Леонид Комиссаренко: Начальные обороты. Продолжение

Loading

Я заорал так, что слышно было на правом фланге растянувшейся на добрых полкилометра шеренги. Что-что, а голос у меня есть. Петь только им нельзя. А кричать и выступать можно. Однажды даже удалось перекричать разъярённую толпу работяг, числом человек 200.

Начальные обороты

Заметки конструктора-серийщика
Редакция вторая, дополненная

Леонид Комиссаренко

Продолжение. Начало

Мизера ходят парами

Оказывается, случается такое не только в игре, и в жизни тоже, но ставки здесь бывают и повыше. Делали мы одно, ну оччень серьёзное, изделие. Дело было тонкое и в переносном, и в прямом смысле слова. Да такое тонкое, что корпус снаряда после выстрела выдержать удар о землю не мог (да и не нужно это ему было), а замерить деформации — необходимо. Выход один — смягчить этот удар. Соорудили институтские ребята компактную парашютную систему, но как ни крутили, присобачить её пришлось не к хвосту, а к голове изделия. Не нужно большого воображения, чтобы ощутить всю прелесть условий работы этого спасателя на скорости раскрытия под 500 м/сек при соответствующем числе оборотов: если не запутается от вращения, то обмотается вокруг корпуса. Но, к чести создателей, она работала, выдерживая заданную надёжность в 80 %. И всё было бы хорошо, но в какой-то момент судьба её попала в руки наших ребят из, не к ночи будь помянутой, «Группы Г». Дело в том, что колпак парашютной системы крепился к её основанию четырьмя винтами, изготовленными из сплава В-95, разработанного в ВИАМе уже упоминавшимся академиком И.Н. Фридляндером. Задача винтов — выдержать перегрузки при выстреле и срезаться при срабатывании дистанционной трубки. Работала эта схема до тех пор, пока мы получали прутки для изготовления винтов в закалённом виде. Но как только прутков таких не стало, пришлось термообработку делать нашим металлургам. И понеслось. Вроде бы с механическими свойствами всё в порядке, но колпаки стали отваливаться сразу на выходе из канала ствола — не выдерживали винты выстрела. Результат предсказуем — куда и как полетел снаряд, одному богу известно. Ему бы и искать, так нет, искать приходися самим. А задача эта не из лёгких. По техусловиям найти нужно, как минимум, четыре снаряда из пяти.

В тот памятный день первый сработал штатно. Зрелище великолепное, и для души, и для глаз: вроде бы из ничего появляется в вышине эдакий карандашик и в полной тишине достаточно быстро (около 50 м/сек), но плавно приближается к земле, приземляясь мощной утолщённой задней частью. В таком случае ни искать, ни копать не надо — бери его голыми руками. На втором выстреле колпак сорвало, мелькнуло что-то над головами, короткий взвыв и тишина. Руководитель опытов собирает всех наличных на площадке прямоходящих, человек 20, выстраивает из них шеренгу, и — вперёд. Из всех построенных найти снаряд больше всего нужно мне. Мало того, что на фирме веду этот заказ я лично, так ещё и военпред поставил условие: с такими фокусами до стрельбы партию допускаю в последний раз. Никаких дополнительных (резервных) снарядов в контрольной группе нет. Из пяти четыре найти нужно — кровь из носа.

Сам «становлюсь в ряды» левым крайним, иду, осматриваюсь по сторонам. Поле в Павлограде узкое, слева ограничено дорогой, до которой от меня метров 300. Погода хорошая, солнышко светит. И вдруг на этом солнышке что-то на дороге впереди заблестело. Сразу идти на блеск не стал, свой сектор надо держать, но глаз с него не спускаю. Когда поравнялся, свернул резко влево и пошёл вдоль какого-то овражка «на огонёк». Справа от меня стенка этого овражка отвесная, высотой метра в полтора. На полпути к блеску вижу, торчит из этой стенки узенький красный лоскутик, сантиметров 10 длиной. От нечего делать, ничего не подозревая, потянул за него и вытянул… парашют. А при нём и искомый снаряд, который аккуратненько закопался вдоль откоса с заглублением не больше 20 сантиметров, утянул за собой парашют и скромненько присыпался землёй, ухитрившись при этом не оставить на поверхности никаких следов. Кроме, конечно, этого маломерки-лоскута. Если бы не он, не нашли бы корпуса никогда. Сколько их таких, ненайденных, лежит в том поле на разной глубине? По внешнему виду корпус в полном порядке. Видимо, парашют частично свою роль всё же сыграл, если не тормозящую, то стабилизирующую, и снаряд, как ему и положено, не кувыркаясь, пришёл к земле задом вперёд.

