Не знаю, сколько я простоял там, но сохранилось это ощущение подлинного контакта с живой любимой женщиной, а глубина и интенсивность пережитых в этом стоянии перед картиной чувств не покидала меня долгое время. Прошли годы и страны, но память о том событии до сих пор жива.

Два рассказа

Исаак Лапидес

КАРТИНА

Пять веков картине,
Городок старинный,
Помнишь, ты жила когда-то в нём…
Ю.Лорес

Разными тропинками люди приходят к духовной стороне Бытия, кто в результате выздоровления после тяжёлой болезни, кто в результате неожиданного для них Просветления, вызванного стечением обстоятельств; кто после мучительных раздумий о своём жизненном пути; известно и о людях, приобщившихся к Высшему после длительных занятий йогой или сходными духовными техниками; приходили к Истине и вследствие честного анализа багажа Науки (в этом плане интересена статья известного астрофизика профессора В.М.Липунова «Научно открываемый Бог», опубликованная в разделе «Трибуна» солиднейшего журнала «Успехи физических наук» (2001 год, том 171, №10). В связи с такими различными возможностями продвижения вспоминается вычитанный давно хасидский афоризм: «К Б-гу много дорог. Ну что это был бы за Б-г, если бы к нему вела только одна дорога?» Вот и мой ещё далеко не завершённый взгляд на Мир тоже имеет собственную историю. Моё отношение к «нефизическому» миру уходит корнями в сохранённые памятью детские годы. Мне часто буквально ощущалось, что всё, что меня окружает, не является истинным, что достаточно снять некую пелену с глаз или отдёрнуть занавеску, и я увижу заслоняющий ими Настоящий Мир. Поэтому, я иногда непроизвольно проводил рукой перед глазами, очевидно надеясь, что вот и появится «истинное» лицо Мира. И стоя сейчас на пороге этого Истинного, я продолжаю так думать, только избавившись от детской привычки проводить рукой перед глазами. Мне кажется несомненным, что в детстве, между восемью и десятью годами, я был ближе к Истине, чем в результате приобретённого оглушающего опыта так называемой реальной жизни… С годами навязанная всеми сторонами физического существования в человеческом обществе модель Мира стирает детское прямое ощущение многослойности Бытия и принимаешь на долгие годы, десятилетия единственность заученного в школе жизни взгляда на разные события и их причины. Тем разительнее бывает реакция на что-то, что явно не укладывается в общепринятые модели и взгляды.

Как-то в юности мне попалась книга 1801 года издания, ни названия, ни содержания я уже не припомню, но один тезис из Предисловия запал в памяти, процитирую его смысл: «Прошедшее столетие было самым важным во всей истории человечества, изменения в условиях жизни и умах людей были столь велики и неожиданны, что поспеть за ними оказалось почти невозможно». И это сказано (и ощущалось!) о XVIII веке, до начала «победоносного» шествия науки и техники! Возможно, что и о нашем времени, когда на жизни одного поколения действительно происходят кардинальные изменения букально во всём, во всех «условиях жизни и умах людей», — этот вывод тоже будет вызывать скептическую усмешку будущего поколения. Опыт учит, что историческое развитие и научный поиск происходят по ещё непознанным законам (футурологи отдыхают, хотя чтиво их завлекает) и куда они нас заведут известно лишь «известно кому». Бурное развитие науки пока что оставило несколько в стороне основные вопросы Бытия, мучавшие лучшие умы человечества тысячелетиями, процитирую лишь известнейшего физика Эрвина Шредингера: «Я рождаюсь в окружающую среду — я не знаю, ни откуда я пришёл, ни куда я иду, ни кто я. Таково моё положение, как и ваше, как каждого из вас». Это было написано в 1951 году, но положение не изменилось и сегодня — «прóклятые» вопросы продолжают волновать и требовать если не ответа, то пристального внимания и размышлений. А в жизни каждый из нас нет-нет, да сталкивается с событиями, ситуациями, бывают и странные встречи — всё это хотелось бы понять, да не вписываются они в ту модель Мира, к которой мы привыкли и считаем единственно возможной. В качестве иллюстрации к сказанному, привожу один эпизод из своей жизни.

