Григорий Никифорович: Дмитрий Быков и метод бурного потока

Loading

Казалось бы, все хорошо: книги ДБ выходят и раскупаются, лекции читаются, телезрители смотрят, слушатели слушают, стихотворные фельетоны смешат публику и расходятся по Интернету — в чем, собственно, проблема? Подумаешь — поток мелкий. Зато широкий, а ведь больше/шире — это и есть лучше, верно?

Дмитрий Быков и метод бурного потока

Григорий Никифорович

Писатель, поэт, публицист, критик, журналист, литературовед, теле— и радиозвезда, педагог, просветитель — все это он, многогранный Дмитрий Быков. И все грани ярко блестят и заманчиво переливаются — такова природа его большого таланта и неуемного темперамента. Его эрудиция вызывает уважение, а то и зависть. Трудолюбие поражает — новые тексты появляются чуть не каждый день, и никаких признаков усталости не видно. Он знаменит, и по праву — его знают и любят тысячи, если не миллионы читателей, зрителей и слушателей. Даже коллеги-писатели — редкий случай! — благоволят его творчеству: он лауреат многих литературных премий, среди которых главные пока «Национальный бестселлер» (дважды) и «Большая книга». Мало того, он еще и политический деятель — состоял членом Координационного совета оппозиции. Одним словом, он представляет собой целое явление — назовем его ДБ — неиссякаемый бурный поток на просторах российской культуры.

Но поток этот, увы, неглубок. Иначе, впрочем, и быть не может. Глубина потока, как учит школьный учебник физики, тем меньше, чем больше его поверхность, то есть, в случае ДБ, чем больше количество поводов, которые используются для самовыражения. Выбор велик — от поэзии куртуазного маньеризма до фантастической прозы, от популярного литературоведения до политических фельетонов в стихах. Если бы поток перестал расширяться, глубина его, быть может, и увеличилась бы; но тенденции к самоограничению у ДБ пока не заметно. Напротив, он постоянно осваивает новые области, например, чтение лекций по русской литературе в американских университетах. Что, разумеется, приносит ему еще большую — и вполне заслуженную — известность.

Казалось бы, все хорошо: книги ДБ выходят и раскупаются, лекции читаются, телезрители смотрят, слушатели слушают, стихотворные фельетоны смешат публику и расходятся по Интернету — в чем, собственно, проблема? Подумаешь — поток мелкий. Зато широкий, а ведь больше/шире — это и есть лучше, верно? Разве количество уже не переходит в качество?

Дмитрий Быков
Дмитрий Быков

Попытка возражать такой точке зрения «в целом» будет слишком общей, а значит неубедительной. Вместо этого попробуем на частном примере разобраться, почему метод бурного потока иногда дает сбой. Поэзии, прозы и вообще искусства касаться не стоит — здесь все мнения равноправны: кому нравится арбуз, а кому свиной хрящик. Зато в литературоведении — какая ни есть, а наука — более или менее объективная дискуссия все-таки возможна. Обратимся поэтому к литературоведческой деятельности ДБ, а еще конкретнее — к его суждениям о писателе Фридрихе Горенштейне.

Литературная судьба Фридриха Горенштейна (Киев, 1932 — Берлин, 2002) сложилась так, что в СССР он был малоизвестен: лишь один его рассказ «Дом с башенкой» опубликовала «Юность» в 1964 году. Все остальные произведения — среди них два больших романа «Место» и «Псалом» — при советской власти остались лежать под спудом. Исключение составила повесть «Ступени», отданная им в бесцензурный альманах 1979 года «Метрополь». Но он успешно работал в кино: написал для Андрея Тарковского сценарий фильма «Солярис», а для Никиты Михалкова — фильма «Раба любви». С 1980 года Горенштейн жил в Германии; его книги публиковались по-русски в эмигрантских журналах и издательствах и — неоднократно — в немецких, французских и английских переводах. В начале девяностых в России был, наконец, выпущен трехтомник Горенштейна и его произведения появились на страницах российских журналов. Тогда же несколько театров поставили его пьесу «Детоубийца». Потом Горенштейна в России снова забыли (две-три публикации не в счет) и лишь еще через двадцать лет началось его возвращение: одна за другой вышли восемь больших книг прозы, три кинофильма по его произведениям («У реки», «Искупление» и «Дом с башенкой»), спектакли по пьесам «Бердичев», «Волемир» и театральная инсценировка по «Дому с башенкой». Творчество Фридриха Горенштейна стало предметом литературоведческих исследований в России и за рубежом — в Германии, США (в том числе и автора этих строк), Франции, Швейцарии, Венгрии, Польше, Латвии. Многими он признан крупнейшим русским писателем последней трети ХХ века; некоторые ценители ставят Горенштейна вровень с Достоевским, Чеховым и Буниным.

С большим уважением относится к Горенштейну и ДБ:

«Он один из многих, кто на меня очень сильно влиял самим строем фразы, в особенности на «Оправдание». Слава Богу, что никто этого не замечает, потому что мало кто читает Горенштейна».

Высказывание это относится к 2015 году, когда Горенштейна читать в России уже начали. С тех пор о Горенштейне ДБ написал (или сказал в эфире — в наши дни поговорка о слове и воробье устарела: все сказанное публично тут же фиксируется) не так уж много. В основном это фрагменты программы «Один» на радио «Эхо Москвы» (мини-лекция «Горенштейн. Наказание человечества») и предисловие к сборнику «Улица Красных Зорь» (М., Изд-во «Редакция Елены Шубиной», 2017).

Как принято, ДБ начинает с биографии писателя:

«…у Горенштейна отца забрали, арестовали, мать умерла по дороге в эвакуацию, он жил у чужих людей, работал то инженером на шахте, то подёнщиком. Литературой он смог заниматься более или менее профессионально с 40 лет».

Слушатель верит рассказчику безоговорочно; между тем мать Горенштейна умерла не по дороге в эвакуацию; подростком он жил не у чужих людей, а у сестер своей матери; после работы на шахте Фридрих работал прорабом, а не поденщиком; рассказ «Дом с башенкой» был напечатан, когда писателю было 32 года. (Впоследствии, в предисловии, ДБ все же уточнил: «…мать, директор детдома, умерла в 1943-м по дороге из эвакуации»). Конечно, это мелочи, однако для обсуждаемого метода они характерны — поток бежит, и проверять детали попросту некогда.

