В этот вечер приятели долго бродили по парку и дошли до киоска, где продавались знаменитые «Воды Лагидзе»… На вкус воды были восхитительны. Трудно сказать, в чем был секрет, но он безусловно был и не позволял назвать эти разнообразные по вкусу и аромату напитки ни газировкой, ни лимонадом.

Гурам

Юрий Ноткин

«В самом маленьком духане
Ты обманщика найдёшь,
Если спросишь «Телиани»,
Поплывет Тифлис в тумане,
Ты в бутылке поплывёшь»
Осип Мандельштам

Троица приятелей Валерка, Лешка и Мишка наладилась проводить вместе каникулы еще со второго курса. Первый раз это были короткие зимние две недели в Зеленогорске, а затем ежегодно по одному из двух месяцев летом. Второй всегда был занят колхозом, целиной, производственной или военной практикой, причины всегда находились. Поэтому выпавшие перед дипломным периодом два подряд восхитительных свободных летних месяца представлялись чем-то невероятным.

— В Июле едем в Гагры, — сказал Валерка, — а там, возможно, на Август махнем в Крым.

В этой троице Валерка был негласным лидером. Был он строен, гибок, с гладкими зачесанными назад темными волосами, губы имел чуть выпяченные, ноздри тонкие чувственные, глаза карие с поволокой, как у оленя, особенно, когда выпьет. Сам он утверждал в этих случаях, что у него глаза на стебельках, как у краба.

Надо ли добавлять, что при таких-то данных был он смолоду изрядный ходок. В институте с первого курса рядом с ним возникла Лира. Была она хороша лицом и фигурой, вся под стать Валерке. Когда они танцевали на студенческих вечерах рок, а позднее твист, дежурные студенты — народные дружинники с красными повязками, не раз раздвигали плечами окружавшую пару толпу и призывали танцующих к порядку.

Валерка слегка раздувал ноздри, поводил глазами и утверждал, что и так все в порядке. Однажды, не стерпев такой строптивости, дружинники все-таки вывели их из зала.

К описанным Валеркиным отличиям надо добавить, что был он второразрядником по плаванию брасом, что немаловажно в этой истории, а еще имел прекрасный слух, легко подбирал мелодии на фортепьяно и сочинял на свои же стихи песни, которые исполнял с большим успехом на институтских вечерах факультетский вокальный ансамбль.

В компании не прочь он был изобразить какой-нибудь популярный зарубежный шлягер, выстукивая сам себе нечто вроде аккомпанемента ладонями по столу. Особенно популярны тогда были итальянские «Воляре» и «Марина». Языка итальянского Валерка, конечно, не знал, но успешно импровизировал, подставляя приходившие ему на ум слова.

Например, припев в первой песне, в оригинале выглядевший вот так:

Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto de blu
Felice de stare lassù

Он заменял на:

Воляре, охó!
Кантаре, óхо-хохó!
Фельдблюм, Пепита, фельдблюм!
Фельдблюм, Пепита, фельдблюм!

А первый куплет «Марины» на итальянском:

Mi sono innamorato di Marina
una ragazza mora ma carina
ma lei non vuol saperne del mio amore
cosa farò per conquistarle il cuor.

заменял на нечто вовсе несусветное, но, ладно ложившееся на мелодию:

Когда узнал, что звать тебя Марина,
Покрыла лоб густая испари́на
И ничего умнее мандарина
Не смог тебе тогда преподнести.

Лешка и Мишка, если при этом присутствовали, подхватывали песню на «Валеркины слова» и тоже с энтузиазмом прихлопывали по столу.

Чтобы закончить и так уже достаточно живописный Валеркин портрет, надо добавить, что сам себя он называл «пополамовцем». Объяснение такому определению легко было найти на отмечавшихся в его семье традиционных новогодних, юбилейных и иных праздниках, на которых иногда Валерка, с разрешения родителей, радовавшихся, что сын будет отмечать вместе с ними, а не «где-то там», разрешали приглашать его приятелей.

В едва вмещавшей всех сидевших за составным столом гостей комнате господствовали четверо братьев Бруштейнов во главе со старшим, отставным флотским офицером Моисеем — Валеркиным отцом. Трое остальных восседали по обеим сторонам со своими половинами. Развлекал всех своими хохмами младший Муля. Мишка не раз повторял знаменитую притчу о том, как дядя Муля, по блату, доставал себе новую пару галош. На стол без устали «метала» все новую еду, успевая всех при этом потчевать, Валеркина мама, Ксения Ивановна. Лицо у нее было уже тогда довольно вымученным, а открытая улыбка обнажала простые металлические коронки. И то и другое было следами нелегких военных лет.

