Юрий Ноткин: Гурам. Окончание

Loading

Получив беспрепятственно палубные билеты, уже к полудню друзья восседали в плавках на никелированных трубах ограды бассейна, на верхней палубе теплохода «Грузия». Белоснежный красавец резал носом, как масло «самое синее в мире», а в тот миг, наверно и самое тихое, Черное море.

Гурам

Юрий Ноткин

Окончание. Начало

Вообще-то Мишка еще с детства «запал» на Грузию. В начале пятидесятых его мать по советам врачей поехала в Железноводск в попытке залечить язву желудка, приобретенную в эвакуации.

Двенадцатилетнего Мишку мать взяла с собой, а отец должен был присоединиться к ним позже. В отсутствие матери, мотавшейся по процедурам, Мишка изнывал от безделья, пока она не записала его в городскую библиотеку по своей санаторно-курортной карте. После нескольких быстро проглоченных книжек, он взял три толстых тома «Великого Моурави» и надолго затих. Георгий Саакадзе и его страна, за свободу которой он так неустрашимо боролся, вызывали у Мишки искреннее восхищение. Много позднее взрослым и женатым, уже в семидесятые, он почти так же увлекался таинственным и неуловимым Датой Туташхиа. Всю жизнь Мишка мечтал побывать в Тбилиси, о котором так много слышал, но так и не осуществил своей мечты.

А тогда в Гаграх все заслонила Нино. Была она на удивление голубоглазой, с длинными белокурыми волосами, носила платья под цвет глаз. На парковых аллеях она всегда появлялась в окружении двух— трех мамок и других сопровождающих, а рядом с ней всегда шла слегка коренастая и не очень то, на взгляд Мишки, казистая подруга по имени Дана. Однажды вся большая компания задержалась около уютной беседки, раздались гитарные аккорды, и Нино запела «Тбилисо». Непонятные и потому еще больше волнующие слова раздавались над притихшим парком. Иногда к Нино ладно пристраивались мужские голоса, затем они умолкали и звонкий голос девушки взмывал одиноко вверх.

Мишка совсем обалдел и долго не реагировал на чью-то руку, давно трепавшую его за плечо. Наконец обернувшись, он увидел рядом Дану,

— Слушай, друг, — произнесла она чисто по-русски,— я ведь вижу, ты давно за Нино тенью бродишь. Так вот, мой совет, брось это. Только душу себе зря растравишь. Знаешь, какой парень у нее в Тбилиси!

— Так то в Тбилиси, — пробормотал Мишка, — а здесь вроде Гагры.

— Ну гляди-гляди, — отвечала Дана, — мое дело предупредить.

Прошла еще неделя. Уехали Мышь с подругой. Не видно было и Нино в парке. Внезапно наступили пасмурные дни. Зародившись в Сухуми, ворвался в мирную Гагринскую бухту и помчался дальше по морю невиданной мощи и ярости шторм. Исчезли под водой пляжи и бешеные волны выплескивались на набережную. Словно сговорившись с ними, хлынули проливные субтропические ливни. Перестали ходить электропоезда. По рассказам, полностью размыло насыпь, а с ней и железную дорогу чуть ли не до самого Туапсе.

Дня через два дожди стали ослабевать. Небо оставалось в лохмотьях туч, солнце, проглядывало редко и как-то неуверенно, а море продолжало неистовствовать, но истосковавшейся по свободе троице хватило и этого, чтобы выбраться, наконец, на свежий воздух. Валерка заявил, что давно присмотрел одно любопытное местечко в Новых Гаграх и привел приятелей в заведение под названием «Апавильион».

Введенная в Абхазии письменность на основе кириллицы создавала подобные этому слова — «аконцерт», «адоктор» и т.п., о смысле которых русскоязычным курортникам несложно было догадаться. «Апавильион» был расположен недалеко от набережной, которую все так же захлестывали волны бушевавшего моря. Когда они, выплеснув ярость, откатывались назад, становились видны ступени каменной лестницы, ведущие с набережной вниз, туда, где всего лишь несколько дней назад находилась полоса пляжа. Поодаль от лестницы виднелась вертолетная площадка. Стоявший на ней летательный аппарат был наглухо зачехлен по самые лопасти пропеллера и еще раскреплен по бокам штангами.