Или еще мелочи, относящиеся уже не к биографии, а к библиографии. ДБ сообщает: «…он дебютировал в подпольной литературе, в самиздате с огромным романом 1974 года “Место”»; но Горенштейн никогда ничего не отдавал в самиздат — он вообще мало кому показывал свои рукописи, отчего, в частности, и возникали легенды о его нелюдимости, также подхваченные ДБ впоследствии. О других произведениях Горенштейна ДБ рассказывает своим слушателям так: «…цикл рассказов, написанных в советское время: «С кошёлочкой», «Искра»… Очень неплохой рассказ у него (забыл, как называется) про престарелых мать и дочь. По-моему, «Старушки»… Да, «Старушки» так и называется. «Шампанское с желчью», «Последнее лето на Волге», «Яков Каша», «Ступени» и вообще все рассказы и повести Горенштейна 70-х — начала 80-х годов». Названия верные, и датировка правильная (кроме «Старушек» это 1964 год), но написано все перечисленное хоть формально и в советское время, но уже в эмиграции, в Берлине, на свободе; а такое обстоятельство, согласитесь, меняет литературоведческие акценты. Но и это — всего лишь досадные оговорки, не правда ли?

Фридрих Горенштейн
Фридрих Горенштейн

Пойдем дальше — посмотрим, как ДБ читает текст повести Горенштейна «Чок-чок»:

«Там действительно есть такая точная метафора, что когда подросток подглядывает за совокупляющимися родителями, он видит что-то грязное, отвратительное, что-то похожее на чавкающее мясо».

Метафора вполне фрейдистская и, если бы такая сцена существовала, линия персонажа-подростка (а он — главный герой повести) была бы, надо полагать, хотя бы частично основана на реминисценциях Эдипова комплекса — этой возможности Горенштейн не упустил бы. А на самом деле подросток Сережа случайно видит соитие полузнакомых людей и, соответственно, его дальнейшее восприятие сексуальных проблем с образом родителей никак не связано. Со стороны литературоведа такая небрежность уже не мелочь — она может существенно исказить представление о повести. (Кстати, в предисловии к сборнику — а «Чок-чок» в него входит — о «метафоре» ни звука.)

Роман «Псалом», как верно отмечает ДБ, ключевой в творчестве Горенштейна. Но вот как он трактуется:

«Мир Горенштейна — это ад. В этом мире правит Дан, Аспид, Антихрист из его романа «Псалом». Это каратель. Каратель идёт по земле, и наказывает человечество, и разрушает всё на своём пути».

Что ад — допустим; что в этом аду правит Дан-Антихрист — с трудом, но кому-то может так показаться. Но Дан — каратель?

Дан, брат Иисуса, послан Господом в Россию, подверженную казням Господним, не судить (хотя его имя означает «судья»), а принести спасение гонимым, преследуемым. Он изо всех сил старается оставаться наблюдателем и вмешивается в дела людей лишь когда не может сдержаться. Поскальзывается и разбивает голову неназванный антисемит из города Ржева; вышедшие из леса две медведицы останавливают насильника Павлова — от испуга он становится импотентом; немецкая рота охраны, бросившаяся на Дана на станции у села Брусяны, исходит кровавым поносом — вот, пожалуй, и все наказания, которые наложил Дан на человечество, разрушая все на своем пути. Полно, прочитал ли ДБ роман? Или опять было некогда?

Спешка и небрежность наказуемы в любой науке, даже и в литературоведении, поскольку они часто приводят к сомнительным выводам — особенно если подкрепляются легковерием. Вот как это получается. Много лет назад в одной литературной компании ДБ показали выклеенную из папье-маше маску Горенштейна:

«Все захохотали и захлопали: точно, точно! У «бумажного Горенштейна» было выражение брюзгливое и даже, пожалуй, злое, но вместе с тем жалобное, почти умоляющее».

Ранее ДБ не знал, как писатель выглядит, и утрированное изображение сохранилось в памяти — ведь другие подтвердили: точно, точно. Поверил он и рассказам (сплетням?) о том, что Горенштейн «…был неприятный человек, неприятный даже физически. Отталкивающей была его манера есть, говорить, его агрессия, его страшная обидчивость». К тому же Горенштейн был сиротой, а по мнению ДБ: «Не следует думать, что сироты обязательно бедные и добрые. Они хищные, иначе им не выжить; они памятливые и мстительные…». Такой ассоциативный ряд — брюзгливый, неприятный, обидчивый, хищный, мстительный — естественным образом приводит к весьма нелестной характеристике Горенштейна-человека: «В Горенштейне тоже ведь сидел этот вечный комплекс неудовлетворённого больного тщеславия, амбиций, желания быть «одним из», поэтому он и был, может быть, так невыносим в общении». А когда это установлено, можно перейти и к характеристике Горенштейна-писателя:

«Горенштейн — человек ниоткуда, и биография его — при внешней стандартности — нетипична. Всю жизнь он существовал не только вне поколения, вне любых институций, но и вне русской литературной традиции, которую принято называть гуманистической…».

Здесь надо сказать, что Горенштейн действительно заявлял: «Моя позиция безусловно отличается от позиции гуманистов. Я считаю, что в основе человека лежит не добро, а зло. В основе человека, несмотря на Божий замысел, лежит сатанинство, дьявольство и поэтому нужно прикладывать такие большие усилия, чтобы удерживать человека от зла». Однако такой взгляд нельзя считать полностью противоречащим традициям русской литературы. Не больше ли зла, чем добра в Германне, или в Арбенине (да и в Печорине), или в Городничем, или в Петруше Верховенском со Ставрогиным, или в персонажах «Котлована» и «Конармии»? Кого-то из этих персонажей их создатели любили, кого-то нет — но все они продолжают жить в русской классической литературе потому, что писатели — от Пушкина до Бабеля — не рассматривают их со стороны, а перевоплощаются в них. Вот эту традицию Горенштейн как раз продолжает. «Я в такой же степени Дан, как и девочка Сашенька в «Искуплении». <…> Это перевоплощение. В то же время я пропадаю как человек» говорил он о своих героях.

Но метод бурного потока продолжает отказывать Фридриху Горенштейну в литературной родословной:

«Трудно вообще ответить, кто на него повлиял, — он как бы писатель без корня, без предшественника, потому что никто не бывал на его месте и не прошел по его адским кругам; пожалуй, он наряду с Окуджавой — чьи предшественники тоже неочевидны, — мог бы назвать своим учителем фольклор».

Об Окуджаве сейчас речь не идет; что же до предшественников Горенштейна, то поистине удивительно, что ДБ не заметил по крайней мере двоих — Чехова и Достоевского. У Горенштейна есть раннее эссе «Мой Чехов осени и зимы 1968 года», в котором он пишет: «…Чехов никогда не позволял себе жертвовать истиной, пусть во имя самого желанного и любимого, ибо у него было мужество к запретному, к тому, что не хотело принимать сердце и отказывался понимать разум». То же наблюдение справедливо и в отношении собственного творчества Горенштейна; уже одно оно могло бы выявить тесную связь между двумя писателями и даже определенную зависимость писателя Горенштейна от писателя Чехова. Могло бы — но для этого нужно остановиться и задуматься, а потоку надо бежать дальше.