Однажды в городском музее Свердловска (дело было в 70-е годы прошлого столетия) я увидел явно почтенного, по написанию, возраста портрет молодой женщины (Строгановы? Жаль, не выяснил у работников музея). Я остановился, привлечённый её, показавшимся мне необычным, взглядом. Внезапно ушло наше линейное время — я не просто общался с нею как в реальности, я её любил и чувствовал взаимность! Я пережил все чувства — от начала знакомства, робкого сближения, милых размолвок, сближающего молчания и полного душевного единения. Я очнулся после острого ощущения трагического разрыва с самым близким мне человеком, разрывом не по нашей воле. Не знаю, сколько я простоял там, но сохранилось это ощущение подлинного контакта с живой любимой женщиной, а глубина и интенсивность пережитых в этом стоянии перед картиной чувств не покидала меня долгое время. Прошли годы и страны, но память о том событии до сих пор жива. К сожалению, я не зафиксировал точное время этой встречи, как и номер и положение зала, его освещение, и музейное описание картины… Интересно, что при следующих нескольких посещениях Свердловска мне из-за разных, как бы случайных, причин не удавалось вновь увидеть этот портрет….

Что и как это было? Для чего мне дали такую встречу? Ничего подобного я больше не испытывал, но боюсь, что к той встрече я готов не был. А сейчас? Нет у меня ответа…

В литературе мелькают подобные описания вневременных контактов. Недавно прочитал у Даниила Гранина («Причуды моей памяти», 2009), что у академика радиофизика А.Минца был похожий случай в Италии в картинной галерее Флоренции. Он «вошёл в контакт» с портретом молодой женщины и долго, годами был под впечатлением этой встречи. Гранин интерпретировал этот факт, как нахлынувшую влюблённость. У писателя даже не возникла мысль о вневременном контакте. Как жаль, что нельзя обсудить с самим академиком этот случай более подробно — какой поток мыслей вызвал у него этот случай, что изменилось в его взгляде на жизнь после такого «идеалистического эксперимента», пусть и незапланированного, пытался ли он повторить что-то подобное в другом месте и в другое время. И здесь нет ответа…

А вот цитата из популярной весьма оригинальной книги И.Губермана и А.Окуня «Путеводитель по стране сионских мудрецов» (2010): «Случалось ли вам, читатель, увидев портрет женщины, жившей многие, порой сотни, а то и тысячи лет назад, почувствовать неизъяснимое душевное волнение, теснение сердца и перехват дыхания? Нам случалось». К сожалению, авторы не раскрыли эту последнюю фразу… Но в этом случае, надеюсь, можно прояснить детали.

Хорошо бы завести такой банк данных о подобных случаях, чтобы систематизировать по разным параметрам — месту, времени, людям, обстоятельствам и последствиям. Может быть, это приведёт к гипотезам о природе явления. Надеюсь на читателей!

Теперь, в связи с поднятой темой, несколько отрывочных мыслей о фотографиях, особенно близких людей. Я давно чувствовал, что фотографии несут нечто большее, чем просто зафиксированное изображение. Они не просто будят память о людях или событиях, кратковременно возвращая нас к прошлому. Возможно, что с фотографиями тоже могут возникать ситуации, типа того, что я и другие имели с «картиной», то есть пространственно-временной прокол. Кажется также, что с годами «сила» фотографий увеличивается. Иногда при взгляде на иные из них возникают странные чувства вроде опасений чего-то нежелательного. Где-то я читал, что настоящего йога невозможно сфотографировать — аппараты дают сбои, выходят совершенно нерезкие изображения или даже пустые кадры. Но интересен опыт в этих вопросах людей, обладающих определёнными экстрасенсорными способностями. Как-то мне подвернулся случай обсудить этот вопрос с одним из моих старших давних приятелей, к великому сожалению, уже ушедшего. Назовём его ВВ, — доктор наук, серьёзный исследователь из академического института, сменивший страну уже в пенсионном возрасте, но сохранивший энергию и желание продолжать начатые ещё на Украине некие «ненаучные изыскания», способность к которым он случайно обнаружил у себя лет 20-25 назад. Зная ВВ многие годы и многократно убеждаясь в его научной честности, я не могу сомневаться в истинности услышанных мною рассказах. ВВ использовал для своих исследований известные в экстрасенсных кругах «маятник» и «рамку», подходя к ним как к научным приборам. ВВ заметил, что маятник ведёт себя по-разному над фотографиями его родителей в зависимости от конкретных дат наблюдения — его поведение резко меняется в дни рождения и смерти отца и матери ВВ. Он неоднократно повторял свои наблюдения и всегда получал аналогичные результаты. Тоже вневременной и внепространственный контакт? Если начинать анализировать подобные ситуации, да ещё в связи с нет-нет да прорывающимися в печать чисто физическими экспериментами, то приходишь к выводу о прикосновении к большим и очень глубоким мировоззренческим проблемам.

