В этих заметках я не пытался что-то навязать — тем более, не хотел ничего постулировать. Но у каждого человека может быть свое мнение. И опыт, и размышления приводят его к новым оценкам, переоценкам — и снова к новым оценкам. Буду рад, если со мной не только согласятся, но и поспорят.

Школы и школки

Лев Харитон

Ах, уж эти школы и школки! Нигде их, кажется, так не любят, как на Руси. С древних времен, а не только с коммунистических, людям было свойственно стремиться обосновать теоретически то, что просто не существовало в природе. И было ли это от лукавого, от присобленческого рвения или от неизбывной глупости — сказать трудно.

Несколько лет назад на, в конце концов, почившем в Бозе, одном из каспаровских сайтов шла дискуссия о том, существует (существовала) ли советская шахматная школа. Собственно говоря, никакой дискуссии, предполагающей количественное и качественное равновесие полемизирующих сторон, не было. Практически был зубодробительный (скажу по-английски, «lop-sided») консенсус всех против одного — автора этих строк, посмевшего декларировать — и не только декларировать, но и отстаивать — ту точку зрения, что понятие «советская шахматная школа» есть чисто искусственное образование, и оно было навязано десятилетия назад устами так вроде бы всеми ныне проклинаемого, а по сути почитаемого (бывает же такое!?) шахматного главковерха Крыленко и иже с ним.

Крыленко, как полагают, сгинул в 1938 году. Словесный триптих «советская шахматная школа» был изобретен им за несколько лет до его физического уничтожения. Возможно, что это было не его изобретение. В качестве «изобретателей» тут можно заподозрить Ботвинника, Молотова и даже Сталина. Несомненно, однако, что в связи с победами Ботвинника в турнирах 30-х годов отношение большевиков к шахматам изменилось. Они поняли (или им это кто-то объяснил), что на шахматах можно заработать политический капитал. Можно вспомнить 20-е годы, когда пропагандировался в отношении шахмат явный популизм, когда игра хлынула в родные «красные уголки», «избы крестьянина» и прочие «санпросветы». И все это шло под лозунгом «шахматы в рабоче-крестьянскую массу!».

Тут хотелось бы остановиться на том, что мы сегодня называем «двойными стандартами».

Это выражение в то время еще не существовало, но само понятие, увы, живет и живуче еще с древних времен. Например, все захватнические войны, кто бы их ни инициировал, Америка, Россия или какая-либо другая страна, всегда назывались освободительными. Или, скажем, США обвинили СССР в антисемитизме, а между тем, во время Второй мировой войны они, ничтоже сумняшеся, отправили назад в Европу, в руки Гитлера (!) целый корабль с еврейскими беженцами, которым удалось доплыть из нацистской Европы до американского континента. А историки (всегда, голубчики, подоспеют!) дали этой политике эвфемистическое название «изоляционизм».

То же самое приключилось с шахматами в СССР. По-прежнему рассматривая шахматы, как и весь спорт, как нечто любительское, заговорили тем не менее о «советской шахматной школе». Но разве то, чему дается название «школа», может создаваться любителями!? Шахматы уже в 30-е годы стали занятием элитарным, в СССР уже тогда существовала когорта мастеров, которые не занимались ничем другим, кроме шахмат, кроме совершенствования своего шахматного искусства. Успехи не замедлили последовать. И вправду, профессионализм победил любительство. Так и должно было случиться.

Так в СССР была «инкубирована» шахматная школа. Ведь в 30-е годы в стране все время создавались какие-то школы — в физике, архитектуре, балете, театре и т.д. И если в других областях провозглашение доктрин и целых направлений было делом более, чем обоснованным, ибо в них — особенно в науке — всегда существовали критерии истины, цели и средства достижения этих целей, то шахматы, всегда были в этом плане неуловимы. Уж слишком многое зависело о результата каждой партии, слишком велика была роль удачи, риска — короче, всего того, что не позволяло уложить игру — именно игру!— в прокрустово ложе науки, или скажем больше, научной истины. Недаром всегда говорили, что шахматы слишком игра, чтобы быть наукой, и слишком наука, чтобы быть игрой. Видимо, в этих словах и кроется великий смысл — а именно, понятие «школа» к шахматам никак не относится.