О влиянии Достоевского на Горенштейна писали так часто — Ефим Эткинд, Вяч. В. Иванов, Жорж Нива, Лев Аннинский и другие, — что это утверждение уже можно считать общим местом. Сам Горенштейн называл Федора Михайловича своим «оппонентом» и написал целую пьесу «Споры о Достоевском», где некий литературовед пытается защитить диссертацию об атеизме Достоевского. Пьесу эту ДБ знает и сухо замечает о ней: «похуже, на мой взгляд» (по сравнению с другими пьесами Горенштейна), но о преемственности между Достоевским и Горенштейном не говорит ни слова. Достаточно, однако, сопоставить восклицание Великого инквизитора, обращенное к Христу: «Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь» и фразу из романа «Псалом»: «Так заговор апостолов против Христа превратился в заговор христианства против Христа», чтобы эту преемственность хотя бы заподозрить.

Для Достоевского главной книгой в Библии было Евангелие; для Горенштейна, судя по всему, Ветхий Завет. Он говорил в интервью: «…Библию я давно читаю, читаю ее внимательно и многому учусь у нее: не только стилю, но и той беспощадной смелости в обнажении человеческих пороков и самообнажении, в самообличении. Такой смелости нет ни в одном народном фольклоре. Отчасти потому фольклор еврейского народа и стал Библией, я думаю». Этот ли фольклор имел в виду ДБ и знал ли он об этом признании Горенштейна — неизвестно; но в его словаре прилагательное «ветхозаветный» имеет определенно негативную коннотацию:

«Горенштейн — человек ветхозаветного, жестковыйного, мстительного сознания, но это ветхозаветность без Родины, без корней; он — обреченный и одинокий представитель великого племени, законник и пророк, носимый ветром, иудей после Холокоста и после советского опыта, иудей-чернорабочий, постоялец общежитий, иудей-выживалец».

А отсюда недалеко и до другого клейма:

«Фридрих Горенштейн тоже самым искренним образом полагал, что все русские — тайные антисемиты, а еврей, живущий в России, предает кровь патриархов, в нем текущую».

Комментарии к этому умозаключению, надо надеяться, излишни. А вот о постояльцах общежитий и других — людях маленьких и ущербных — придется поговорить. Российский быт, описанный Горенштейном — особенно послевоенный, — труден и порой отвратителен. Мать девочки Сашеньки вынуждена воровать продукты, чтобы эту девочку прокормить, и проносит их через проходную, запрятав в сапоги. «Продовольственная старуха» Авдотьюшка весь смысл жизни видит в беготне по магазинам в поисках «чего сегодня выбросят» — в очередях ее и толкают, и обижают, и бьют (рассказ «С кошелочкой»). Постояльцем общежития Гошей Цвибышевым из романа «Место» («Это отвратительный персонаж» — считает ДБ) помыкает даже кошка, состоящая при вахтерше. Людям живется очень тяжело — голодно, грязно, неуютно, они унижены и оскорблены не менее, чем герои Достоевского. И Горенштейн, так же, как и Достоевский, жалеет своих героев и сочувствует им (вспомним — он в них перевоплощается); правда, в отличие от Достоевского, он не прощает им грехи без искупления.

Но для ДБ (как и ранее для Виктора Ерофеева) описание быта заслоняет характеры людей и отталкивающим кажется не быт, а сами люди:

«…там есть довольно-таки отвратительная старуха, которая с этой своей кошёлочкой (Горенштейн же вообще большой мастер в описании отвратительного) ходит и там прикупит кусочек мяска, там — фаршик, там — рыбки, там — яичек, творожку. <…> Посмотрите, с каким омерзением там описаны вот эти клопы, которые ползают по Сашеньке, этот вонючий приблудившийся к ним инвалид, который и неплохой сам по себе человек, но как все там противны! Мать, которая протаскивает какую-то еду, вынося её с базы продовольственной. То есть омерзение Горенштейна к плоти мира и вообще ко всему вещественному просто не знает границ. И я думаю, что таково же было его отвращение к себе».

Такое непонимание уже нельзя объяснить небрежностью или невниманием к деталям — нет, беда именно в том, что поток неглубок. В предлагаемой интерпретации творчества Горенштейна не хватает главной компоненты — со-чувствия к его героям. На такой подход литературовед, конечно, имеет право; но тогда он обречен видеть мир Горенштейна не изнутри, а только снаружи. Да, ДБ, как и большинству писателей и читателей его поколения не пришлось, по счастью, ни голодать, ни мерзнуть в шахте или в строительном котловане, ни унижаться перед холуями начальства за койко-место. Но ведь и читатели Достоевского сами не носили кандалы в Мертвом доме и не отправляли своих дочерей на панель — и все же они были способны сочувствовать несчастьям людей, изображенных писателем. «Писать очень трудно» — говорили когда-то друг другу Серапионовы братья; читать, особенно таких писателей как Горенштейн или Достоевский, тоже нелегко. Как честно признается ДБ: «Аксёнова читать и перечитывать приятно, а Горенштейна — нет». Что ж, и это его право. Еще и времени, как всегда, не хватает — а Горенштейна нужно читать медленно.

В результате портрет Фридриха Горенштейна, нарисованный методом бурного потока, выглядит так: человек, неприятный даже физически, с комплексом неудовлетворенного тщеславия; писатель без рода без племени в русской литературе и в самой России; отрицатель гуманизма; любитель описывать омерзительную плоть мира; брезгливый человеконенавистник; но зато писатель, по изобразительной силе не имеющий себе равных в поколении. Этот портрет нельзя даже назвать карикатурой — скорее он напоминает описание той самой шутовской маски, виденной однажды в литературных гостях.

Разумеется, любой литературовед или литературный критик имеет полное право воссоздать образ писателя так, как он его видит. Горенштейн в статьях, скажем, Вячеслава Иванова не похож на Горенштейна в работах Льва Аннинского или Корин Амашер, и невозможно сказать, какой из них «более правильный» — каждый автор приводит убедительные доводы в пользу своей точки зрения. Но в том-то и дело, что у метода бурного потока таких доводов нет, а те, которые есть, недостоверны в силу слишком уж поверхностного и поспешного знакомства с предметом. Этого недостаточно даже для того, чтобы судить о писателях теперешних — не будем называть имен — не говоря уже о Горенштейне.