Здесь надо остановиться, это большая и очень серьёзная тема — новое пробивается с большим трудом и печальными потерями, причём увы!, даже в подходящих для принятия этого нового условиях. Это поле человеческих усилий невероятно замусорено и жемчужные зёрна похоронены в огромных кучах непотребного. Но оно всё равно будет отмыто, воспринято и развито. Таков вызов времени. Мы ведь оптимисты!

Три моих острова Пасхи

Лене и Андрею

Каких только сюрпризов не преподносит жизнь, особенно когда приобщаешься к сонму долгожителей…

Недавно двое моих молодых друзей — больших любителей путешествий, к которым они очень тщательно готовятся, побывали на острове Пасха. И вот в моих руках бесценные сувениры: образцы туфов и базальтов из этих таинственных мест. Нужно известное напряжение мысли, чтобы воочию представить, что из такого же природного материала сделаны в неизвестные времена, неизвестными мастерами и неизвестно для чего многочисленные истуканы, стоящие по всему небольшому участку суши, одиноко и загадочно существующему в бескрайнем Океане…

Где я и где остров Пасха?! Тем не менее он, как отметина на временной шкале, засекал периоды личной истории — вот и нахлынули воспоминания. Далёкий и манящий остров третий раз вторгается в мою жизнь, каждый раз по-иному, с большими перерывами, связывая меня с памятными событиями и людьми, оставляющими светлый след на дороге земного существования. Начав свой рассказ с конца, вернусь к первым эпизодам истории. Прошло более полувека с тех дней, но картины и звуки событий молодости ярко стоят перед глазами. Итак, конец 1957 года, место действия — Ленинград. Не мне приводить эпитеты к этому месту планеты Земля! Как хочется сохранить то далёкое по времени впечатление о Городе, которое не должно быть заслонено тяжкими картинами упадка начала нового тысячелетия!