Уж на что немцы практичный народ (и, кстати, весьма склонный к науке; в первом, увы, человечество горестно убедилось в 20-м веке; что же касается имен немцев, прославленных в науке, то их можно перечислять очень долго). И все-таки не пришло в голову никому в Германии говорить о «немецкой шахматной школе», когда матчи на мировое первенство играли Ласкер и Тарраш! И не потому, конечно, что они оба были евреями (об этом, кстати, тогда в начале 20-го века никто даже в Германии, особенно не думал).Да и оба шахматиста нигде, кажется, не выпячивали своего еврейства. Просто никого не осенило делать из шахмат науку — даже весьма в этом смысле настроенному Таррашу

А в Советском Союзе не только писали чуть ли не диссертации на тему «советская шахматная школа». Под всё, как говорится, подводя научную базу. Было создано и такое понятие, как «итальянская шахматная школа». При всем уважении к шахматной истории, считаю, что в Средневековье шахматы тем более не рассматривались как наука — они были лишь приятным времяпрепровождением. Да и много ли людей играли в шахматы? Знаем ли мы имена поистине сильных шахматистов? И сколько их было? И какими принципами –

научными принципами — руководствовались они в своей игре? И где их партии?

Окунаясь все глубже и глубже в историю, советские специалисты старались окутать шахматы аурой наукообразия. Цель их была проста, как апельсин — продемонстрировать, что, хотя шахматы всегда были наукой, но только в советское время они поднялись на уровень истинно научного учения. Особенно преуспевали в этом такие авторы, как П.Романовский, И.Романов, Ю.Авербах, И.Линдер, Л.Абрамов, В.Панов, А.Котов, М.Юдович. Собственно говоря, мое письмо на каспаровский сайт пять лет назад было вызвано статьей Авербаха, в которой он утверждал, что Рети и Нимцович проложили новые пути в шахматах, но на небывалую высоту поднялась игра только благодаря достижениям советской шахматной школы. Известный гроссмейстер, уже давно примеривший на себя тогу «историка шахмат» (его теперь так только и величают) даже не назвал имен выдающихся советских шахматистов, как будто эта «школа» какая-то организация — вроде КПСС или ВЦСПС! Своим «историческим открытием» Авербах поделился с читателями сайта, когда уже давно нет СССР, и всем должно быть ясно насколько фальшивы и притянуты за уши все эти школы и школки, изобретенные советской властью.

Думаю, что любому непредубежденному и знающему историю человеку ясно, что понятие «советская шахматная школа» было явно надумано и носило неприкрыто пропагандистский характер. Шахматы нужны были советским правителям на протяжении десятилетий — ведь именно в этой области приоритет советской шахматной школы над Западом был неоспорим. И «хромоту» во многих других сферах можно было забивать фанфарами в честь шахматных побед. Авербах, долгие годы бывший в лидирующей группе советских гроссмейстеров, несомненно, выдающийся специалист эндшпиля, человек, облеченный административной властью в советских шахматах, знает шахматную историю не понаслышке. Отлично он знает и то, в какой стране, так сказать, зародилась советская шахматная школа. Иначе говоря, понимает, чо эта « школа» была «научным изобретением», преподнесенным сверху советскими коммунистами.

Авербах был всегда оппортунистом, и приспособленчество к любому режиму и власти у него в крови. И вот в новую эпоху, когда многие заштампованные слова и взгляды уже давно погребены временем и, казалось, сгнили на свалке, он вытаскивает — и не только вытаскивает, но прославляет — советскую шахматную школу. Неужели он хочет затуманить мозги новым поколениям шахматистов? А, может быть, это уже старческая амнезия? Тогда это вполне простительно.

Или Марк Тайманов, долголетний приятель Авербаха. Вспоминая то, что случилось с ним в шахматной жизни, Тайманов пишет о том, как в прежние времена, эпоху его шахматной молодости, уважались шахматы и шахматисты. Входя в раж от восторга, он рассказывает о том, как известным гроссмейстерам уступали места в общественном транспорте школьники. С удовольствием вспоминает в своих мемуарах Тайманов эпоху, когда в СССР гроссмейстеры рассматривались как определенная каста, когда небольшая группа шахматистов постоянно отправлялась на соревнования на Запад, как им платили государственные стипендии. Конечно же, из-под пера Тайманова в какой-то момент выскакивает словосочетание «советская шахматная школа».И все это было бы очень логично и складно — школа так школа!-, если бы через несколько страниц после этого панегирика советским шахматам и советской власти одновременно, Тайманов не погрузился в детальный, я бы сказал, «добросовестный» рассказ о том, что Бронштейн назвал «сплавкой в Цюрихе», а именно, той истории, когда путем подтасовок и игры за кулисами советское начальство в связке с известными советскими гроссмейстерами повлияли на исход турнира претендентов в Цюрихе в 1953 году. И невдомек нашему дорогому Марку Евгеньевичу, что это тоже была советская шахматная школа, которую он только что прославлял до небес за то, что она одарила его привилегиями. Всё это очень мало похоже на то, что должно по идее вкладываться в слово «школа». Скорее, это похоже на насмешку над этим словом. Но страдавший от поверхностности за шахматной доской, Тайманов тем более не углубляется в какую-либо семантику или логику — так же как и Авербах, словно попугай, талдыча полную бессмыслицу.

