Моё любимое блюдо в Забугорье — консервы «Анкл Бенкс». Когда открываю банку, вспоминаю Лёню Голубкова, Кашпировского, Чумака, Гайдара,Чубайса. Какие были ребята, что вы! Какие идеи толкали! «Баунти» покупаю, но редко. Пишут в газетах: сладкое вредно. А мы-то думали…

Анкл Бенкс и «Баунти»

Генрих Иоффе

И тогда сказал Генсек своему народу:

— Народ! Мы тут обменялись и опредилились. Хватит нам при диктатуре-то жить. Пора в демократию. Больше социализму — больше демократии! «Новое мышление» срочно требуется. Нужна, стало быть, «перестройка». Ето правильно, товарищи? Усе согласны?

Согласны-то мы согласны, хотя насчет «нового мышления… Тут как старое бы при себе сохранить.

Но что такое «перестройка» — этого понять с ходу мы не могли. «Военный коммунизм» — знаем, «нэп» тоже, «коллективизация» — помним. Но «перестройка»? Нет, не слыхали. Бросились к «телеящикам» и на экранах появился хмуров:

— Я, — говорит,— позвольте представиться, Анатолий Кашпировский, гипнотизер, спортивный тяжеловес, плюс экстрасенс. Лечу все болезни, а начинаю с энуреза. Тащите стулья и табуретки ближе к ящику, рассаживайтесь и слушайте мои установки. Даю первую: «Энуреза у вас никакого нет. Да, был, но весь вышел! Нет энуреза. Нет и точка. Капут!»

Что такое энурез мы не знали, но облечение вроде бы почуствовали.

Вся Москва и вся страна обсаживались возле телеящиков, когда этот Кашпировский давал установки. Все ждали, между прочим, как он будет оперировать женщину за десять тысяч километров без ножа и крови. Что-то там с какой-то дамочкой действительно произошло, но что— неведомо .Суд, кажется, потом разобрался.

Кашпировского сменил седовласый красовец Алан Чумак. Этот не давал никаких установок. Просто велел нам собрать всю стеклянную тару, какая была дома, но не сдавать ее за полтинник в угловой винную палатку, куда мы ее обычно тащили, а заполнить водопроводной водой. Он, Чумак, прямо с экрана «заряжал» воду своей тайной гипнотизерской силой. Мы же должны были пить ее из горла и… становиться совершенно здоровыми. .

И когда мы приняли все установки Кашпириовского, напились до отвала воды Чумака, вот тогда на экранах «ящиков» появился Оно — то ли капитализм с социалистическим лицом, то ли социализм с капиталистическим, то ли оба безо всякого лица. Непонятно! Звали Его «Анкл Бенкс». Ежели быть точным, это был не человек, а консервная банка с мясом и рисом или чем-то ещё, сразу не разобрались. Витя Гусяцкий с Трифоновки, с которым мы сидели у «ящика» ближе всех, сказал:

— Видал, как они консервные банки делают?

— А как? — не понял я.

— Мудозвон! Ты погляди, какая работа! Баночка обточена, ни единой зазубринки. Оближешся! А дизайн! Не то, что наши « Бычки в томате». Не поймёшь, то ли они в консервной, то ли в гуталиновой банке, как в палатке у айсоров.

— Верно, — согласился я. — Так то ж, Витя, Забугорье  За ним — века культуры. Рэнесанс! А у нас что? «Победоносцев над Россией простер совиные крыла». Что ж хорошего-то ?

— Да ты погляди на этикетку! — перебил меня Витя. — Металла не видно, вся баночка изящно обёрнута в гламур. А лицо у Анкла Бенкса? Добряк! Такую баночку с «Анклом Бенсом» не хочешь, а купишь и слопаешь. Цивилизация, брат! Не фунт изюму.