Я, студент провинциального университета, должен был делать часть своей дипломной работы в знаменитам НИФИ (Институт Физики) Ленинградского университета. Забегая вперёд, скажу, что из этого ничего не вышло, но месячное пребывание в Ленинграде многого стоило, даже лихорадочной изматывающей работы потом в своём Альма матер по навёрстыванию упущенного времени. Меня поселили в общежитии филологического факультета на Мойке, где, собственно, и развернулась эта история, не имеющая отношения ни к физике, ни к дипломной работе. Студенческое общежитие жило своей жизнью, во многом похожей на многие места временного обитания учащихся, где мне до или позже приходилось бывать. Но образ жизни студентов-гуманитариев, в чей коллектив я случайно и всего-то на месяц попал, отличался своим, как бы помягче сказать, — независимым от учёбы режимом. В большой комнате жило человек 7-8, с несколькими из которых у меня завязались разнообразные контакты. О жизни этой типичной общежитской комнаты, двери которой не закрывались и свет горел круглые сутки, можно сказать только одно — полная свобода, причём и от университетских занятий тоже, что резко отличало от стиля жизни в общежитии студентов-физиков, где я иногда бывал. Оживают, как наяву, картинки того времени, имена же действующих лиц канули в Лету. Один, он будет играть основную роль в дальнейшем повествовании, поэтому произвольно назовём его Юрий, спал до 2-4 часов дня, потом исчезал, как выяснялось, в столовую, по возвращении уединялся с подружкой (комнатка свиданий — уголок вроде кладовки, график ночных посещений которой составлялся одним из старшекурсников и неукоснительно соблюдался, но дневные часы были опасны возможным скандалом с комендантом, что могло обойтись «штрафом» в бутылку водки), затем до утра по небольшому радиоприёмнику слушал джаз (под одеялом! иногда с той же подружкой), в 10-12 вставал(и), чем-то завтракал(и) (хлеб, колбаса, чай), потом Юра ложился спать до середины дня и только иногда этот распорядок нарушался. Этот спортивного сложения и неплохо одетый молодой человек, был всегда в ровном расположении духа, контактен, о своих «занятиях» в университете распространяться не любил, как и о чём-либо другом, кроме джаза. Девушка его была безмолвна и незаметна, я даже не могу вспомнить была ли она блондинка или брюнетка, но точно, что не рыжая — вот единственно, что осталось в памяти. Часто заглядывали и другие девушки, среди которых выделялась стройная гречанка, назовём её Аидой. Был в комнате один довольно шумный субъект, пусть он будет для определённости Алёшей, исчезающий с раннего утра — подрабатывал банщиком, возвращался к полудню или несколько позже, но «под шафе». Обычно он приносил початую бутылку плохой водки или другого пойла и оставлял её на столе или в незакрываемом шкафу на полке с продуктами, где в основном обитал зачерствевший хлеб, впрочем, тоже исчезающий в какой-нибудь вечер (холодильники тогда были роскошью, не слышал о таковых в общежитиях). Иногда Алёша довольно живописно, но кратко, расписывал своих клиентов, в большинстве своём принадлежавших к зажиточному, но весьма тёмному слою советского общества. Он не был циником, но говорил о них с определённым пренебрежением, хотя это и не мешало ему неплохо существовать за их счёт, во всяком случае, он не отказывал ссужать деньгами до стипендии или домашнего почтового перевода попросившего собрата-студента. Его хобби (хотя такое слово не было в то время в употреблении) было собирание открыток со скульптурными изображениями. Собственно, по его весьма обширной коллекции я познакомился с работами Мештровича, влюбился на долгое время в романтика и философа Родена, холодного Торвальдсена (конечно не зная, что мне суждено будет почти через 50 лет посетить его огромный и такой же холодный музей в Копенгагене) и стал завсегдатаем одного из верхних этажей Эрмитажа. Был ещё в комнате парень после службы в армии, кажется, единственный, кто посещал часть лекций, только часть, ибо он тоже где-то подрабатывал. Немногословный, аккуратный, прислушивающийся к «умным» разговорам, но не участвующий в совместных субботних выпивках и посиделках. Остальные обитатели комнаты не оставили следа в памяти. В целом, атмосфера в комнате была дружелюбной, царил дух взаимопомощи, совместного противостояния администрации и неиссякаемого молодёжного веселья. Всё это я рассказал, чтобы подвести к главным для меня событиям в этом общежитии. В то время в одном из популярных журналов — «Знание-сила» или «Техника — молодёжи», точно не помню, которые в среде студентов-физиков, регулярно читались и обсуждались, — были опубликованы статьи о таинственных письменах с острова Пасхи — «Кохау-Ронго-Ронго» — и попытках их расшифровки. Я был заворожён этими дощечками, загадочной историей острова и видом каменных истуканов. (Тогда я ещё не знал, что в том же Ленинграде, в основанной Петром Первым Кунст-Камере есть две дощечки, купленные Миклухо-Маклаем у французского миссионера. Да и всей личностью и деяниями этого нестандартного исследователя жизни далёких полинезийцев и тоже во многом загадочного, я заинтересовался много позже). К тому же, нельзя было представить себе, что при твоей жизни наступит время, когда можно будет своими глазами увидеть эти спящие вулканы, каменоломни с незаконченными идолами и скудную природу загадочного и по сей день острова. Принципиальная недоступность для рядовых советских людей выезда за пределы пресловутого «Железного занавеса» придавала счастливцам-исследователям статус небожителей. Научно-популярные журналы были в среде моих новых знакомых не в чести, поэтому вся информация была им внове. И будучи под впечатлением прочитанного, я в одну из первых субботних посиделок рассказал студентам-гуманитариям о проблемах перевода исчезнувшего и не имеющего аналога языка, противоречиях в интерпретации истории народа, заселяющего сейчас остров, и непонятном назначении многочисленных истуканов. Мы засиделись далеко за полночь, девушки почти все не дождались своих кавалеров и ушли, темы разговора расширились, но оставались в рамках науки. С этого дня я стал популярным «в узких кругах», меня просили рассказать ещё что-либо, и я перешёл на темы только что появившихся опытов и гипотез о природе времени астрофизика Н.Козырева из Пулковской обсерватории. Слушали, надо сказать, с неменьшим интересом. Времени было мало, много часов я проводил в лаборатории, к тому же, из-за обстановки в комнате, высыпаться почти не удавалось, ленинградская погода на этом фоне сыграла свою роль, как следствие всего этого, я заболел — кашель, температура, жуткая слабость, не было сил встать с постели, не говоря уже о посещении столовой, а о лаборатории и мысли быть не могло. Пришедший врач опасался осложнений и поговаривал о больнице. Вот тут я и ощутил в полной мере дружескую атмосферу общежития — меня буквально завалили «продуктами питания», приносили горячее питьё, а ребята всё время уговаривали принимать надёжное «народное средство» от всех болезней. Общие усилия и молодой организм привели к тому, что я через несколько дней уже начал вставать, но навалилась аппатия и полное безразличие ко всему, даже к вниманию Аиды, ежедневно кормившей меня молочной манной кашей (другой крупы просто не было!) с маргарином. Моё состояние отметил Юра и пообещал встряску. Конечно, я не догадывался, что он под этим подразумевал, мысли мои были на этот счёт весьма примитивны. И вот, кажется в субботу, — я всё ещё бóльшую часть дня полёживал — началась суета, причину которой я не понимал, сдвигались кровати, освобождая центр комнаты, затем установили длинный стол, принесённый с другого этажа. На другой стол возле окна сгружались бутылки, всякая снедь, появлялись стулья и табуретки, в общем, что-то готовилось необычное, но никто не хотел мне объяснить суть происходящего. Начали приходить «гости», даже с других этажей, рассаживаясь, кто где захватил место, часть даже стояло. Юра во всей этой суете участия не принимал, только несколько раз мелькнул. Принесли большую кастрюлю с дымящейся картошкой, чайники, кружки и стаканы — застолье началось, но чувствовалось, что собрались не за этим, явно все чего-то ждали. Длинный стол между тем оставался пустым и как бы не участвовал в этом небольшом пиршестве. И вдруг кто-то не выдержал и начал аплодировать, присоединились все. Я понял, что наступил тот момент, когда должно проявиться основное действо. И действительно, по театральному торжественно, под восторженный шум, появляется пара — Юра в узких стильных, преследуемых в то время всевозможной администацией и комсомолом, брюках, не помню уж какого цвета, но явно нестандартного, и вместе с ним, тоже в брюках, стройная невысокая девушка с раскосыми глазами, которую я прежде не видел. Под ободряющие возгласы пара забралась на длинный стол, послышалась музыка и началось — они демонстрировали такой рок-н-ролл, который я больше никогда не видел. Эта знаменитая, как выяснилось, на весь университет пара демонстрировала такой класс гонимого в то время партийным официозом пришедшего с «гнилого Запада» танца, который даже ничего не понимающих в искусстве людей не мог оставить равнодушным. Гибкость танцоров, темп танца и выразительность их движений — и всё это на столе!, наконец, вспышки горячих аплодисментов зрителей на каждый полёт девушки, то вверх, то между ног партнёра, то на какое-то немыслимое па, — всё создавало невероятную атмосферу настоящего праздника молодости, энергии и веселья. Память об этих удивительных танцорах, об этом вечере, радостное его последействие осталось со мной на многие десятилетия. Неужели всё это было со мной? Кроме памяти, осталось и нечто вещественное — томик стихов Беранже с дарственной на греческом, перевести которую к стыду своему я не удосужился за прошедшие годы. … А ведь не будь острова Пасхи с его тайнами — не было бы и этого незабываемого вечера, так согревшего меня в промозглую и сырую ленинградскую зиму. Где вы, Юра и бурятская девушка? Какая судьба вас ожидала? В моей памяти вы навсегда остались молодыми и прекрасными…