Я заорал так, что слышно было на правом фланге растянувшейся на добрых полкилометра шеренги. Что-что, а голос у меня есть. Петь только им нельзя. А кричать и выступать можно. Однажды даже удалось перекричать разъярённую толпу работяг, набившуюся в красный уголок цеха числом человек 200, после того, как м…к-начальник ПЭБ цеха без подготовки вывесил на доске объявлений урезанные расценки.

После минут ликования пошли стрелять дальше. Следующие два сработали штатно. Итого необходимые 4 штуки есть. Но в группе пять и нужно отработать её до конца. На пятом колпак опять срывает, да так неудачно, что отрывается парашют и падает практически нам на головы. Сам парашют лёгенький, всего-то 1 квадратный метр шёлка, но присоединительные коуши потяжелее и получить ими по голове — мало не покажется. Куда полетел снаряд — никто, конечно, не видел. Опять выстраиваем шеренгу. На этот раз поиск чисто формальный: найдём — хорошо, не найдём — ещё лучше, потому что найти можем в таком виде, что вонпред, как ему и положено, засомневается. И тогда пойдёт писать губерния долго и нудно, реализации не будет, и на всех углах будет шеф указывать пальцем на меня, благо, на извечный русский вопрос: «Кто виноват?» ответ ему искать не нужно. Что же делать? Для себя отвечаю, что я его уж точно найти не должен, тем более, что все красные лоскуты остались на огневой. Для подстраховки своей раскольнической позиции становлюсь на этот раз на правый фланг поисковой шеренги: чем чёрт не шутит, может они все уходят влево? Иду вперёд, осматриваюсь честно. Уровень страстности желания такой же, как в предыдущем случае, но с противоположным знаком. Впереди небольшое повышение местности с такой же отвесной осыпью, как и в прошлый раз. Подошёл к ней вплотную и, забыв о данном себе обещании искать небрежно, пошёл вдоль. И в этот момент рвануло. Да так, что я на ногах не устоял, и оглушило прилично. На ватных ногах поднимаюсь на пригорок и вижу вдали причину своего падения: это руководитель опытов Пашков испытывает установку разминирования УР-77.

Вот тут я по-настоящему испугался. УР-77 это такая бяка на шасси самоходной установки 2С1 «Гвоздика», которая возит на себе две стометровые колбасы, начинённые тротилом, которого ни много ни мало, а по 1023 кг в каждой. С помощью небольшой ракеты каждая из колбас запускается на минное поле и там подрывается, вызывая детонацию мин. Получается в этом поле свободный проход шириной 6 и длиной 93 метра. Тонна тротила это, конечно, не килотонна, но свернуть голову зазевавшемуся разгильдяю может на очень даже приличной дистанции. А дистанция была неприличная. Спас меня рельеф местности — взрывная волна пошла над головой. Раздайся взрыв чуть раньше, когда я был на открытой местности, или чуть позже, после моего восхождения, и было бы вместо него вознесение. Повезло. Спасло меня решение искать всё-таки чёртов снаряд. Добродетель, очевидно, действительно иногда вознаграждается. А потом повезло ещё раз — снаряда того так и не нашли.

