Миротвор Шварц: Ad majorem Papae gloriam. Окончание

Loading

«Поскольку американцы в войну не вмешаются», — продолжил Франц-Иосиф, — «ни нам, ни итальянцам французское наступление в ближайшее время не грозит. Стало быть, мы вполне можем снять с западного театра военных действий часть дивизий. Эти дивизии будут переброшены на восток. Как и имеющиеся резервы».

Ad majorem Papae gloriam

Миротвор Шварц

Окончание. Начало

На самом деле, конечно, Ульен был противником вступления Америки в войну по совсем другой причине. Он уже давно понял, что в приютившей его стране пролетарская революция не произойдет никогда — оставались лишь надежды на захват власти путем парламентской борьбы, но и они были весьма слабы. Поэтому с некоторых пор Ульен снова обратил свой взор на Европу. По его мнению, несколько лет европейской войны вполне могли расшатать устоявшийся порядок хотя бы в одной из воюющих стран. Таким образом, любое действие, приближающее победу одной из сторон и не дающее войне затянуться, было с точки зрения Ульена недопустимым вредительством.

— Мне очень жаль, — покачал головой Роозе. — Вы совершенно не думаете о высших интересах.

— У меня постепенно создается такое впечатление, — скорбным тоном произнес Дюбуа, — что некоторые из здесь присутствующих господ озабочены интересами отнюдь не американскими…

— Вы намекаете на мое происхождение? — усмехнулся Ульен. — Напрасно! На Россию мне наплевать, ибо я — трудовик!

— Да вам и на Америку наплевать, — не удержался от усмешки и Дюбуа. — Вы лояльны лишь своему Трудовому Интернационалу. А вы, отец Диомед, — повернул он голову в другую сторону, — ставите во главу угла интересы его святейшества, а не американского императора и народа. Хотя родились-то вы здесь, как и я. А вы, господин Роозе…

— Неправда! — с пафосом воскликнул Роозе. — Меня заботят именно интересы Америки, которой предстоят великие дела, предначертанные ей самим провидением! Да, я родился в новобританском Нью-Йорке, но уехал оттуда еще в шестнадцатилетнем возрасте, дабы быть не подданным дряхлой британской короны, а гражданином самой свободной и могучей страны! Кстати, господин Дюбуа, ваши родители переехали в Иллинуа из новобританского Массачусетса лишь за два года до вашего рождения, так что по большому счету вы такой же New Brit, как и я!

— Не будем копаться в наших родословных, — меланхолически заметил Орландо. — Вернемся к обсуждаемому вопросу. Насколько я могу судить, отец Диомед и господин Роозе высказались за вступление Америки в войну, в то время как господа Дюбуа и Ульен высказались против. Что скажет господин Керенски?

Все присутствующие уставились на предводителя социал-демократов.

— В зависимости от того, какое решение мы примем, — задумчиво сказал Керенски, — мы так или иначе окажем услугу одной из противоборствующих группировок. Если Америка в войну вступит, мы окажем услугу Антанте. Но если Америка от участия в войне откажется, то мы окажем услугу все равно — только не Антанте, а Габсбургам. Вопрос в том, кому именно мы симпатизируем больше?

Возникшую паузу не нарушил никто — все ждали, ответит ли председатель Социал-Демократической Партии на собственный вопрос.

— С кем граничит Американская Империя? — задал новый вопрос Керенски.

— С Мексикой, — пожал плечами Орландо.

— Это на юге. А на северо-западе мы граничим с русской Аляской. И на востоке — с Новой Британией. Что же касается Франции, то с ней, как ни крути, нас связывает лингвистическое и культурное родство. Таким образом, все три страны Антанты в той или иной степени являются нашими друзьями или хотя бы соседями…

— И вы тоже думаете о чужих интересах, — печально развел своими черными руками Дюбуа.