Бесспорно, неправомерно, когда говорят о школах применительно к иным, чем шахматы, областям. Скажем, в театре была школа Станиславского, школа Мейерхольда, школа Таирова. Совершенно отличные подходы к театру в целом и к искусству лицедейства в частности. Или в психологической науке — два совершенно разных направления, две школы — Фрейд и Павлов.

А математика? Эвклид и Лобачевский! На худой конец, даже советская биология, где противоборствовали Вавилов и Лысенко. Хотя последний — это уже что-то очень похожее на советскую шахматную школу. А в живописи? Ведь так и говорят: художник школы Рафаэля. Да и сколько других школ — импрессионизм, кубизм, дадаизм… Но шахматы? Школа в шахматах? Особенно школа, привязанная к геополитическому понятию, лопнувшему, как мыльный пузырь.

Интересную историю поведал известный английский мастер Гарри Голомбек. Во время Олимпиады в Хельсинки в 1952 году после одной из эффектных побед Кереса к англичанину подошел Котов и сказал: «Сегодня Керес одержал победу в стиле советской

шахматной школы!» Когда Голомбек рассказал Кересу об этом эпизоде, то он увидел Кереса в такой ярости, которая была ему совершенно несвойственна. «В духе советской шахматной школы?! — переспросил эстонец. — Нет, я выиграл в духе эстонской шахматной школы!» Возможно, на Кереса снизошел эстонский национализм, но, скорее всего, ему просто осточертел этот политический жупел.

Когда почти пять лет назад в меня летели пращи и стрелы (один мой знакомый любил говорить «плащи и стрелы»), то особенно активна была известная шахматистка Светлана Матвеева. Способная шахматистка, молодая и энергичная женщина, она, как положено, была воспитана в добрых советских традициях типа «советское значит шампанское!» Так вот, пытаясь, так сказать, объяснить почти материальную сущность советской шахматной школы, она писала о том, что в СССР даже существовали школы для детей, в которых велось преподавание шахмат. Но школа как понятие и просто школы, где ведется обучение чему-либо — это не одно и то же! На протяжении десятилетий при Домах пионеров в СССР всегда были шахматные кружки. В них дети изучали теорию шахмат (как правило, этими кружками руководили опытные шахматисты), играли в турнирах. И сегодня помню 50-е годы прошлого века, на которые пришлись мои детство и юность. Сколько удовольствия доставляли нам, например, командные турниры, в которых сражались между собой кружковцы, занимавшиеся в разных Домах пионеров! В конце 60— годов по инициативе Ботвинника и его друга, замечательного человека и шахматного мастера Григория Гольдберга при московском институте физкультуры была впервые в мире создана Кафедра шахмат и молодые шахматисты стали овладевать игрой как профессией, позднее становясь профессиональными тренерами. Вот именно — профессиональными! Практически шахматы открыто стали признаваться профессией, хотя по-прежнему их причисляли к любительскому спорту. Но все это было лишь пропагандой для всегда доверчивого Запада. Те же, кто жил в СССР и близко знал шахматную жизнь, знали и понимали, что шахматы — это уже профессия и подход к ним как к массовому любительству, характерный для эпохи 20-50-х годов уже уходил в прошлое.

