного из вагонов, и бойцы вскарабкались на его верхние «ребра». Верхние стали подавать груз нижним по цепочке следующим, на насыпи, и так до самого грузовика.

Забрался и я на верхотуру, метров пять-шесть до земли. Поглядел вниз — мама дорогая! Как в пропасть смотришь, а с земли кажется не так высоко. А собригадникам моим страх не ведом, с одного вагона на другой как зайцы прыгают!

К слову, ни разу мы не сталкивались в то лето с таким явлением строительства, очень распространенным в 80-е, как простои. Всегда были материалы, цемент, шлакоблоки, стекло, гвозди и прочий дефицит, отсутствие которых обеспечивают долгие перекуры на обычных стройках. Грузовики и самосвалы подвозили и увозили, что нужно для строительства, чуть ли не десятки раз в день. Так подло размытый стихией несчастный забор заменили и привезли уже через день!

Второй год гласности и перестройки, несмотря на природные и техногенные катастрофы, свалившиеся на нас, оказался одним из самых романтичных и позитивных периодов в сознании страны. Партии и ее Генеральному еще верили, как никому до них, и честно надеялись, что жизнь можно изменить к лучшему, просто немного обновив идеологию и экономику.

Поэтому и Чернобыль был нам не страшен. Мы не чувствовали себя здесь брошенными, даже будучи гостями, инородцами. И то досадное ночное недоразумение с забором не надломило нас, несмотря на глубокую усталость под конец строительства, а по-хорошему разозлило всех. От командира до рядового бойца.

А потому мы тот забор возвели и покрасили со второй попытки не за неделю, как первый, а за три дня. Бросившись на него со остервенением, как когда-то первые квартирьеры, на кучу шлакоблоков. Или как тридцать матросовых на амбразуру. Без всяких там политинформаций.

И вот мы обедаем днем позже, закончив с забором и вообще с «объектом». Дома построены, забор восстановлен и покрашен. Поселок после небольшой чистки уже практически готов принять беженцев. Все шутят опять, как в начале поездки, травят анекдоты, хохмят.

Кто-то даже запустил вокруг стола шутку-«феньку», достойную кисти художника-фантаста: как мы, подлетая на самолете к Алма-Ате, вдруг видим над городом растущий медленно ядерный «гриб». Так шутят хирурги над кроватью только что прооперированного или патологоанатомы в морге. Без малейшего желания эпатировать или шокировать кого-либо, просто чтобы разрядить скопившееся напряжение. Так вот, сегодня мы хирурги и реаниматоры. С тем исключением, что наш «больной» похоже будет жить.

По выходу из столовой я, не спеша и с наслаждением закуриваю и, повернув вправо, а не влево, как обычно, иду по направлению к заброшенной рощице.

— Эй, молодой, ты куда? — беспокоится Булат, — Нельзя туда!

— Я сейчас, — улыбаюсь я напарнику.

Подхожу, как только можно близко, к пожухлому, вылинявшему газону, разделяющему строительные площадки и заброшенный лесной массив. Слегка наклоняюсь вперед, пытаясь рассмотреть что-нибудь в темном сыром полумраке удаленной рощицы. Ничего. Просто очень много деревьев, покрытых поредевшей и слегка пожелтевшей хвоей. То тут, то там на стволах завязаны красные и желтые сигнальные лоскутки. То ли пометки для замера радиации, то ли топографические «закладки», то ли культовые деревца для поминовения усопших. Роща молчит. Даже ветерок не шевелит ни хвою, ни лоскутки.

— Да нету там никого, — говорю себе я вполголоса.

Ни звука или движения со стороны рощицы. Мертвое молчание.

— А если и есть, — бросаю на землю окурок и растираю в труху, — А если и есть кто, то пошли вы все!..