— Что ж, у них татарского ига не было, крепостное право вон когда еще отменили. У них опять же — Реформация, Леонардо да Винчи, другие классные чуваки… — добавил Гоги Куршавелли из соседнего подъезда. — А у нас? Соха да хомут. Сколько лет лаптем щи хлебали… А Анкл Бенс, действительно — симпатяга! Хотя и чернокожий. Помните «Хижину дяди Тома»? Ну, этого бедного дядю Тома из книжки Бичер-Стоу? Который на плантациях у белых ишачил. А теперь потомки дядя Тома — вон какие цивилизованные! Прогресс,бля! Права человека, свобода прессы… «Голос Америки», «Би-биси» слушаете? То-то.

Но «Анкл Бенкс» оказался лишь первопроходцем. Вслед за ним в ящике и появилось «Баунти». Соседка тётя Маруся, которая пришла к нам посмотреть 485-ю серию про Роальдо и Марию из Гваделупы, глядя на экран, запричитала:

— Господи, молодой человек-то какой красавец! Прямо, как Тарзан! А девушка! У нас таких и отродясь не бывало! Разве что Людмила Целиковская…

На экране смуглый парень с накачанными мускулами и волосами до плеч прыгал с экзотической скалы в сине-голубую лагуну, в которой плескалась роскошная наяда почти без ничего. Там, в воде, она находили конфету в блестевшей,гламурной, всеми цветами радуги расцвеченный обёртке, на которой было выведено — «Баунти». И это «Баунти» навеки соединяло влюбленных в нежной, нерасторжимой любви.

— Вот бы «Баунти» попробовать! — мечтательно сказала тётя Маруся.

— Тебе что, «Мишки» не по вкусу, что ли? — мрачновато спросил Иван Михайлович, тоже пришедший смотреть про Гваделупу.

— «Мишки»! — заворчала тётя Маруся. — У вас везде «Мишки». Без медведей никак не можете! Сами медведи, вот и суёте всюду своих медведей.

Но началась 485-я серия про Гваделупу, на экране во всей красе появились Роальдо с Марией и спор прекратился. А после Роальдо и Марией все, собственно, и началось…

Вот теперь говорят: « прорабы перестройки», «прорабы перестройки». А кто был первым-то?

А первым был придуроковатый, тоже телевизионный малый по имени Леня Голубков.

Сначала на экран «телеящика» Леня был один, а затем стал «обрастать» другими действующими лицами. Возник Лёнин брат — крутой амбал Вася. Вслед за ним на экране замелькала Лёнина жена Маша. Васе повезло: он уже побывал в «Забугорье» и теперь разъяснял Лёне преимущества работы на частных предприятиях и в компаниях. Маша поддакивала. Постепенно Лёня убеждался в васиной правоте и уже сам разъяснял это «ящикозрителям»:

— В компаниях — все партнёры, поголовно все! Ты думаешь глава компании — твой начальник, а ты — просто у него работяга? Ошибаешься, хороший! Угадайте, кто там мы все ? Верно! Угадали! Мы в компаниях — партнёры! На равных!

Тётя Маруся сказала:

— Я Лёне верю! У него лицо хорошее. У Васи и Маши тоже.

Иван Михайлович по своему обыкновению бурчал, передразнивая тётю Марусю:

— «А я Лёне верю»! Ты и тому Лёне верила — дорогому Леоиду Ильичу .

Вовчик с Палихи сказал:

— А что плохо было при Лёне, что ли? Он «застой» организовал! Было чего выпить-закусить. За политику почти не сажали. Често г оворя, не знаю зачем этому Генсеку какая-то «перестройка» понадобилась, мать его за ноги…

Гоги Куршавелли задумчиво молчал, потом сказал :

— Надо у Володи с Брестской улицы пораспрашивать. Думаю, он в курсе дела.

Володя работал в училище, которое готовило работников для ресторанов и гостиниц. В нашей кампании, собиравшейся на Патриарших прудах, он считался знатоком всего материального и вещественного. Когда мы собрались в очередной раз, Володя разъяснял:

— Главное, что теперь происходит — это раздел собственности. Дележка государственного, т.е. общего, имущества. Смекаете? Тут нужно по-быстрому подсуетиться.