Птичий язык

Как-то один из бывших сослуживцев, с отцом которого, старшим мастером 11-го цеха Б.П. Шевченко я начал вместе работать в июне 1962 года, прислал мне любопытный линк. Это Указ Президента РФ о дополнительном материальном обеспечении лиц, замещавших должности заместителей министров. Для меня интересен не столько указ, сколько приложенный к нему список из примерно 700 фамилий. По крайней мере 9 из них были в разное время замами министра в нашем Минмаше: Забелин, Зайчёнков, Зарубин, Каллистов, Кащенко, Котов, Пузырёв, Медведев, Фатеев, а трое из них в моих записках упомянуты. Диапазон моих с ними взаимоотношений весьма широк: одних я изредка и издали мельком видел, с другими меня связывали, смею надеяться, даже дружеские отношения. И ещё, чему я искренне рад, фамилия в этом списке означает нахождение в живых, на что в отдельных случаях, в силу их возраста, надежды были весьма слабы. Я говорю прежде всего о Дмитрии Павловиче Медведеве. Именно от него я услышал впервые определение «птичий язык». (Никого из этих троих: Медведева, Кащенко, Каллистова, на сегодня уже нет — прим. автора).

Было это в 1964-ом году, при одном из его приездов на завод, когда я, зампотех цеха, в составе свиты участвовал в сопровождении высокого гостя по вверенной мне территории. Шло нелёгкое освоение выпуска 115-мм осколочно-фугасных снарядов к танковой пушке У-5ТС, что в значительной степени и определило приезд ДП. Завод был тогда в подчинении МОП (Миноборонпром), Медведев — начальником главка. Мой начальник цеха, П.П. Пивоваров, докладывая по ходу передвижения состояние дел, упорно называл изделие его внутренним заводским номером «44». Наличное заводское начальство вмешаться не торопилось, так что расшифровать Медведеву, что значит «деталь 23 44-го изделия», оказалось некому. Д.П. занервничал: «Что ты мне на своём птичьем языке толкуешь? Говори нормально, к какой системе изделие?» Пивоваров названия пушки не знал: в чертежи изделий начальники цехов, как правило, не заглядывали. Есть на это технологи и специальный зам. Вот ему, мне то-есть, и пришлось выруливать. Тут было без проблем. Вечером того же дня, часов в 9, Дмитрий Павлович назначает в кабинете начальника цеха отчёт по освоению нового изделия. Вызваны в числе прочих цеховые мастера и начальники участков, ни сном, ни духом ни о каких системах не ведавшие. Вот они-то и выдали московскому начальству птичий язык по полной программе. Пришлось мне опять суфлировать. Разумеется, когда пришла моя очередь докладывать, всё было на языке человеческом. Такова была первая моя с Д.П. встреча.

Прошёл год. Каръера моя совершенно неожиданно сделала (оказавшийся впоследствии небесполезным) виток. Поясню. В силу разных технических и организационных обстоятельств пребывание некоторых начальников цехов на своих постах продолжительностью на заводе не отличалось. Пришла пора расставаться с должностью и Пивоварову, опытному, ещё не старому, но зубру, всю войну делавшему в Челябинске снаряды для «Катюш». По идее, идти в начальники цеха была моя очередь. Была даже беседа с главным инженером. Но в тот раз пронесло. Группа наших руководящих товарищей во главе с зам. главного инженера А.И. Малюженко отправилась набираться опыта в Москву на ЗМА им. Ленинского комсомола. Вернулись оттуда с новой идеей по поводу подбора кадров на должности начальников цехов: якобы в первопрестольной оправдало себя назначение женщин из числа передовиков, или передовиц производства: они хоть не так матерятся. Вот и давайте на одиннадцатом цехе сделаем эксперимент. Нашли орденоносную Нинку-токариху с каким-то текстильным техникумом за плечами и привели представлять в цех. Самое интересное, что, когда её представив, начальство ушло, она выдала собравшимся мужикам такой мат, которого они давненько не слыхали. И вот с ней, вернее, под ней мне теперь предстояло работать! Но пронесло и здесь. Пивоваров ведь остался без работы. Подходит он ко мне с предложением: «Ты мужик грамотный, тебе с Нинкой работать будет невмоготу. Наш начальник цеховой службы технического контроля уходит на пенсию, мне предлагают это место, но Пудалов мою кандидатуру ни за какие коврижки не согласует, а у тебя с ним всё тип-топ. Переходи ты начальником СТК, а я пойду на твоё место в зампотехи». Не очень мне этого хотелось, но альтернатива была ещё хуже. И я согласился. Так я попал в ОТК начальником над тремя сотнями контролёрш. Какие среди них были кадры — отдельная тема.

