Олгрен и Симона познакомились в 1947 г. в Америке, куда мадам де Бовуар приехала читать лекции студентам. Они быстро стали близки, потом она уехала в Европу, виделись они редко, но много друг другу писали. По приблизительным подсчетам писем набралось за 14 лет их любви около 600.

Симона де Бовуар и Нельсон Олгрен

Анатолий Николин

Первые мои учителя — из числа великих французских писателей. Главные из них — Вольтер и Стендаль. Первый одарил знанием стилистических возможностей пунктуации — изящество его пауз до сих пор представляется верхом галантности.

Диапазон влияния Стендаля шире: он воспитал мою душу. Напитал её прагматизмом и нежностью. Иронией и всепрощением. Сарказмом и горечью, верностью в любви и пониманием её бренности. Я, каким вижу себя внутри, вылеплен и очищен человеком, жившим за полтора столетия до моего рождения. Больше, чем романы, любил его Дневники, Письма и тексты об искусстве. Как подлинный сын эпохи, он блистателен в рассуждениях и анализе. Стилистика его писем — образец изящества и простоты. Простота и естественность выигрышнее самых блестящих метафор, как натуральное мясо предпочтительнее куска говядины, приготовленного в дорогом ресторане. Римский стиль — хорошая прививка от быстрого старения. В конце концов, всё вычурное, в том числе и литература, умирает быстрее, чем простое.

В нашем веке ничего подобного манере Стендаля или Вольтера в литературе уже не встретишь. Благородство письма навсегда исчезло из повседневного обихода. К радости одних и неподдельному горю других (таких, разумеется, меньшинство).

Каково же было мое удивление, сменившееся восхищением, когда я прочитал первые книги Симоны де Бовуар. Многим ее манера покажется скучноватой. Но ведь и Стендаль у нынешнего читателя вызывает неудержимую зевоту!

Симона де Бовуар родилась 9 января 1908 г. На один год старше моего отца и умерла 14 апреля 1986 г. Отец ушел из жизни в этом же году, но несколько ранее, в феврале. Было тихо, стояла чудная солнечная погода, сменившая жуткую метель и трескучий мороз.

К апрелю семейное горе улеглось, но последовавшей вскоре кончины Симоны я не запомнил. Газеты сообщили об её смерти вскользь, телевизионного репортажа я и вовсе не видел, — возможно, его и не было. К моменту её ухода из жизни она казалась осколком далекого прошлого, пережитком ушедшей эпохи.

Собственно говоря, в нашей стране Симону де Бовуар знали как жену и соратницу Жан-Поля Сартра. Вместе они приезжали в Москву, кажется, при Хрущеве.

Сартр был чрезвычайно популярен у московской интеллигенции. А через неё интерес к этому писателю и философу и косвенно к его супруге распространился и на советскую провинцию.

В литературном объединении, которое я усердно посещал, состоялась встреча с московским театральным критиком Светланой Тарановской. Она рассказывала о приезде Сартра, но об учении экзистенциализма мы ничего не услышали. А ведь это самое интересное! По моим подозрениям, столичная интеллигенция и сама хорошенько не понимала его смысл.

Книги Симоны де Бовуар редко издавались в Советском Союзе, я их совсем не помню. Первые произведения стали появляться в эпоху Горбачёва. Когда интерес к экзистенциализму угас, и ни её, ни Сартра советские литературные модники уже и знать не хотели.

Однако мой интерес к Симоне только возрастал. Он не был связан с её философскими воззрениями. Возможно, в этом всё и дело. Философия экзистенциализма представлялась конъюнктурной. Его основатели (к этому кружку причисляют и Камю) были люди, пережившие Вторую мировую войну и остро чувствовавшие ценность жизни, человеческого (и не только) существования. Их отношение к бытию можно сформулировать так: «существование первично, а сущность вторична». То есть, сущность является производным от существования (existence), что сильно отдавало ненавистным марксизмом.

Любопытно, что первые десятилетия жизни Симона была правоверной католичкой со склонностью к послушничеству. Воспитывалась она под суровым надзором монахинь в школе Coure Desir, а потом изучала математику в Католическом университете Парижа.

Математический склад ума и средневековая мораль должны были воспитать в юной девушке, а затем и молодой женщине чувство превосходства того, что мы называем сущностью. Строгую мораль и пренебрежение свободой поступка.

