Просторный кабинет был обставлен арабской мебелью красного дерева, кресла и диван радовали глаз бархатной бордовой обивкой, на столе стоял бронзовый письменный прибор с фигурой несущейся в галопе лошади, пол украшал огромный египетский ковер, на стенах висели репродукции гравюр к произведениям восточных поэтов.

Приключения Марка Юдина в Ташкенте

Михаил Косовский

Продолжение. Начало

25

Старший научный сотрудник радиологического отделения Эльдар Нуриевич Нуриев сидел погруженный в работу, когда по внутренней связи прозвучал взволнованный голос Валентины Петровны.

— Эльдар Нуриевич, вы меня слышите?

— Что случилось?

— Только что звонили из районной прокуратуры, сегодня в пять вас ждет следователь Турсунов, сказали, если сами не явитесь, за вами приедут.

Ручка в руке Нуриева сразу стала скользкой от вспотевших рук:

«Медвежатник попался»…

Схватил трубку.

— Это я, — зачем-то понизил голос Нуриев, — меня вызывают в прокуратуру, боюсь, что этот ишак попался и все рассказал.

— Не паникуй, — уверенно говорил голос в трубке, — когда ты должен там быть?

— Сегодня в пять, у следователя Турсунова, я не знаю, что говорить.

— У них ничего нет против тебя, кроме его слов. Скажи, что он наговорил на тебя за то, что ты не вылечил его жену, от всего отказывайся, одно лишнее слово и я ничем не смогу тебе помочь…

Нуриев тупо уставился на издающую короткие гудки трубку, заныло под ложечкой. Несчастный проклинал тот день, когда породнился с этим деспотичным, давящим на него всю жизнь, человеком. «Идиот, соблазнился легкой жизнью, врал его дочери, только сделал ее несчастной, а ведь знал, что папаша готов был отдать ее за кого угодно, лишь бы забылись ее похождения в Москве».

У следователя сидел еще кто-то в штатском с угрюмым лицом, Нуриев догадался, что он из вышестоящей инстанции.

— Эльдар Нуриевич, — начал Турсунов, — расскажите подробно с самого начала как вы познакомились с Петром Афанасьевичем Кусковым и далее какие были между вами деловые отношения. Мы уже многое знаем от самого Кускова и из других источников, поэтому советую вам говорить правду. Я вас слушаю.

Нуриеву вдруг вспомнилось его безоблачное детство на берегах Волги, Казанский мединститут, мечты о карьере. Жизнь показалась бестолковой, пропащей. Он начал рассказывать, как познакомился с Петром Афанасьевичем и его женой, как лечил ее.

— Мне удалось снять острые симптомы тиреотоксикоза, но болезнь плохо поддавалась лечению, и я предложил ей радиойодтерапию, но они отказались, испугались облучения. Кусков обвинил меня в том, что я якобы перестал правильно лечить его жену, потому что не получил от него взятку. Он даже пригрозил, что отомстит мне за это. Вот всё, что я могу сказать о моих отношениях с Кусковым.

— Просили ли вы Кускова вскрыть сейф в кабинете Юдина и скопировать метод получения нового инсулина?

— Нет, не просил, зачем мне клиницисту этот метод.

— Кусков показал, что вы еще просили его украсть из сейфа директора флакон инсулина, синтезированного в лаборатории Юдина. Вы подтверждаете это?

— Нет, не подтверждаю. Он лжет. Ни о чем я его не просил, никаких с ним дел не имел. Повторяю, Кусков клевещет на меня, он хочет отомстить мне. Если он смог убить человека, чтобы взять инсулин, то ему ничего не стоит оклеветать кого угодно, он просто цепляется за соломинку.

— Откуда вам известно, что Кусков убил Усманова и взял инсулин?

Нуриев понял, что ляпнул лишнее, и побледнел.

— Я хотел сказать… Я думал что…

Сидевший в штатском произнес:

— Эльдар Нуриевич, вы наверное хотели сказать, что подумали так со слов следователя?

— Да, я не знал, конечно. Я просто сделал вывод из слов товарища лейтенанта.

Турсунов мельком взглянул на непрошенного гостя и в сердцах захлопнул папку.

