Судите сами: шадхен и его деятельность в еврейской среде всегда воспринимались как необходимый атрибут еврейского бытия. Можете мне поверить, что, если вы сегодня ходите по земле как евреи, то благодарите безымянного для вас шадхена, вложившего в свое время (и не такое уж далекое!) не мало труда и искусства в это дело.

Мы все разные, но мы все евреи

Лазарь Городницкий

Нежели так ехать…

В шестидесятых годах снимал я комнату в доме одной еврейской семьи в небольшом городке на Волыни. Собственно еврейское было там едва заметно, разве что имена — ее звали Ривка, а его Лейбл. Лейбл занимался извозом, имея собственный инвентарь в виде лошади и телеги, а Ривка хозяйничала по дому: в сарае держала корову и козу, а во дворе, огражденном глухим забором, бегали куры и важно вышагивали гуси.

Лейбл с утра запрягал свою лошадь и исчезал вместе с телегой, нередко до темноты, а она вставала с зарей и ее звонкий, растянутый на украинский манер голос заполнял двор и дом до самых сумерек: то она ругалась со своей коровой, ставя ей в пример козу; то призывным криком собирала кур и гусей, рассыпая им зерно; то с кем-то отсутствующим разговаривала вслух; то громко напевала, перемежая украинские мелодии и слова еврейскими. Я как-то ее спросил, откуда она знает еврейские мелодии? Она задумалась, а потом просто ответила:

— От мамы, помню она пела, только слова уже почти забыла.

И я понял, что, как и имя, эти мелодии в нее вложили с детства, сама она с годами только теряла из наследства родителей.

Внутренний распорядок их жизни сложился задолго до меня и я был свидетелем этого редкого взаимопонимания двух людей с полуслова, а часто и без слов. В этом внутреннем распорядке, как священный ритуал, числилась воскресная поездка на рынок. По воскресным дням на огражденном поле километрах в пяти от города собирался большой базар, куда съежалась вся округа из города, близлежавших деревень и поселков и даже хуторов.

Дорога на этот базар представляла из себя последовательность препятствий, преодолев которую можно было перекрестится. Ямы и выбоины, грязь и бугры, булыжники, скрытые в лужах, заставляли лошадь идти медленно, а несчастная телега, словно в предсмертных судорогах, стонала, скрипела, немощно молчала. Ривка и я, пассажиры этого стонущего средства передвижения, двумя руками цепко держались за обочины телеги, порой с испугом упирались ногами в ее дно, а Ривка еще непрерывно причитала: «Будь проклята эта дорога! Нежели так ехать, лучше пешком ходить!»

На обратном пути причитания Ривки набирали особую остроту, как будто она в них вкладывала свою душу. У меня не раз возникало желание оставить телегу и идти пешком, но я боялся обидеть Ривку и терпеливо, глотая внутри ругательства, испытывал свою судьбу.

Все это каждое воскресенье повторялось с поразительной точностью, разве что в причитаниях Ривки со временем осталась только одна фраза: «Нежели так ехать, лучше пешком ходить».

Должен признаться задним числом, что иногда в причитаниях Ривки я автоматически, скорее чувством, чем разумом, ухватывал какое-то недовольство, жалобу, упрек, но вынужденный бороться за свою жизнь, не придавал им значения.

Как-то накануне воскресенья сломалась ось у телеги и Лейбл занялся ее ремонтом. К утру воскресного дня телега была еще без оси.

Я пошел к Ривке и предложил ей идти на базар пешком, не без злорадства заметив ей, что представился случай выполнить ее пожелание.

Она презрительно посмотрела на меня, фигура ее выпрямилась, приобрела какую-то стройность и даже величавость, и она, мелко перебирая шаг, как пава, пошла к дому. Я стоял пораженный, не понимая ее поведения; мне все больше казалось, что она говорит на незнакомом мне языке.

Я двинулся в путь один и в этот день чуть не вывихнул себе ногу.

При случае спросил у Лейбла почему это Ривка не согласилась пешком идти на базар?

Он хитровато улыбнулся и говорит:

— Это она только для тебя причитает. Мешаешь ты ей на телеге: баба, а ноги выпрямить или задрать не может, вдруг в неположенное место посмотришь. А к такой дороге она привыкла и в никакую пешком не пойдет. Так что ты мимо ушей ее крик пропускай. Баба — она и есть баба.

В очередное воскресенье Ривка, увидев меня у запряженной телеги, опять запричитала, охая и ахая: «Нежели так ехать, лучше пешком ходить!»

Я дал ей понять, что она меня убедила.