— Не буду отрицать, — пожал плечами Керенски, — что мне, как социал-демократу, более симпатичны Англия, самая демократическая страна в Европе, и Франция, где столетие назад впервые на континенте возникло так называемое «социальное государство», нежели начавшая войну Германская Империя и ее итальянский вассал.

— Стало быть, вы голосуете за вступление в войну? — напрямик спросил Орландо.

— Да, таково мое решение.

— Три против двух, — произвел несложный подсчет Роозе. — Отлично! Завтра Сенат примет верное решение!

— Это еще неизвестно, — буркнул Дюбуа. — Посмотрим, как проголосуют индейцы.

— В том, как по данному вопросу проголосуют индейцы, — усмехнулся отец Диомед, — у меня нет ни малейшего сомнения.

Дюбуа лишь поник головой. Ни для кого не было не секретом, что многие индейцы Америки охотно шли служить в армию, издавна предпочитая ратный труд какому-либо другому. Правда, в мирное время численность армии была сравнительно небольшой, и потому вакансий на всех желающих попросту не хватало. Однако в случае войны Империи наверняка понадобятся новые солдаты — и тут-то мечта тысяч парней из индейских кантонов наконец сбудется!

— Итак, господа, наша дружеская беседа подошла к концу, — торжественно произнес Орландо и поднялся со стула, после чего поднял бокал: — Salute!

Его примеру последовали отец Диомед, Роозе и Керенски.

* * *

10 декабря
Детруа, Мишиган

— Да здравствует Сенат!

Обычно первый тост предназначался для императора, однако на сей раз четверо офицеров Пятнадцатого полка, собравшихся после ночного дежурства в трактире «Бездонный погреб», пили именно за законодательное собрание Империи.

— Война! — радостно произнес майор Венсан Оливье. — Наконец-то! Не какая-нибудь миротворческая экспедиция в Мексику или Колумбию, а настоящая война, да еще и в Европе!

— Сбылась мечта моего прадеда, — усмехнулся капитан Шарль Багратен.

— А при чем тут твой прадед? — не понял Оливье.

— Когда я был маленьким, — пояснил Багратен, — мой дед, приехавший сюда из России еще юношей, часто рассказывал мне про своего отца, который был грузинским князем и служил в русской армии. Так вот моему прадеду тоже надоело воевать все с турками да с турками. Ему хотелось повидать Европу — Германию, Италию, Францию… но войн в Европе все не было и не было. Зато теперь я, его правнук, отправлюсь наконец воевать в Европу. И Францию повидаю, и, даст Бог, Германию…

— А мне все равно, где воевать, — хмыкнул капитан Пьер Соколиный Коготь, — лишь бы воевать.

— Смотри не сними там в Европе слишком много скальпов, — пошутил Оливье.

— С живых снимать не буду, — серьезным тоном ответил индеец.

— А на Кубе, значит, мы так и не высадимся? — вдруг разочарованно протянул лейтенант Шломо Кантор.

— На Кубе мы не высадимся никогда, — махнул рукой Багратен. — Для этого мощной армии мало, нужен флот получше, чем у этих недобитых сепаратистов. А вот это-то и проблематично. Как тогда флот у кубинцев был сильнее нашего, так и до сих пор мы их не догнали.

— А на что тебе Куба? — подозрительно спросил Кантора Оливье.

— Хе-хе-хе, — не удержался от смеха Соколиный Коготь. — Расскажи, Шломо, расскажи, как ты с Капабланшем сыграть мечтаешь.

— С кем, с кем? — не понял Багратен.

— С Капабланшем, — нехотя ответил Кантор. — Есть такой шахматист на Кубе — Жозе-Рауль Капабланш. Мечта у меня такая — вот высадимся на Кубе, найду я его дом, постучу в дверь и попрошу со мной сыграть. Уж наверняка не откажет, если я приду к нему в качестве победителя. Но теперь точно ничего не получится, раз мы в Европу поедем…

— Не горюй, Шломо, — усмехнулся Оливье. — Вот завоюем Германию, найдем тебе там Ласкера, с ним и играй.