Пролетели годы и города бескрайнего тогда СССР. Я уже жил далеко от любимого мною Питера, в Сибири, в 60 км от легендарного Байкала, в Иркутске, в месте освящённом декабристами и их преданными жёнами, да и непростой дальнейшей историей. И вот туда пришла весточка от почти забытого мною острова. Придётся сделать небольшой экскурс в те времена. В Институте геохимии Сибирского отделениия АН СССР, где я работал, был объединённый Учёный совет, куда входили некоторые сотрудники из других организаций. В их числе некоторое время был известный геолог, в то время занимавший пост заместителя Председателя Бурятского отделения АН, — позже ставший член— корреспондентом АН, — Фёдор Петрович Кренделев. Я не могу удержаться, чтобы не сказать хотя бы пару слов об этом ярком человеке. По сухой справке о нём в Википедии невозможно представить себе этот гейзер, фонтанирующий идеями, человеком высокой культуры с блистательным интеллигентным остроумием, широтой взглядов и простотой в общении. Он прекрасно писал, его перо, как говорится, было лёгким, но точным и научно выверенным. Его широко известная, сугубо научная монография о геологических образованиях — металлоносных конгломератах мира — читается как поэма. О таких людях следует издавать книги в серии ЖЗЛ, на их примере можно выстраивать педагогические мероприятия, они редко и ненадолго приходят в этот мир, но оставляют в нём золотые следы. Перипетии его жизни могут послужить канвой для большого романа о непростом противоречивом времени и людях советской эпохи с их страстями и устремлениями.