* * *
Нормальная работа, даже легче прежней, оклад такой же, да и должность равноценная, как бы зам нач. по качеству, но с другим подчинением. Тружусь. Приходит распоряжение: срочно для министерской комиссии подготовить справку о количестве брака по всем деталям выпускаемых цехом изделий. Даю заведующему изолятором брака соответствующее указание и через пару дней черновик справки у меня на столе. Естественно, перед печатью просматриваю. И что вижу? Брак по запальному стакану 152-мм дымового снаряда составляет 14%! Я и до того знал, что немалый, но не настолько же! Делаю самое простое — во всех графах зачёркиваю последнюю значащую цифру, а в итоговой — ставлю запятую, и получаются вполне приемлемые 1,4%. Вот и всё. Но, как оказалось, не всё.

Прошёл месяц, вызывает начальник ОТК: в Ленинграде на заводе им К. Либкнехта отраслевая конференция по качеству, должен быть начальник ОТК, но я не могу и зам мой заболел, так что быстренько сделаем на тебя приказ о врио зам. нач. ОТК и вперёд. В Питер? С удовольствием. В тёплой компании с технологом и металлургом являемся на конференцию. Проводит её Д.П. Медведев. На стенах плакаты, на плакатах брак по всем заводам главка. Но все цифры ниже одного процента, выделяются только мои 1,4. Видимо, постарались ушлые заводские ребята, когда выдавали статистику. Я ведь потом, когда сам стал ездить с комиссиями, видел истинные цифры по тем же деталям — бывало и 3%, и 5%. А у Д.П. глаз орлиный, с ходу цифру просёк: «Где начальник ОТК Донецка?» Поднимаюсь и получаю по полной программе. Медведев устроил в тот раз настоящий мастер-класс. По уровню полученных лично мною оплеух он мог сравниться только с гораздо более поздним разносом, полученным уже в качестве главного конструктора от министра В.В. Бахирева, когда он на выставке укупорки узрел в ящике для 120-мм осветительных мин буковый вкладыш. Что интересно — истинные виновники торжества при сём присутствовали: в первом случае бракоделы-технологи и металлурги, во втором — ген. директор НПО «Базальт», заложившего злополучный вкладыш. А под грохот медведевских литавр я мысленно улыбался, представляя себе, что было бы, оставь я эти 14%. А вот закончил Медведев очень мирно: «При таком уровне брака начальник ОТК достоин увольнения без права работать в отрасли, но твой прошлогодний перевод с птичьего я помню. Садись.»

* * *
Конечно, упомянутая Нина больше года в кресле начальницы не удержалась, отвертелся я ещё на один год после неё. Но в конце-концов никуда не делся, пришлось почти на 3 года впрягаться в эту должность. Нужно сказать прямо, что ни она мне, ни я ей удовольствия не доставили.

Как я уже писал в главе «Сбиваемость», оказался я через эти 3 года в качестве начальника техбюро отдела главного технолога, то есть откатился на должность пятилетней давности. Через год, в 1969-ом, основали мы с Пудаловым КБ-5 по корпусам снарядов при отделе главного конструктора. Это означало установление нормальных условий работы — свободу от диктата технологов, идущую качеству только на пользу. Но недолго музыка играла: в 1971-ом году, после ухода на пенсию директора, А.А. Березина, завод возглавил присланный из уральского Невьянска бывший тамошний директор Г.А. Овчинников. К техническому уровню своей новой вотчины отнёсся он довольно скептически, не уставал повторять, что на Урале он делал ТНА (турбонасосные агрегаты) для ракетной техники.

Гордиться действительно было чем: ТНА — истинная вершина машиностроения. Достаточно сказать, что только благодаря созданию уникальных ТНА стали возможными полёты Шаттлов и, с другой стороны, именно из-за невозможности изготовить что-либо сопоставимое по параметрам и качеству в СССР накрылась вместе с ракетой Н-1 лунная программа. Вот с высоты своих былых технологических достижений Овчинников пришёл к (парадоксальному) выводу, что наилучший результат достигается при подчинении конструктора технологу. И оказался я вновь в формальном подчинении главного технолога. Говорю в формальном, потому что подчинение моё кончалось там, где начинались конструкторские вопросы. Здесь его административный ресурс был равен нулю.