— Это неинтересно, — махнул рукой Кантор.

— Ну как же неинтересно? — удивился Оливье. — Он ведь чемпион мира!

— Все равно Капабланш лучше, — упрямо сказал Кантор. — Когда-нибудь он сам станет шахматным королем.

— Черт возьми! — вдруг присвистнул Багратен. — А ведь мы, друзья мои, забыли о настоящем короле. То есть о нашем дражайшем императоре. Ведь он может…

Но тут оркестр заиграл бравурную музыку, и окончания фразы никто не услышал.

* * *

11 декабря
Сен-Луи

— Входите, Орландо, входите! — отрывисто сказал Наполеон IV. — Садитесь. Да побыстрее — я и так вас жду уже целых полчаса.

Председатель Сената, уже успевший привыкнуть к такому обращению, лишь отвесил императору учтивый поклон, после чего сел в предложенное ему кресло — как раз напротив трона.

— Ну что, Орландо, — продолжил Наполеон тем же тоном, — с чем пожаловали?

— Мне кажется, ваше величество, — спокойно ответил Орландо, — что вы знаете об этом куда больше меня, ибо явился я сюда согласно вашему монаршему повелению…

— Это верно, — хмыкнул император. — И все же? Неужели вы не догадываетесь, зачем я вас сюда… пригласил?

— Я полагаю, ваше величество, — почтительным голосом сказал председатель Сената, — что вы ждете моего отчета о том постановлении, которое было принято Сенатом два дня назад…

— Вы угадали, — перебил Орландо император. — Да, мое внимание привлекло именно это постановление, согласно которому моей Империи надлежит вступить в европейскую войну, превратив ее тем самым в мировую. А теперь, Орландо, попробуйте-ка угадать мою реакцию.

— Я думаю, — неуверенно забормотал Орландо, — что вашему величеству будет угодно одобрить ту инициативу, которая исходит…

— Ответ неверен! — снова перебил Наполеон своего собеседника. — Как раз наоборот: я сегодня же намерен наложить свое императорское «вето».

— Но почему же, ваше величество? — удивился председатель Сената.

— Потому что такова моя императорская воля.

— А известно ли вашему императорскому величеству, — почтительно, но несколько вкрадчиво сказал Орландо, — что постановление Сената об объявлении войны вызвало немалый этнузиазм у американского народа? Не только у католиков, ваше величество…

— Какое мне дело до народного энтузиазма? — фыркнул император.

— Но какой же монарх, ваше величество, не желает пользоваться в своем народе популярностью? — ответил вопросом на вопрос председатель Сената.

— Мне не нужна популярность, — покачал головой Наполеон. — Я не какой-нибудь сенатор или губернатор кантона. Мне не нужно потакать избирателям. Я — император!

— Тем не менее, ваше величество…

— Тем не менее, вы хотите сказать, моя власть не безгранична — напротив, она ограничена Конституцией? Это так, Орландо, я не какой-нибудь Людовик или Франц-Иосиф, который делает все, что ему заблагорассудится. Но в то же время я и не какой-нибудь британский Георг, чья реальная власть распространяется разве что на Букингемский дворец. Согласно Конституции, дарованной американскому народу моим дедом, я имею право налагать «вето» на неугодные мне решения Сената. Именно это я сегодня и сделаю.

— Я нисколько не оспариваю правомочности действий вашего величества, — учтиво поклонился императору Орландо. — Однако да позволено мне будет узнать, в чем состоит причина ваших столь неожиданных действий…

В ответ Наполеон лишь грустно улыбнулся — и несколько изменился в лице. Куда-то пропали резкость и заносчивость.

— Знаете, Орландо, — медленно произнес император, — мы с вами оба являемся… государственными деятелями: я — по праву рождения, вы же — по праву избрания на столь высокий пост. Если вам угодно, давайте поговорим начистоту. Как государственный деятель с государственным деятелем, как католик с католиком. Как итальянец с итальянцем, наконец.

