Леонид Е. Сокол: Легенда ямальской геофизики

Loading

Тогда над Ямалом только-только повеяло духом великих открытий. Энтузиазм и бескорыстие казались сами собой разумеющимися, а молодые специалисты почти не отличались по возрасту от своих начальников.

Легенда ямальской геофизики

Гиршгорн Леонид Шевелевич, первооткрыватель ямальских месторождений

Леонид Е. Сокол

22 июня 2017 года мы отмечаем 80 лет со дня рождения замечательного человека, бывшего главного геолога ОАО «Ямалгеофизика» доктора г.-м.н. Леонида Гиршгорна. Эта статья была написана сразу после его преждевременной смерти 31 декабря 2000 года и в 2001 году опубликована в журнале «Ямальский меридиан».

Легенда ямальской геофизики

В конце 50-х годов в Ямало-Ненецком округе ещё не было пробурено ни одной глубокой скважины, о геологическом строении огромной территории можно было только догадываться, делались самые фантастические предположения (впоследствии значительно превзойдённые) о возможности нахождения здесь нефти и газа. Пришла пора начинать поиски и первыми сюда пришли геофизики-сейсморазведчики.

В 1958 году «Железнодорожная» партия под руководством Кирилла Кавалерова прошла с работой вдоль «мёртвой» железной дороги от Танопчи до Ярудея, а «Водная» — Владимира Багаева — проплыла по Куновату, Оби и Полую. На следующий год начала работать первая площадная партия. Вот в неё-то и попал только что приехавший из Москвы молодой инженер-геофизик Леонид Гиршгорн.

Сейчас, по прошествии стольких лет, уже можно говорить о том, что он внёс огромный вклад в дело открытия и освоения богатств Ямала, что он является одним из основных авторов научного обоснования перспектив севера Западной Сибири как крупнейшей газонефтеносной провинции мира. И о том, что им развиты принципиально новые представления о геологическом строении региона, которые привели к существенному уточнению нефтегазовых ресурсов, открытию новых типов структур и ловушек углеводородов. И о том, что результаты научных исследований доктора геолого-минералогических наук Л.Ш. Гиршгорна отражены в десятках научных трудов, а под его руководством сложилась школа геофизиков, представители которой успешно работают в Западной Сибири, во многих регионах России и за рубежом. Но разговор пойдёт о том, каким его запомнили друзья и коллеги, и каким вошёл в легенду Леонид Гиршгорн, Гирш, просто Лёня.

Тогда над Ямалом только-только повеяло духом великих открытий. Энтузиазм и бескорыстие казались сами собой разумеющимися, а молодые специалисты почти не отличались по возрасту от своих начальников. Управляющему геологоразведочным трестом Вадиму Дмитриевичу Бованенко самому было около тридцати. Он поддерживал равенство без панибратства — все умели очень дружно отдыхать и веселиться, но никогда не забывали, что главное, зачем они сюда приехали — это дело.

Молодой специалист Л.Гришгорн
Молодой специалист Л.Гришгорн

Молодой Гиршгорн сходу влился в коллектив. Он работал в поле оператором и начальником партии, занимался обработкой материалов в камералке, — но больше всего, по аналитическому складу ума, ему нравились тематические, обобщающие работы. Он принимал непосредственное участие в открытии и разведке большинства месторождений Севера Западной Сибири: Уренгойского, Заполярного, Медвежьего, Губкинского, месторождений полуостровов Ямал и Гыдан. За Юбилейное ему было присвоено звание «Первооткрыватель месторождения». Он делал своё дело и все знали ему цену. Но когда собираются старые друзья, вспоминать начинают всё-таки не открытые месторождения, а разные житейские истории: кто что, да кто как. Вот как раз про Гиршгорна историй много. Как и многие тогдашние северяне, он был оригинальным человеком — есть что порассказать…

Старый ресторан «Север» в Салехарде многие ещё помнят. В 60-е годы по выходным дням Гиршгорн проводил там время с самого открытия. Все официантки его прекрасно знали. У него был свой столик — всегда свободный в его отсутствие, даже когда ресторан был полон. На столике стояла шахматная доска. Он сидел, читал, закусывал, а если находился партнёр — играл. Когда в ресторане затеяли большой ремонт, он со спокойной гордостью говорил, что это делается в значительной степени за его счёт.