В пустом «Апавильионе» под навесом располагались два простых длинных деревянных стола с такими же скамейками по бокам, на прилавке красовались бутылки «Цинандали» и белого «Напареули». Легкое вино поднимало настроение и располагало к беседе. Вскоре за столом собралась большая компания. Как вскоре выяснилось, все присоединившиеся были не местными, а заезжими гостями из Тбилиси. Все они были студентами или выпускниками тамошнего университета, свободно говорили по-русски с чуть заметным акцентом. Стоило нашим приятелям заикнуться, что они из Ленинграда, а Мишке к тому же добавить, что он никогда не бывал в Тбилиси и мечтает там побывать, как все их новые знакомые стали выражать изумление и искреннее сочувствие. В конце было решено, что это досадное недоразумение надо исправить немедленно. Зато Валерка сразу заявил, что, конечно, бывал в Тбилиси. Затем он плавно перевел разговор на литературу, греческую философию, стал демонстрировать подлинно недюжинную эрудицию и, как всегда, вскоре стал центром компании, не забывавшей при этом открывать все новые бутылки. Расстались друзьями, договорившись назавтра встретиться на том же месте.

На следующий день заседание продолжилось в том же составе, когда вдруг к столу приблизился новый гость, встреченный громкими радостными возгласами: «Гурам! Гурам! Гамарджоба, Гурам». Вновь прибывший выглядел как-то наособицу-широкополая соломенная шляпа, слегка выгоревшая тельняшка, свободные полотняные брюки, сандалии. Когда, присоединившись к компании, он сел на скамейку и снял шляпу, стало видно, что он острижен наголо.

С ленинградцами он познакомился-поздоровался за руку. Все остальные, как видно его старые знакомые, принялись произносить тосты — за Гурама, за маму Гурама, за неведомую Нателлу.

Заметно было, однако, что от такой концентрации на нем внимания Гураму не по себе. Улучив минуту, он стал расспрашивать наших друзей о том, где они успели побывать в Гаграх за это время. Услышав про Жоэкварское ущелье, он оживился и спросил, какое впечатление на них произвела башня Марлинского, вернее то, что от нее осталось. Приятели замешкались с ответом, а потом Мишка выпалил: «Слона-то мы и не приметили.»

— Жаль,-ответил Гурам, -если соберетесь еще раз, обязательно к ней подойдите, лучше с экскурсоводом, ведь она интересна еще и тем, что строилась под наблюдением подполковника Данзаса, того самого, лицейского товарища и секунданта Пушкина на его последней дуэли.

С Пушкина разговор перешел на поэзию вообще, затем на поэтов Грузии. Гурам и друзья его стали читать стихи. Заметив, что имена Тициана Табидзе и Паоло Яшвили не произвели на новых знакомых большого впечатления, Гурам добавил, что оба они встречались когда-то дружески с Есениным, Маяковским. Стихи их переводили Ахматова, Заболоцкий, Пастернак, а потом, среди многого другого, прочел стихотворение Осипа Мандельштама, посвященное любимой поэтом Грузии. Из него Мишке запал в память отрывок:

Мне Тифлис горбатый снится
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит!

Количество посетителей «Апавильона» все росло. Давно был заполнен и соседний стол. Мелькали знакомые и незнакомые лица. Все откуда-то знали Гурама и поднимали в его честь тосты. У Мишки кружилась голова и от чрезмерного обилия выпитого вина, и от разговоров о заветном Тбилиси. Случайно его взгляд коснулся выпавшего против обыкновения из центра внимания и давно молчавшего Валерки, сидевшего слегка поодаль у торца стола. Его приятелю было явно не по себе. Смотрел он куда-то в сторону и лицо его выражало плохо скрытую не то скуку, не то досаду. Внезапно он встал, уперся руками в стол, провозгласил громко: «Ну, а теперь все идем купаться!», а затем решительными шагами покинул «Апавильион» и направился к набережной. Не то под воздействием винных паров, не то под каким-то странным гипнозом, все присутствовавшие встали и направились следом.