26

Завлаб Юдин побрился, одел свой выходной костюм, новый галстук, начистил туфли. Идя по вестибюлю института боковым зрением замечал любопытные лица, с кем-то здоровался, кто-то отводил взгляд. В приемной Валентина Петровна вскочила с отвисшей челюстью, лишилась речи. Вошедший не поздоровался и направился к двери заместителя директора.

— Заходи, Марк Борисович, — Саидов встал из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, поздоровался за руку, — Мне только что звонили из Президиума, ты можешь приступить к своим обязанностям. Рад тебя видеть, Марк, я так и думал, я не верил. Извини, что отстранил тебя от работы, но сам знаешь, я не всевластный.

Гринберг, увидев Юдина, выпучил глаза.

— Возвратился, блудный сын! Поздравляю. Давай рассказывай, ну ты отмочил! Никогда не знаешь, что ждать от тебя. Но я ни на минуту не сомневался, хорошо тебя знаю, только никак не мог понять, какого хрена ты смылся, глупее ничего не мог придумать? Хорошо, хорошо, молчу, рассказывай.

После работы Юдин поехал к Софье Андреевне. Дверь открыл незнакомый мужчина, лет пятидесяти, с седой шевелюрой и густыми бровями.

— Я, собственно, к Софье Андреевне, — смутился визитер.

В коридоре появилась хозяйка в черном.

— Проходите, Марк Борисович, — на мраморном лице не было эмоций.

Юдин прошел в знакомую гостинную, сел на предложенный стул.

— Это Иван Афанасьевич — брат мужа.

Мужчины слегка кивнули. Наступила пауза.

— Вот пришел проведать, посмотреть, как вы здесь, может быть чем-то помочь надо.

— Спасибо, Марк Борисович, что не забываете, за душевное участие. У меня всё есть, а горе мое невозможно облегчить, удивляюсь, что живу еще, лучше умереть, прости, Господи, чем так страдать. Сын мой постоянно перед глазами, ни о чем другом думать не могу, — глаза наполнились слезами.

— Не надо, Софья, мы ведь договорились, ты обещала.

— Да, да, не буду, извините, Марк Борисович, нервы не выдерживают. Когда Петра арестовали, меня долго допрашивали, обыск в квартире делали, пистолет искали, спрашивали про какой-то компьютер, я еще не знала всего, думала, ошибка какая. Позвонила Ивану в Черняевку, попросила перегнать машину в гараж, опасно оставлять на даче, украсть могут, — она ласково посмотрела на Ивана Афанасьевича, — я знала, он для меня всё сделает. Теперь почти каждый день приезжает. Так что не беспокойтесь, а за то, что пришли, спасибо вам большое, сейчас будем чай пить и разговаривать.

— А может быть поужинаем вместе, Софьюшка? Человек прямо с работы, а мы его чаем поить. Вы, Марк Борисович, не против борща со свежей свининкой? Сегодня мясо из Черняевки привез.

Вскоре на столе появилась селедка, посыпанная тонкими кружочками лука, квашенная капуста с морковью, перья зеленого лука, хлеб. В центре композиции возвышалась начатая бутылка «Столичной» .

Иван Афанасьевич налил всем в рюмки.

— Я не буду пить, — мягко сказала Софья Андреевна.

— Я хочу тост сказать, если не хочешь, не пей, только пригуби. — Он встал взял рюмку, на секунду задумался, — Каждому человеку выпадают в жизни испытания, но то, что случилось с Софьей Анреевной, трудно выразить словами…

— Не надо об этом, Иван.

— А я не об этом, я хочу сказать, что в тяжелейшее для тебя время ты не одна, у тебя есть я, с тобой родственники, просто добрые люди, которые готовы поддержать тебя морально и материально. Я хочу выпить за то, чтобы ты никогда не была одна, чтобы рядом с тобой всегда был преданный друг.

Она всё поняла.

— Спасибо, Иван, ты для меня и есть самый преданный человек, что бы я делала без тебя.

Мужчины с аппетитом начали закусывать, было слышно, как хрустит квашенная капуста. Иван Афанасьевич с набитым ртом стал деловито разливать по второй.

— Смотри не спои гостя, — шутливо заметила Софья Андреевна, направляясь на кухню, — скажете, когда борщ подавать.