Эти две нравственные стихии — Свобода и не-Свобода — являются ключевыми для каждого человека. Одной стороной своего Я он тянется к независимости, а другой делает всё возможное, чтобы её избежать. Наложить в целях самосохранения табу на возможности, предоставляемые жизнью.

Мы не знаем, что происходило в душе Симоны, когда, сбросив монашеское одеяние, она избрала свободу. Так в жизни бывает: люди, воспитанные в пуризме, находят себя в грехе и наоборот. В 1943 г. она даже пережила судебный процесс по поводу растления юной ученицы лицея Мольера, где преподавала философию.

Аскетическое воспитание и последовавшее за ним свободное, не знавшее запретов существование удивительным образом дополняли друг друга. Её литературный стиль — образец аристократизма (сказывается дворянское происхождение), внутреннего благородства (католическое воспитание) и (не путать с процветающим ныне в словесности демократизмом) античной простоты.

Я не говорю о её романах. Не имею в виду нашумевшую в 60-е годы прошлого века книгу-исследование «Второй пол» — это всё не так выразительно. Хотя приметы противоречивой натуры можно найти и здесь.

Я имею в виду её письма Нельсону Олгрену.

Скажем несколько слов об этом человеке.

Олгрен — американский писатель, почти ровесник Симоны и моего отца. Родился 28 марта 1909 г. и всю жизнь (умер в 1981г.) прожил в Чикаго.

Ничего литературного и выдающегося при упоминании об этом городе на ум не приходит. Вспоминаются чикагские бойни — кажется, я читал о них у Шервуда Андерсона. Или у Фолкнера. Или у другого классика американской литературы, — может быть, Скотта Фитцджеральда. Читал я их мало, восторга их писания у меня не вызывали (исключение — Фитцджеральд), и запоминать, как они живописали свою вульгарную страну полагал делом несерьёзным.

Олгрен и Симона познакомились в 1947 г. в Америке, куда мадам де Бовуар приехала читать лекции студентам. Они быстро стали близки, потом она уехала в Европу, виделись они редко, но много друг другу писали. По приблизительным подсчетам писем набралось за 14 лет их любви около 600; 300 написала своему возлюбленному Симона и примерно столько же Нельсон.

Но сказать точно что-либо о количестве писем затруднительно, потому что письма Олгрена до сих пор не опубликованы по желанию его наследников и литературных агентов.

Из 300 писем Симоны в русском переводе автор нашёл всего лишь тридцать, но и этого оказалось достаточно, чтобы прийти в восхищение. Их письма напоминают переписку Сен-Пре и Юлии Вольмар из романа Руссо «Новая Элоиза». Что само по себе удивительно, поскольку эпистолярный жанр давно и безвозвратно покинул пределы изящной словесности.

Описывать её письма бесполезно — их надо читать. Чтобы насладиться благородной сдержанностью, сочетающейся с современными реалиями; похоже, эти вещи не так уж взаимоисключающи, как может показаться на первый взгляд.

ВЫПИСКИ ИЗ ТЕКСТОВ СИМОНЫ де БОВУАР

«Стоило попросить Камю о какой-либо услуге, как он оказывал ее с такой простотой, что его без колебаний тут же просили о чем-то еще…» (Из книги «Сила обстоятельств»)

«… в рождественскую ночь Камю одолжил мне «Darkness at noon» Кёстлера, которую я прочитала залпом следующей ночью».

О Натали Саррот: «Она терпеть не могла никаких проявлений эссенциализма, не верила ни в резко очерченные характеры, ни в четко определенные чувства…»

«Камю часто возвращался к занимавшей его теме: надо бы когда-нибудь написать правду! Дело в том, что между жизнью и творчеством у него существовала пропасть более глубокая, чем у других. С пером в руке он становился непреклонным моралистом, в котором я никак не узнавала нашего веселого ночного товарища».

«… мир распадается на индивидуальные свободы, каждая из которых недосягаема».

«… я не считала (историю) циклической, но отрицала, что ее развитие стало прогрессом».

«… не препятствует ли разобщенность людей любой коллективной победе человечества?»

«… разрыв поколений необходим, дабы двигаться вперед»

«… новизне неизбежно сопутствует боль разлада»

«Мученические эссе» (эссе о самой себе).

Мерло-Понти: русские в процессах 36 года «мораль подчиняли истории». Мораль и практика. Несовместимость.

«Морализм как последний оплот буржуазного идеализма».

«Наша позиция раздражала Камю. Его антикоммунизм уже вызывал глубокие разногласия между нами».