И всё же, и всё же… Профессионализм объединял советских шахматистов, но при этом стиль игры выдающихся мастеров был глубоко индивидуален — игра Бронштейна была совсем не похожа на игру Смыслова, Таль был полной противоположностью Ботвиннику, ничего общего не было в творческой манере Петросяна и Полугаевского. Ничего, кроме профессионализма! Именно он помогал им долгие годы побеждать лучших шахматистов Запада, именно он держал в напряжении болельщиков во время, скажем, чемпионатов СССР, когда звание чемпиона попеременно завоевывала весьма ограниченная когорта гроссмейстеров — Петросян, Таль, Корчной, Штейн, Геллер, Полугаевский, Спасский…

Когда мы говорим о школах и направлениях в какой— либо области, то естественно говорить о конкуренции между школами, или по крайней мере допускать, что, как минимум, должно быть две школы, два направления. Вполне правомерно говорить, как это всегда делалось, о том, что в 80-90-е годы 19-го века в шахматах отчетливо выделялись две школы — Стейница и Чигорина. На базе их вдохновенного и захватывающего соперничества группировались поколения шахматистов. Да и сами титаны никогда не делали секрета из того, что они исповедовали противоположные подходы к шахматам. Чего только стоят два матча между ними или их матч по телеграфу! Можно сказать, что не менее принципиальным в плане «школ» был матч между Капабланкой и Алехиным, хотя справедливости ради надо заметить, что Алехин в определенном отношении — как шахматный техник — пошел в ученики к кубинскому гению. Но все-таки водораздел между ними был велик, и потому у них было много эпигонов, исповедовавших их отношение к шахматным проблемам. Такие великие мыслители, как Рети и Нимцович, хотя у них и не было столь громких спортивных успехов, обогатили игру совершенно революционным пониманием и видением — именно потому их теоретические работы стали столь фундаментально значительными, что можно говорить, что каждый из них являл собой шахматную школу.

Советская шахматная школа существовала— и в этом мое главное утверждение — всегда в вакууме. У нее никогда не было не только соперника, но просто не было другой шахматной школы! Всё было сплошной эклектикой — красивой, но эклектикой! Было всё: организация шахмат, профессионализм, кропотливое изучение дебютной теории, книги по миттельшпилю и эндшпилю — но всё это было безлико и безлично! Называли Ботвинника «патриархом советской шахматной школы», а сами играли — и очень часто — вопреки его правилам и канонам.

Полагаю, что тяжелые времена наступили для советской шахматной школы в начале 70-х годов. Первым испытанием был «матч века» в Белграде весной 1970 года. Сборная мира — собрание лучших западных шахматистов, которое никто не называл «школой» и которое играло в те же шахматы, что и их соперники, представители советской шахматной школы, проиграла, но разрыв был всего в одно очко. Получалаось, что «школа» победила, что называется, «сборную-солянку» с величайшим трудом. Глядя на партии того матча и задавая себе маразматический вопрос, в чем же суть советской шахматной школы, в чем же ее отличие от какой-нибудь, скажем «несоветской шахматной школы», видишь, что игра Портиша никак не отличается по силе, разнообразию палитры, знаниям от игры Геллера, а творчество Горта ни в коей манере не противоречит творчеству Тайманова.

Еще одним существенным событием в начале 70-х годов было завоевание Фишером первенства мира в 1972 году.После убедительнейшей победы над Петросяном в «матче века» он обошел в ряде турниров и межзональном турнире на Мальорке в 1970 году лучших советских шахматистов, а затем в 1971 году с сухим счетом 6:0 (!) выиграл претендентский матч у Тайманова. Блестящую победу одержал он и в матче над Петросяном в Буэнос-Айресе осенью 1971 года. Тайманов и Петросян были советскими звездами с начала 50-х годов. Это было поколение шахматистов, выросших на творчестве Ботвинника, их рассматривали как столпов советских шахмат. Они олицетворяли Школу! А в 1972 году в Рейкьявике Фишер сверг с престола Спасского и фактически один, голыми руками, поверг советскую шахматную школу — нет, Империю!— в прах.

Спасский и в шутку и всерьез называл тогда Фишера «лучшим представителем советской шахматной школы». Думаю, здесь было больше серьеза. Игра Фишера была в полном «пандане» с тем, что делали за доской советские шахматисты, с тем, как они готовились к партиям и турнирам. Более того, его игра была столь же эклектична, как и игра советских шахматистов; как и стиль Спасского, стиль игры Фишера многие называли универсальным, затрудняясь выделить в нем какую-то доминанту. Так что было бы преувеличением сказать, что Фишер изобрел что-то новое в шахматах, заложил направление и тем более «школу». То есть, его игра шла в русле советских шахматистов, с упором на профессиональную подготовку. Но не более того.