Что касается Лешки, то дед его, художник— маринист, учившийся когда-то у И.Репина и П.Чистякова, назвал своего первенца Рафаилом в честь не то великого Рафаэля, не то фигурирующего в апокрифах архангела Рафаила. Друзья Лешки, бывая у него дома, нередко встречали там его отца, почтенного и строгого профессора медицины Рафаила Ивановича. На стенах квартиры висели картины деда. Но самое главное, что ехидный Валерка присвоил Лешке тут же приклеившееся прозвание «Рафаилыч». Лешка прозвище принял смиренно, хотя оно и намекало на лиц не титульной национальности, которых у Лешки и без Мишки, и без Валеркиной «половинки», в приятелях было предостаточно. Впрочем, в то время в благословенном институте, где учились трое приятелей, тема эта не была актуальной.

Лешка был выше обоих своих друзей, носил короткую стрижку «ежиком», был изрядно близорук. Свои достижения на женском фронте, в отличие от Валерки, на передний план он никогда не выставлял. Все тот же неугомонный Валерка рассказывал при нем, что ко всем девушкам, с которыми Лешка хочет познакомиться, он подходит всегда с одной и той же «коронной» фразой: «У Вас сто шансов, а у меня один, но я его не хотел бы упустить». Слушая эти рассказы, Лешка только затягивался очередной сигаретой и ухмылялся глазами, сквозь очки, но никак их не комментировал. Увлекался он джазом, имел изрядную коллекцию бобин к магнитофону «Днепр», на которых были записаны шедевры Дэйва Брубека, Бени Гудмена, Армстронга , Дюка и других бессмертных.

Еще, как никто, он владел фотоаппаратом, выбирая кадр так, чтобы в углу, оказалась знаменитая Лешкина веточка или иной атрибут, придававший фотографии значимость и сходство с картиной. Он же позднее уговорил друзей по институту купить вскладчину только появившуюся любительскую 8-милиметровую кинокамеру «Кварц». Из этого возникла киностудия, которой Мишка предложил название «Три с половиной на полтора». Полтора отражали полновесную Лешкину единицу с Валеркиной половинкой, ну а три были образованы Мишкой и еще двумя такими же не титульными общими близкими приятелями, не поместившимися в эту историю.

Мишка, надо сказать, был изрядный выдумщик и сочинитель. Сочинял он сценарии факультетских капустников, куплеты сомнительно — приличного содержания на музыку известных романсов и самых известных песен того советского времени. Еще был он изрядный книгочей, что сближало его с Валеркой. Жили они, можно сказать по соседству, и не раз, переходя мост лейтенанта Шмидта по договоренности — либо с Васильевского острова на площадь Труда, либо в противоположном направлении, часами могли шлепать потом, до Петроградской, а то и до Выборгской, рассуждая и споря обо всем. Внешне Мишка собой, как и оба его приятеля, был недурен, имел самую густую шевелюру, но был чуть пониже обоих и слегка попухлявее.

Однако вернемся в Гагры. Именно так, с окончанием множественного числа называли этот популярный курорт в ту пору.

Может показаться странным, как это так, трое простых студентов могли отправиться из Питера на Кавказ, да еще и замахиваться потом на Крым. Ну допустим поднажали они в последнюю летнюю сессию и обеспечили каждый себе на два летних месяца «повышку» -повышенную стипендию, относительно высокую в их институте на пятом курсе, но все равно пришлось слегка поднапрячь родителей. Конечно, ехали они в Сочи поездом в плацкартном вагоне на боковых местах. Оттуда в Гагры легко было добраться совсем уж задешево на электричке. Для жилья приятели снимали одну комнату с тремя кроватями. Качество спальных мест существенно между собой отличалось, потому договорились, при необходимости, меняться местами.

После устройства на квартиру троица стала интенсивно знакомиться с окрестностями и пришла в полный восторг от окружавшей их экзотической, субтропической реальности. Сразу за их домом круто вверх уходили горы, густо поросшие самшитовыми и каштановыми деревьями. Напротив них располагалась великолепная искрящаяся на солнце морская бухта, а между горами и бухтой проходила не столь уж широкая полоса, которая собственно и называлась Гаграми.

