Из фунтовых консервных банок мы делали городки. Дело было после войны да ещё в Ленинграде и Тамбове в военных городках, поэтому у нас изредка появлялись и опасные игрушки: настоящие патроны и даже гранаты, а ещё длинные ленты станиоли, которые можно было запускать в небо как серпантин.

Письма внуку Ване

Александр Левинтов

Окончание. Начало

Про живое

Не помню, рассказывал я тебе эту историю про знаменитого мудреца и баснописца Эзопа.

Однажды Эзопа спросили:

— Отчего культурные растения и болеют, и неурожайные, хотя за ними нужен уход, полив и много другой возни, а дикие растут сами по себе, не болеют и обильно плодоносят?

Эзоп ответил:

— Культурные растения — пасынки земли, не она их сеяла и рожала, а потому и не любит их, дикие же растения — любимые дети земли, она их холит, кормит и оберегает безо всякого вмешательства человека.

Отношения людей ко всему живому всё время меняются. Во времена Эзопа природа воспринималась как божественная: в любом растении и животному для человека таилось божество, все природные силы — ветры, вулканы, моря и реки, громы и молнии — всё было божественно. И человек сам себе казался божественным произведением. Честное слово, я очень хотел бы жить в мире древних греков, ведь это так чудесно. И греческие мифы — вовсе не сказки и не выдумки. Само греческое слово «миф» переводится как «рассказ об истинном».

Но, кажется, я опять отвлёкся.

В моём детстве люди делили всех животных и все растения на культурные и дикие, все культурные считались полезными, большинство диких — вредными, сорными или сорняками. Если, например, рыба была несъедобная, то её считали вредной или даже опасной. Представляешь, росло-росло себе какое-нибудь растение из поколения в поколение миллионами лет, а тут — бац! — приходит человек и говорит: оно вредное, потому что невкусное. Не знаю, как тебе, мне было обидно, если бы кто-то пришёл и сказал про меня — да ну его, невкусный, а, стало быть, вредный.

Люди придумывали сказки про зверей, а потом сами же в них верили, что лиса, например, хитрая хищница, а какая же она плутовка, её такса, сама по себе собака много меньше лисы, запросто из норы выгоняет под пули охотника, и не всякого зайца она может одолеть. И про волка сказки явно наговаривают: он наполовину хищник, а наполовину вегетарианец, да и питается в основном мышами, мелкими грызунами и насекомыми.

В нашем детстве зверей было совсем немного: кошки-собаки, эти, конечно, полезные, если домашние, и вредные, если бездомные. Я ещё застал, когда по улицам лошади возили людей и грузы. Мыши и крысы считались вредными, но у нас был мышонок, маленький-маленький, он по вечерам выходил на свет, и мы потчевали его свечными огарками и хлебными крошками. Он был очень смешной: глазки маленькие-маленькие, хвостик — тоньше спички, а сам усатый, как заправский кот. Ну, какой же он вредный?! Он просто потешный.

Ещё у нас жил сверчок. Мы никогда его не видели, он жил где-то высоко под потолком, только слышали, но я очень любил засыпать под его тихое стрекотание.

А вот со всеми другими животными иногда выходило смешно. Одна девочка, впервые попав в деревню и увидев кошку, закричала: «мама1 мама! смотри — корова!», потому что до этого она видела и корову и кошку только в книжке и не представляла себе их реальных размеров.

У козы острые крутые рога и жёлтые глаза, кажущиеся нам злыми. Однажды коза так напугала мою старшую сестру, что та закричала совершенно диким образом, коза испугалась, подбросила её рогами себе на спину и помчалась со страху во весь опор. Коза и сестра моя Света натерпелись страху, а люди долго смеялись и много лет вспоминали эту историю.

Меня однажды гусь больно ущипнул, потом шипел, гоготал и махал огромными крыльями: в отличие от тебя я гусей побаивался.