В то время он жил на Мостострое, салехардском окраинном районе, несущем в своём названии память о строительстве Мёртвой дороги и так и не начатом переходе через Обь. Была у него комната в коммунальной квартире, обставленная не то что в холостяцком духе, а просто в полном игнорировании быта. Посреди комнаты стояло несколько вьючных ящиков, изображавших стол, а около стенки — раскладушка, покрытая спальными мешками. Несколько спальников было постелено и на полу, и гости могли сидеть на турецкий манер, а если сильно хотелось — то и лежать. Желающих посидеть и полежать в этой комнате всегда было много — заходили на огонёк поговорить или послушать умные разговоры. Всё протекало, естественно, под распитие спиртных напитков, и атмосфера была самая непринуждённая, но никогда не сгущалась до уровня простой бытовой пьянки.

Однажды Лидия Гладкая, которую ямальцы помнят если не как поэта, то хотя бы как корреспондента «Красного Севера», привела к Гиршгорну питерских интеллигентов, среди которых был известный Борис Заходер и какие-то неизвестные киношники.

Пили вьетнамскую водку в больших бутылках, и гостям очень нравились суровые северные люди, обросшие бородами. У самого Лёни борода была не очень большая и довольно ухоженная, зато здесь же находился тюменский журналист Евгений Ананьев (Шерман) с совершенно дикой бородой и он точно походил на северного человека, да таковым, кстати, и был. (На одной из своих книжек, подаренных другу Лёне, Женя написал просто: «Бороде от бороды. В дни совместного пьянства и долгих разговоров под преферанс»).

Через какое-то время более слабые гости расположились отдыхать на мешках, а Гиршгорн предложил Шерману поиграть пока в шахматы. Играть решили «на интерес». После недолгого обсуждения было решено, что проигравший с флагом обойдёт вокруг дома. Большой красный флаг на палке стоял здесь же, в углу. Летом Гиршгорн сопровождал баржу со взрывчаткой, которую везли в Тарко-Сале для проведения работ — он был начальником сейсмопартии. Флаг развивался над баржой, чтобы обозначить опасный груз, а после окончания работ был унесён домой на память.

Сели играть. Проиграл Шерман. Он взял флаг и по-честному обошёл вокруг дома. Очухавшиеся гости подбадривали его из окна радостными криками. Потом проиграл Гиршгорн. Он тоже взял флаг, но сказал: «Чем просто так гулять, вынесу-ка я заодно и мусор». И вынес. Гости поприветствовали второго проигравшего, послали, кого помоложе, в магазин за добавкой и продолжили высокоинтеллектуальные разговоры.

Шахматы
Шахматы

Это был обычный воскресный день, похожий на большинство других выходных и на некоторые будние. Но в понедельник выяснилось, что это не совсем так. На работу пришла машина «откуда надо» и Гирша увезли. Оказывается, когда он ходил с флагом на эту злосчастную помойку, на улице было ещё достаточно светло, и из окна соседнего дома его зафиксировал начальник отдела кадров. Кадровик тут же сигнализировал «куда надо» — мы, мол, кровь проливали, а они тут издеваются над самым святым.

Дело закрутилось. Поскольку гостей никто не видел и не выдал, а Шерман сам был фронтовиком и проливал кровь, то его не захотели трогать. В качестве необходимого свидетеля выдвинули молодого геофизика П.В.Ежова — тогда просто Пашу, который и сказал: «Ну, пошутили просто». Однако, выяснилось, что с такими вещами не шутят. Всё оказалось очень серьёзным и оборачивалось сроком. Хрущёвская «оттепель» заканчивалась, да и в оттепель эту не шибко-то и оттаяло.

К счастью, в это время в Салехарде оказался А.Г. Быстрицкий — зам.начальника Главтюменьгеологии, лауреат Ленинской премии, фронтовик, коммунист и просто легендарный первооткрыватель тюменского газа. У него все вокруг были свои, всё схвачено до самого верха. Только благодаря такому высокому заступничеству дело было сведено к мелкому хулиганству, и счастливый Гиршгорн получил пятнадцать суток.

По рабочим дням за ним в КПЗ подъезжала машина, заместитель под расписку получал своего начальника, вёз его на рабочее место, а вечером возвращал в каталажку. Дело шло, срок шёл — все были довольны. На двенадцатый день обитателей узилища повезли на болотистый берег Полябты вытаскивать провалившуюся по грудь лошадь. Куча милиционеров и пятнадцатисуточников стояла вокруг несчастного животного и не знала, как к нему подступиться. Но среди хулиганов находился Гиршгорн, и он был сейсмиком. А сейсмики, надо сказать, из-за специфики зимних полевых работ — первые мастера по утоплению и вытаскиванию техники. Вот где пригодились полученные знания! Применив отточенные на потонувших тракторах приёмы, Лёня быстро и грамотно организовал спасательные работы. Лошадь вытащили, а благодарные начальники скостили организатору оставшиеся три дня срока.