— Простите, не понял… — удивленно сказал Орландо.

— Ну да, ну да, — махнул рукой Наполеон, — вы по рождению сицилиец, а я всего лишь корсиканец по происхождению. Тем не менее вы, надеюсь, не будете отрицать того факта, что Корсика, даже принадлежащая Бурбонам, всегда была и будет скорее итальянским островом, нежели французским. Как не будете отрицать и того, что «Буонапарте» — фамилия именно итальянская. Так что давайте-ка поговорим откровенно, раз уж у нас с вами так много общего.

— Давайте, ваше величество, — ответил Орландо.

— Тогда, il mio caro amico[1], ответьте мне на такой вопрос. Во имя чего мы должны воевать? Во имя чего должны истечь кровью наши американские солдаты? Во имя чего наш злейший враг, а именно до сих пор не воссоединенный с Империей остров Куба, перестанет быть изолированным, получив в лице Германии мощного союзника? Неужели ради того, чтобы вернуть наконец его святейшество обратно в Рим?

В ответ председатель Сената лишь промолчал, что вполне могло считаться согласием.

— В таком случае, — продолжил император, — скажите мне вот что: как давно Франц-Иосиф объединил Италию — нашу с вами Италию, Орландо — после чего римский папа был вынужден переехать в Авиньон? Впрочем, не говорите — это я знаю и сам. Это произошло без малого полвека назад! С той поры прошло много лет, сменилось несколько пап, сменился и французский король — и что же? Все это время французы не сделали ничего, пальца о палец не ударили. По большому счету, Орландо, французским королям не было никакого дела до того, находится Святой Престол в Авиньоне или Риме. Пожалуй, Авиньон их устраивал даже больше — как же, ведь в таком случае престиж дома Бурбонов только возрастал. Еще бы, короли-хранители, короли-защитники… Но вот грянула война, и теперь Людовик наконец вспомнил о том, что надо-де восстановить справедливость. Вот почему он придумал посоветовать папе надоумить американских католиков поднять весь этот шум! И не говорите мне, что Людовик с его святейшеством тут ни при чем! Или вы думаете, что все наши попы одновременно додумались до всего этого сами?

И снова председатель Сената ничего в ответ не сказал.

— А настоящая причина, Орландо, совсем в другом, не в местонахождении Святого Престола и даже не в чаяниях европейских народов! Просто несколько абсолютных монархов поссорились друг с другом. С одной стороны — клан Габсбургов, с другой — дом Бурбонов и союзный ему дом Романовых. Говоря языком криминологов, это просто обыкновенная… разборка вроде бандитской, когда каждая из противоборствующих банд хочет доказать свое превосходство. И я, представитель благородного дома Бонапартов, должен сейчас в эту бессмысленную разборку вмешаться?

Орландо лишь сделал какое-то странное движение руками. Другого ответа на этот риторический вопрос у него не было.

— А зачем нам это нужно? Да, Орландо, я сказал «нам» — я имею в виду уже не только себя лично и свою династию, а всю Американскую Империю. Зачем нам участвовать в европейских войнах, вступая в совершенно не нужные нам союзы и обретая новых врагов, как будто нам мало Кубы? Знаете ли вы, Орландо, кто такой Джеймс Монро?

— Конечно, знаю, ваше величество, — ответил председатель Сената. — Он был первым министром при дворе Наполеона II, вашего уважаемого деда.

— Поздравляю вас, Орландо, вы хорошо знаете историю. Так вот, этот человек в свое время выдвинул так называемую “доктрину Монро”, согласно которой европейские державы не должны вмешиваться в дела Нового Света.

— Да, ваше величество, мне известно и это.

— Хорошо, Орландо, хорошо, вы заработали по истории высший балл. Но вернемся к нашим баранам. Если никто не оспаривает “доктрину Монро”, то разве не верно и обратное утверждение? Иными словами, разве не должны мы, американцы, держаться подальше от европейских дрязг, склок и драк?