А вот кого я никогда не боялся, так это коров. У них такие красивые добрые глаза, и тёплые морды, и вообще от них всегда пахнет теплом и молоком, а я очень люблю молоко. Лет с десяти-одиннадцати, а, может, даже раньше, я работал в деревне подпаском. И никогда не бил, и не пинал их, как это обычно делали в России пастухи. Когда корова вечером возвращается из стада во двор, её надо непременно угостить большим куском чёрного хлеба, густо посыпанного солью. Корова горячо дышит тебе в ладонь позволяет почесать лоб.

Уже совсем взрослым я часто ездил в деревню, работал и пастухом, и скотником, и кормачом и даже ветеринаром. Я любил коров — и коровы любили меня. Помню одну чёрную корову, её звали Кармен, у неё были изумительно красивые глаза, карие, с влажной поволокой. Я ей всегда подкладывал корма чуть больше, чем другим коровам, гладил и говорил ей всякие нежные и ласковые слова. Её доили не автодоильным аппаратом, а вручную. Она давала вечером целое ведро молока, необычайно вкусного, тёплого, жирного. Вся бригада ждала это молоко и не садилась ужинать без него.

И, конечно, я очень любил телят. Однажды я принимал роды у коровы. Бедная так долго мучилась, что у меня, взрослого мужчины, слёзы стояли в глазах. Наконец. Телёнок родился, он пытался стоять, но тоненькие ножки подкашивались и его шатало из стороны в сторону. Я взял его на руки и уложил на пук соломы в углу яслей для маленьких телят.

Телята часто простывают, болеют, ходят сопливые. Я собирал для них бадан — замечательную целебную траву для сопливых телят, а также делал им уколы, коленом удерживая их под живот. Это называется вакцинацией. Представляешь — поставить за день 100-150 уколов телятам! А они норовят поймать твою руку и сосут её, думая, что это соска с молоком: к сожалению, в России и коровы, и телята, и вся живность, и даже люди часто недоедали и были голодными или полуголодными.

Я знаю, ты тоже любишь бывать в деревне, любишь и кур, и гусей, собирать яйца и кормить всю эту живность. Это очень хорошо.

Мы, люди, сильней любого животного и любого растения, даже если они гораздо больше нас. Но мы должны употреблять свою силу не во зло им: не только кошки и собаки — цветы различают и помнят добро и зло. И к тем, кто любит их, они относятся совсем иначе, нежели к тем, кто причиняет им боль и зло.

И мы с тобой всегда должны помнить, что — такие же Божьи твари, как и они, что мы все, живые, — братья друг другу.

Про пионерлагеря

Люди немного похожи на медведей: медведица на зиму устраивается на спячку не одна, а со своим годовалым медвежонком. Она рожает другого медвежонка, совсем маленького, с варежку, в берлоге, во сне, в феврале-марте. Когда они выползают втроём из берлоги в начале марта, медведица очень голодна. Она отправляется на поиски пищи, оставляя малыша на попечение старшего медвежонка, пестуна.

У слова «пестун» есть два однокоренных слова: пастух и пастор — они не кормят, но воспитывают, пестуют.

В русском языке слово «ребёнок» означает «работник» — с 4-5 лет ребёнок уже помогает по дому: пестует малышей, убирается, следит за чистотой и порядком. Раньше в семьях было много детей. Они часто болели, голодали, умирали, о них мало заботились — они сами заботились о себе и друг о друге, выживал всегда сильнейший.

С точки зрения истории люди начали заботиться о детях совсем недавно. Первый в мире киндергартен открылся в Германии только в 1840 году, менее 200 лет тому назад. Тогда же возникла детская медицина, педиатрия, детская система воспитания, педагогика, и детская психология: всё это — достижения немецких и швейцарских учёных и гуманистов. Помнишь в Пухайме улицу Песталоцци? Мы часто гуляли по ней, когда ты был совсем маленький. Песталоцци — знаменитый швейцарский педагог, в Цюрихе ему поставлен памятник в самом центре города.