— Ты, Марк, наверное думаешь: «Откуда он взялся? Еще слезы не просохли у этой женщины, а кобель тут как тут. Я семь лет люблю Софью, с тех пор, как мы с братом увидели ее. На мое горе Петру она тоже приглянулась, между нами началась конкуренция, дошло до ссоры, даже до ненависти. Он тогда в силе был, устроил так, что меня посадили, припаяли три года за незаконную добычу народного богатства. Жил я тогда продажей оптовикам лекарственных трав, копал жень-шень на Дальнем востоке, медвежьим жиром промышлял. Тогда этот промысел был как бы полулегальный, на этом он меня и подловил. Mы с Петром очень разные: он с молодости приспособился к власти, а я любил вольную жизнь, нигде не оседал. Одно было тогда общее между нами — оба были холостые. Я ушел от жены много лет назад, а от Петра жена сбежала к его начальнику.

— Неужели родной брат донес на вас?

— Доказательств у меня прямых нет, но нагрянули ко мне с обыском сразу, как мы разругались с ним, а перед этим он пригрозил: если не откажусь от Софьи, очень пожалею… Ох и натерпелся я, пока сидел, и от условий и особенно от людей. Строили мы здание на окраине Биробиджана; стройплощадка обнесена колючей проволокой, по углам — вышки с краснопогонниками, зимой лютый мороз — раствор замерзал, летом — тучи комаров и всякой мошкары. Тогда-то я и узнал, что брат женился на Софье, — Иван Афанасьевич горько улыбнулся, наполнил рюмки, быстро выпил из своей. — Но она все равно оставалась для меня светлой звездочкой, я нисколько на нее не обижался, знал, что Петр уломал ее. Освободили меня на пол-года раньше за хорошую работу. Сунулся в одно место, другое — нигде не берут, плюнул я и решил заняться старым промыслом, к тому времени это уже не считалось нарушением закона. В Ташкенте прописку не дали, в Черняевке домик купил, там и живу.

Из кухни вышла Софья Андреевна с большой фарфоровой супницей в руках.

— Пока вы тут разговариваете, борщ остывает, — поставила супницу в центре стола, по комнате разлился знакомый густой аромат, напомнивший Юдину детство, когда мама подавала наполненные до краев тарелки бордового наваристого кисло-сладкого борща.

— Сейчас сметану принесу.

«Мама тоже всегда давала борщ со сметаной. Черт возьми, а ведь это не наш обычай». Мысль эта почему-то оставила у него неприятный осадок.

27

На следующий день с утра Юдину позвонила секретарша академика Дехканходжаева из Президиума АН.

— Нишан Ходжаевич желает встретиться с вами в двенадцать у него в институте, я закажу для вас пропуск.

Юдин знал, что академик на общественных началах руководит Институтом органической химии и природных полимеров.

— Хорошо, я прийду, а по какому вопросу?

— Нишан Ходжаевич не докладывал мне.

Ровно в двенадцать он вошел в приемную академика.

— Нишан Ходжаевич уже выехал из Президиума, посидите, — сказала, улыбаясь, молоденькая секретарша. Черная коса ее была уложена змеей на голове, в маленьких розовых ушах блестели бриллиантовые сережки. Она что-то быстро печатала, поглядывая на посетителя. Юдин удивлялся, как ее длинные ярко-красные ногти не мешают ей так ловко печатать.

Минут через тридцать появился босс.

— Здравствуйте, Нишан Ходжаевич, — вскочила со стула девушка.

— Марк Борисович? — протянул академик руку.

Юдин как загипнотизированный тоже быстро встал и пожал руку академику.

Это был крупный, грузный, лет пятидесяти пяти, уверенный в себе человек, с правильными чертами лица и тяжелым давящим взглядом, какой бывает у юдей, длительно пребывающих на руководящих должностях.

— Саадат, я занят.

Просторный кабинет был обставлен арабской мебелью красного дерева, кресла и диван радовали глаз бархатной бордовой обивкой, на рабочем столе стоял бронзовый письменный прибор с фигурой несущейся в галопе лошади, пол украшал огромный египетский ковер, на стенах висели репродукции гравюр к произведениям восточных поэтов.