Путаницу вносила советская шахматная пропаганда, да и сами советские шахматные титаны внесли в нее ощутимый вклад. Все они, как заведенные, говорили о букете талантов в советских шахматах, составляющих единство советской шахматной школы.Таль признавался в неизбывной любви к тактике, Ботвинника называли величайшим стратегом, Смыслов всегда находился в поисках гармонии. На самом деле, они в шахматах с удовольствием умели делать всё.

Иногда я думаю о том, что, как бы было хорошо, если бы вместо всего этого пустозвонства с советской шахматной школой, кто-нибудь задумался о том, что, каким богатством обладали столько лет шахматы в СССР. Ботвинник, Смыслов, Бронштейн, Керес, Таль, Петросян… Перечисляю этих корифеев в порядке досок, на которых они выступали на Олимпиаде в Мюнхене в 1958 году. Последние две доски занимали запасные (!) — будущие чемпионы мира Таль и Петросян. Каждый из них, несомненно, был очень индивидуален и не вписывался ни в какую школу. Гарри Каспаров, кажется, первым сделал попытку написать о них в стиле монографии. Думаю, однако, что она была несколько поверхностной, несмотря на прекрасный, даже компьютерный, анализ отдельных памятных, исторических партий. По-настоящему, философски-углубленно Каспаров не раскрыл алгоритм шахматного мышления каждого из этих шахматистов, то, что поистине отличало одного от другого и ставило высоко над современниками.

Я всегда сожалел, что книги, вышедшие об этих изумительных шахматистах, страдают какой-то заданностью, запланированностью: годы становления, победы, очки в турнирах, матчи, период расцвета, период заката… Всё вроде бы точно, но нет какого-то обобщенного охвата. В чем метод, скажем, игры Бронштейна, как устроен алгоритм шахматного мышления Смыслова и пр.? Такой книги, к сожалнеию, нет. А вот разговоров о том, что, кто бы из них не победил, то все равно победит представитель советской шахматной школы, предостаточно! Увы, и сами титаны, уже ушедшие и еще здравствующие, так и не нашли время, чтобы написать что-нибудь глобальное о себе.

Обращу внимание на то, что Фишер, в отличие от советских шахматистов, никогда не говорил о своих пристрастиях в шахматах. Меня поразил его ответ на вопрос, что больше всего ему нравится в шахматах. «Когда я набираю очко…» — сказал Бобби на пресс-конференции в Черногории в 1992 году. Ответ и откровенный, и циничный. Я был расстроен и признаюсь, он несколько охладил мою любовь к Фишеру. Но правда, как говорится, всегда важнее.

Творчество Бобби, так же как и игра советских шахматистов на протяжении десятилеий, было продолжением и развитием того, что задолго до них было создано великими шахматными мыслителями. Когда-то Энгельс очень неплохо сказал, что весь вклад классической немецкой философии в науку состоял в том, что немецкие философы простыми словами изложили то, чему учили еще греческие философы. Так и в шахматах, никакой речи не может быть ни о какой школе, советской или несоветской.

После развала СССР в 1991 году команды бывших советских республик начали выступать на шахматных Олимпиадах. И что же получилось? Игра лучших узбекских, армянских, украинских, казахских шахматистов, так сказать, «осколков» советской шахматной школы шла в общем потоке с игрой лучших сборных мира — Англии, Венгрии, Германии и т.д.

Читатели, возможно, обратят внимание на то, что я мало упоминаю здесь Ботвинника, заслуги которого в шахматах исключительно велики — так же, как и его роль в мифологизации советской шахматной школы. Постараюсь разъяснить эту мысль.Ботвинник очень быстро вырос как шахматист. Полагаю, что ни один из шахматистов в истории не обогнал так свое время, как Ботвинник. Уверен, что уже в 30-е годы он играл в шахматы на том уровне, который был достигнут — и то немногими — в 60-е

годы. Весь мир и сегодня помнит феерическую победу Алехина на турнире в Бледе в 1931 году, когда он при сильнейшем составе участников обогнал второго призера Боголюбова на 5,5 очков. Забывают, однако, что в том же 1931 году Ботвинник завоевал впервые звание чемпиона СССР в первоклассном турнире, в котором играли сильнейшие советские шахматисты того времени. Более, чем очевидно, что в 1935-36 годах, когда Ботвинник побеждал в Московском турнире и Ноттингеме, он просто не уступал Алехину и к тому же он находился на подъеме.