Шадхен

Вы знаете самую древнюю професию на земле?.. Я так и думал: вы ошибаетесь… Самая древняя професия — это сводничество, а потом уже та, о которой вы подумали. Еще неизвестно нашли бы друг друга Адам и Ева, если бы не прямое участие их создателя. Одним словом, как говорит забытая еврейская пословица: «Сначала туча, а потом уже гром».

Евреи, должен вам сказать, народ чрезвычайно восприимчивый к новшествам, а при их любви к масштабности можно смело утверждать, что каждый еврей в душе шадхен. Поэтому в еврейской среде шадхена со свечой не ищут.

Но это я так, к слову, чтобы было понятно о чем я хочу поговорить.

Так вот… Как-то мои близкие знакомые надоумили меня заняться сводничеством.

— У тебя все данные для этого, ты не женат, а значит еще веришь в медовый месяц, сотни пожилых людей, твоих свертников, страдают от одиночества и нуждаются в помощи, наконец, будешь на людях, а не строить из себя робинзона.

Здесь, наверное, уместно будет сказать, что эти мои знакомые уже не раз пытались меня женить, но я сумел устоять: как не говори, а двадцатилетнмй опыт холостой жизни не песчинка в кармане.

А вот против их предложения устоять не сумел.

Судите сами: шадхен и его деятельность в еврейской среде всегда воспринимались как необходимый атрибут еврейского бытия. Можете мне поверить, что, если вы сегодня ходите по земле как евреи, то благодарите безымянного для вас шадхена, вложившего в свое время (и не такое уж далекое!) не мало труда и искусства в это дело. И, если взять ноту чуть повыше, то без ложного пафоса можно сказать, что шадхены — это еврейские пчелы, много веков скреплявшие и охранявшие еврейский дом.

Мог ли я устоять перед таким собственным умозаключением?

Я пошел в еврейскую общину. Прихожу к председателю и, спотыкаясь на словах, как на булыжниках, объясняю цель моего прихода. Знаете что я вам скажу: если бы я знал, что мои слова принесут ему столько радости, я бы пришел раньше. Он меня ощупывал, жал, приветливо улыбался, отходил и осматривал меня со стороны, как будто видел во мне долгожанного мессию.

Быстрота, с которой я получил в свое распоряжение отдельную комнату, телефон, право давать объявления, насторожила меня. Разве в наше время доброе дело может двигаться без терниев?

Я обжился в комнате, дал объявления в газеты, завел регистрационный журнал и стал ждать.

Первый душевный синяк не заставил себя долго ждать. Любой шадхен в прошлом был природным артистом: он умел терпеливо выдерживать длительную паузу, когда это требовала роль. Я же был простым человеком без артистических комплексов и ждать не умел. Через месяц нервы мои окончательно сдали и в связи с отсутствием клиентуры я решил внести в регистрационный журнал первым себя. По наивности томимого ожиданием человека я надеялся этим поступком взорвать устоявшийся ход вещей. И представляете себе… Взорвал!

Легкое и подчеркнуто нерешительное постукивание в дверь комнаты раздалось так неожиданно, что вначале я даже не сообразил место его происхождения и стал осматриваться по сторонам. Эти приевшиеся и надоевшие за месяц стены безразлично смотрели на меня, как на предмет, намазоливший им глаза. Повторный стук вернул меня к действительности. Я открыл дверь. На пороге стояла невысокого роста женщина с серебристой короткой прической, резко выделявшейся на смутном лице.

— Я по объявлению, — скромно проговорила она.

Жестом я пригласил ее в комнату и предложил стул. Знаете, я столько готовился к этой первой беседе, столько раз мысленно ее повторял, что в нужный момент онемел, открыть рот было выше моих возможностей.

— Судя по вашей реакции, я наверное первая ваша клиентка? — улыбка приоткрыла ее зубы, а в глазах заиграл игривый огонек.

— Нет, вы вторая, — выдавил я из себя правду. — Первый — это я, — голос прозвучал как смертельный приговор.

С чего начинается?.. Помните этот извечный вопрос? У нас началось с этого.

Через год мы решили отметить это событие застольем. Пригласили близких знакомых. После нескольких трафаретных тостов встает один из тех, которые раньше пытались меня женить.

— Я должен рассказать вам маленькую историю…— По лицам его соседей за столом поплыл смешок. — Помнишь старик, мы предлагали тебе помощь в поиске спутницы. Ты, как рогатый козел, брыкался. Тогда посоветовавшись, мы решили втянуть тебя в дело, близкое к нашим замыслам. Там, надеялись мы, ты сам выберешь себе спутницу. И мы рады, что это случилось. Ну, как вам это нравится? Я же говорил, что в каждом еврее живет шадхен. И слава Богу, что здесь плохого!