— Садитесь, — сказал академик, усаживаясь в свое кресло, — как дома, здоровы ли супруга, ребенок? Оправились после пережитого? Мне всё известно от городского прокурора. Вот только с убийством Пулата Азизовича до сих пор неясно; этот тип утверждает, что не стрелял в него, и боюсь, что следствие может вернуться к первоначальной версии, тогда у вас опять могут начаться неприятности — затаскают, не дадут работать. А что инсулин, весь нашли, ничего не пропало?

— Нет ничего, весь инсулин на месте, — Юдинa удивило, что Петр Афанасьевич не признался в убийстве.

— Хорошо, очень хорошо. А пожар и смерть человека в результате пьянства произвели на президента тяжелое впечатление. У него сложилось негативное мнение о вашей лаборатории и о вас лично…

— Моего сотрудника ударили по голове.

— Он, конечно, понимает, что вы не виноваты, но нет дыма без огня. Во-первых, расследование еще не закончено, арестованный категорически отвергает предъявленные ему обвинения в нанесении побоев этому, кажется Иванову, и следствие не отбросило версию заурядного пьянства на работе, во-вторых, в лаборатории выявлен ряд нарушений, которые способствовали тому, что случилось. Ваша практика организации дежурств по одному человеку, когда должно быть, как минимум двое, нарушения в хранении горючих реактивов и многое другое вызвали в Президиуме раздражение против вас. Раньше вы были под опекой Пулата Азизовича, с ним считались и шли ему навстречу, а теперь, буду с вами откровенен, в Президиуме поднимается вопрос о закрытии лаборатории в связи с тем, что ваша тема закончена и инсулин передают в институт фармакологии для исследования токсичности.

— Как закончена?! Наоборот, препарат требует доработки, надо расширять лабораторию и ускорять исследования, пока нас не опередили за границей!

— Поверьте мне, Марк Борисович, я очень хорошо понимаю важность этой темы и, как научный консультант, пригласил вас сюда, чтобы спасти положение, дать вам возможность продолжать исследования. Боюсь, что в силу вышеперечисленных причин вашу лабораторию уберечь не удастся, поэтому предлагаю вам лабораторию, которой я сейчас руковожу на общественных началах в моем институте. Мне становится тяжело: Президиум, институт, лаборатория, аспиранты. Вы сможете продолжать работу над оральным инсулином под моим руководством и покровительством, здесь вы будете, как за каменной стеной, ни один следователь не станет интересоваться вами, а ваша зарплата вырастет в полтора раза, не забывайте, мой институт первой категории. Вот так. Не ожидали? Я всегда стараюсь помогать целеустремленным молодым ученым, чтобы наша узбекская наука пополнялась талантливыми кадрами. Вы будете заниматься любимым делом и oбобщать полученные результаты для публикаций, я освобожу вас от организационных и хозяйственных дел, вопросы соавторства также останутся за мной, у нас в лаборатории давно так принято, это один из моих рычагов стимулирования начинающих исследователей. Вы сможете работать над докторской, пожалуйста, я поощряю это, правда, не в ущерб основному плану.

Юдин ошеломленно слушал, с трудом осмысливая обещанное.

— А как мои сотрудники?

— К сожалению, я не могу их перевести. Лаборатория полностью укомплектована. Между прочим, мои сотрудники тоже занимаются инсулином, вам не придется их обучать. У нас самое современное оборудование, реактивы только импортные.

— Это очень заманчиво, ну а все-таки, что ожидает моих людей?

— Что вы заладили: сотрудники, сотрудники, — начал раздражаться академик. — Некоторых переведут в другие лаборатории, остальных придется сократить. Ничего не поделаешь, в Академии тоже научились считать деньги.

Юдин почувствовал ловушку.

— Я несу ответственность за своих людей, мы столько проработали вместе… Было бы некрасиво с моей стороны бросить их на произвол судьбы.

Раздражительность на лице академика сменилась оскорбленным самолюбием:

— Не будьте наивным, посмотрите на себя со стороны, что вы представляете. Когда лабораторию закроют, а это я вам обещаю, вас переведут куда-нибудь старшим научным сотрудником или просто сократят, у нас достаточно своих кадров.