Море продолжало налетать на стенку набережной с той же яростью. Какое-то время казалось, что все обойдется. Ну не сошли же все разом с ума! Но тут произошло непоправимое. Подойдя к каменной лестнице, Валерка сбросил одним движением с себя одежду и остался в узких плавках. Выждав мгновение, пока очередная волна отхлынет и освободит верхние ступени, он шагнул по ним, заправским движением опытного пловца вытянул вперед вдоль головы руки и ринулся вниз.

— Стой! — раздался крик Гурама, — что ты делаешь, дурной?! Утонешь!

Запоздав лишь на несколько секунд, Гурам подскочил к лестнице и, как был в тельняшке и брюках, бросился за Валеркой. И все, несколько минут назад еще сидевшие рядом за столами, один за другим, на ходу сбрасывая одежку, посыпались в яростно бушевавшие волны.

Оказавшись в мутном беснующемся море, Мишка мгновенно потерял всякую ориентацию, зажмурил глаза и изо всех сил сжал зубы. Неодолимая сила утаскивала его куда-то на глубину, затем швыряла обратно на стенку вместе с кучей гальки и, не давая опомниться, утаскивала обратно. На четвертом броске он почувствовал под боком ребро лестничной ступеньки, судорожно в нее вцепился и, не открывая глаз, стал карабкаться вверх. Чьи-то руки больно ухватили его за волосы, затем помогли выбраться на набережную и усадили невдалеке от лестницы на каменные плиты. Он отважился открыть глаза, но дальнейшие события, запечатлелись в его воспаленном сознании какими — то отдельными кадрами.

Вот, делая мощные широкие гребки и стараясь всеми силами не упустить движущуюся к набережной волну, выплывает Валерка. Лешки поблизости не видно. А вот какой-то проходящий мимо черноголовый молодой парень останавливается, наклонившись, стаскивает туфли руками, стягивает черные брюки и белую рубашку. Одним движением он взлетает на балюстраду и длинным затяжным прыжком «ласточкой» летит туда, где несколько человек, то погружаясь в воду, то снова выныривая, тщетно пытаются преодолеть коварную пенную полосу. Там он хватает за подбородок одного из нахлебавшихся, цепляет один из нескольких сброшенных сверху пробковых кругов и, работая ногами, оттаскивает тонущего подальше в море, туда, откуда уже не прибивает к берегу.

С немалым трудом, пытаясь унять крупную бьющую его дрожь, Мишка встает и, всхлипывая, ковыляет поближе к балюстраде. По другую сторону от лестницы, со стороны моря, тесно прильнув к стене и прижавшись друг к другу, стоит группа выбравшихся из воды ребят, волны то и дело накатывают на них и скрывают с головой. Сверху с набережной четверо удерживают перекинутую через балюстраду веревку, за которую внизу уцепились двое самых рослых. За них держатся остальные. Самый задний одной рукой держится за ближайшего соседа, а другой, изогнувшись, что есть сил пытается удержать что-то в воде. Вот схлынула очередной раз вода и Мишка видит, что тот зацепил и держит тельняшку, из которой торчит безвольно перекатывающаяся остриженная наголо голова. Их всех стараются подвести к лестнице. Но вот кто-то не то сверху, не то снизу, натягивает веревку сильнее, чем следует, она лопается, Группа внизу рассыпается и ее утаскивает море. В глазах у Мишки темнеет, последнее, что он помнит -это лежащего рядом на плитах набережной Валерку. На нем кто-то сидит и периодически лупит его по щекам. Валерка кричит: « Пустите меня! Я спасу их! Я смогу!»