— Это очень оригинальная мысль, ваше величество, — уклонился от прямого ответа Орландо.

— Разве не для того наши Отцы-Основатели сбросили иго Бурбонов — которые, заметьте, навязываются нам теперь в союзники — чтобы окончательно порвать со своим европейским прошлым? Разве не для того же мой великий прадед всеми силами гнал из Америки англичан — которые, кстати, тоже норовят стать нашими друзьями? Разве не для того же, наконец, он создал свою Империю здесь, на этом благословенном континенте, а не на каком-нибудь европейском острове — скажем, Корсике или Эльбе? Черт возьми, Орландо, да разве не для того же вы приехали в Америку из Сицилии?

— Ваше величество очень мастерски подбирает аргументы, — угрюмо заметил председатель Сената.

— Послушайте, Орландо, — проникновенно сказал император, — забудьте же на час, на минуту, на секунду о том, кто вы такой, о своей должности, об избирателях, наконец. Скажите мне не как сенатор императору, а как один человек другому — прав я или нет? Только, прошу вас, отвечайте честно, без всякой задней мысли или политических соображений.

— Я вынужден признать, — медленно произнес Орландо после некоторых раздумий, — что мне не удается опровергнуть логику ваших рассуждений.

— Этого достаточно, — пожал плечами Наполеон, понимая, что большего от председателя Сената он не добьется. — Можете идти, Орландо. Аудиенция окончена.

* * *

13 декабря
Вена

— Ну, вот американская угроза и миновала, — ласково промурлыкал Франц-Иосиф I. — А вы, господа, боялись.

Дабы усилить произведенное этими словами впечатление, император австрийский и германский немедленно продемонстрировал членам Имперского Совета только что прочитанную телеграмму. Ответом было радостное шушуканье королей, принцев и прочих глав государств, входящих в Германскую Империю. Приехав по приглашению императора в Шенбруннский дворец еще неделю назад, все эти дни они с ужасом следили за развитием событий в далекой Америке, народ которой вдруг возжаждал вступиться за давно уже попранную честь римского папы. К счастью, Наполеон все же рассудил по-своему, предпочтя не задирать “дедушку Франца” (таково было одно из прозвищ престарелого монарха).

— Папу испугались, — саркастически хмыкнул Франц-Иосиф. — А сколько у папы кавалерийских дивизий? Или хотя бы пехотных?

Некоторые из присутствующих угодливо захихикали. Впрочем, далеко не все.

— Меня папа не очень-то беспокоит, равно как и американцы, — нервно-желчным тоном произнес прусский король Вильгельм. — Меня беспокоят русские. Когда в августе Самсонов чуть не подошел к Берлину, я чуть было…

«Чуть было в штаны не наложил,» — мысленно закончил фразу пруссака Франц-Иосиф. Боже, как же надоел императору этот мальчишка Гогенцоллерн — ну да, мальчишка, ему ведь только пятьдесят пять… Как он приставал к Франц-Иосифу в середине лета — «не мешкать с этим выступлением, не мешкать с этим выступлением…» Ну да, мальчику Вилли не терпелось вернуть Восточную Пруссию, отобранную русскими у Фридриха Неудачника еще полтора столетия назад. А как только война началась, и Самсонов пошел в наступление — так сразу перетрусил, до сих пор трясется…

— Да ведь все кончилось хорошо, — отмахнулся от прусского короля Франц-Иосиф. — Получил Людендорф новые корпуса с запада и разбил Самсонова вдребезги. И оттеснил русских к Варшаве, где они и сейчас занимают глухую оборону.

— Я не могу не думать денно и нощно о вверенном мне королевстве, — высокопарно ответил Вильгельм таким тоном, как будто его королевство было не небольшим кусочком большой империи, а великой державой.

— Русскому вторжению подверглась не только ваша Пруссия, — раздраженно буркнул император, еле удержавшись от того, чтобы в очерендой раз не закашляться.