От ажурной, будто вырезанной из слоновой кости, колоннады начинался и тянулся без конца вдоль моря восхитительный парк. Ни один из друзей не смог бы перечислить и десятой части пород деревьев, которыми парк был засажен. По слухам их свозили со всего белого света. Конечно, нельзя было не узнать огромные «лакированные» листья вечнозеленой магнолии, цветущей дурманившими своим запахом голову роскошными белыми цветами. Несложно было вычислить апельсиновые и лимонные деревья, а также высоченные эвкалипты и кипарисы. Этим ботанические познания друзей заканчивались. Вечером вдоль набережной и по аллеям парка разгуливала курортная публика. Девушки и женщины в невесомых летних платьях, скорее сарафанах, открывающих щедро со спины великолепный загар, молодые люди в чем— нибудь ярко пестром навыпуск или в стандартной джентльменской форме тех лет белых рубашках с закатанными высоко рукавами, узких черных брюках и узконосых черных же туфлях.

Еще не обзаведшиеся пристойным загаром Валерка, Лешка и Мишка не торопились оказаться в центре фланирующей толпы и шли по краю. По возвращении в первый вечер домой Мишка было затянул: «Как много девушек хороших…», но Валерка прервал его на полуслове,

— Я бант! — заявил он, выпятив губы, и выставив вперед руки, будто отталкивая ладонями надвигавшиеся на него соблазны. После этого он и впрямь достал из чемодана вывязанный красной бабочкой атласный бант и продолжил,

— Вот смотрите, Лира с собой дала. Завяжи, говорит его, Валерочка, на… ну ты сам, знаешь где, и не смей снимать, пока не вернешься!

Лешка хмыкнул, Мишка сделал скептическую физиономию,

— Не верите?— сказал Валерка, — Будем вести растительную жизнь. Завтра по холодку, сразу после завтрака идем в горы.

Гора за домом выглядела невысокой, так себе горка. Но до верхушки приятели продирались часа два через заросли самшита, тиса и еще чего— то колючего, цеплявшегося за что попало. На лысоватой вершине они растянулись, с трудом переводя дух, однако долго разлеживаться не пришлось. Солнце уже палило нещадно, и надо было спускаться. Спуск оказался немногим легче подъема. Тропинка то и дело терялась, из под ног сыпались сухие серые камни, а когда тропка спускалась уж слишком круто, приходилось хвататься за кусты, в кровь обдирая руки. На дорогу они выбрались довольно далеко от дома, изнемогая от жажды и усталости. Лешке, таскавшему с собой неизменно фотоаппарат, с трудом удалось уговорить приятелей на минуту остановиться и запечатлеть их на полусогнутых ногах, с изогнувшимися корпусами и головами, опиравшихся друг на друга. Конечно, в правом верхнем углу кадра присутствовала веточка.

На следующий день последовало заявление от Мишки, обращенное к Валерке,

— Ну ты, Сусанин хренов, сегодня я проводник. Я всё разведал. Сегодня идем в Жоэкварское ущелье. Там отличные утоптанные тропы, не надо карабкаться козлами сквозь колючки, а посредине стекает с гор речка Жоэквара. Вода в ней исключительной чистоты и прозрачности, купаться нельзя, но пить можно. А главное вдоль всего ущелья исключительной живописности виды. Лешке будет, где разгуляться с фотоаппаратом.

Услышав про живописные виды, Лешка горячо поддержал Мишку. Оставшись в явном меньшинстве, Валерка вынужден был подчиниться, хотя долго ворчал и повторял, будто пережевывая что-то невкусное: «Жоэквара, Жоэквара…».

Года через два, когда они, уже инженерами, но еще холостяками оказались в озерном краю, в славном месте под названием Игналина, у Валерки, приехавшего в отпуск с тем же алым бантом от Лиры, через несколько дней завелась некая пассия, которую друзья его прозвали «Жоэкварой».

Мишка тут же придумал слова на мотив полузабытого старинного романса «Дышала ночь восторгом сладострастья» и, возлежа на своих кроватях, Лешка и Мишка его во всю мочь горланили:

Какая Жо! Какая Жоэквара
Открылась мне среди густых полей.
И понял я тогда, я ей не пара,
Не пара ей, поскольку я еврей!