«А я, значит, не свой кадр!» — Кровь ударила в лицо, была задета его чувствительная струна. Решение пришло мгновенно, он встал.

— Я не думаю, что президент ради экономии денег пойдет на сокращение лаборатории, когда осталось совсем немного до завершения темы, до научного открытия, от которого Академия только выиграет. Спасибо за предложение, но я предпочитаю остаться в своем институте.

— Никак не могу понять, вы действительно такой простак или притворяетесь? Вы понимаете, кто здесь решает? Я ценю вас как ученого и хочу избавить от больших неприятностей. Конечно и у меня есть свой интерес, но он несравненно меньше того, что вы получите у меня в институте… Не решайте сейчас, сгоряча, подумайте, посоветуйтесь с женой, ваши жены часто практичнее мужей.

Давая понять, что разговор окончен, академик включил переговорное устройство

— Саадат, принесите мне чай.

28

В конце дня Юдину позвонил Саидов.

— Только что сообщили из президиума, завтра приедет комиссия проверять твою лабораторию. Кто-то копает под тебя. Приведи всё в порядок, особенно бумаги.

У ученого секретаря никого не было. Гринберг курил возле приоткрытого окна, стараясь дуть наружу, но дым возвращался в комнату.

— Заходи, Марк, дверь закрой, всё назад летит. Рассказывай, что нового, хорошего, только не говори про аппетит, знаю, он у тебя хороший.

— Завтра ко мне придет комиссия из Академии. Ты в курсе?

— Нет конечно, я бы тебе сразу сказал, — выбросил окурок в окно и сел в свое кресло. — Непонятная комиссия, проверки обычно бывают в конце года и всего института.

— Ты, конечно, знаешь Дехканходжаева?

— Кто же его не знает. Безраздельно командует всеми биологическими и медицинскими НИИ Академии.

— Безраздельно?

— Да, президент — математик и доверил всю биологию своему другу. А в чем дело?

— Сегодня я беседовал с ним, он предложил мне перейти в его институт.

— Чего же ты молчишь?!

Рассказ Юдина впечатлил даже видавшего виды ученого секретаря, посвященного во многие академические интриги.

— Я уверен, что комиссию организовал он, чтобы подготовить почву для закрытия лаборатории. Завтра придут его гаврики и начнут копаться в твоем белье, отыскивать недостатки, как собаки, получившие команду взять след. С ними нет смысла объясняться.

— Лева, дорогой, сделай доброе дело, позвони, пожалуйста, и узнай название темы его лаборатории.

— Нет проблем. Светка отличная женщина, минутку… Светлана Бахрамовна? Приветствую, Лев Семенович из института…, а помнишь, да из того самого. Как здоровье, семья? Как жизнь?.. Регулярная — это хорошо… Ближе к делу, говоришь, не хочешь поболтать с молодым интересным человеком, ну ладно, в другой раз. У меня к тебе просьба, мы тут проводим патентный поиск для планирования новой работы и, чтобы не было дублирования, я хотел бы знать название темы лаборатории вашего босса, если не секрет, конечно. Пытался звонить ему, но ты знаешь, как его трудно поймать… Хорошо, я жду, — Гринберг подмигнул Юдину, показывая, что все в порядке. — Записываю «Синтез неперевариваемой в желудочно-кишечном тракте активной формы инсулина», записал, спасибо большое, ты мне очень помогла, надеюсь, все же поболтаем в другой раз, пока.

Он бросил трубку и застыл с выпученными глазами.

— Ты слышал? У меня нет слов, какая наглость! Вот почему ты ему нужен. Хитромудрый, хочет на твоем горбу в рай въехать.

— Я чувствовал это. Нужно что-то предпринять, может быть записаться на прием к президенту?

— Боюсь, что тебя отфутболят Дехканходжаеву.

— Я буду настаивать, напишу коллективное письмо от лаборатории.

— Послушай меня, Мара, ты бессилен против этого человека, не ломай зря копья, президент будет слушать его, а не тебя. Этот тип легко добьется закрытия лаборатории, твой коллектив распадется, так может быть из двух зол выбрать меньшее?

29

Накрывая на стол, Инна говорила:

— Ничего не поделаешь, Марик, скажи спасибо, что предложили это место, надо было сразу согласиться, зарплата больше, можно заканчивать работу. Видишь, как тебя ценят. А ведь могли просто сократить.