Франц-Иосиф был совершенно прав. Его родная Австрия, которую, в отличие от Германии, он унаследовал от предков, также испытала на себе мощь вражеской военной машины. Будучи не в силах справиться с русской Западной армией, Шестая армия под командованием Макензена оставила Лемберг (который русские почему-то переименовали во «Львов»). Пятая же армия с трудом сдерживала генерала Брусилова в Трансильвании.

— Вы совершенно правы, ваше императорское величество, — откликнулся сербский король Александр. — Мое отечество до сих пор стонет под пятой чужеземных захватчиков.

Тут императору возразить было нечего — этот желторотый сосунок Обренович, которому не исполнилось еще и сорока, был прав. Он уже успел лишиться половины Албании, захваченной еще в сентябре англо-греческим корпусом генерала Алленби, а также Македонии, куда в октябре вошла Задунайская армия генерала Щербачева. Таким образом, Скопье, в котором не так уж давно прогремел начавший войну выстрел Гаврило Принциповского, находился теперь в руках русских.

Конечно, рядом с Балканами находилась Османская Империя, но помощи от нее ждать не приходилось. Уже в самом начале войны корпус генерала Врангеля повторил поход генерала Гурко тридцатишестилетней давности и вышел к Константинополю. Осадив османскую столицу, Врангель штурмовать ее не стал, перейдя вместо этого к обороне, после чего турки оказались заперты в городе. Тем временем англичане высадились на западном берегу Дарданелл, так что теперь турки от Балкан были полностью отрезаны. Им оставалось лишь укреплять Константинополь и восточное побережье Мраморного моря — а также по мере возможности сдерживать русскую Кавказскую армию, которая, впрочем, уже взяла Трапезунд.

— Не будем предаваться унынию, — нарушил тишину император. — В свое время Бисмарк предостерегал меня от войны на два фронта.. Но он не учел того, что страна, воюющая на два фронта, обладает некоторым преимуществом. Ни русские, ни французы не могут увеличить брошенные против нас силы, тогда как мы имеем возможность перебрасывать войска с востока на запад — или же с запада на восток. Как, собственно, мы и сделали в августе. Как мы сделаем и будущей весной.

Шушуканье несколько затихло — члены Имперского Совета поняли, что сейчас австриец скажет что-то важное.

— Поскольку американцы в войну не вмешаются, — продолжил Франц-Иосиф, — ни нам, ни итальянцам французское наступление в ближайшее время не грозит. Стало быть, мы вполне можем снять с западного театра военных действий часть дивизий. Эти дивизии будут переброшены на восток. Как и имеющиеся резервы. Как и часть итальяшек — хватит им прохлаждаться во Французской Ривьере. Весной мы нанесем России решающий удар. Мы выгоним русских из Галиции, Трансильвании и Македонии, мы войдем в Румынию и Болгарию, мы выйдем к Черному морю, мы снимем блокаду Константинополя, мы объединим под своим знаменем всю Польшу, мы вернем Германии Кёнигсберг и Ригу. И когда обескровленная Россия наконец запросит пощады — вот тогда мы снова перебросим войска на запад и возьмем наконец Париж! А заодно и Авиньон — пусть его святейшество переносит Святой Престол куда-нибудь за океан. Ну, а с англичанами заключим мир — все равно они в одиночку воевать не будут.

И снова короли, принцы и прочие германские монархи зашушукались, причем на этот раз уважительно и одобрительно.

— Все ли согласны с подобным планом весенней кампании? — осведомился император.

Несогласных не было, да это было и не важно. В конце концов, мнение членов Имперского Совета было всего лишь мнением. А решения в Германской Империи принимал император.

* * *

14 декабря
Авиньон

— Да, об этом я не подумал, — грустно покачал головой Бенедикт XV. — Насколько я знаю, Наполеон пользуется правом «вето» не так уж часто. Но вот на сей раз он его применил…

— В такие минуты, — ответил Жорж, — поневоле жалеешь, что Америка в свое время не осталась республикой. Тогда никто не смог бы противиться воле народа.