Эта история вошла в анналы ямальской геофизики, и много позже, когда Гиршгорн стал уже доктором наук (а кандидатскую он защитил ещё до того), рассказывалась при случае молодым специалистам, которым трудно было заподозрить седобородого начальника в чём-нибудь несерьёзном.

Здесь, пожалуй, уместно привести моё посвящение Гиршгорну, сочинённое хоть и спустя какое-то время после описанного случая, но тоже сохранившее память о нём.

Со временем кто сладит?
Где он, временной донор?
Вот я — без пяти прадед
и без десяти доктор.
Вам кажется — я не вечен
и мне, как другим светит,
что, вроде бы, круг очерчен:
работа, жена, дети.
Что согнут, мол, я грузом,
что, мол, побеждён в споре,
что я запряжён, взнуздан,
что я закричу вскоре:
— Куда, мол, друзья, прёте,
подпругу чуть-чуть ослабьте,
а то утону в болоте,
как лошадь та на Полябте.
Нет, я на призыв брода
не поверну дышло,
во мне ещё есть что-то,
не тронутое почти что.
Пусть, в общем-то, как известно,
и жить-то сейчас непросто:
звериный оскал с веста,
прищуренный глаз с оста.
Но я доживу до года,
где дух победит рассудок
и вздрогнут просторы норда
в безумных страстях зюйда.
Завидует пусть кто-то
и кто-то глядит недобро,
ещё я не стал кроток,
и мне ещё бес в рёбра.
Ещё заловлю случай,
чтоб черти в аду взвыли,
плевать, что детей куча,
плевать, что виски в мыле.
Цепляю пока мели
и не дирижёр событий,
пока что не те цели
ловлю в перекрест нитей,
ещё не совсем по краю,
ещё в кандалах правил,
ещё не совсем знаю,
туда ли Господь направил,
ещё я не взял в руки
пастырский мой посох,
ещё не лились звуки,
ещё я найду способ,
ещё излечу племя,
отравленное слов ядом,
ещё не моё время,
но знаю — оно рядом.

Колоритная и в некотором смысле экзотическая личность Гиршгорна вообще легко укладывалась в стихи.

В бореньях нашей жизни бурной,
Где рвёшься вверх, а тянет дно,
Над суетою серых будней
Не каждому взлететь дано.
Мы ждём, но остаётся втуне,
Как путника в пустыне глас,
Призыв отчаянный к фортуне,
И жизнь проходит мимо нас.
Живём, цветём и угасаем,
Кто сброшен вниз, кто вверх взметён,
Лишь твой талант неисчерпаем,
Как океан и электрон.
Он многогранен, многосложен,
Несётся вскачь, во весь опор,
Но вот всегда ль туда приложен —
Вопрос, открытый до сих пор.
Привычное круговращенье
Прервать давно судьба велит,
Цель неясна, но есть движенье,
Лук спущен и стрела летит.

Большинство наших начальников исповедует так называемый «тюменский стиль руководства». Что это такое — особый разговор, но людям, которые здесь много поработали, особенно в годы великих открытий и освоения, не надо этого объяснять. Гиршгорн в этом смысле не единственное исключение, но один из совсем немногих. Начальником он стал довольно быстро — командовал сейсмической партией уже через три года после того, как прибыл на Север молодым специалистом. Конечно, по большей части он руководил специфическими в геолого-геофизическом производстве коллективами: тематическими и камеральными партиями, экспедицией по обработке геофизической информации — где все работники были инженерами и техниками и представляли всё-таки достаточно культурный (по крайней мере, меньше матерящийся) слой нашего общества. Но ведь руководил он и полевыми работами — например, Надымской группой партий — и никак не менялся при разговоре с любым трактористом, бурильщиком или рабочим второго разряда. Большинство людей, контактируя с ним и чувствуя его доброжелательность, мягкость, интеллигентность, сами становились лучше. И надо заметить, что такой «нетюменский» стиль руководства совершенно не мешал выполнению плана. Встречая в то время «по полям» ребят, которые работали в партии у Гиршгорна, я всегда слышал именно об этой стороне его характера.

Даже в те давние годы привлекал внимание его внешний облик: сухое лицо, которое с годами и сединой обретало всё более иконописный или, если угодно, эльгрековский вид… И эта манера разговаривать — обстоятельно, медленно, не торопясь, экая и мекая, а в своей компании употребляя набор привычных словосочетаний, которые друзья, посмеиваясь, иногда продолжали вместо него. Если он начинал со своего обычного «ну-с», то за этим непременно должно было следовать: «что по-немецки значит — орех». На что однажды Иса Муртаев очень вовремя вставил: «А по-чеченски — невестка». В разговоре он не торопился и не перебивал собеседника. Да в этом и не было особой нужды: когда Гиршгорн начинал говорить — все слушали, зная, что лучше не скажешь, не сформулируешь, не подведёшь черту.