А в начале 20 века замечательный канадский писатель Сеттон-Томпсон придумал детское скаутское движение. Он писал очень интересные рассказы про зверей Северной Америки: гризли, волков, лис, кроликов, одичавших лошадях мустангах. Это — гордые, свободолюбивые звери, вызывающие уважение и восхищение. Скауты — искатели, разведчики, они живут в палаточных городках, ходят в походы, собирают минералы и гербарии, изучают природу и помогают ей, если она нуждается в их помощи. Наверно, эти ребята были первыми экологами на Земле.

А в России?

А в России сто лет назад, в 20-е годы появились пионеры (наша версия скаутов), пионерские лагеря и летние дачи для детей киндергартенов. Дело в том, что в России тогда (да и во многие другие времена) было очень голодно. Считалось, что за городом они отъедятся, хотя деревни голодали и были гораздо беднее городов, но резон в этих дачах и лагерях, конечно, был — за городом, особенно в лесу, полно диких ягод и грибов, орехов и других плодов, вкусных и полезных растений. Кроме того, за городом всегда чистый воздух и чистая родниковая вода, а это, как ты знаешь, очень важно для здоровья.

Ленинград, где наша семья прожила пять лет, был очень голодным городом. Поэтому наш детский сад, киндергартен, на всё лето выезжал за город, на дачу.

Я помню отчётливо один эпизод.

Раннее утро, пока все спят, я встал, чтобы собрать малину, которой много росло вокруг нашей дачи. Она располагалась на высоком длинном холме. Теперь мы с тобой знаем, что это — форма моренного рельефа, драмлина, оставленная нам ледником. Далеко впереди и внизу открылось озеро. С куста на меня посыпалась обильная роса, и я вспомнил стихотворение Ивана Никитина (у нас в семье его очень любят) «Утро», которое мне очень нравилось и которое я сходу запомнил (и помню до сих пор!):

Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш.
Тишь — безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит.
Рыбаки в шалаше пробудилися,
Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…
А восток всё горит-разгорается.
Птички солнышка ждут, птички песни поют,
И стоит себе лес, улыбается.
Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет — песню поёт;
По плечу молодцу всё тяжёлое…
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро весёлое!

Я, пятилетний мальчуган, стоял, восхищённый, поражённый, тронутый, очарованный, шептал эти стихи, а потом заплакал: «всё правда, и мир прекрасен, и я жив». Никогда мне не было так хорошо и легко на душе, и я был глубоко-глубоко счастлив. Через два месяца мне исполнилось пять лет. Мы, тогдашние дети, всё время болели, поэтому мы о жизни думали странно: не сколько нам ещё предстоит прожить, а сколько мы уже прожили, и нам казалось, что самое главное мы уже прожили.

Потом мы, как ты знаешь, переехали в Тамбов, через год мои старшие сёстры уехали в пионерлагерь, а я кричал и плакал, что тоже хочу в пионерлагерь, меня смогли успокоить только одним: пообещав, что на следующий год я непременно поеду, на все три смены, то есть на три месяца, на всё лето.

Конечно, я хорошо помню этот тамбовский пионерлагерь в Новой Ляле (смешное название, правда?), но там не было ничего, что было бы интересно для тебя.

А потом мы вернулись в Москву

Московские пионерлагеря

Начиная с 1954 года, я пять раз выезжал на всё лето в подмосковные пионерлагеря, каждый раз в разные. Однажды, в 56-ом году, я оказался в спортивном лагере: нас готовили для торжественной церемонии открытия в Москве стадиона в Лужниках, главной спортивной арены всей страны.

А после 8-го класса мы поехали во Владимировскую область, под Собинку, сами построили школьный палаточный туристический лагерь (каждая палатка устанавливалась на помосте, прибитом к сваям) и прожили там всё лето. Всё делали сами: готовили еду, убирали территорию, проводили соревнования, а также купались, загорали, играли в футбол и волейбол, ходили в походы с ночёвкой, помогали соседнему колхозу. Я тогда впервые в своей жизни сам сложил печь — её потом не могли сломать даже ломами. И с тех пор меня всегда приглашали ставить печки в школьных турлагерях.