О строительстве светлого капиталистического будущего, капитализма с человеческим лицом, кроме туманных объяснений Лени Голубкова и Васи, никто ничешо не говорил. Как в блатной песне:

Куда мы шли — в Москву или в Монголию —
Никто и знать не знал, а мы тем более…

Уже много позднее сам «архитектор перестройки» Яшкин А.Н. признал, что если бы он и его ребята сразу указали точное направление движения, все они пошли бы этапами в город Магадан…

А на углу Садового кольца и старой Живодерной улицы, как гриб из-под земли, появился роскошный магазин с английским названием «Garden ring».

Раньше там находился магазин с пошлым и скучным названием «Продукты». Внутри всегда было темновато, грязновато, иногда чем-то неприятно попахивало. Продавщицы смотрели хмуро, а чаще и просто зло. Вино-водочный отдел переполняли алкаши. Теперь же у входа стояли два «крутых» амбала в черных пиджаках и белых рубашках с галстуками в крапинку. Они внимательно оглядывали каждого входящего, если только он не вылезал из подкатывавшего блестящего лимузина. Однажды, когда мы с Мартынычем — участником ВОВ — шли мимо, он вдруг предложил:

— Зайдём?

— Тут на валюту, — разъяснил я ему. –Нас не пустят!

— Со мной пустят! — заверил Мартыныч,звякнув орденми и медалями на поношенном пиджаке.

Мы подошли к одному из чернопиджачных амбалов. Мартыныч на всякий случай еще раз позвенел своими медалями :

— Посмотреть товар можно?

— Пожалуйста! — вежливо ответил «черный пиджак» и слегка усмехнулся.

Внутри магазина было ослепительно светло. Всеми цветами радуги сияли и переливались коробки, пакеты, банки, конверты, мешочки, установленные на специальных стеллажах. Упрятанные под стекло, лежали конфеты и шоколад в ярких, глянцевых обёртках. И вдруг я увидел знакомое «Баунти», за которым по нашему «ящику» в голубую воду прыгал Роальдо среди диковинных, неведомых пальм.

— Гляди — «Баунти»! — от неожиданности крикнул я Мартынычу. — Давай купим тёте Марусе, она хотела попробовать.

Мы осторожно подошли к продавщице, напоминавшей картинку с обложек гламурных иностранных журналов, продававшихся в «Союзпечати».

— Дочка! — окликнул Мартыныч продавщицу, — почем у тебя «Баунти»?

«Дочка» смерила Мартыныча презрительным взглядом:

— Ишь папаша нашелся. Продаём на валюту. Рядом — обменный пункт, можете поменять там ваши рубли.

Потом, отвернувшись от нас, тихо сказала подруге — другой продавщице:

— Ну прям не знаю, что за народ. Никак их не образуешь. Дочка, папаша, женщина, мужчина… Может, теперь американцы научат их культурному обращению.

— Больно ты сердитая, девка, — заметил Мартыныч, — красивая,а злая. Гляди: замуж не выйдешь.

— Ладно, гражданин, идите, не мешайте работать, — проворчала «гламурная».

Мы поменяли все свои рубли. На два «Баунти» нам хватило. Вечером за просмотром 490-й серии про Роальдо и Марию мы угостили тётю Марусю. Она долго отказывалась пробовать, говорила, что отнесёт внуку Митьке. Но Мартыныч её уговорил. Она бережно сняла яркую упаковку, осторожно откусила кусочек и с некоторым недоумением посмотрела на меня. Я развел руками. Вовчик Гусяцкий, усмехнувшись, сказал:

—Что? Невкусно? Ясно: не по вкусу, не по зубам вам Забугорье. Серые вы, как штаны пожарника. Ватники. Демократии тут, видать, не место.

Гоги Курашвилли громко захохотал.