Пятьдесят лет тому назад, как раз в год рождения Дмитрия Быкова, на шестнадцатой странице «Литературной газеты» начал печататься «роман века» — слегка завуалированная насмешка над изделиями литературы соцреализма. Назывался он «Бурный поток» и пользовался огромной популярностью среди творческой интеллигенции. Тот «Бурный поток» был пародией; нынешний поток как метод литературоведческого исследования, похоже, воспринимается всерьез. В случае Фридриха Горенштейна он явно не сработал; впрочем, окончательный финал, быть может, еще впереди. Всегда остается надежда, что Дмитрий Быков, в самом деле блестящий литератор и замечательный златоуст, вернется к этой теме уже без спешки и верхоглядства — когда (и если) повзрослеет. В конце концов, пятьдесят лет в наши дни не возраст: мне бы эти годы…

Сент-Луис, Миссури

Print Friendly, PDF & Email

32 комментария для “Григорий Никифорович: Дмитрий Быков и метод бурного потока

  1. «Сарынь на кичку!…»
    Дм.Быков — гениальный краснобай с потрясающей памятью, но, действительно не очень умный — и от того чрезвычайно самонадеянный: литературоведческие гипотезы (почти всегда вздорные и пустые) прут из него во время выступлений ежеминутно. Проза его, разумеется, грамотна, но весьма банальна — т.с. проза переучившегося интеллигента. Крайне вздорные — всегда рассчитанные на сиюминутную моду — его политические выступления…
    Вместе с тем, это весьма актуальный и полезный общественный феномен, представляющий в одном лице возможное разнообразие мнений — подчёркивающий уже самим своим разгульным существованием свободу мнений в современной России.
    Т.с. интеллектуальный и перенасыщенный восторженным вниманием Стенька Разин.

  2. Быков о Горенштейне: «Он такой высокий идеалист, он по-настоящему религиозный писатель. Для него человек — это сосуд греха; и искупать это очень долго. Для него вся жизнь — это непрерывное искупление. И путь человека, вот это выгрызание места — это путь довольно-таки адский.
    У Горенштейна … есть и доброта, и нежность, например, в «Бердичеве» — замечательная пьеса, такой драматический роман, но это ностальгическое произведение»
    Григорий Никифорович обладает редкой и кажетстя единственной способностью: » перелопатить» тексты другого автора настолько, если ему это зачем-то нужно, что остаётся только руками развести.

  3. … Статья незнакомого мне Г. Никифоровича, «изничтожающая» Дмитрия Быкова на фоне писателя Горенштейна, появилась 14 августа. А уже 15 -го, когда мне Г. Быстрицкий ( спасибо ему! ) прислал ссылку на нее, я увидела… 25 комментариев — горячую дискуссию между их авторами…
    Позвольте задать вопрос: если бы, совершенно в той же, слово в слово, статье Никифоровича, вместо Д.Б. стояло другое имя,.. — сколько увидели бы этих самых комментариев? Да и вообще — увидели бы ? Очень прошу — постарайтесь быть объективными…

    И еще… У меня на столике у дивана толстая стопка, за несколько лет, «Дилетанта» (кстати, очень хороший ежемесячный ИСТОРИЧЕСКИЙ журнал, кто не знает — рекомендую!). В каждом номере (!) — «Портретная галерея Дмитрия Быкова». Вот только несколько имен героев «галереи» этого года: Василий Шукшин, Иван Бунин, Валерий Брюсов. А это — за прошлый, 16-ый год: Михаил Светлов, Джон Голсуорси, Исаак Бабель, Оскар Уальд, Осип Мандельштам, Андрей Платонов, Станислав Лем, Анна Ахматова, Ольга Берггольц… Достаточно? Размах чувствуете?..

    На днях в «Новой газете» опубликована глава из нового романа ДБ -«ИЮНЬ» (еще не читала). Из прежних его романов наибольшее впечатление произвел «Пастернак»…

    Мой вывод: очень возможно, что правы те, кто критикуют Д. Быкова за «излишнее внимание к окололитературным мелочам», более того — «выискивают» и находят у него неточности и ошибки… Все может быть. Но скажу вам: о Ф. Горенштейне, давно уже, как и о Валерии Брюсове, только что, мне было гораздо — несоизмеримо! — интереснее, увлекательнее читать Д. Быкова, удивляться его всегда неожиданным поворотам, его потрясающей эрудиции, чем узкого специалиста -литературоведа Никифоровича: пусть литературоведы и читают его, а нам, простым, «средним» интеллигентам, оставьте Д. Быкова… «Неточности и ошибки» мы не заметим вовсе или забудем на другой день…

    И — последнее… Много я знала, да и сейчас знаю, хотя бы из авторов этих комментариев, людей творчески одаренных, даже талантливых. Но… ГЕНИЯ, сегодня с нами живущего, знаю одного. И ОДИН этот — Дмитрий Быков. А ГЕНИЕВ — их так мало! — надо беречь и… ПРОЩАТЬ им то, чего никому другому бы не простили. Что поделаешь? Их весьма часто заносит… Всех. Или почти всех. ДБ явно ЗАНОСИТ… Ну и что с того? Я — прощаю…

    1. Дорогая Тамара Львовна, с «размахом» Быкова никто не спорит. Наоборот!
      Но вот есть отзыв: » Он не пишет по теме, он использует тему для самопоказа, для демонстрации своей эрудиции, способности к многоцитированию, но не для раскрытия темы. Мое личное впечатление от его текстов, как от наблюдения за жонглером. Вот в его руках мелькают мячики, летят красиво один за другим, жонглер их ловит и снова подбрасывает… Но я хотел прочитать о Бабеле, а не созерцать жонглера словами. Не получилось…»
      Размаха более чем достаточно, критикуют за другое.
      Вы правы: «вместо Д.Б. стояло другое имя,.. — сколько увидели бы этих самых комментариев? Да и вообще — увидели бы?» Действительно, на Прилепина никто бы и не среагировал (разве что поругали за его политические дела, но не литературные).
      Он ОДИН, и это тоже правда, но правда оптического свойства. В безводной, безлюдной и унылой пустыне современной российской литературы любой редкий встречный будет восприниматься как явление. А Быков безусловно явление, и это все критики подчеркивают. Но объявлять его ГЕНИЕМ мало кто готов. Потому и не прощают, другие попросту не читают.

      1. Григорий Быстрицкий
        17 августа 2017 at 1:12
        —————————————————
        Он ОДИН, и это тоже правда, но правда оптического свойства. В безводной, безлюдной и унылой пустыне современной российской литературы любой редкий встречный будет восприниматься как явление.
        =============================
        Неужели в самом деле все поэты улетели?
        Сейчас перекрыть доступ к аудитории достаточно сложно. Иногда кажется, что лучше бы и перекрыть, качество бы поднялось. Но все же: так уж совсем никого в этой пустыне?