Роза имя ее

Согласитесь, жизненные впечатления бывают разными: мрачными и радостными, возбуждающими и подавляющими, рождающими восхищение и вызывающими неприязнь. Но, если вы стали свидетелем события, в котором органично сплелись все положительные эмоции, и событие это — суть поведение людей, то фраза Максима Горького о человеке с большой буквы для вас получает осязаемое звучание.

* * *

Майская весна нетерпелива. Ночь, еще не успевшая набрать цвет, уже гонима промозглым рассветом, но и его бесформенное тело смертельно пронизывают первые задиристые лучи солнца. А проявившаяся из сумрака синева неба, еще не испытавшая грубого нашествия светила, зримо конкурирует с поверхностью воды, демонстрируя свое превосходство. И в кронах деревьев едва проснувшиеся жители уже ведут друг с другом оглушительную перекличку, да такую, что даже торопящисй путник застывает в неподвижности, зачарованный этой звуковой схваткой. В общем, как сказал поэт: «Идет весна, поет весна, — Умы дыханьем кружит».

В один из таких райских дней, когда оптимизм, хорошее настроение и надежда отбрасывают прочь все заботы и неприятности, я отправился в магазин за цветами: мне предстояло вечером идти в гости, где должно было праздноваться рождение хозяйки дома. Пестрота и богатство ассортимента цветов оказались столь впечатляющими, что я заколебался: смогу ли на чем-нибудь остановиться. Сработал традиционный рефлекс — я выбрал красные розы. Продавщица сделала мне комплимент, добавив, что это последние.

И в это время в маленькое помещение магазина вошла симпатичная девушка в том возрасте, когда фигура и лицо уже оформлены. Поздоровавшись с продавщицей, она попросила собрать ей букет из пяти красных роз, обрамив их зеленью. И добавила:

— У моей мамы сегодня день рождения. У нее юбилей, ей полвека. Красные розы — это любимые ее цветы.

Продавщица, набросив на лицо маску сожалени, развела руками, извиняюще проговорив:

— К сожалению, у нас красные розы уже кончились.

Вытянув руку в мою сторону, она как бы поставила точку:

— Вот этот мужчина забрал последние.

Ее слова прозвучали как обвинение, а непомерно большие глаза уставились на меня как на преступника.

Я глянул на девушку: она безвучно плакала.

Должен признаться: я не отношу себя к людям чувствительным, убежденный, что в этом мире подъемы и спуски, если и не равнозначны, то одинаково часты. Но здесь растаял и протянул девушке купленные розы. Ее лицо в секунду пробежало весь диапазон чувственных выражений от крайнего удивления до душевной благодарности. Вряд ли люди отдают себе отчет во влиянии благородных поступков: как правило один такой поступок влечет за собой череду подобных. Короче, я попросил у девушки разрешения поздравить ее мать от своего имени. Девушка неожиданно для меня обрадовалась, закивала благодарно головой и захлопала в ладоши.

Я тут же купил букет левкоев.

В трамвае я спросил у девушки как звать ее маму. Она, не раздумывая, ответила:

— Мою маму зовут Роза. Розалия, — поспешно уточнила она.

На одной из трамвайных остановок мы вышли и двинулись вдоль оживленной улицы. Солнце уже набрало высоту, город уже вошел в свой рабочий ритм, было тепло и шумно. Улица гудела: шум транспорта в паузах заполнялся шумом людей, то торопящихся, то безаботно стоящих и разговаривающих, то с видимым усилием нажимающих на педали велосипедов. Я ощущал какой-то душевный подъем, все казалось светлым, почти прозрачным.

Откуда и почему в человеке появляется страх без видимых причин, откуда берется это ощущение тревоги в прекрасный солнечный день в ожидании торжественного события?

Мы прошли один пролет улицы и я понял куда ведет меня девушка, метрах в пятидесяти был вход на еврейское кладбище.

У могильного надгробия положили цветы. На маленькой стелле были выбиты слова:

Розалия Шнайдер
(годы жизни)
От благодарной дочери

Наверное в таких, необычных условиях себя особенно проявляет мистика. Мы вдвоем стояли несколько склонившись у надгробия в этой необъятной кладбищенской тишине и вдруг я явственно почувствовал, что мать и дочь безмолвно разговаривают.

И я сбежал, мне показалось кощунственным стать невольным свидетелем интимного разговора незнакомых мне людей.

Сбежал… Но разве от себя сбежишь? Помните у Расула Гамзатова:

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Скажи Расул, скажи… А почему хорошие люди, умирая, не превращаются в белых журавлей? Ведь журавлям свойствено возвращаться!

Скажи, Расул, скажи…