Есть такая очень смешная комедия «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён». Непременно посмотри её: обхохочешься и заодно узнаешь, что такое пионерлагерь — там всё правда.

Я и в школе-то не любил дисциплину и несвободу, а уж в пионерлагере!

Там было много неинтересных, но обязательных дел, например, сон после обеда, который назывался довольно дико — «мёртвый час» (иногда, правда, говорили «тихий час»). Спать днём? — я, что, — маленький? И мы тайком убегали купаться, или в лес, за грибами-ягодами, или на рыбалку, или просто лазали по деревьям. От всяких сборов и прочей скукотищи я тоже умел ловко увиливать: договаривался с друзьями, а те врали пионервожатой:

— Левинтов к зубному врачу пошёл.

— Левинтов в библиотеке готовит доклад.

— Левинтова начальник лагеря вызвал.

— Левинтов на кухне дежурит.

Или ещё какую-нибудь муру придумывал. Кстати на кухне я любил дежурить, особенно чистить картошку, а заодно смотреть как готовят еду на такое огромное количество ртов. Есть такое пионерлагерно-солдатское правило: «подальше от начальства, поближе к кухне». В лесу наберёшь грибов или наловишь рыбы, отнесёшь на кухню, а тебе — что-нибудь да перепадёт за это. Вечером обычно оставался компот или кисель — хоть запейся. И хлеб обычно оставался. Огромные батоны разрезали вдоль, натирали чесноком, поливали постным маслом и поджаривали слегка в духовке: вкуснотища! Я уже взрослым, в Америке, узнал, что гарлик-бред, чесночный хлеб — даже в ресторанах подают.

В пионерлагерях очень много пели хором… Это очень удобно петь, если у тебя нет ни голоса, ни слуха, а у меня не было ни того, ни другого. Ну, конечно, речь не идёт о хоре театра Ла Скала или Большого театра, или Венской оперы. Знаешь, одна особь саранчи может пролететь около тридцати метров, но стая саранчи может пролететь и полторы, и даже две тысячи километров без посадки — таков биологический феномен любой стаи и толпы.

Я не очень люблю быть саранчой в огромной стае и слушать, что тебе говорят хором взрослые или твои товарищи. Гораздо важнее слышать свой внутренний голос, который говорит, чего не надо делать. И если хор кричит «убей его!», голос внутри тебя тихо ответит тебе «не убий». Его и слушай. Он всегда прав.

В царстве Соли
(сказка)

Ваня, здравствуй!

Помнишь соляную пещеру под Зальцбургом? Ну, вот, а я придумал сказку про неё, ты же знаешь: я люблю сочинять сказки.

У одного Солнца была любимая дочь по имени Соль.

Она вечно грустила и думала о чём-то своём, печальном и потаённом. Солнце любило её, лелеяло, нежило, грело, но Соль от этого тепла хоть и росла, но веселей не становилась.

А думала вот о чём:

— никому я не нужна: растения берут все необходимые им минералы и витамины из почвы, которая совсем несолёная, если её попробовать; те, кто питается растениями, травоядные животные, птицы и рыбы, насекомые, берут эти соединения из растений, хищники едят мясо и пьют кровь своих жертв и так получают всё необходимое. Бесполезное я существо, никому не нужное, зряшное, ничего не стоящее.

И с этим мыслями решила Соль уйти совсем от этого мира, укрыться в пещере, глубоко под землёй, в огромной горе.

Решила и сделала.

И все на земле стали забывать о затворнице и почти совсем забыли. Солнце бросилось искать свою дочь и в этих поисках сильно раскалилось: пошли пожары и засухи, полыхали огнём леса, саванны и степи. Наступило глобальное потепление, жарища несусветная. Спасаясь от этих напастей, люди убежали в горы и стали укрываться в пещерах, где не так жарко. Но в пещерах всегда стоит темень. И люди научились добывать огонь для костра. Эти костры и грели людей, потому что в пещерах всегда холодно или хотя бы прохладно, и освещали их, согласись, убогую жизнь.