        1. Ну не так буквально, встречаются одинокие странники. Но вспоминаю академика Микулина, конструктора авиадвигателей: в ЦК ему сказали по какому-то поводу, что на безрыбье и рак рыба. Академик тут же ответил: «А на безптичье и жопа соловей».

          1. Академик написал бы «на бесптичье».

  4. В спорах не рождается истина, она там умирает.
    Дело, на мой взгляд, в том, что безусловно талантливый Быков может писать все, что ему хочется. Глубоко или мелко, широко или узко. Это то, что он может. А вот дальше в это вступаем мы,читатели. И каждый судит сам, не спрашивая, как крошка сын — \»Что такое хорошо, и что такое плохо\». Григорий Быстрицкий захлопнул Быкова навсегда из-за его суждения об Булате Окуджаве. Я это не читал, если бы прочел, то видимо тоже захлопнул. Мое впечатление о работах Быкова негативное. Он не пишет по теме, он использует тему для самопоказа, для демонстрации своей эрудиции, способности к многоцитированию, но не для раскрытия темы. Мое личное впечатление от его текстов, как от наблюдения за жонглером. Вот в его руках мелькают мячики, летят красиво один за другим, жонглер их ловит и снова подбрасывает… Но я хотел прочитать о Бабеле, а не созерцать жонглера словами. Не получилось. Потому я тоже захлопнул его навсегда. Наиболее ярко охарактеризовал Быкова Игорь Губерман, но цитировать не буду, кому интересно, тот знает.
    Напишу себе ответ за некую Наталью: Не ему Быкова судить!
    Не сужу, просто имею свое мнение, с этим ничего не поделать, то, что есть.

  5. Как-то странно всё переплелось в статье Григория: хороший язык, острый взгляд и излишнее внимание к окололитературным мелочам, некоторая целенаправленность в припечатывании ярлыков…А, может быть, здесь не обошлось и без отрицательного отношения к Быков, как к израилефобу. Но я согласен с автором, что, перефразируя, в бурном потоке гениального словоизвержения писателя, порой выплескивается-теряется ребёнок. Когда я читал статьи ( книги пока не пришлось, а надо бы) писателя, то складывалось, порой, впечатление, что для Дмитрия яркость. красочность изложения важнее скрупулёзной, фактической точности. Но для ярко талантливого человека это, возможно, простительно. Или?

    1. Лев Мадорский
      — 2017-08-15 10:06:30(802)
      —————————————
      А, может быть, здесь не обошлось и без отрицательного отношения к Быков, как к израилефобу. …для Дмитрия яркость. красочность изложения важнее скрупулёзной, фактической точности. Но для ярко талантливого человека это, возможно, простительно. Или?
      ======================
      Лев, ты блестяще продемонстрировал свой неповторимый стиль. Обошлось или нет «без отрицательного отношения к Быкову» должно быть видно из статьи. Если ты это не увидел, то зачем написал? А если увидел, то почему «может быть»? Ну и вторая цитата в том же духе. Вроде Незнайки: «А я не знаю,знаю я… или не знаю?»

  6. Yakov Kaunator — 2017-08-14 16:28:29(715)

    Есть одна удивительная общность у всех без исключения либералов. В споре всегда прибегать к одному и тому же аргументу:»А у тебя спина белая!»
    Точнее; «Сам дурак!»

    Позвольте, это же… это же получается… «Quod licet Iovi (Jovi), non licet bov» — «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»?
    Почему Быкову позволено иметь своё суждение, но Никифоровичу в этом категорически отказано?

    Никто ни Быкову, ни Никифоровичу не отказывает. Ему «отказали» в присвоении чужих суждений без ссылок.

    Ах, да, он же — известный «адаптёрщик»… Если бы Вы внимательно читали Быкова, наверняка бы обратили внимание, как обильно орошает он свои опусы адаптацией чужих мыслей. Только и читаешь у него: «такой-то сказал о том-то то-то и то-то. А этот ему возразил. Мы же склоняемся к утверждению другого- какого-то».
    И если уж на Солнце есть пятна, так чего уж тут роптать, что и на Быкове они были обнаружены

    А вот это уже некрасиво! В чём ином Быкова, даже в самодурстве, можно обвинить, но только не в плагиате!

  7. Эта статья была также опубликована на сайте Colta.ru (http://www.colta.ru/articles/literature/15515), и там Дмитрий Быков оставил следующий комментарий:

    «Автор, может быть, хороший биофизик, но читать и разбирать тексты он не умеет совершенно, а предисловия, с которым полемизирует, похоже, не читал вовсе. Текст не просто глупый и наглый, но прежде всего удивительно дилетантский и смешной (особенно про то, как Горенштейн учился у Чехова и Достоевского, но это уж ладно). Хорошо, что филологи обычно не берутся судить о биофизике. Изумительно другое — как «Colta» это публикует. Или Глебу и Маше совершенно уже все равно, какую гадость про меня обнародовать? Странно, ведь я их так люблю…».

  8. По-моему, прекрасная статья. И откуда столько «… протестующего визга …» — искренне не понимаю. Что до реплики нашей уважааемой коллеги М.Полянской относительно «… как бы так не получилось …», то ситуация уже была прекрасно описана классиками. У них там мальчик все беспокоится, чтобы не получилось как у Пудовкина — ну, а ему отвечают: «… Не волнуйся. Как у Пудовкина не получится …».

    В отношении Д.Л.Быкова — этот невероятно талантливый человек обладает производительностью гейзера, при том, что язык у него, случается, бежит эдак метра на полтора впереди мозга. Ну да, «… он так видит …», но иной раз это видение включает в себя такую убойную чушь, что остается только согласиться с Г.А,Быстрицким:

    «… читал книгу Быкова об Окуджаве в серии ЖЗЛ. Это была толстая книга. Писал Быков, писал, я читал её, читал, и постепенно стал проявляться образ. Нет, не Булата Шалвовича, — самого Быкова. Такого беспросветного провинциала (литературного), завидующего, не понимающего чужой славы …».

    Вот и у меня сложилось ровно такое же мнение, когда ДБ сообщил потрясенной публике, что В.Жаботинский ушел в сионизм, потому что не вышло у него стать российским литератором. Действительно. Вот и Гарибальди прогадал — а ведь подавал надежды как небесталанный мандолинист?