А.А. Герасименко
А.А. Герасименко

Иногда я шёл в этих вопросах ему навстречу, но чисто по-человечески: ведь главным технологом был А.А. Герасименко, который в 1958 году возглавлял техбюро инструментального цеха, моё первое место работы.

* * *
С ним и связан следующий эпизод «птичьего языка». Году в 74-ом приехал на завод зам нач. главка Д.С. Федирко (кстати, родной брат Ф.С. Федирко, в те годы первого секретаря Красноярского обкома). Среди прочего, назначил отчёт по состоянию с изготовлением изделий по ОКР. Докладывать должен был Герасименко. Он и начал доклад, но после первой минуты Федирко его остановил: «Ты что, не можешь называть изделия по тематикам? Опять птичий язык. Откуда мне знать, что это за твоё 56-е изделие?» Я раскрыл рот от удивления. Справку готовил я, и в ней указал все эти Тюльпаны, Акации, Гвоздики, Гиацинты а также Смерчи с Ураганами и прочими Кренами с Бакланами. Кто это всё выбросил и зачем, так и осталось для меня тайной. В те времена число ОКР с нашим участием доходило до трёх десятков, так что ориентироваться в них было нелегко для человека, занимающегося ими эпизодически. Мне же это труда не составляло: ОКР — мой хлеб. Да и условные названия постоянно в голове, до сих пор помню. В отличие от середины 60-х годов теперь каждая тематика имела своё обозначение. В общем, пришлось докладывать мне. А так как к тому времени я уже лет 5 постоянно отирался в коридорах министерства (в командировках, конечно) и ихиный жаргон знал досконально, то и доложил соответственно к превеликому удовольствию начальства, которому не пришлось ломать голову для синхронного перевода на понятные обозначения. Да к тому же и дела по опытным работам шли неплохо, так как с организацией КБ они перестали быть беспризорными.

* * *
Здесь вновь отвлекусь. Тот свой отчёт делал я уже в новой должности заместителя главного технолога. Выше я обозначил ситуацию — конструктор в подчинении у технолога. Если с самим Герасименко всё утряслось, то с его замами по направлениям оказалось сложнее: с разной степенью неуспеха они всё же пытались на меня давить. Давление стереотипное: вот здесь у нас не получается, расширь допуск, разреши зарез или искажение формы. По бредовым требованиям посылал их подальше, по разумным и рассматривал соответственно. Так бы оно всё и катилось, но однажды достал меня Лёша Бондарь, зам главного, в ведение которого попали авиабомбы. В ОФАБ-250 ШН корпус с хвостовым отсеком соединяется с помощью крестовины и винтов. И деталь там была с крестом, формирование которого загнали сдуру на зубодолбёжный станок. Никак он на нём не получался. А то, что получалось, срисовали и потребовали внести в чертёж. Пришлось искать ошибку у них. Меня ведь в институте зубообработке учили основательно. Оказалось, что не выполнено элементарнейшее требование: начальное положение долбяка было на операции произвольным, отсюда и кресты с фасоном. В одной из стычек по этому вопросу Лёша возьми и догадайся сказать: «Я тебе приказываю по праву старшего по должности». На следующий же день он этого права лишился. Не подумайте плохого, его не понизили. Меня повысили. Стал я через тере тоже зам гл. технолога. Как это так запросто возможно? Ещё одно лирическое отступление и всё будет ясно.

* * *

Д.Н. Мартынов
Д.Н. Мартынов

Недавно к тому времени назначенным главным инженером завода был Дмитрий Николаевич Мартынов. Прекрасный человек, но без нужного чисто инженерного багажа. Выпускник ускоренных Высших инженерных курсов при ленинградском Военмехе. Года за два из выпускников техникума на этих курсах делали инженеров. Ну и получилось, как в старом еврейском анекдоте, где портного упрекают, что ему на пошив брюк понадобилось целых 10 дней: «Бог создал целый мир за 7 дней». А портной в ответ: «Так-таки посмотрите на этот мир и на эти брюки». На всё требуется своё время. Эту ограниченность большинство из знакомых мне выпускников ВИК так никогда и не преодолело. Здесь, конечно, тоже не без исключений, но Мартынов к ним не относился.