Они выходили из пещеры только на охоту, а охотились они на всех подряд: и на рыб, и на рептилий, и на животных, и на птиц. А ещё собирали яйца, ловили насекомых, выкапывали вкусные корешки, пробовали на вкус грибы и ягоды — человек ведь всеяден.

Вернувшись с охоты, рыбалки и сбора растений, они усаживались вокруг костра и поедали свою добыча.

Однажды один удачливый охотник — а удачники всегда садились ближе всех к огню — так наелся, что, недоев свой кусок мяса, заснул. Проснулся он от того, что пошёл необычный запах — недоеденный им кусок слегка подгорел. Охотник был любопытен и непривередлив — он решил попробовать подгоревшее мясо: вкусно. Но — чего-то не хватает. Сидевшая рядом с ним женщина протянула ему каменную чашу: добавь к своему куску воды, добавь трав и корешков и поставь на огонь, может получится вкуснее. Так он и сделал. Действительно, получилось вкуснее, но… всё равно чего-то не хватает.

— чего бы сюда ещё добавить? — соображал он, а в это время его маленький сынишка играл с какими-то камешками.

— а ведь это идея! — пришло охотнику в голову. Он взял у малыша маленький камешек, растёр его в ладонях, как он привык делать, добывая огонь. Камешек легко рассыпался в его сильных руках. Охотник добавил порошок в свою еду и — о, чудо! Еда вдруг стала необычайно вкусной.

Он ел с таким аппетитом и чавканьем, что всё племя обратило на это своё внимание. Все стали просить:

— дай и нам попробовать!

Горячее мясо с порошком было восхитительно вкусно.

— где ты нашёл этот камешек? — спросили люди у малыша
— да тут таких камней полным-полно

Надо — тут всякие камни в пещере, а как найти тот, который растирается в порошок

— а вы меня ругать не будете?
— не будем, не будем, говори скорее
— его легко найти: просто, надо лизать камни, все камни безвкусные, а этот — вкусный

Так люди открыли для себя красавицу Соль.

Теперь у них вся еда стала и горячей, и вкусной, необычайно вкусной. Они добавляли чудесный порошок в любую еду, но только совсем понемногу, потому что если положить много, то еда становится нестерпимо горькой, а, главное, люди были уверены, что это очень редкий минерал. И правда, из-за своей редкости и нужности людям он стоил столько же, сколько золото. Соль стала первым в мире товаром — с нею ходили караваны по пустыни и плавали лодки по длинным-длинным рекам и даже морям. Только много позже люди научились торговать другими вещами и предметами.

Солнце, узнав, что его любимая дочь Соль нашлась, успокоилось, наступило похолодание, а за ним оледенение. Люди научились благодаря оледенению делать себе одежду и обувь. Холод и морозы человеку были нестрашны, ведь у них был огонь, горячая еда и тёплая одежда из звериных шкур.

А счастливая Соль стала царицей: её царство — это царство людей.

Чего у нас не было

Ваня, здравствуй, это опять я!

Сегодня я хочу рассказать тебе о наших игрушках, наверно, потому что, их, в твоём понимании игрушек, не было или почти не было. У меня, например, из всех игрушек был только заяц, очень старый, очень облезлый, лысый, из него сыпался песок и ещё какая-то мура, но я его очень любил и жалел, потому что

Зайку бросила хозяйка,
под дождём остался Зайка,
со скамейки слезть не смог,
весь до ниточки промок

У нас и книжек детских было очень мало, помню только сказки — книжек пять — поэтому все детские стихи мы передавали друг другу наизусть, от родителей к детям, от старших к младшим. Я и сейчас помню уйму детских стихов. Все книжки были общими. Первой, у кого появилась своя детская книжка, была самая маленькая из Нас Наташа. В первом классе она попала на первый в нашей стране Праздник детской книги, и ей подарил большущую толстую книгу с автографом сам Корней Иванович Чуковский — эта книжка хранится теперь у её внуков как самая дорогая семейная реликвия.

Поэтому мы превращали в игрушки неигрушки.