Сартр: «Восприятие мира через свободу» (свободу писателя, творца).

Забавно упрекнула Сартра Эльза Триоле: «вы философ, а, следовательно, антикоммунист».

Очаровательная, по-старинному величавая фраза из 103 главы книги «Сила обстоятельств»: «Должно быть, я все еще находилась во власти пережитого потрясения, если искала прибежища в столь далекой и столь благоразумной мечте».

Еще одна, тоже красивая: «Я проплакала всю ночь, стоя у окна, между безмолвием неба и равнодушным гулом города».

Еще раз о красоте слога: из письма Нильса Олгрена к СдБ:

«У меня не будет никаких отношений с этой женщиной, теперь она мало что значит для меня. Но это ничего не меняет, остается в силе мое желание получить когда-нибудь то, что она представляла собой для меня в течение трех или четырех недель…»

 

«… какое наслаждение и отдохновение погружаться в уже существующие слова, вместо того, чтобы вырывать фразы из пустоты».

I speak: Мужчина и женщина: их несходство культурного порядка, а не естественного.

Камю у СдБ: мужчина страдает от того, что не находит в женщине настоящей спутницы, он стремится к равенству.

СдБ об утре в Африке:

«В небе сияли удивительно чистые, девственные радости…»

Прекрасное описание алжирской Сахары, где-то между Эль-Толеа и Айн-Салахом. И базара в Гао.

«По ночам мы гуляли на пляже (Америка, озеро Мичиган, Ольгрен), вдалеке доменные печи Гэри извергали пламя, в озере отражалась огромная рыжеватая луна».

Совсем как у нас, если выйти поздно вечером на морской берег или набережную реки.

Глава 171: «Слова созданы для того, чтобы разлетаться». Хороший эпиграф к последней книге; последней в жизни…

I speak: В литературе Камю чересчур патетичен. Этот его недостаток, но только бытовой, отмечает и СдБ.

Сартр: «противопоставление тщете морали действенности практики».

Сартр у СдБ: «я не мог подчиниться дисциплине, раздавив себя». «Я не мог быть свободным в одиночку».

«Добротно выстроенные интриги раздражали меня своей искусственностью; мне хотелось воспроизвести беспорядочность, неопределенность, непредсказуемость жизни, и я пустила на самотек развитие событий…»

«Я так радостно сливалась со своим временем, что ничего не могла о нем сказать».

Основная роль литературы — «отражать неоднозначные, разобщенные и противоречивые истины, которые никогда не стыкуются ни вне меня, ни во мне».

«Огромного труда мне стоило создание Поль, так как я подступала к ней разными путями, которые не пересекались».

(Речь идет о работе над романом «Мандарины»).

I speak: назвать рассказ «Создание Поль». Почему бы нет? Героиня созидает себя в письмах; созидает себя и не-себя, объект и субъект. Свою собственную жизнь и жизнь чужую, вымышленную. Нечто вроде неоконченного романа В. Набокова «Лаура и ее оригинал».

Снова к теме созидания: «вымысел создается лишь уничтожением сущего ради его возрождения в ином существовании».

«… чтобы по-настоящему овладеть благом, надо его потерять, а затем обрести вновь».

О реакции Н. Саррот на роман «Мандарины».

«По ее словам, действительность скрыта «сегодня в едва уловимом трепете»; романист, которого не завораживают «темные закоулки психологии», может создавать лишь иллюзию реальности. Она путает внешнее выражение с видимостью. Ведь внешний мир существует. Основываясь на отжившем психологизме, писать хорошие книги можно, но наверняка нельзя создать сколько-нибудь приемлемую эстетику… с поразительной беспечностью она оставляет эту заботу журналистам».

Придумала термин «маниакальный субъективизм».

«слова зачастую лишь только форма молчания, а у молчания есть свои голоса».

О поездке Сартра в Москву (1954 или 1955г.г.).

«Ему казалось, что советские люди в основном победили одиночество, которое терзает наше общество; неудобства коллективной жизни в СССР представлялись ему меньшим злом, чем индивидуалистическая заброшенность».

Замечательное, хотя и несколько поверхностное, описание путешествия по Испании.

«… осуществилась мечта моей юности — заставить любить себя через книги».