Как-то Ф.П. упомянул о своём недавнем кратковременном визите на остров Пасха. Вспыхнули мои давние увлечения и удалось уговорить его рассказать более подробно об этой экзотике, что и реализовалось в его следующий приезд. Молодёжь Иркутского Академгородка была чутка к ярким людям, поэтому поэтически-научный семинар с демонстрацией слайдов привлёк многих. Все мы зачарованно смотрели и слушали об истории и геологии этого непонятного уединённого островка в бескрайнем океане, засыпав путешественника-исследователя массой вопросов. У Фёдора Петровича после обследования острова сложились определённые взгляды на геологическую историю, а отсюда и на человеческую судьбу на этом клочке земли. Была интересная дискуссия, а после его лекции мы с ним продолжили обсуждение проблем о.Пасхи, а затем по его инициативе перешли к другим волнующим его проблемам минералогии. Так завязалось наше знакомство, к сожалению, весьма краткое. А в нашей среде ещё долго вспоминался остров Пасхи, выдвигались дилетантские гипотезы и строились прогнозы будущего этого места, кстати, абсолютно не оправдавшиеся. Через несколько лет, уже после перехода Ф.П. в Читу, где он организовал Институт Природных ресурсов, вышла его и историка А.В.Кондратова небольшая книжка об этом необычном месте — острове Рапа-Нуи, в популярной академической серии, переизданная в расширенном издании в 1990 году. Обе они сегодня являют собой библиграфическую редкость.