Он был свободен в мыслях, в поведении — во всём. Это свойство натуры интересно проявлялось и в одежде. На внешний вид, за исключением аккуратно подстриженной бороды, он просто не обращал никакого внимания. В течение многих-многих лет боты «прощай молодость», драповое пальто и рыжая шапка-ушанка составляли с ним единое целое, он сжился с ними, ему было в них удобно — а всё остальное не имело значения. Докторскую диссертацию он написал по субботам и воскресеньям, сидя в своём кабинете в красных тренировочных штанах на подтяжках и в майке. Ни в каких музыкальных школах и училищах он не учился, но, тем не менее, очень неплохо играл на фортепиано, предпочитая Шопена. Он не переодевался во фрак даже для этого святого дела, а музицировал всё в том же трико с оттянутыми коленями. Условности его мало волновали — он был выше условностей — к этому все привыкли и принимали как должное.

Как лорд
Как лорд

Но по особо торжественным случаям Лёня надевал отличный чёрный костюм, повязывал галстук — и выглядел что твой лорд.

Кстати, о лордах. Как-то в Лондоне группа наших специалистов пошла в Музей восковых фигур мадам Тюссо. В одном из залов Гиршгорн остановился, и в полной неподвижности рассматривал какую-то историческую личность, изготовленную из воска. В своём клеёнчатом плаще, обладая нестандартным и несколько странным обликом, он не слишком отличался от представленных экспонатов — разве что качеством исполнения. И действительно: посетители подходили, чтобы сфотографироваться на его фоне, а один даже решился потрогать за бороду.

В Музее восковых фигур мадам Тюссо
В Музее восковых фигур мадам Тюссо

Впечатление, что он выше всяких житейских проблем, было всё-таки обманчивым. Конечно, поверхностно-упрощённое отношение к собственным бытовым проблемам он иногда переносил и на чужие. Но в целом, Гиршгорн относился к людским слабостям достаточно снисходительно, по-воландовски считая, что народ всё тот же, не меняется, и только квартирный вопрос (которым Гиршгорну как начальнику экспедиции постоянно приходилось заниматься) его портит. Ещё он любил повторять: «Не будем пороть горячку», но дело, тем не менее, делалось.

Внешняя невозмутимость, философское (хотя и не фатальное) отношение к жизни проявлялись у него в несколько странных для обычного человека формах. Вот сидит он с Григорием Быстрицким в камералке, и раздаётся телефонный звонок. Лёня молча выслушал говорившего, сказал, как обычно, врастяжечку: «Ну, хорошо», положил трубку и через некоторое время добавил: «У меня родился сын». Тон был таким, будто сыновья у него рождаются каждый день. Но это был именно первый, Савва. Второй, Матвей, родился, когда Гиршгорну было уже почти пятьдесят, и он воспринял событие так же философски. Но хорошо знающие его люди видели, что на самом деле он ужасно гордится.

Вот к сыновьям он относился совсем не снисходительно, а наоборот — чересчур требовательно. Спрашиваю: «Как там Савва?»

— Да балбес. Ничего не делает, один баскетбол на уме.

— Что, прямо ничего?

— Да почти… Учится ещё в двух аспирантурах — одна по компьютерной безопасности, другая по искусственному интеллекту.

Возразить нечего, в самом деле — балбес.

Идут годы, всё забывается… Люди, живущие в молодых городах Ямала, уже не помнят, что задолго до них сюда пришли другие люди, нашедшие те самые газ и нефть, которые и породили их города.

Но мы помним.

Последние десятилетия в Западной Сибири, на Ямале, были временем действительно эпохальных открытий, изменивших судьбу и России, и всего Советского Союза. Леонид Гиршгорн пришёл сюда в самом начале этого времени и умер в последний день 20-го века. Это стало для нас печальным символом ухода целой эпохи.

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Леонид Е. Сокол: Легенда ямальской геофизики

  1. «Miron: «..тюменский журналист Евгений Ананьев (Шерман) ..»??????!!!!!!!
    В Сибири правила » отсутствия присутствия» имели место быть. Отделы кадров- «материковые принципы»- соблюдали? Было ли явление массовым- при небольших вкраплениях в здоровое тело первопроходцев?
    Проработав десятилетия в трудных условиях Сибири, как воспринимается приватизация Вашего труда людьми, которые просто ограбили страну, людей? Как-то так».