Когда перед началом АВРО-турнира в 1938 году Алехину, Файну и Решевскому задали вопрос, кто же являлся в тот момент сильнейшим шахматистом мира, то каждый из них назвал себя. Возможно, этим шахматным гигантам, которых переполняло честолюбие, не хватало объективности, но когда им задали вопрос «А кто же второй?», то все дружно назвали Ботвинника! И тут, уверен, объективность была при них.

Ну, а с 1941 года по 1948 год, по общему мнению, наступил «золотой век» Ботвинника в шахматах. Эта легендарная карьера продолжалась еще долго — вспомним все его матчи и особенно реванши, в которых он одержал победы над повергшими его было соперниками, бывшими намного моложе его и находившимися в расцвете сил.

Всё это не могло не способствовать, так сказать, «легендаризации» Ботвинника как шахматиста и как личности. Его шахматный авторитет был безграничен и непоколебим. И уже вскоре после его победного появления на шахматной арене партия и бюрократия поняли, что шахматы можно использовать как орудие пропаганды, и главное — они поняли,что есть верная лошадка, на которую можно ставить без риска проиграть. Культы в разных областях росли в то время как грибы после дождя (Станиславский, Горький, Маяковский и пр.) и был выдвинут тезис о существовании (и первенстве!) советской шахматной школы. Думаю, и самому Ботвиннику понравилась эта идея — тем более, что все заслуги стали приписываться ему. И все же считаю, что эта «школа» больше нуждалась в Ботвиннике, чем Ботвинник в ней. Тем не менее, ему импонировало то, что его имя, еще совсем в ту пору молодого человека, было окутано ореолом научности.

Я уже писал о том, что мне посчастливилось летом 1974 года близко познакомиться с Михаилом Моисеевичем, когда я несколько раз в неделю в течение месяца приходил к нему домой на 3-ю Фрунзенскую улицу в Москве, чтобы обучать его английскому языку. Самыми памятными для меня, однако, оказались не эти занятия, а «переменки», которые устраивал Ботвинник, чтобы пойти со мной на кухню попить чай и угостить бутербродами с колбасой. Рассказывал он мне немало интересного: и о знакомстве со своей женой, и о

походах в Большой театр, который он обожал, о лучших тенорах Большого, о балете, о Капабланке и даже о Сталине. Тогда-то я и понял, что за скромной внешностью ученого-инженера и сухаря-шахматиста (его многие шахматные романтики так и называли — «сухарь») скрывается азартный и страстный человек, которому, как ни странно это звучит, чуждо само понятие «школа».

И все же удивил, вернее, смутил меня Ботвинник во время всех этих бесед дважды. Однажды в момент чаепития он предложил мне сходить как-нибудь с ним в Дом журналиста. «Знаете, — сказал он мне голосом, который я слышу и сегодня,— там можно встретить очень красивых женщин…» Я смутился, сильно покраснел (было же такое время!) и не нашелся что сказать. Я был еще молод, а Ботвиннику было 63 года — и я просто не знал, что сказать шахматисту-легенде.

В другой раз мое смущение оказалось еще сильнее. Я вдруг сказал Ботвиннику, что его называют «патриархом», потом я что-то сказал о советской шахматной школе. В общем, как говорится, я вышел на «поток сознания»… Его глаза из под очков смотрели на меня холодно (как он, наверное, смотрел на своих противников во время игры), в них была то ли насмешка, то ли ирония. «Школа? — переспросил он.— Ну, и задурили же Вам голову! Просто я играл сильнее всех. В этом-то всё дело…» Я почувствовал себя дураком, и на то, чтобы избавиться от этой глупости ушли годы.

Где-то я читал, что незадолго до смерти 90-летний Пикассо признался одному из корреспондентов: «А всё-таки здорово я дурачил всех этих обалдуев, всех этих обывателей своими периодами — розовым, голубым…»

И вот теперь я размышляю: хотя бы на своих кухнях, Авербах и Тайманов, делают ли они такие откровенные признания касательно советской шахматной школы?

В этих заметках я не пытался что-то навязать — тем более, не хотел ничего постулировать. Но у каждого человека может быть свое мнение. И опыт, и размышления приводят его к новым оценкам, переоценкам — и снова к новым оценкам. Буду рад, если со мной не только согласятся, но и поспорят. Во всяком случае, есть информация для размышления…