То чего не может видеть Мишка, пятеро недавно подошедших к набережной друзей Гурама мчатся к вертолетной площадке и за шиворот вытаскивают из будки сидящего там и охраняющего машину пилота,

— Поднимай немедленно вертолет! Спускай из него лестницу, там люди гибнут!

Пилот пытается возражать,

— Машина для этого не приспособлена. Лестницы у меня нет. Машину загубим, и никого не спасем.

Но его окружают с десяток горящих неистовой яростью глаз, —

— Сейчас не поднимешься, твою машину и тебя по винтикам разберем и выбросим в море. Понял, да?!

Он понял, они не шутят и бурчит,— Помогайте.

В одну минуту летят в сторону чехол и подпорки. Вот уже начинает медленно раскручиваться винт. Откуда-то берется и веревочная лестница с деревянными перекладинами.

— Больше двух нельзя, не поднимемся, — кричит пилот сквозь рев двигателя рвущимся в кабину грузинам.

Наконец, едва дав двигателю прогреться, вертолет тяжело отрывается от площадки и зависает над морем. Еще мгновение и из кабины вылетает и разворачивается веревочная лестница.

Тем временем на набережной место трагедии уже окружает большая толпа. Сквозь нее, во всю гудя, продирается небольшой автобус с красным крестом. В него грузят всех выбравшихся и вытащенных из моря. Почему–то рядом с Мишкой, не перестающим выбивать дробь зубами и силящегося что-то произнести, оказывается Дана. Она вытирает ему слезы и сопли большим платком и приговаривает: «Молчи, молчи! Всех спасут. Видел, как Джамлат прыгнул в море. Он спасатель, он умеет.»

Всем «купальщикам» в больнице вкатывают по изрядной дозе противостолбнячной сыворотки.

Когда, спустя часа два, автобус едет в Старые Гагры, выпуская по дороге пассажиров, на набережной около каменной лестницы нет ни души.

Минует ночь и троица, с видом побитых собачонок, приходит поутру на набережную в Новые Гагры. Недалеко от лестницы стоит группа знакомых со вчерашнего дня грузин. Когда приятели подходят ближе, они видят, что самый высокий из новых знакомых держит в руке какую-то бумагу. Увидев подошедших, он протягивает им ее и говорит:

— Вот, читайте. Телеграмма от матери Гурама… Нет Гурама… Утащило проклятое море. Одного его не спасли. Такое горе громадное… Не знаю, как матери сообщать будем.

Мишка как под гипнозом протягивает руку, берет телеграмму и читает хрипло вслух:

— ГУРАМЧИК, ПОЗДРАВЛЯЮ. ТВОЯ НОВЕЛЛА ПОМЕЩЕНА В ЗАРЕ ВОСТОКА.ДО ВСТРЕЧИ. ЦЕЛУЮ. МАМА

Через день море абсолютно успокоилось и приняло невинно-ласковый вид, Привычно жаркое солнце палило с безоблачного неба. Вышедшие в море лодки и катера вели неустанно, но пока безрезультатно, поиски тела погибшего.

Все трое приятелей были настроены одинаково — бежать, бежать, бежать из Гагр! Но как?! Железнодорожные пути, по сообщениям, обещали восстановить в течение двух недель. Даже, если добраться до Адлера, то там по слухам к кассам аэропорта не подступиться. Никто из троицы также не собирался звонить родителям и рассказывать о произошедшем.

Неожиданно в Гагринскую бухту начинают заходить, чтобы подобрать застрявших там отдыхавших, белые красавцы, трофейные теплоходы «Грузия» и «Нахимов», следующие из Сочи в Ялту. От небольшого окошка кассы на пристани простираются по стенам списки очередей на ближайшие числа. Поразительно, что эти исписанные ручками, а где и карандашами листочки никто не осмеливается сдирать. В шесть утра ежедневно производится перекличка. Первый по списку выкликает номера, записанные выкрикивают фамилию, не явившихся немедленно вычеркивают. В семь утра выстраивается очередь по списку и открывается касса.