    Ув. г-н Сокол, судя по Вашему ответу Miron’у, Вы, извините, не поняли суть вопроса. На Ваших изысканиях, многолетнем труде в тяжелейших условиях не просто нажились, но — стали миллиардерами субъекты (в основном, из бойких комсомольских деятелей — я знавал таких), ни разу не бравших в руки «ни кирки, ни лопаты». Так что вопрос анонима давным-давно назревший — важнейший и абсолютно уместный, обращённый непосредственно по адресу.

  2. Уважаемый miron, мне не совсем понятно, это риторический вопрос или, всё-таки, ко мне. На всякий случай коротко отвечу, хотя на эти темы можно говорить бесконечно.
    Про «тюменского журналиста Евгения Ананьева (Шермана)» Вам бы лучше рассказал Г.Быстрицкий, близко с ним знакомый, но я работал в той же Тазовской экспедиции, где и он, только на другой буровой, и практически всем окружающим было наплевать, к какой такой нации кто принадлежит. Если к Шерману и было другое отношение, то потому, что народ знал про его корреспондентство, а начальство в особенности, и в вышедшей после недолгой работы бур.рабочим, верховым, книжке «Цвет тундры голубой» никому не хотелось увидеть себя в плохом цвете. Пожалуй, это был единственный рабочий на буровой с такой неудобной национальностью.
    Естественно, я не выискивал представителей родного народа в любом коллективе, где оказывался, но общее впечатление, что средний процент по стране соблюдался и на Севере в рабочих коллективах. Помню, в Уренгое у нас был плотник по фамилии Голубчик, а у меня в отряде работал бурильщик Саша Личман, страшный пьяница и матерщинник, компенсировавший своим поведением настороженное отношение представителей титульной нации к евреям.
    Среди ИТР и начальства процент несколько увеличивался, но это было и на Большой земле, может свободы было побольше. Никакого «гнёта» я не наблюдал, ну, разве, отдельные высказывания отдельных личностей, а о том, что происходило где-то в России или на Украине могу судить только по рассказам в «Заметках».
    Что до результатов приватизации, то задолго до неё я был согласен, чтобы моя экспедиция перешла бы в собственность, допустим, начальника экспедиции, лишь бы увеличилась моя зарплата и улучшились условия труда. Что кто-то богаче меня — меня не волновало никогда.
    К сожалению, вышло несколько не так, моя зарплата не увеличилась (это условный «я»), отдельные моменты процесса, действительно, похожи на грабёж, но здесь не место для анализа.
    Впрочем, назад я (это безусловный «я») не хочу.

  3. «..тюменский журналист Евгений Ананьев (Шерман) ..»??????!!!!!!!
    В Сибири правила » отсутствия присутствия» имели место быть. Отделы кадров- «материковые принципы»- соблюдали?
    Было ли явление массовым- при небольших вкраплениях в здоровое тело первопроходцев?
    Проработав десятилетия в трудных условиях Сибири, как воспринимается приватизация Вашего труда людьми, которые просто ограбили страну, людей? Как-то так.

  4. Сокол, сколько можно ту лошадь вытаскивать? О Лёне вспомнить нечего? Еще и Пашу приплел как свидетеля… Его и не спрашивал никто, да и не мог спросить. Он с той пьянки двое суток с одной… впрочем, не важно.
    А Шерман вот красочно и почти правдиво эту историю излагал. На пляже литфонда в Коктебеле, куда он выходил в длинном халате с поясом, завязанным под животом, с нависающей бородой… Писательские дамы почтительно говорили: «Моисей».
    А Лёня, которого отродясь ни на какие светские пляжи не заманить было, спустился к ним с горного маршрута, и Шерман включил патетику: «Вот истинный Моисей! Скрижали принес?».
    А партийные писатели от одного только намека на свое, хотя бы даже театральное еврейство в панике рассасывались с пляжа пить дешевое вино.

    1. Гриша, в предисловии сказано, что эта статья написана сразу после печальной даты, тогда же опубликована, и я сознательно не стал в ней ничего менять. Поэтому и лошадь эта вытащена на пятнадцать лет раньше других.
      Кстати, мне что? надо было обратиться к тебе: «Быстрицкий, в предисловии сказано…» и т.д.?

      О Лёне мне есть, что вспомнить, и за несколько последних дней я получил как минимум пару десятков звонков и писем с высказываниями о нём.
      Были и предложения скинуться на памятник ему в Лабытнангах… Спасибо, пока не надо, процесс развивается нормальным путём.
      Но про кого ещё так скажут?

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.