    Удивительная тупость — сводить все на свете к одному. И даже не к русской литературе, а к карьере в русской литературе …

  9. У меня в 2010 году состоялась переписка с Дмитрием Быковым по поводу издания книг Горенштейна. Д.Б. очень хорошо писал мне о Горенштейне. Я без позволения Быкова эти письма приводить не стану, но процитировать чуть-чуть могу. Вот отрывок с купюрами:
    . «Не верьте глупостям о том, что он невостребован в России… я убежден, что и 5 000, и 10 000 «Крестцов» разошлись бы стремительно, при минимальной пиар-поддержке (…) Если нужно мое личное обращение к … правообладателям, подскажите их адреса. Надеюсь, вам удастся всех свести. С нашей стороны тут нет никакой корысти, — я просто, если хотите, чувствую глубокое внутреннее родство с Горенштейном и желал бы видеть его книгу напечатанной по тем же мотивам, по каким в драке зовут на помощь старшего брата. А у нас тут драка, не сомневайтесь. »….
    «Надеюсь на ваше ближайшее участие в подготовке этих книг, поскольку лучше вас автора, похоже, не знал никто.
    Ваш ДБ»
    3 07 2010
    Ну, не может этот очень литературный и образованный человек так вдруг резко перемениться. Вступительная статья Дмитрия Быкова к последнему сборнику рассказов была в чём-то и спорной ( а почему бы нет?), но отторжения не вызывала.
    Так что не мешает обратиться к первоисточнику, т.е непосредственно к текстам самого Быкова. Как-то вдруг появилась тенденция говорить о нем плохо и это тревожно. Чтобы не получилось «Ату его!»

    1. Мина Полянская
      14 августа 2017 at 22:10 | Permalink
      Как-то вдруг появилась тенденция говорить о нем плохо и это тревожно. Чтобы не получилось «Ату его!»
      ————————————————————————————
      Мне кажется, что сам Быков в этом виноват, хотя… может это ему импонирует. Он говорит/пишет много, на разные темы, часто далекие от литературных, на разных и многих площадках разным аудиториям. Все это это вместе для внимательных читателей создает некое огромное не преходящее облако, в котором чего только нет — все там есть! И верное, и неверное, и поверхностное, и просто глупое, стремящееся к невежественности, а иногда и противоречивое самому себе.
      Вот и договорился. 🙂 Хотя и мысли у него бывают интересные, и форма часто увлекает, но иногда неплохо и остановиться и прислушаться к самому себе, а не бесконечно фонтанировать первым пришедщим в голову.

  10. Почему такой человек как Никифирович, который похитил тексты из книги Мины Полянской о Горенштейне, имеет здесь право слова?

  11. Григорий Быстрицкий
    14 августа 2017 at 16:45 | Permalink

    Григорий Быстрицкий: «На Портале, к сожалению, так бывает и нередко: комменты имеют мало общего с темой»
    Комментарии Наталии имеют прямое отношение к большой и болезненной теме. Горенштейна всегда в жизни сопровождала непорядочность литературных коллег и коллег-кинематографистов. Его драматургию использовали киношники и ставили в титрах свой имя вместо его имени. Сейчас за ним опять образовался шлейф «мнимых друзей», как он их называл. Вы хотя бы прочитали внимательно, чем занимается Григорий Никифорович, прежде чем обрушиться на ту, которая назвала себя нежным именем Натали. Ваш подзащитный занимается постоянным списыванием материалов о Горенштейне без ссылок. А потом с важным видом знатока начинает судить Быкова. Это, по-Вашему, честно? И какая Вам разница — домашняя это загатовка, или недомашняя. В чём суть Вашего комментария, чем Вы недовольны?

    1. 1. Я принципиально не разговариваю с неизвестными мне людьми, спрятанными за НИКами, кличками, погонялами и т.д. Разумеется, кроме тех, кого знаю.
      2. На Быкова мне плевать, по-моему, я достаточно ясно объяснился. Поэтому «мой подзащитный», мое «недовольство» и другие эмоциональные выбросы оставьте для своего подзащитного.

  12. Но позвольте господин Яков Каунатор! Вы же сами написали: » Только и читаешь у него: «такой-то сказал о том-то то-то и то-то. А этот ему возразил. Мы же склоняемся к утверждению другого- какого-то». Быков ссылается конкретно на тех, с кем согласен или не согласен, называет их имена. Он никогда ни у кого не берёт ничего тайком. Однако это делает ваш подзащитный и потому права не имеет кого-либо судить в литературе. Я не буду называть его так, как его положено назвать, чтобы не убрали мой коммент.

  13. «Как принято, ДБ начинает с биографии писателя:
    «…у Горенштейна отца забрали, арестовали, мать умерла по дороге в эвакуацию»

    Слушатель верит рассказчику безоговорочно; между тем мать Горенштейна умерла не по дороге в эвакуацию; У Быкова, к сожалению, всё правильно. Информация, взятая Быковым из первого варианта книги Полянской «Я — писатель незаконный…» доступна в интернете) оказалась самой верной. В последней книге » Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне» М. Полянская неверно поправила себя, используя поступивший к ней некий новый материал, и написала, что мама умерла в Намангане. Сейчас у неё источник информации — верный, от живого свидетеля событий, но исправить ошибку не может. Пока что не может. Так что Быков — прав. Мать Горенштейна умерла по дороге в эвакуацию.

  14. Много лет назад читал книгу Быкова об Окуджаве в серии ЖЗЛ. Это была толстая книга. Писал Быков, писал, я читал её, читал, и постепенно стал проявляться образ. Нет, не Булата Шалвовича, — самого Быкова. Такого беспросветного провинциала (литературного), завидующего, не понимающего чужой славы. Образ все рос и ширился, » этот вечный комплекс неудовлетворённого больного тщеславия, амбиций, желания быть «одним из». Когда я дошел до авторских рассуждений: а был ли действительно Окуджава фронтовым поэтом, ведь он провоевал полдня (точно не помню), потом его быстро и тяжело ранили, и война для него закончилась — на этом я Быкова захлопнул навсегда.