— Инночка, я не смогу с ним работать, это страшный человек, он обворует, он проглотит меня. А лаборатория? Так взять и бросить всех? Их точно сократят, своим переходом я подпишу им приговор. Со мной может быть они не решатся. Я не могу это сделать.

— Ты не можешь это сделать — ладно, тебе неудобно перед ними — понимаю, тебе неприятно будет работать с ним — тоже можно понять, а твоя семья, а я? — голос ее задрожал, — Я стала избегать встреч с подругами, потому что стесняюсь своего вида, посмотри, что на мне: швейная фабрика «Красная заря», туфли «Скороход». Не могу больше слушать, как они на машинах ездят в Чимган, как развлекаются на дачах. А чем я могу похвастаться? Тем, что в субботу делала закупки на базаре, а весь следующий день консервировала до одурения? Или тем, что мой муж — великий ученый живет будущей жизнью? А когда оно наступит это будущее? Когда мне будет сорок или пятьдесят? Всю нашу жизнь ты пишешь диссертации и все время я слышу бесконечные обещания. У меня не две жизни! — она бросила на стол вилки и выбежала из кухни.

Муж растерялся. Опять появилось гнетущее чувство неприспособленности к жизни, никчемности, неудачливости.

«Она права. Идиот, надо было уходить в кооператив, когда звали, и не затевать эту бесконечную и неблагодарную работу. Теперь слишком поздно, она не любит меня, живет со мной ради ребенка».

Захотелось броситься к ее ногам, обещать сделать всё, что захочет, лишь бы вернуть то счастливое время, когда она была любящая, восторженная, верящая в него.

«Завтра же позвоню и соглашусь!»

Все утро Юдин помнил, что должен позвонить академику, но каждый раз, когда он собирался это сделать, что-то заставляло его заниматься другим.

В одиннадцать позвонила Валентина Петровна.

— Марк Борисович, сейчас к вам поднимется комиссия, они только что вышли от Ибрагим Саидовича, — понизив голос добавила, — Эльдар Нуриевич тоже в комиссии от нашего института.

Через минуту дверь открылась, на пороге с хитрой улыбкой появился знакомый Юдину директор Института микробиологии, профессор Нигматов.

— Не возражаете против нашего вторжения? Это мои помощники: ученый секретарь Института зоологии Голубева Зоя Ивановна, старший научный сотрудник Института биохимии Шнейдер Леонид Яковлевич и знакомый вам Эльдар Нуриевич. Как вы наверное осведомлены, мы посланы к вам для проверки деятельности лаборатории. Вот приказ президента, — лицо его сделалось серьезно и холодно, не верилось, что минуту назад этот человек приятно улыбался.

Юдин пробежал глазами текст, внизу стояла размашистая подпись президента и круглая печать АН.

— Вот ключ от сейфа, там вся документация, если, что будет нужно, я здесь.

Приход комиссии всполошил всех, люди слонялись по комнатам с унылыми или злыми лицами, почти никто не работал, их вопросительные взгляды казались завлабу укоризненными. Он решительно вошел в свой кабинет, члены комиссии трудились над бумагами, профессор Нигматов сидел в его кресле.

— Вам что?

— Я только позвоню, — сказал Юдин, взял со стола справочник служебных телефонов, набрал номер. Все, как по команде, прислушались.

— Моя фамилия Юдин, я хочу записаться на прием к президенту… По личному вопросу… Завлаб…, — продиктовал свой номер телефона и название института, — Хорошо, завтра с утра буду ждать вашего звонка.

Члены комиссии переглянулись, у профессора Нигматова на лице появилась озабоченность.

— Я должен отлучиться, буду после обеда, — сказал он уже в дверях.

«Побежал докладывать», — подумал Юдин.

Вскоре стали уходить на обед остальные члены комиссии.

— Не обижайся на нас, Марк, — подошел к нему Нуриев, — мы люди подневольные, что говорят, то и делаем, не расстраивайся, старик, все идет к лучшему, даже если закроют лабораторию, ты от этого только выиграешь, — хитро подмигнул он.

— Ты о чем, Эльдар?