«существование не делится на резко очерченные периоды»

Парижский пейзаж:

«Я часто смотрю на закат солнца; наступает ночь, под листвой улицы Фруадево пламенеют рекламная сигара табачного кафе и огни светофора на перекрестке, а лучи Эйфелевой башни прочесывают Париж. Зимой в черноте раннего утра высокие окна зажигаются желтыми, оранжевыми, темно-красными огнями. Но особенно летом около пяти часов утра в полудреме я все еще медлю вдохнуть нарождающийся день; серо-голубое небо уже предвещает тяжкую жару, от деревьев, шелестящих над могилами, от плюща, покрывающего стену, поднимается густой запах зелени, к которому примешивается аромат цветущих на соседнем сквере лип и пение птиц; мне десять лет, и это парк в Мейриньяке; мне тридцать лет, я собираюсь идти пешком по полям. Нет, конечно, но, по крайней мере, этот запах подарен мне, и этот щебет, и эта смутная надежда».

О Камю в период франко-алжирской войны: «черноногий» (прозвище французов-выходцев из Алжира — А.Н.) одержал в нем верх над гуманистом»

«Черноногие» выступали за интеграцию.

Слишком «описательное» описание Рима. Выбрал понравившийся кусочек:

«Рим, его ракушки и завитки, его раковины и водоемы; по вечерам свет превращает воду фонтанов в бриллиантовые украшения, а камень становится текучим в струях яшмовых отблесков. На бархате ночного неба крыши цвета закатного солнца выкраивают бордюры из звезд. Капитолий дышит ароматом сосен и кипарисов, который порождает у меня желание стать бессмертной. Рим, место, где то, что действительно следует называть красотой, является самой повседневной вещью».

I speak: Персидская какая-то красота. Надо бы посуше.

Америка перешла от внутренней обусловленности к внешней. К зависимости от общего мнения.

О Сэлинджере. «Над пропастью во ржи»: его «поэзия, к несчастью, ускользала от меня».

Знакомые с далекого детства имена: Анри Аллег, Ги Молле, Бен Белла, Эдгар Фор…

СдБ не нравится «Доктор Живаго» и нравится «Лолита».

Бесконечные путешествия: Бразилия, Греция, Турция… Надоело…

СдБ подразделяла романы на психологические и метафизические.

Андре Моруа о СдБ: «Она поняла, что любит земные радости и не могла бы от них отказаться». «Она любила идеи, системы…»

«Остров (Ньюфаундленд) необычайно красив, весь в темных соснах и тихих печальных озерах…»

«Когда ты вернешься в наш маленький дом, я буду ждать тебя там, спрятавшись под кроватью, да и просто везде. Теперь я всегда буду с тобой — на унылых улицах Чикаго, в надземке, в твоей комнате. Я буду с тобой, как преданная жена с любимым мужем. У нас не будет пробуждения, потому что это не сон; это чудесная реальность, и все только начинается. Я чувствую тебя рядом, и, куда бы я теперь ни пошла, ты последуешь за мной — не только твой взгляд, а ты весь, целиком. Я тебя люблю, вот все, что я могу сказать. Ты обнимаешь меня, я к тебе прижимаюсь и целую тебя, как целовала недавно».

«Нельсон, любимый. Все начинается сначала: я скучаю по тебе. Я опять тебя жду, жду благословенного дня, когда ты снова обнимешь меня своими сильными и ласковыми руками. Мне очень больно, Нельсон, но я не жалуюсь, потому что эта мука — от любви, и ты тоже любишь меня, я знаю. Ты так близко и так далеко, так далеко и так близко, любимый мой».

«В аэропорту… ко мне подошел какой-то парень и сказал: «Мисс Бовуар, у вас, наверно, тут есть друзья. Это вам». Я посмотрела на чудесные белые цветы, они так прекрасно пахли, и я положила их на грудь. Я не заплакала. Я позвонила тебе. Твой дорогой голос, такой близкий, такой далекий. Когда я повесила трубку, что-то разбилось во мне, умерло, онемело, застыло и не оживет, пока ты снова не обнимешь меня. Мне трудно писать, потому что я плачу и не могу остановиться. Я тебя люблю».

«Твоя любовь была во всем: в запахе цветов, во вкусе виски, в красках книжных обложек — любовь такая драгоценная, такая сладостная и такая мучительная».

«Я отдала тебе все свое сердце и уже давно почти ничего не просила взамен. Не мог же ты ожидать, что я поведу себя как заводная кукла и не буду страдать, узнав, да еще так внезапно, без всякой подготовки, что ты меня больше не любишь. Я рада получить последний поцелуй от тебя, чья любовь была для меня бесценна».

Ну что тут скажешь…