Мишкин вариант был изрядно длиннее оригинала, по обыкновению не вполне пристоен. Друзья с упоением его исполняли, когда в комнату вошел Валерка и, сделав лицемерно укоризненное лицо, произнес:

— Миша! Как вы можете все опошлить!

Впрочем, это лирическое отступление к нашей истории, помимо упомянутых банта и Жоэквары, отношения прямого не имеет и потому я тороплюсь его закончить.

Жоэкварское ущелье в Гаграх оказалось и впрямь чрезвычайно живописным. По дну его извивалась среди камней и скал прозрачная речка, берущая начало где-то с самого Кавказского хребта, украшенная сверкавшим на глазах у восхищенных туристов водопадом. Прямо над входом в ущелье по ажурному мосту прогрохотал вылетевший внезапно из жерла туннеля в скале электропоезд. Хорошо утоптанная пешеходная тропа, то приближалась к реке, то удалялась на время в густые тёмно-зелёные заросли. Приятели по очереди залезали на скользкие камни, зачерпывали ладонью и пили ломившую зубы воду. Мишка торжествовал: « Эка я вас проводникнул! Не то, что вчера!»

Лешка без устали щелкал камерой.

И все же именно Лешка в тот же вечер перед сном изрек,

— Вот что, ребятки. А не покончить ли нам с растительной жизнью. Я предлагаю с утра, по свежей пороше, на пляж. А вечерком неплохо было бы попробовать закатиться в ресторанчик.

К вечеру физиономии у всех троих были свекольного цвета, кожа под рубашками на спине и плечах пылала, что не помешало намеченному торжественному выходу в ресторан. Деревянный дворец с большим часовым циферблатом на фасаде назывался «Гагрипш», прекрасно вписывался в гору, окружавшую растительность и был искусно подсвечен. Прямо из приморского парка к нему вела старинного вида широкая лестница. Совершив восхождение, приятели вошли в нарядный зал. Вечер еще не достиг пика, и свободный столик отыскался без труда. Заказав бастурму, водку, побольше лаваша, зелени и острого соуса, друзья уселись повольготней и не без любопытства стали оглядывать окрестности.

Столики были, как правило, на четверых, но кое-где их уже сдвигали вместе по просьбе посетителей. Небольшой оркестр начал исполнять популярные танцевальные мелодии.

Наши герои старались растянуть как можно дольше поглощение вкуснейшей бастурмы, и посему, опрокидывая стопки с водкой, они налегали все больше на лаваш и зелень, отщипывая от мяса по маленькому кусочку. После четвертой рюмки Лешка толкнул Мишку под столом коленкой и, склонившись к нему прошептал:

— Гляди! Фарелочка-то, вроде уже выпустил стебельки.

Мишка с трудом отвлекся от бастурмы и взглянул на Валерку. Тот сидел немножко боком и, не мигая, смотрел в сторону. Проследив за его взглядом, Мишка увидел предмет столь пристального внимания приятеля. Через два столика от них сидели два черноголовых парня, похоже из местных, с двумя девушками. Одна из них чуть рыжеватая с красноватым после пляжа лицом, вряд ли могла вызвать интерес чем-либо кроме веснушек, заметных даже на расстоянии. Вторая же с каштановыми волосами, искусно уложенными в недавно вошедшую в моду прическу «бабетта», сидела к приятелям в профиль. Мишка успел заметить, что под неотрывным взглядом Валерки, она слегка повернула свою изящную головку в его сторону.

— Мышь! — сказал Валерка и добавил, — Шуршит!

Вслед за этим он встал и слегка подчеркнуто твердыми шагами направился к цели. Подойдя к ней, он сделал похожий на гвардейский поклон — чуть коснувшись подбородком груди. По всей видимости, он попросил у кавалеров разрешения, пригласить даму. Лешка и Мишка, не слышали, получил ли он ответ, но только «дама» поднялась и скользнула в его объятия. Оркестр играл танго. Валерка устремил на партнершу свой знаменитый «олений» взгляд и плавно повел ее, приговаривая что-то, вызвавшее у нее чуть заметную улыбку. Кавалеры не удостоили танцующих взглядом, хотя Мишке показалось, что они как-то напряглись.

Валерка вернулся таким же твердым шагом и слегка выпяченной нижней губой, что выражало у него торжество. Больше приятели в этот вечер не танцевали. Допив водку и расправившись с бастурмой, они покинули ресторан. У выхода их ждали. Девушки стояли в стороне, а кавалеры успокоили изготовившихся к бою Лешку и Мишку, сказав, что всего лишь хотят обменяться с их другом парой слов.