VIII

Последняя наша рабочая неделя в конце августа выдалась какая-то незапоминающаяся. Получилась она ни долгой, ни короткой, ни особо тяжелой, так как работу свою основную мы выполнили досрочно. Но и не слишком расслабленной, потому что нас стали по утрам возить в соседнюю деревушку на помощь другим стройотрядовцам. По утрам мы так же, как всегда, вскакивали в шесть утра, но потом, минут сорок, еще сладко посапывали в стареньком трясущемся и пропахшем соляркой автобусе, добираясь от Белой Церкви по пыльной сельской дороге, со всего лишь одной полосой движения, до нового места назначения, километрах в ста от нашего лагеря.

Однажды, при разгрузке самосвала, одному из наших чуть не придавило огромной бочкой с мазутом или еще чем ногу. Кто-то зацепил ее, протаскивая мимо груз, и она, грохнувшись на бок, покатилась по сходням. Прямо на идущего бойца. Тот успел отскочить и бочка прогремела вниз, врезавшись в ряд себе подобных. Но по ноге она его саданула все-таки пребольно. Замешкайся он чуть подольше, могла бы и ногу отдавить своей стокилограммовой тушей. А так просто кожу чуть с колена содрала.

Пока я с тем бойцом присел, в качестве моральной поддержки, покурить, увидел подозрительно знакомую фигуру с кудряшками на голове. Присмотревшись узнал в той фигуре своего одноклассника из нашей алма-атинской школы. Даже со спины.

— Артурка! — завопил я радостно— Братан!

Он обернулся и несколько секунд лишь смотрел на меня недоуменно. Не узнавая. Пока его загорелая физиономия тоже не расплылась в счастливой улыбке:

— Костян!? Ты? Как? Откуда? Какими судьбами?

Бросились друг к другу, обнялись как братья. Завалили друг дружку вопросами, радостно тиская. Оказывается, его отряд и есть тот «другой» — из алма-атинского архитектурно-строительного, про который мы слышали неделю назад. Мы с ним в школе особенно не дружили, хотя и были в приятельских отношениях. А тут как прилипли друг к другу, упрашивая бригадира поставить нас в одну «упряжку» по погрузке или очистке территории.

И на перекур садились на кучу шлакоблоков или ящиков сломанных и вспоминали школу и десятый класс, которые закончили три года назад. И все не могли никак наговориться, неохотно отрываясь друг от друга под вечер. Просто увидеть знакомого из Алма-Аты, здесь, за тысячи километров от дома, уже было удачей. А тут еще одноклассник! Эта встреча меня тогда сильно поддержала, особенно морально, так как под конец я не привыкший к физическим и прочим нагрузкам, начал было «подкисать».

Так, в разговорах и работе прошло еще два дня. Потом их отряд передислоцировался на другой участок.

И тут пришла радостная весть. Весь наш отряд наградили трехдневной поездкой в Москву. Включая гостиницу и питание, экскурсии на Красную площадь и в мавзолей Ленина, Горки и Звездный городок. Наш комиссар постарался.

И в голове с утра до вечера вертелось как у тех чеховских сестер:

В Москву! В Москву!

Перед отправкой каждому из нас выдали наконец заработанные на стройке деньги. За два месяца тяжелой работы я получил аж семьсот советских рублей. Были недовольные. Ребятам казалось, что им не доплатили за их тяжелый труд. Дружный до этого отряд теперь незримо раскололся. Не растворились видать до конца те черные тени из рощицы, при дневном свете невидимые.

Я, кстати, не роптал. То, что я получил, мне казалось деньжищами огромными. А усталость, навалившаяся на меня с середины августа, просто одолела.

По пути в аэропорт Борисполь остановились в Киеве. Пронеслись короткой экскурсией по местным достопримечательностям. Прошлись по оживленным коридорам Киевского госуниверситета имени Тараса Шевченко. Посмотрели мощи монахов в Киево-Печерской лавре, бросили последний взгляд на широкий сине-голубой, как само украинское небо, Днепр, прошлись, торопясь по все еще немноголюдному Крещатику с фонтанами и, прощай, Киев!

Прощай, Украина! Дай бог тебе и людям твоим пережить этот страшный год!

IX

Москва встретила нас осенними дождями и очередями. Город, в котором никто, никогда и никого не ждет, жил той ранней осенью 1986 года своей обычной суетливой жизнью, мало реагируя на то, что происходило в стране. По крайней мере, у меня сложилось именно такое впечатление.