Само собой как-то так получилось, что по всяким-разным заковыристым вопросам он всё чаще стал вызывать меня к себе для консультаций. Бывало, что я проводил с ним по пол-дня. Местные зубоскалы даже подначивали меня цитатой из «Чапаева»: опять «Брат Митька помират…». Я же эти подначки видал в гробу в белых тапочках: помощь такому человеку доставляла мне удовольствие. Часто бывали мы с ним и на полигоне, где вечерами принимали, как он выражался, по пять капель на зуб. Отношения были дружеские, но с соблюденим субординации. И ни разу я ими не для себя лично не воспользовался. Но «старший по должности» меня в тот раз достал. Сам на себя подготовил проект приказа о повышении и без единой визы понёс Мартынову с просьбой подписать у директора. Мартынов завизировал, тут же вызвал начальника отдела кадров, велел завизировать и ему и сам пошёл к директору. Я засёк время: от момента произнесения Лёшей Бондарем срамных слов до сдачи подписанного приказа в канцелярию прошло не более полутора часов.

* * *
Один лишь эпизод, характеризующий Мартынова ко мне отношение. Однажды накануне первомайских праздников, 30 апреля то есть, мы с «группой товарищей» из отдела главного технолога решили за счёт сокращения предпраздничного рабочего дня отметить этот самый праздник в кафе «Вильнюс», на расстоянии в две троллейбусных остановки от проходной. Оставили дежурного на телефоне и вперёд. Через час после увертюры, в самый разгар веселья, выходит на середину зала мэтр и оглашает вопрос: «Есть ли среди присутствующих Комиссаренко?» Вскакиваю, подскакиваю. «Вас к телефону». Дежурный докладывает, что только что позвонила секретарь, вас срочно вызывает к себе главный. Ну, делаа! Минимум три стопаря уже принято, но хмель прошёл вмиг. Что делать? Автоматически опрокидываю уже налитый четвёртый (не пропадать же добру), одеваюсь, сажусь в троллейбус и через минут 20 после вызова как ни в чём не бывало являюсь пред ясны очи начальства. Так как за приставным столом сидит закаканчивающий разговор один из главных специалистов Николай С., известный в тот период своей слабостью к выпивке, но сейчас трезвый как стёклышко, занимаю место в самом дальнем углу не очень обширного кабинета. И, что самое главное, ухитряюсь там остаться и после колиного ухода на всё время разговора. Не помню, о чём шла речь, но перед тем, как покинуть кабинет услышал от хозяина: «Представляешь, до чего Николай докатился! Совсем обнаглел: мало того, что пьёт, так уже не стесняется после выпивки явиться в кабинет главного инженера. Чувствуешь, не продохнуть же в комнате!» А вот этого я как раз, будучи источником, и не чувствовал. Но Мартынов ни на мгновение не усомнился во мне, хотя дух явился однозначно только после моего прихода. А если бы «предыдущим докладчиком» был не Николай? До сих пор подумать страшно.

* * *
Но вернёмся к нашим баранам, в частности, к одному из них, вашему покорному слуге. Я так уверовал в свои способности переводчика с птичьего, что забыл о правилах поведения на чужой территории, где может действовать другая, мне неизвестная терминология. И попал. Дело было в кабинете директора Красноармейского НИИ механизации — головной организации министерства по вопросам снаряжения боеприпасов. Год точно не помню, но сориентироваться можно, потому что на тот день в институте была назначена конференция по книге «Малая земля». Накануне я докладывал на коллегии министерства по перспективному снаряду 90-х годов, в ходе которой некоторые из присутствующих в кабинете получили втык от В.В. Бахирева за отставание от супостатов (потенциальных противников) по эффективности взрывчатых веществ. Разговор и шёл на тему «Мы и они». В какой-то момент я, говоря о «Их» уверенности в себе, привёл в качестве примера объявление американцами всегда заранее даты, цели и других подробностей космических полётов. В качестве контрапункта — полёт Гагарина, при котором, дословно: «Пока не сели, не сказали, что взлетели». Едва я закрыл (свой) рот, как понял, что сказал что-то не то. Лица у всех присутствующих буквально окаменели, да и языки, казалось, прилипли к нёбу. На меня молча посмотрели, как на идиота. Разговор сразу прекратился. Хозяева пошли на свою конференцию, а мы с Виктором Пожидаевым поехали в Москву. По дороге я и попросил его объяснить, что произошло. «Ты, — говорит Виктор, — всю жизнь в отрасли, а так и не усвоил, что для снаряжателей, и для всех взрывоопасных вообще, слово «взлететь» означает только одно — взорваться, да ещё вместе с людьми». Больше мне ничего говорить не надо было: в 1959 году я стоял в оцеплении на похоронах 34-х человек, погибших при взрыве цеха у наших смежников — снаряжателей донецкого завода № 107. Там и услышал я впервые это слово в его специфическом значении, но никогда не задавался вопросом о том, что оно означает для людей, всю жизнь ходящих по краю этой пропасти.