Однажды, проходя уже по второму разу вдоль списков и читая от нечего делать фамилии, Мишка внезапно останавливается, пытаясь понять, что зацепило его внимание. Он возвращается к предыдущему листку с очередью на завтра, на «Грузию» и читает его медленно и внимательно. Вот оно! 31 — Федотов, 32— Поплавский, 33— Крючковский, 34 –Зиганшин. Обычно эту четверку перечисляли в газетах в другом порядке и обязательно с именами, поэтому Мишка пропустил их с первого раза.

Ну да, конечно, это те самые –Асхат Зиганшин, Филипп Поплавский, Анатолий Крючковский и Иван Федотов. Эта та самая четверка моряков, которых в январе этого года унесло в лютый шторм на самоходной барже в Тихий океан, куда-то к черту на рога. О них потом писали в Апреле-Мае во всех газетах. Жратвы на всех оказалось — банка тушенки, пара пачек промокшей перловки, немного картошки, пропитанной соляркой от двигателя. Пресной хоть и ржавой воды было немало в системе охлаждения двигателя. Еще было несколько пачек папирос «Беломор».

Двигатель кстати сразу заглох, рация скисла, и баржу понесло в тот район Тихого океана, где должны были проходить испытания новых советских ракет. Всем странам было предупреждение, так что искать их там не мог никто. Да их никто и не искал в океане. Только кагэбэшники по слухам рыскали по родственникам, не слыхали ль те чего раньше, о планах сбежать от этих добрых молодцев.

Как они выжили, как продержались целых 49 суток — уму непостижимо! В конце февраля кончились последние крохи продуктов. Стали резать ремни и варить как лапшу. А потом в ход пошли кирзовые сапоги. Как они выжили?! Почему не пытались съесть друг друга, эти четверо, один татарин, два белоруса и один русский. Потом рассказывали, что татарин этот, ну, Асхат Зиганшин который, так он других больше всех поддерживал. Не давал ни свихнуться, ни в ледяную воду броситься, ни друг на дружку напасть. Все твердил: «Спасемся, ребята, вот увидите, спасемся!»

На 49-ый день у них оставались три спички, полчайника пресной воды и ни капли сил. И в этот день их заметили с американского авианосца «Кирсардж». Подняли в воздух вертолеты и вытащили одного за другим. Как их отхаживали американские моряки –не о том разговор. Главное, что после сообщений мировых агенств, наши еще некоторое время решали, считать спасенных американским авианосцем предателями или героями. К счастью решили — героями, ведь шумиха уже шла по всему свету. Сам Хрущ заявил, что на такой подвиг способны только советские люди. Ну, а когда их из Сан-Франциско, через Нью-Йорк и Париж, в Москву доставили, тут такое началось! Сам министр обороны Малиновский их принимал, Зиганшину сержантскую лычку кинул, потом всех четверых в Гурзуф отправили-маленько оклематься. Ну, а потом опять же всех четверых направили на подготовку для поступления в военное училище, в Ломоносов, под Ленинградом.

А уж славы, славы у них было! Как у Биттлов , или у Гагарина, а то и поболее. А еще потом сочинили песню: «Зиганшин буги! Зиганшин рок! Зиганшин ест второй сапог!»

Все это Мишка знал на зубок, но вот только… Вот только как могли они, эти четверо очутиться здесь в Гаграх в это время, да еще, как простые смертные записаться в очередь на «Грузию»?

Думай, Миша, думай! Ведь фигня получается? Как есть, фигня! Значит…значит кто-то их фамилии для понта вписал, схохмил, а очередь то дальше пошла настоящая! А ежели кто-то схохмил…

Мишка воровато огляделся, не смотрит ли кто. Затем он достал из кармана карандаш с встроенной на конце резинкой, аккуратно стер фамилии Федотова, Поплавского и Крючковского, затем так же аккуратно вписал вместо них Лешкину, свою и Валеркину фамилии, Зиганшина он не тронул, а полюбовавшись несколько секунд на свою работу, пошел восвояси.