— Очень жаль, — развел руками римский папа. — Сенат объявляет войну, народ ликует, офицеры и солдаты рвутся в бой — и все впустую…

И тут у Жоржа Клемансо появилась интересная мысль.

— Ваше святейшество, — сказал секретарь каким-то странным тоном, — я не так давно перечитывал одну из книг нашего с вами любимого писателя…

— «Двадцать лет спустя»? — печально улыбнулся папа. — Или «Виконта»?

— Нет, ваше святейшество, я имею в виду не мушкетерскую трилогию. Речь идет о «Графине де Монсоро».

— Да-да, — сказал Бенедикт, — я когда-то ее читал. Но помню весьма смутно.

— А помнит ли ваше святейшество, — спросил Жорж, — о графе Генрихе Гизе?

— Помню, — кивнул папа. — Очень неприятный тип.

— Дело не в его моральном облике, ваше святейшество. Я только что вспомнил ту главу, где граф де Гиз основывает католическую Лигу — организацию от короля независимую, но в то же время весьма могущественную… Собственно, это не вымысел — так оно было и на самом деле.

— И что же? — пожал плечами Бенедикт.

В ответ Клемансо воровато огляделся по сторонам, подошел к папе поближе и зашептал ему что-то на ухо. Следует отметить, что по мере шептания Жоржа интерес в глазах Бенедикта возрастал.

— Только одна поправка, — сказал папа, когда Клемансо закончил. — Мне больше нравится слово «легион».

Все же Бенедикт XV был папой римским, а не авиньонским.

* * *

27 декабря
Детруа

— Войдите, — нехотя сказал полковник Филипп Карбонно.

Дверь открылась, и в кабинет командующего Пятнадцатым полком вошел капитан Пьер Соколиный Коготь.

— Чем могу служить, капитан? — спросил полковник, втайне надеясь на лучшее.

Однако надежды Карбонно не оправдались — вместо ответа Соколиный Коготь протянул ему рапорт.

— И ты, Брут? — горестно сказал Карбонно, ознакомившись с его содержанием.

— Я не Брут, — с достоинством ответил индеец. — Меня зовут «Пьер».

— Я хочу сказать, Пьер, — вздохнул полковник, — что и ты тоже просишь меня об отставке.

— Так точно, господин полковник, — кивнул Соколиный Коготь.

— И в чем же заключается причина твоей просьбы?

— Я же написал, — пожал плечами капитан. — Прошу уволить меня из Вооруженных Сил Американской Империи в связи с моим вступлением в Католический Легион.

— И ты вступаешь в этот самый Легион, — задал новый риторический вопрос Карбонно, — чтобы поехать воевать в Европу?

— Именно так, господин полковник.

— А известно ли тебе, Пьер, — добавил ярости в свой голос полковник, — что американским военнослужащим запрещается вступать в иные вооруженные формирования? Знаешь ли ты, Пьер, что за подобные проступки военнослужащему грозит суровое наказание — увольнение из армии?!

— Так ведь я вас об этом и прошу, господин полковник, — спокойно ответил капитан.

Карбонно понял, что избрал не лучшую тактику, и попытался ее сменить:

— Но, послушай, Пьер, на что тебе сдался этот Католический Легион? Ведь ты вовсе не католик!

— Это так, господин полковник, — кивнул индеец. — Я поклоняюсь Великому Духу. И все же я прежде всего воин, а воину подобает сражаться. Если бы я хотел спокойной мирной жизни, то с тем же успехом мог бы и дальше разгребать бизонье дерьмо на отцовской ферме в Черокии. И если армия не дает мне возможности заняться ратным трудом, а Легион, напротив, дает…

Остановившись на полуслове, Пьер Соколиный Коготь как бы предложил Карбонно самому продолжить цепочку этих логических рассуждений.