* * *
За такие же «языковые» провинности крепко погорел у меня один снабженец. Снаряд — дело напряжённое и ответственное. Поэтому и требования к металлу, из которого он сделан, особые. Кроме всего прочего, при запуске его в производство проверяется наличие сертификата качества: кто металл выплавил, кто прокатал. Если и допускаются по составу или свойствам какие-либо отклонения, то только крайне незначительные и не на основные детали. Подлежат они обязательному согласованию с главным конструктором. Вот и носят мне бумаги. Принёс однажды снабженец паспорт на партию металла с отклонением на пару сотых процента по какому-то легирующему элементу. Но что-то в документе мне неуловимо не понравилось. Вертел я его из стороны в сторону, потом велел оставить. Ещё раз вчитался и понял в чём дело: режет слух номер почтового ящика предприятия-изготовителя. У меня ведь этих п/я полная голова: А-1210, В-2548, А-3637, Г-4510, Х-5886, Р-6867, В-8615 и т.д. В их номерах всегда наличествовала устойчивая комбинация буквы и первой цифры: если А, это 1, 3 или 7, В-2 или 8, Г— 4, Х— 5, Р— 6. Нигде эта система не приводилась, но музыка в памяти складывалась сама собой, и любой диссонанс резал слух. А тут в документе два п/я и оба какие-то несуразные. Не было никаких сомнений, что ящики эти высосаны из пальца полным в этом деле невеждой. Тогда откуда металл и кто гарантирует его качество? Давно ли процветает эта преступная практика, её масштабы? Ни о каком запуске не могло быть и речи. Расследование было развёрнуто на всю катушку. На первой же беседе у зама по режиму субчик раскололся. Чистить эту конюшню пришлось долго и тщательно, хорошо ещё, что пресекли в самом начале, последствия могли быть печальными. Автор, конечно, отправился за проходную, а мог бы загреметь и подальше.

* * *
И последнее по времени представление на эту тему с участием Д.П. Медведева, и на этот раз в полном смысле слова на сцене, на сцене красного уголка цеха № 18. Только в зале не зрители, а артисты из отделов и исполнители (графика выпуска) из произодственного персонала цеха. На сцене в качестве Виктюка раздевающий догола всех присутствующих Дмитрий Павлович и я, теперь уже как исполняющий обязанности главного инженера. Или помрежа? Почему? А потому, что прошедшие десятилетия ничего по понятиям птичьего азыка не изменили: как и 20 лет назад все до единого при отчёте будут называть изделия никому, кроме заводских, неизвестными номерами. А комплектация разбираемого заказа сложная, с кучей букв и цифр. На этот раз — моя вина: обозначения для внутризаводского применения придуманы лично мною. Но я эту ситуацию предусмотрел и незадолго до совещания в секретном блокноте крупным шрифтом, фломастером даже, нарисовал ретранслятор с птичьего языка на министерский по всем позициям и положил его перед Д.П. Так что, когда первый отчитывающийся старший мастер начал свою речь: «По детали 17 изделия 56П состояние…», Дмитрий Павлович даже бровью не повёл. В том же духе до конца разбора все и отчитывались. По окончании вернул мне блокнот, но ничего не сказал, только посмотрел многозначительно. Подумал, наверное, о том же, о чём и я: почти четверть века прошло, а всё, как в первый раз.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.