Действительно, отведя Валерку всего на несколько шагов, они о чем-то коротко с ним поговорили и удалились затем вместе с девушками.

— Ну что, — спросил нетерпеливый Мишка, — объяснили тебе, что, кто ее обедает, тот ее и танцует, и отпустили с миром? Только и всего?

— Не совсем, — ответил Валерка, — сказали, что если я такой храбрый, то не смогу ли прийти на встречу с Гиви завтра, часикам к пяти. Поговорить. И адресочек оставили.

— Я знаю, где это, — сказал Мишка,— мы подгребем с Лешкой тоже.

— Еще чего! — вскинул брови Валерка, — как-нибудь сам разберусь.

На следующее утро на пляже, ведомые Валеркой приятели быстро разыскали пеструю подстилку, на которой загорали Мышь и Рыженькая, так окрестил Мишка вчерашних девушек из «Гагрипша», и, поприветствовав их, как старых знакомых, устроились рядом. Купаться отправились все впятером, но в море Валерка, демонстрируя стиль, устроил дальний заплыв и увлек за собой Мышь, которая легко отмахивала кролем, ничуть не уступая ему в скорости.

В половине пятого Валерка еще раз решительно отверг настойчивые предложения друзей сопроводить его на свидание с Гиви и отправился по указанному адресу, накинув на опаленные солнцем плечи легкую рубашонку, сшитую собственноручно его матушкой. Рубашка имела на груди перекладинку из того же материала на двух пуговках, и Валерка утверждал, что вся она соответствует особому покрою, называемому «одинокий армянин». Встретиться договорились вечером в парке. Лешка заявил, что, если Валерка не вернется к означенному часу, то они с Мишкой будут действовать по собственному усмотрению. На том расстались.

К означенному часу Валерка явился. Даже в сгущавшихся ранних тропических сумерках видно было, что через его свежий загар проступает несвойственная ему бледность и вообще выглядел он каким-то осунувшимся, хотя никаких следов рукоприкладства на нем не было заметно. О подробностях свидания рассказывать он категорически отказался, ограничившись лаконичным: «Поговорили.»

В этот вечер приятели долго бродили по парку и дошли до киоска, где продавались знаменитые «Воды Лагидзе». Киоск работал всю ночь и закрывался утром. В середине ночи, когда поток гуляющих иссякал и вплоть до рассвета, когда забегали перед работой первые посетители, хозяева, немолодые муж и жена, устраивались прикурнуть тут же в киоске за перегородкой. На вкус воды были восхитительны. Трудно сказать, в чем был секрет, но он безусловно был и не позволял назвать эти разнообразные по вкусу и аромату напитки ни газировкой, ни лимонадом.

Назавтра на пляже снова все пятеро устроились загорать вместе. Валерка и Мышь теперь уходили купаться вдвоем, держась мизинцами за руки. Оба были стройные, уже прилично загорелые, чем— то выделявшиеся даже в не бедном интересными молодыми людьми и девушками пляжном обществе. В этот день перед сном, Валерка обратился к приятелям с следующим заявлением,

— Вот что парни. Не могли бы вы завтра после обеда не появляться дома до как можно более позднего вечера?

— Гад ты, Валерка, — после некоторой неловкой паузы произнес Мишка, — а как же Лира? Как же бант? Ты же обещал ей, не шляться по бабам.

Лешка привычно помалкивал и затягивался сигаретой, а Валерка посмотрел на Мишку слегка высокомерно и произнес,-

— Видишь ли, Миша, дело то это уж больно хорошее! И потом, про Мышь прошу только чисто. Мы с ней гуляли вдоль моря при закате. Слышал бы ты, как она произнесла: «Какое море! Хм!», сам бы, небось, сомлел.

Мужская солидарность не позволила Мишке и Лешке не выполнить просьбу приятеля. Они допоздна шлялись в тот вечер вдвоем по парковым аллеям и при виде каждой симпатичной девушки Мишка произносил: « Какое море! Хм!». Так это и вошло в поговорку у троицы, а потом и у Лиры, на которой Валерка через несколько лет женился.

Короче говоря, Валерка пристроился. Лешка как-то незаметно стал пропадать часами, а возвращаясь, ничего не рассказывал, на вопросы отвечал уклончиво. А Мишка влюбился в Нино.

Окончание