Очереди в то лето и осень были не только за спиртным. Хотя и опоясывали винные магазины столицы «петли Горбачева», как эти очереди тогда называли, ощущалась нехватка и прочих предметов первой и не очень необходимости. Стояли в очередях не только за «литром яблок», как тогда в шутку называли вино и водку, но и за туалетной бумагой, мебелью, сметаной, глазированными сырками, тортами и пирожными.

В одном из магазинов стояла довольно внушительная очередь за шоколадными конфетами. Хорошо одетые и холеные, но хмурые и неприветливые тетки средних лет, преобладающие в той очереди, мрачно обсуждали нехватку всего и косились в сторону нашего автобуса, возле которого стали скапливаться выходящие стройотрядовцы: Понаехали тут…

Вечером, после многочисленных экскурсий, решили отметить свое возвращение и собрались в гостиничном ресторане на первом этаже. Не сказать, что Метрополь или Интурист, но сверкающие люстры, белые фраки официантов и блестящий хрусталь все же немного подавили нас своей роскошью. Да и публика была под стать: знойные южные мужчины в летних белых костюмах и остроносых рыжих туфлях, в шелковых рубашках стоимостью в половину тех денег, что мы заработали на стройке за лето, и под стать им, тонконогие девицы в мини или полупрозрачных воздушных платьях. Их раскрепощенное поведение и уверенность выдавали в них завсегдатаев подобных заведений.

«Сухой» закон здесь, как и в Киеве, соблюдали. Из прейскурантов цен напрочь исчезли горячительные напитки, а в баре торговали лишь соками и минеральной водой. Хотя и хитрили. Можно было договориться, с кем надо, и водку тебе подадут в запечатанной бутылке «Боржоми», а армянский коньяк принесут в керамическом чайнике. Кое-кто из клиентов, я думаю пригубил не один такой чайник, судя по громкой речи и оживленному поведению.

Погас свет, и начались танцы с дискотечной мигалкой. Заиграл хит того лета: «Братец Луи» в исполнении «Modern Talking», и публика с визгом бросилась отплясывать. Причем несколько парней и девушек делали это очень красиво, в ритм, почти профессионально. Мы только челюсти нижние отвесили и не закрыли их до конца вечера. Кто-то из бойцов нашего отряда тоже вроде пустился в пляс, но скромненько так, на краю мигающей и грохочущей танцплощадки.

Вспомнилась почему-то фраза Остапа Бендера: «Мы чужие на этом празднике жизни». Действительно, как-то нелепо и жалко смотрелись мы в своей парадной, вылинявшей от стирок и выгоревшей на солнце стройотрядовской форме среди этих пляшущих, жующих и орущих «мажоров». От очередей до ресторанов Москва жила своей, отделенной от всех, жизнью. И не было ей дела ни до Чернобыля, ни до перепуганных бездомных беженцев, ни до тех, кто отчаянно пытался им помочь.

Опять закололо ощущение нашей инородности какое посещало меня до этого на Украине. И вот опять это чувство своей ненужности, нездешности вновь охватило меня теперь уже здесь, сытой и равнодушной Москве.

А в стройотряды я с той поры больше не ездил. Не потому, что не хотел, просто не вышло, были другие дела. Большинство же наших ребят отстроили еще множество кошар и коровников. Те, кто хотел заработать — заработали. Те, кто хотел сделать на этом карьеру — сделали. Но что-то с нами там в Чернобыле произошло тогда, что тридцать лет спустя, не вполне осознано нами и не оценено.

Уже потом нам рассказали, что улицу с нашими тремя домами назвали то ли Казахстанской, то ли Алма-атинской. Да и не столь важно. Для меня важно, что дома построены, и в них по сей день живут люди.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Константин Емельянов: Черные тени над Белой Церковью. Окончание

  1. «..председатели совхозов …»
    —-
    Председатели = в колхозах. Директора — в совхозах
    Скоро об СССР будут писать : «Легендарный».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.