— Я знаю, тебя ценят в Академии и могут предложить хорошее место… я так думаю, — поспешил он добавить.

«Ему известно о моем разговоре с академиком, он как-то связан с ним. Вот кому нужна была моя методика, но что-то сорвалось, не пошла работа, поэтому он хочет меня!»

Следователь Юдин позвонил следователю Турсунову.

— Что еще произошло, Марк Борисович, надеюсь, никто не убит?

— На этот раз нет. Но я кажется знаю, кому был нужен мой метод, вы можете уделить мне несколько минут?

— Говорите, я вас слушаю.

— Я подозреваю, что между нашим сотрудником Нуриевым и академиком Дехканходжаевым есть связь. Академик начал заниматься той же проблемой, над которой я работаю уже несколько лет, и, разумеется, ему понадобилась моя методика. Тогда он попросил Нуриева…

— Дорогой, Марк Борисович, я ценю ваше стремление помочь следствию, но вы ломитесь в открытую дверь.

— Как это?

— Кусков показал, но это между нами, что он действительно проник к вам в кабинет, чтобы скопировать методику. Нуриев дал ему за это деньги. А сам Нуриев является зятем вашего академика.

— Здорово! Тогда все сходится! Вы допросили Нуриева? Он подтвердил слова Кускова? Надо сделать обыск в кабинете у академика и найти копию методики!

— Во-первых, Нуриев от всего отказывается, — устало стал объяснять следователь, пожалев, что начал этот разговор, — во-вторых, прокурор никогда не даст разрешение на обыск без веских причин, а что у нас есть? Одни предположения. Информация о том, что академик решил заняться вашей темой, для чего, вероятно, ему и понадобилась методика, позволяет достроить логическую цепь кражи документов и образцов препарата, но не продвигает дело. Убийство Усманова так и повисло. Баллистическая экспертиза и гильзовый анализ не подтвердили мое предположение, что он был убит из револьвера Кускова, в директора стреляли, как было установлено раньше, из пистолета Макарова. Причина гибели Иванова также неясна, старик отрицает свою причастность. Даже если он ударил Иванова, зачем тащить в кладовку и устраивать пожар?

— Но сами то вы верите, что в этом деле замешан Дехканходжаев?

— Что я думаю не имеет значения, — начал раздражаться Турсунов, — мне нужны факты. Фактов нет — и суда нет.

30

Юдин спустился к ученому секретарю.

У Гринберга сидел завлаб Артур Ильясов. Имя ему досталось от русской матери, фамилия — от отца-узбека.

— A, Mарк, ну, что скажешь? Подружился уже с комиссией? А Зойка то ничего, в теле, слюнки не текут? Давай, давай действуй, не теряй время. Догадываешься, кто подсунул тебе свинью? Не завидую тебе, он настоящий бульдог, если хватает за горло, то держит пока не задушит.

Юдин всегда удивлялся поразительной осведомленности этого человека. Ильясов был в курсе последних новостей в институте и в Академии, знал, кого собираются повысить, кого выберут, кого прокатят.

— Может быть ты скажешь, зачем он это затеял? — спросил Гринберг, не отрываясь от своих бумаг.

— Пока не знаю, но догадываюсь. По-видимому, Марик, ты стал мозолить глаза, тебе дают понять, не высовывайся, каждый сверчок должен знать свой шесток, а еще лучше совсем отвали и освободи место.

— Куда ему отваливать? — пробубнил Гринберг.

— А хотя бы в Израиль, чем плохо? Я бы, например, уехал в Канаду, была бы возможность, не люблю жару.

— Нет, Артур, ты не отгадал, причина совсем другая: этот бульдог взял себе мою тему …

— Серьезно? — поднял брови Ильясов, — Ну тогда, старик, твое дело — хана. Впрочем, не унывай, может быть позовет к себе.

— Уже позвал, он предложил ему завлаба, а этот не хочет, очень нравственный, — все еще не отрываясь от бумаг, проговорил Гринберг.