Друзья к Мишкиной авантюре отнеслись с мрачным скепсисом, утверждая, что на перекличку обязательно кто-то придет «качать права».

— Кто придет, кто придет? — запальчиво отбивался Мишка, — вы сами то подумайте! Вы только задолбите накрепко и не перепутайте — 31-ый –Лешка, 32-ой — я, 33-ий –Валерка. Повторите номер про себя много раз. Ну, а не хотите, я пойду один, пусть вас вычеркивают.

На следующий день к шести утра на перекличку явились все трое и встали в толпе вокруг человека со списком на «Грузию». С замиранием сердца Мишка ждал решающего момента, и вот он наступил.

— Тридцать первый!

Лешка, помедлив мгновение, выкрикнул свою фамилию и зачем-то снял очки. Проверяющий поставил «птичку» в списке.

— Тридцать второй! –Мишка гаркнул свою фамилию.

— Тридцать третий!

— Бурштейн, — холодно произнес Валерка.

— Тридцать четвертый! — приятели уже выскользнув из толпы, направлялись строиться к кассе.

— Тридцать четвертый есть, я спрашиваю?

— Ну чего по сто раз спрашивать, — услышал все еще напряженный Мишка голос из толпы за спиной, — не отвечает, значит вычеркивай!

Получив беспрепятственно палубные билеты, уже к полудню друзья восседали в плавках на никелированных трубах ограды бассейна, на верхней палубе теплохода «Грузия». Белоснежный красавец резал носом, как масло «самое синее в мире», а в тот миг, наверно и самое тихое, Черное море. Несмотря на неслыханную удачу, обсуждать ее, да и вообще разговаривать о чем-нибудь, никому из троих почему-то не хотелось.

Валерка уставился с прищуром вбок на горизонт, где в дымке рисовались горы Крыма, с белым городом Ялта. Он постукивал ладонями по голым коленкам, выбивая видимо аккомпанемент к неслышной песне. Лешка сидел неподвижно, смотрел прямо перед собой, и выражения его глаз не видно было из-за темных очков. Ну, а Мишка никак не мог усесться поудобней, потому что в душе его ворочался тяжелый угловатый камень, а в висках все время стучало «Гурам. Гурам. Гурам.»

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Юрий Ноткин: Гурам. Окончание

  1. Какие сапоги? Странные придирки… Видно неистовое море, слышен шум шторма, передан ужас захлебывающегося героя, показана ревность привыкшего к всеобщему вниманию педрилы, которого заслонил Гурам. Этот Гурам — талантливый парень, и спасает нарцисса ценой своей жизни…
    А тут какая-то кирза, которую, оказывается, нельзя есть…

  2. Извините, пожалуйста, Лев. Мое обращение к Вам в ответ Соплеменнику попало случайно из комментария к Вашей статье.

  3. Уважаемый автор!
    Позвольте небольую поправку:
    Несчастье в океане случилось не с матросами, а с солдатами военно-строительного отряда.
    Кирза — хлопчатобумажная ткань, пропитанная битумом. Она абсолютно несъедобна.
    А вот головки тех же сапог делают из толстой второсортной кожи, которую пришлось вываривать разрезав на мелкие кусочки

    1. Спасибо, уважаемый Соплеменник! Вы, конечно, правы. Однако Мишка и его приятели тогда считали знаменитую четверку матросами, может быть потому, что о них писали как об экипаже самоходной баржи или благодаря тому, что их после возвращения определили в мореходку. Да и о том, какая часть «кирзы» была съедобна, троица из рассказа, к собственному счастью, не ведала. И о том, что дрейф длился не 49 дней, как донесли Хрущеву, а фактически 51 день, Мишка не ведал, а я не счел возможным его поправлять.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.