  15. На сегодня последний пример адоптированных текстов Никифоровича:
    М. Полянская «Я – писатель незаконный… (2003, 2004):

    «Созданию «вставного» сюжета об убийце Троцкого способствовал факт биографии писателя. Была у Горенштейна одно время подруга чилийка, такая красавица, что, по воспоминаниям очевидцев, на нее все оглядывались, когда они вдвоем шли по улицам Москвы. Чилийка была студенткой университета «Дружбы народов» и ввела Горенштейна в круг своих друзей, встречавшихся в Испанском клубе, где, как оказалось, клокотали террористские, да еще, к тому же, испанские страсти. Чилийка (не помню ее имени) познакомила Фридриха со своим сокурсником, легендарным террористом Ильичом Карлосом Рамиресом, получившим даже звание «террориста №1», а также несметное количество лет французской тюрьмы за политические убийства. Там же, в Испанском клубе состоялось знакомство с убийцей Троцкого Рамоном Меркадером. Меркадеру не было тогда еще и пятидесяти. Несмотря на долгие годы мексиканской тюрьмы, он выглядел вполне крепким, слегка седеющим, импозантным господином. Впрочем, он был отнюдь не господином, а именно товарищем, причем товарищем, крайне недовольным царящей неразберихой и политическим беспорядком оттепели. Увидев его, Горенштейн подумал: “Он из тех, по которым, когда встречаешься, сразу видно: «Ой, как все плохо!»” Впоследствии, в романе «Место» он напишет о Рамиро Маркадере, срисованном с Рамона Меркадера: «Будучи натурой неудовлетворенной, озлобленно-капризной и поэтичной, он искал шума, политических лозунгов и мученичества». Горенштейн изменил вторую букву фамилии террориста и в устном разговоре произносил слово «Маркадер» с ударением на последнем слоге. «Я был знаком с убийцей Троцкого Маркадером!» – заявлял он. (…)
    Что же касается террориста Ильича (Карлоса Рамироса), с которым Горенштейн также неоднократно встречался в клубе, то тот утверждал, что в принципе, достичь мировой гармонии возможно: для этого нужно совершить еще два террористических акта – убить русского генерального секретаря и американского президента. И тогда воцарится всемирный мир. Писатель вступал с террористом Ильичем в дискуссии, желая понять логику убийцы, этого, как сказал бы Достоевский, «особого взъерошенного человека с неподвижной идеей во взгляде», спорил с ним, но товарища Ильича переубедить так и не сумел. Поначалу Горенштейн был потрясен ортодоксально-революционной атмосферой клуба: здесь не было и тени «оттепели», а наоборот, над посетителями властвовали ледяные «времена развращения», «времена до смешного революционные». С другой стороны, для писателя, задумавшего роман «Место», такая атмосфера, возможно, даже небезопасная, поскольку в клубе присутствовали представители органов, была неоценимым революционно-террористическим опытом.

    Г. Никифорович. «Открытие Горенштейна» ( 2013):
    (…) Фридрих мало рассказывал о своих возлюбленных – да и некому было рассказывать, – но очевидцы вспоминают об иностранке, чилийке, студентке университета Патриса Лумумбы. Тесный круг говорящих по-испански в Москве состоял, в основном, из политических эмигрантов, и у Горенштейна появились интересные знакомые.Одного из них, очень молодого и энергичного, звали Ильич. Это было не прозвище, а настоящее имя: его отец, пламенный венесуэльский коммунист, назвал своих троих сыновей Владимир, Ильич и Ленин. Ильич Рамирес Санчес был на семнадцать лет моложе Фридриха, но уже твердо знал, как именно достичь всеобщего мира и благоденствия: надо просто пристрелить тех, кто этому мешает. Таких, как он говорил Горенштейну, насчитывалось всего двое: советский генеральный секретарь и американский президент. В дальнейшем, правда, этот список был изменен и существенно расширен. После недолгого обучения в университете в Москве Ильич отправился в Палестину и стал профессиональным террористом под псевдонимом Карлос, убивая людей и захватывая заложников по всему миру.(…)Вторым знакомцем был человек не менее известный – в некотором роде, фигура историческая. В СССР его звали Рамон Иванович Лопес, а по-испански Рамон Меркадер. В 1939 году, в Мексике, выполняя задание НКВД, он убил главного политического противника Сталина – Льва Троцкого. Меркадер был схвачен на месте преступления, отсидел двадцать лет – полный срок – в мексиканской тюрьме, был освобожден, переехал в Москву и был удостоен звания Героя Советского Союза. Подлинная история убийства Троцкого в шестидесятые годы была под строгим запретом – но, благодаря своим латиноамериканским контактам, Горенштейн о ней знал в подробностях и использовал ее в романе «Место», написанном вскоре после «Искупления».

  16. Да, с царственной небрежностью говорит Быков о Горенштейне. Но, вероятно, он так видит. Это его видение, а не чужое. А Григорий Никифорович «своими словами» поёт чужие песни.
    М.Полянская «Я — писатель незаконный…»Нью-Йорк, 2003 – 2004.

    «Вот что разъяснил мне Горенштейн. Оказывается, в самом названии «Веревочная книга» уже зашифрована «качественность» книги. Причем, «качественная» книга должна еще быть рассчитана на самого широкого читателя, то есть «Веревочная книга» — не что иное, как бестселлер. А что считать бестселлером, определяли в старой Севилье рыночные торговцы. Заметим: не ученые, не профессора, а именно торговцы, хорошо знающие вкусы потребителя. Опытные торговцы вешали книги хорошего качества на веревках рядом с окороками, колбасами, сельдью, копчеными сырами, балыком и прочей снедью. На признанные авторитеты торговцы внимания не обращали. У Мигеля де Сервантеса, например, только «Дон Кихот» удостоен был чести попасть на ярмарочную веревку, да и то – не в Севилье, а в Гренаде, что было менее почетно. Остальные же книги этого автора никогда не удостоились чести висеть на веревке рядом с мясом, фруктами, овощами и прочим хорошим товаром.
    Эти мои сведения о книге, висящей на веревке — исключительно со слов Горенштейна. Нигде я об этом не читала. Не исключено, что все это и правда. Однако предупреждаю: как и многие подлинные художники, Горенштейн был еще и большим мистификатором. А что касается Сервантеса, которого упоминает в данном контексте Горенштейн, то этот испанский писатель сам подталкивает к такого рода фантазиям. В шестой главе «Дон Кихота» характеристику его «Галатеи», которая находится в библиотеке Дон Кихота, дает не литератор, а простой цирюльник, и он, этот цирюльник, книгу Сервантеса не одобряет.
    Я отнюдь не утверждаю, что писатель придумал историю с веревочной книгой, тем более, что не являюсь специалистом в области испанской истории, но если Фридрих эту историю сочинил, то хорошо сочинил».

    Г. Никифорович «Открытие Горенштейна. 2013.
    « В Севилье, на ярмарке, особенно много книг продавали, этим она была известна. Впрочем, и на иных, в Кордове, в Гренаде. Веревочные книги – так они назывались – это, по-нынешнему, нечто вроде бестселлеров. Только определяли эти бестселлеры не профессора и литературные критики, а ярмарочные торговцы. Книги, по их мнению, достойные продажи наряду с мясом, рыбой, овощами, фруктами и прочим товаром, они подвешивали на веревке рядом со всеми остальными предметами торговли. Большая честь была для книги попасть на ярмарочную веревку. Будто бы Мигель Сервантес Сааведра удостоился этой чести только своим «Дон-Кихотом», да и то не в Севилье, а в Гренаде, считавшейся менее именитой ярмаркой. Так будто бы было. Иные же его книги – пастуший роман «Галатея», драмы, новеллы из популярных тогда жульнических нравов – торговцы отвергали, предпочитая ему других авторов.