— Да что же это такое! — чуть не плача, взмолился полковник. — Ведь это уже третий такой рапорт сегодня. А вчера приходили Багратен и Фальконетти, и теперь они тоже тю-тю. Так в полку скоро и половины офицеров не останется. А кто будет командовать солдатами?

— Об этом не беспокойтесь, господин полковник, — обнадежил Карбонно капитан. — Насколько я знаю, добрая треть солдат уже понесла рапорты сержанту Буланже. Так что для оставшихся солдат вам офицеров как-нибудь хватит.

— О Господи! — схватился за голову полковник. — И эти туда же… Что же останется от моего полка?

Он так бы и сидел, безмолвно обхватив голову руками, если бы в конце концов не услышал вопрос Соколиного Когтя:

— Я могу идти, господин полковник?

— Иди, иди, — махнул рукой Карбонно. — Оставь меня в покое.

— Тут к вам еще собираются зайти Оливье и Макферсон, — сказал на прощание индеец, — так вы передайте им от меня привет. Мол, Пьер говорил, что увидимся в Легионе.

В ответ полковник лишь застонал, после чего снова впал в некоторую прострацию. Там, в прострации, он находился без малого четверть часа, после чего вдруг вспомнил старую мудрость, которой его давным-давно научил новобританский дядюшка Чарли, младший брат матушки:

— «If you cant beat them, join them[2]…» — пробормотал Карбонно. — Что ж, почему бы и нет?

Достав из ящика стола чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернила и принялся за дело:

— «Командующему Шестой дивизией генералу Жан-Жозефу Першингу…» — так начал он свой рапорт.

* * *

20 января 1915 года
Новый Орлеан

Не удержавшись, Шеймус О’Брайен даже прослезился. Очень уж величественное — и вместе с тем трогательное — зрелище представляли собой транспортные суда британского Королевского Флота. Вернее, не сами корабли, а организованно погружающиеся на них полки Католического Легиона. Равно как и колонны еще не начавших грузиться легионеров, браво марширующих вдоль берега на радость почтеннейшей публике.

Архиепископ знал, что то же самое сейчас происходит и в Гарибале, и в Маюми, и в Монреале. А также в портах на Тихом океане — в Сен-Франсуа, Лез-Анже и Ванкувере. Хотя Панамский канал и принадлежал Американской Империи, но закрыть его для британских судов Наполеон не мог — во всяком случае, без согласия Сената. А Сенат такого согласия не дал.

Разумеется, большинство легионеров было уволившимися из армии офицерами и солдатами — некоторые полки и даже дивизии вступили в Легион чуть ли не в полном составе. Впрочем, хватало и просто добрых католиков, по той или иной причине умеющих обращаться с оружием. Не обошлось и без всевозможных искателей приключений. И все же в целом боеготовность Легиона, равно как и дисциплина, находилась на должной высоте. Что же до материальной стороны дела… ну, тут вполне хватало английских и французских денег, а также огромных пожертвований, собранных американскими католиками за последние три-четыре недели.

А ведь Католический Легион — действительно огромная сила, подумал О’Брайен. Если сравнить с американской армией… вернее, с тем, что от нее осталось, то еще неизвестно, какое из этих двух славных воинств оказалось бы лучше… Будь это какая-нибудь Венесуэла или Эквадор, и окажись во главе Легиона достаточно честолюбивый генерал или хотя бы офицер…

Но здесь не Южная Америка, а Северная, и не банановая республика, а Американская Империя. Здесь эпоха военных переворотов закончилась еще в позапрошлом веке.

Тем более что через два часа корабли отплывут, и бравых легионеров здесь больше не будет. Через пару недель они доберутся до Франции.

А еще через несколько месяцев — даст Бог, и до Рима.

А там уж и до Вены.

___

[1] мой дорогой друг (итал.)

[2] Если не можешь их одолеть — присоединись к ним (англ.)

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.