— Да ну?! И ты еще раздумываешь? Бери пока дают. У тебя нет выбора, здесь тебе уже не светит, а там институт первой категории, будешь грести деньги лопатой, купишь «Запорожец». Правда, твое имя уже не будет первым в статьях, за все надо платить, старик. — Ильясов задумался на мгновение, — Так вот почему он прислал комиссию. Ты ему нужен, чем быстрее перейдешь к нему, тем лучше для тебя, он никогда не забудет, что ты крутил носом. Нет, серьезно, чего ты тянешь, где твоя еврейская прагматичность? — Ильясов хотел еще что-то сказать, но телефонный звонок остановил его.

— Да, — поднял трубку Гринберг, — Да, Валентина Петровна, сидит у меня… Из Президиума? Сейчас, — передал трубку Юдину, — Секретарша президента, я включу спикер?

— Президент очень занят и не может вас принять, я могу записать вас к академику Дехканходжаеву, он согласен уделить вам время.

— Спасибо, я подумаю. — Юдин устало опустился на стул, — Слышали? Президент не может меня принять, а Дехканходжаев — пожалуйста.

— «Здесь остановки нет, а мне пожалуйста — Нишан Ходжаевич мой лучший друг», — пропел Ильясов.

Юдин так и не позвонил. Нельзя сказать, что забыл или был слишком занят, нет, очень хорошо помнил и даже несколько раз решительно подходил к телефону, но так и не позвонил. Наконец он понял, что не может это сделать.

«Инна меня поймет, должна понять, я ей все объясню, она умная и справедливая. Ничего, проживем как-нибудь». Принятое решение не успокоило, на сердце скребли кошки от предстоящего разговора с женой.

— Ну, Марик, что нового на работе, разговаривал с академиком? — сразу с порога спросила Инна, положив сумки с покупками на пол.

— Понимаешь, Инна, целый день думал об этом, не могу я идти к нему, он же покупает меня… А мои люди, что подумают обо мне?

Он очень боялся, что жена рассердится. Но произошло такое, о чем и нельзя было предположить.

— Я так тяжело работаю за копейки, стараюсь сэкономить каждый рубль, таскаюсь с сумками через весь город, чтобы покупать дешевле, но тебя не интересует, как я свожу концы с концами, ты сидишь в своем кабинете и высасываешь из пальца моральные проблемы, заботишься о своей репутации, хочешь быть хорошим для всех, только не для меня! — Инна все больше распалялась. — Я ничто для тебя, тьфу, половая тряпка! Нормальный человек с радостью согласился бы на такое предложение, а ты занимаешься самокопанием, не думая, что скоро останешься без работы и без штанов. Я больше не могу так, я устала, боже мой, как я устала от твоих выходок! Давно надо было уйти, развестись к чертовой матери, а я тянула, надеялась, что поумнеешь, но горбатого могила исправит. Всё… Кончено… Ухожу с Мишей к родителям, буду оформлять документы, уеду вместе с ними.

— Как уеду?! — вскочил Юдин, — Что ты говоришь, у нас же семья? Я не могу без вас!

— Ты только говоришь так, а на деле делаешь все, чтобы мы расстались, ты уже добился этого! Живи со своими принципами, целуйся со своими сотрудниками, а меня оставь в покое.

— Но подожди, выслушай меня! Ты не знаешь, что это за человек. Успокойся, вот увидишь, всё утрясется, будет как прежде, я смогу закончить свою…

— Мне не надо, как прежде, я устала ждать!

Он стоял ошеломленный, совершенно подавленный, глядя, как она звонит своему брату, чтобы он отвез ее с Мишей к родителям.

«Родители всегда были на ее стороне, они уверены, что их дочь могла бы найти себе лучшего мужа; что ж, может быть они правы, пусть ищет, так мне и надо».

Отец Инны — Ефим Александрович (бывший Ефим Абрамович) презирал зятя, называл его за глаза шлымазлом с пустым карманом. Сам он преуспевал в кооперативе, устанавливающим в подъездах сигнализацию. Деньги сыпались, как листья с осеннего дерева, а с ними росло самомнение.

— Да я там устроюсь еще лучше, только не надо телиться, а быстрее ехать, пока наши не расхватали хорошие места.

С горькой усмешкой зять представил, как Ефим Александрович скажет: «Правильно сделала, от него толку, как от козла молоко, там найдем тебе хорошего человека».

Эту ночь он спал один.

Окончание