Лёня Голубков уже не растолковывал нам преимущества партнёрского труда в фирмах и компаниях, Кашпировский с Чумаком больше не наводили на нас «расслабуху», когда на улицах и площадях появились «каталы» и «кидалы». Они были одеты в красные пиджаки и стояли, облокотившись на капоты собственных «иномарок». Они вертели в руках ключи от них и что-то внимательно высматривали. Мы поглядывали на них с опасливым интересом, не понимая, откуда они взялись и зачем они тут вообще.

Володя, директор училища, готовившего ресторанных работников, объяснял нам на Патриарших прудах:

–Это — «крутые». Большая «крутизна» идет, пошел, лохи, делёж собственности. Приватизация. Слыхали такое слово?

— Чево-о-о? — спросил бегун «от инфаркта» по Патриаршим Сева — механик с завода «Станколит».

— «Чаво»! — передразнил Володя. — Вон у Эдика спроси, он все тебе растолкует.

Эдик был молодым человеком, увезённым родителями, «пионерами» последней волны эмиграции, в Забугорье ещё «с младых ногтей». Теперь он вернулся в Москву, чтобы основать некую фирму, в которой, как уверял Лёня Голубков, кто-то из нас мог стать его, Эдика, партнёром. Эдик уже плохо говорил по-русски, но всё-таки еще говорил. Сева спросил его, вежливо обождав пока Эдик не закончил очередное упражнение своей утренней зарядки:

— Приветизация — это что? От слова «привет?»

Эдик подмигнул Володе, поднял большой палец руки и сказал:

— Приватизация! Найс! Файн! Как это сказать по-русски — харашо! Очень даже! Богатство ! Мое! Я хозяин ти дурак, ти хозяин я дурак. Бьютефул! Покупайте ваучеры! Чубайс — великий лидер! Как Питер Первый. Один ваучер — одна «Волга». Чудо!

— А бедные-то все же будут?

— Of corse. Но то — лузеры! Ничего не могут, слабые люди.

* * *

Прошло время. Тётя Маруся ушла на пенсию. Всё собиралась купить полкило «Мишек на севере», но не выходило: деньжат как-то не хватало. Никак не может произнести слово «олигархи». Все говорит — «олигофрены». Иван Михайлович превратился в «красно-коричневого», стал ходить на демонстрации с комми. Вовчик Гусяцкий с Переяславки сделался «новым русским», говорят, купил себе виллу в Ницце. Мартыныч помер. Гоги Куршавелли убили. Он связался с бандой Корейчика и однажды, когда выходил из бани, был застрелен киллером из банды Цейлончика. Следствие замяли.

Я же как лицо одной из национальностей имени «Поправки Джексона-Вэника» «слинял» в Забугорье. Работаю в мастерской Давида Табачника. Делаем спецлоскутики для протирки очков, линз и луп. Платят неплохо. Из России пишут, что Эдик теперь — глава огромной совместной фирмы, олигарх, с самим Березовским «вась-вась». Но бегуна Севу в партнёры не взял. Без него вполне справляется. У него два главных зама. Один раньше работал в ЦК комсомола, второй— десять лет сидел за «золотуху». Сева же всё бегает по Патриаршим «от инфаркта». На «Станколите» уже не работает: завод отошёл в фирму Эдика и мистера Стивенса, и они этому заводу приказали долго жить. Был «Станколит» да весь вышел. Ваучеры уже давным давно разобрали. От них остался только лозунг: «Граждане! Смело приобретайте ваучеры! Вам за это ничего не будет!» Так оно и получилось.

Моё любимое блюдо в Забугорье — консервы «Анкл Бенкс». Когда открываю банку, вспоминаю Лёню Голубкова, Кашпировского, Чумака, Гайдара,Чубайса. Какие были ребята, что вы! Какие идеи толкали! «Баунти» покупаю, но редко. Пишут в газетах: сладкое вредно. А мы-то думали…