Игрушки неигрушки

Мы превращали в игрушки фантики, перья для школьных ручек, цветные стёклышки, девочки делали из банок из-под гуталина биты для классиков, очень похожие на хоккейные шайбы, а из бельевых верёвок — прыгалки и скакалки, мы отливали в таких же жестяных банках свинцовые биты для игры в «расшиши», где помимо этих бит в игрушку превращались монетки. Из фунтовых консервных банок мы делали городки. Дело было после войны да ещё в Ленинграде и Тамбове в военных городках, поэтому у нас изредка появлялись и опасные игрушки: настоящие патроны и даже гранаты, а ещё длинные ленты станиоли, которые можно было запускать в небо как серпантин. В ход также шли палки, прутья — всё, что было красиво или хотя бы имело правильную форму, превращалось в игрушку: к велосипедному колесу или колесу от детской коляски приделывался металлический прут и гоняли этими «кочерёжками» колёса, непременно заезжая в лужи. Мы играли спичками, соскабливая с них серу и раскрашивая их цветными карандашами. У нас было много игр с перочинными ножами, а ещё мы делали из расчёсок губные гармошки. Мы все умели свистеть, и это тоже была игра. Из ниок мы делали головоломки на растопыренных пальцах, а из исписанных листов тетрадей — самолётики и кораблики.

Есть замечательный мультфильм на эту тему, как девочка играла со своей варежкой, воображая её маленькой собачкой — это точно про нас.

И среди нас была очень распространена мена. Менялись всем на всё: два фантика простой карамели шли на один шоколадный фантик, а если это был фантик от «Мишки косолапого», то три карамельных фантика. Самое распространенное перышко №86 или №11 («пионер») обменивалось на редкое №111 по курсу три к одному. За перочинный ножик с одним лезвием можно было получить до полусотни фантиков, а с двумя лезвиями — все сто.

Чем меньше покупных и готовых игрушек — тем богаче детская фантазия. И мы были ужасными, а иногда и опасными фантазёрами.

Самоделки

Ещё мы умели делать самодельные игрушки, например, ёлочные.

Я, например, помню, как мы делали такое ёлочное украшение: берёшь пустую яичную скорлупу, имеющую на одном конце маленькую дырочку, через которую и было вылито яйцо. К половинке спички привязываешь нитку с петлёй, чтобы потом можно было на неё повесить игрушку на ветку. Сама скорлупа раскрашивалась орнаментом или рожицами, можно было также приклеить к ней вату — получался бородатый Дед Мороз. Мы также заворачивали в фольгу яблоки и мандарины, делали самодельные хлопушки и дыроколом выбивали из цветной бумаги много-много конфетти. Из желудей и шишек получались смешные человечки, «лешие», а ещё мы вырезали из тетрадочной бумаги «рыцарей» с мечами и копьями, а девочки — принцесс, с кучей сменных нарядных и пышных платьев.

Делали мы и самодельные самокаты — надо было только где-то добыть три подшипника: один большой и два маленьких. Из еловой коры мы делали «корабли» с мачтами и парусами, мастерили из реек самолёты, а ещё вертушки и другие поделки, использующие осенние или весенние ветры. Очень популярна была игра в «чижика» и «двенадцать палочек» — этот инвентарь мы, конечно, делали сами

Самоделки часто ломались и поэтому мы их не очень ценили, а напрасно.

Общие игры — общие игрушки

И были у нас общие игрушки.

Велосипеды были далеко не у всех, один-два на весь двор. И мы все гоняли на нём по очереди.

Мы, дворовые мальчишки, сообща покупали футбольный мяч — и он был ничей, он был общим. У нас в семье были общие игры: шахматы, шашки, карты, лото, домино — и никому в голову не приходило, что это — чьё-то. Общими были и маленькие резиновые мячики — для беговой и круговой лапты, штандера и других игр.

То, что игры и игрушки были ничьими и общими, оказалось очень важным. Теперь, когда мы все пятеро стали старыми и каждый прожил свою жизнь, общей для нас осталась память и любовь друг к другу. И мы бросаем их друг другу, как когда-то мячик: «лови!»