Так сложилось, что мой кабинет был рядом с залом заседаний, и после них, да и в перерывах Фёдор Петрович стал после нашего знакомства заходить ко мне попить слабенький чаёк (он был к тому времени уже после двух инфарктов) и заразить своей очередной идеей. В то время он, впридачу к своим основным делам — секретным в то время геологическим поискам золота и меди в Бурятии и Читинской областях (а это площадь по масштабу не уступает многим немалым странам), занялся «тёмными» сторонами минералогии. Что можно сказать о минералах из того, что не сказано и написано за тысячелетия? Здесь и высокая поэзия, и сухие результаты лабораторных экспериментов, разнообразное практическое использование, но прежде всего — красота. Может, именно она вначале привлекала наших далёких предков и несомненно первобытные женщины были здесь первыми. Цвет, форма, неуловимая притягательность особенностей внутреннего строения — каждый человек находит в кристалле что-то, затрагивающее именно его, как и было во все времена. К тому же, именно минералы дали толчок разным наукам — химии и особенно физике: магнетит познакомил с магнитными свойствами вещества, янтарь — с электрическими, а кальцит, кварц и другие — с многочисленными оптическими эффектами. Эти свойства пытливые искатели подметили давным-давно, но сколько знаний утеряно, забыто, просто отметено, как не укладывающихся в современную научную догму! В тибетской медицине минералы используются, наряду с другими природными веществами, давно и весьма эффективно, но даже названия многих из них неизвестны профессиональным минералогам. И вот, Ф.П. зачисляет в штат академического геологического института 73-летнего бурятского ламу (м.н.с. без образования, даже начального! Можно себе представить, что ему пришлось преодолеть в Отделе Кадров!) для составления тибетско-русского словаря лечебных минералов. Мне довелось встретиться с этим ламой Дашенимой Бадмаевым и он кое-что поведал об этой непростой работе. Почему непростой? Вот пример. Минерал, имеющий состав CaCO₃, в научных справочниках по минералогии представлен двумя модификациями — кальцитом и арагонитом. А в тибетской медицине он подразделяется на более чем 40 разновидностей, в зависимости от формы, цвета и … запаха. И эта, на первый взгляд всего лишь терминологически несостыкованная ситуация (она касается не только кальцита или кварца), уходит корнями в глубокое различие взглядов на природные явления. Но и этого мало. В описаниях Фирдоуси, в старых тибетских книгах и некоторых других источниках, совершенно независимых друг от друга по месту и времени, сообщается о необычных свойствах природных твёрдых тел, абсолютно неизвестных современной науке. Обобщив море информации, Ф.П.Кренделев подготовил к печати основательную монографию, но … научные рецензенты «зарубили» её и она вышла в весьма урезанном, но «научно корректном» виде. А там и автор в 1987, в возрасте всего лишь 60 лет, году ушёл с пространства живых. Так пропали ценные сведения, которые, скорее всего, серьёзно расширили бы наши представления о Природе. Одна надежда — «Рукописи не горят». Но это в теории, которая, как известно, не всегда подтверждается опытом. А мне осталась на память тоненькая книжица с автографом автора.

Так ещё раз остров Пасхи стал для меня путеводителем к яркому событию в жизни — знакомству и общению с незаурядным человеком. Вот такие воспоминания навеяли мне два небольших тёмно-серых невзрачных камушка, привезённых моими друзьями.

Я спросил молодых, но уже достаточно опытных путешественников, что их больше всего впечатлило при экскурсии на этот остров. Ответ был для меня неожиданным — «Обыденность посещения»… Банально заказываешь заранее авиабилет на рейс из Чилийской столицы Сантьяго, садишься в самолёт и через несколько часов оказываешься на месте, весьма невзрачном и пустынном. Дальше тоже достаточно прозаично — гостиница, арендованный джип (всё договорено ранее по интернету), поездка по нескольким накатанным туристическим местам с обозрением готовых реставрируемых (увы!) истуканов и мéста по их изготовлению таинственными древними жителями острова, местный небольшой музей и лавочка с сувенирами и тот же рейсовый самолёт с возвращением в цивилизацию. Всё просто и никакой романтики — штормы, пираты, воинственные аборигены, опасные плутания в бескрайнем океане, оглушительная новизна увиденного — всё в прошлом. Или в памяти. Что, согласится каждый, тоже немало.