    1. Последняя цитата не «из Никифоровича», а из самого Горенштейна — из введения к «Веревочной книге». Даже врать надо все-таки уметь…

  17. Да, Быков в последнее время эпатажно пишет и говорит не только о Горенштейне, но и о многих писателях. Говорит красиво, небрежно, талантливо. Знания его в литературе уникальны. Это и в самом деле литературный знаток. Однако знания у него свои и мысли — тоже. А вот автор статьи о Дмитрие Быкове Григорий Никифорович обладает уникальным способом списывания. Не ему Быкова судить! Он адоптирует чужие тексты ( такие тексты нынче называют почему-то не плагиатными, а паразитными). Приведу пока что один пример такого изощренного списывания «Из книги Мины Полянской «Я писатель – незаконный…,
    Нью Йорк, 2003.
    «Несчастный случай в детстве одного человека может иметь роковое значение для общества. Например, «пахарь» Ленин (писатель называл этого Ильича «пахарем») имел несчастье еще в юности, задолго до марксовского «Капитала», прочитать «перепахавший» его роман «Что делать?» «Если бы он сначала прочитал «Капитал», – утверждал Горенштейн, – то воспринял бы «марксизм» не так топорно, то есть не звал бы Русь к топору, как это делал автор романа». Вспоминал он и «ущербного» Белинского, которого в детстве жестоко высек отец. Будущий критик, по собственному признанию, возненавидел отца и желал его смерти не меньше, чем Карамазов. Повзрослев, он пришел к выводу, что вина лежит не на отце, а на обществе, его сформировавшем. Таким вот образом складывались натуры революционеров, террористов и других бесов»

    У НИКИФОРОВИЧА «ОТКРЫТИЕ ГОРЕНШТЕЙНА» 2О13
    «Известно, что человеческие натуры, особенно же натуры фанатические, не меняющие своих убеждений, чаще всего закладываются в юные незрелые годы. Притом какой-нибудь случай, совпадение имеют роковые последствия. «Пахал» Ленина, по его собственному признанию, в его юные годы Чернышевский своей книгой «Что делать»: «Он меня всего глубоко перепахал»13. Причем «Что делать» Ленин прочел еще до марксовского «Капитала» и стал марксистом, будучи уже «чернышевцем». Случись наоборот, может, и не воспринимал бы Ленин марксизм так топорно, не звал бы на основании научного социализма Русь к топору. Белинского, который в свою очередь перепахал Чернышевского, в ещё более младенческие годы родной отец «перепахал»: за какую-то невинность высек по филейным частям. Это, по его, Белинского, признанию, потрясло младенческую душу14, и он начал ненавидеть отца, желать его смерти не хуже, чем Ваня Карамазов. Однако постепенно подросток Белинский осознал, что вина не на самом отце, а на старом обществе, на строе, формирующем таких отцов и такое отечество. Бороться надо с общественным строем, мстить общественному строю. Так закладывались и формировались натуры, которые по цепочке, путем естественного отбора создавали реальность, весьма слабо подчинявшуюся клевете».

    1. Есть одна удивительная общность у всех без исключения либералов. В споре всегда прибегать к одному и тому же аргументу:»А у тебя спина белая!»
      Так и в данном случае. Никифорович свой очерк посвятил писателю Фридриху Горенштейну, к которому очень и очень неравнодушен, влюблён в него и готов защищать имя писателя от нападок всяких-разных обличителей. В ответ — уже обвинения самого Никифоровича в том, что он, если можно так выразиться — «адаптёрщик», только и делает в своих очерках, что адаптирует чужие мысли. Кстати, конкретно к данному очерку, ведь не сказано ничего, кроме, как «Да, Быков в последнее время эпатажно пишет и говорит не только о Горенштейне, но и о многих писателях. Говорит красиво, небрежно, талантливо. Знания его в литературе уникальны. Это и в самом деле литературный знаток. Однако знания у него свои и мысли — тоже»

      Позвольте, это же… это же получается… «Quod licet Iovi (Jovi), non licet bov» — «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»?
      Почему Быкову позволено иметь своё суждение, но Никифоровичу в этом категорически отказано?
      Ах, да, он же — известный «адаптёрщик»… Если бы Вы внимательно читали Быкова, наверняка бы обратили внимание, как обильно орошает он свои опусы адаптацией чужих мыслей. Только и читаешь у него: «такой-то сказал о том-то то-то и то-то. А этот ему возразил. Мы же склоняемся к утверждению другого- какого-то».
      И если уж на Солнце есть пятна, так чего уж тут роптать, что и на Быкове они были обнаружены…

      1. 1. На Портале, к сожалению, так бывает и нередко: комменты имеют мало общего с темой.
        2. Под нежным именем «Наталия» может скрываться кто угодно. От пылкой поклонницы до (теоретически) самого Быкова.
        3. За 14 минут этим НИКом написаны три небольшие диссертации о пригрешениях автора. И всего через полдня после опубликования. Это домашние заготовки, простодушно выставленные для всеобщего обозрения

    2. Это тоже из введения к «Веревочной книге» — текст самого Горенштейна, а никак не Никифоровича. При таком чтении и Быкова не надо — достаточно Наталии…

  18. Для того, чтобы объяснить, т.е. понять, Ф.Горенштейна, мало быть «литератором», для этого надо быть, по меньшей мере, социологом, т.е. человеком изучающим и понимающим (!) то или иное общество, ту или иную эпоху. К сожалению, Д.Быкову (в его литературоведческом, скажем так, процессе) это просто не дано. К еще большему сожалению, я, может по собственному невниманию, не нахожу в наше время в России литературного критика, способного стать голосом нации и времени, а ведь когда-то такие были.

  19. Спасибо!
    Благодарен Вам за этот очерк. Полностью разделяю Ваше мнение. Вы ограничились Фридрихом Горенштейном, но, сдаётся мне, что та же самая «лапша» присутствует и в остальных «литературоведческих» опусах «мэтра».
    Наблюдая за тем, как по воздействием массового психоза поклоняются тысячи его поклонников своему «божеству», вспоминаю: «Не сотвори себе кумира…»
    Нарциссизм — явление психопатическое.
    Касательно Фридриха Горенштейна… Да ведь та же самая «лапша» и в остальных его опусах. Ничего, кроме фраз, вырванных из литературных и философских энциклопедий.
    О Фридрихе Горенштейне, вернее, о фильме Прошкина «Искушение», снятому по повести Горенштейна:
    http://www.proza.ru/2012/12/23/263

Добавить комментарий для Наталия Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.