Госантисемитизм в послесталинскую эпоху? Круглый стол

Loading

Мы знаем, что жизнь — это болезнь, передаваемая половым путём, со стопро­центным смертельным исходом. Но я ещё живой! И знаете, друзья: очень нос задирается от такой ситуации: я не провалился. И вы, друзья, не провалились, несмотря на все их козни!

Госантисемитизм в послесталинскую эпоху?

Круглый стол

Участвуют (в алфавитном порядке): Элла Грайфер, Борис Дынин, Леонид Комиссаренко, Самуил Кур, Элиэзер М. Рабинович, Борис Тененбаум, Владимир Янкелевич и др.

«Как немецкая наука не пережила двенадцати лет гитлеровской диктатуры, очистившей науку от евреев в первые годы своей власти, так и российская наука не может встать на ноги после успешной чистки от евреев в 60-х-80-х годах двадцатого века. … С тех пор система интеллектуального геноцида совершенствовалась, даже автоматизировалась. Но суть осталась. Если не допускать в науку сильнейших, то дается простор серости. А серость убивает науку. Так, совершая преступление против еврейских юношей и девушек, система убивала себя саму. Жаль, что история учит только тому, что она ничему не учит».
Евгений Беркович «Экзамены для евреев — начало 60-х»

От редакции

Публикация Михаилa Косовского «Государственный антисемитизм: реальность или мираж?» в октябрьском номере «Заметок по еврейской истории» вызвала бурное обсуждение и в отзывах под статьёй, и в гостевой книге, и в частной переписке. Особо острое и эмоциональное неприятие породил тезис автора об отсутствии в послесталинском Советском Союзе государственного антисемитизма (при наличии бытового и «перегибов на местах»). Автор поясняет свою мысль в следующем комментарии:

«Уважаемый … Вы утверждаете, что ограничения евреев в постсталинский период являются типичным проявлением госантисемитизма. Таково мнение многих, если не всех читателей. Руководители учреждений и вузов не были частными лицами, они вынуждены были выполнять указания с Олимпа власти, значит антисемитизм являлся государственным… В статье я пытался объяснить, что это не есть госантисемитизм, но, видимо, безуспешно. Коротко попытаюсь ещё раз. При Сталине и после него сотни тысяч евреев переселились в Москву, Ленинград и другие крупные центры. Почти все устроились в престижные организации после окончания престижных вузов. Москва стала столицей евреев СССР и всей Европы. Перенаселенность евреев в учреждениях и главках, в медицине и вузах резала глаз, вызывала раздражение и недовольство. Наверху поняли, что, как говорил Жванецкий: у нас в стране не все евреи, что в государстве, где большинство населения русские, украинцы, белорусы и т.д. евреев нужно ограничивать. Ограничения в приеме евреев появились вынужденно, у правительства не было выбора, эти меры были выгодны всем без исключения, кроме евреев. Поэтому такие меры трудно назвать антисемитскими. Другое дело, что на местах перегибали палку — в СССР не было дефицита антисемитов».

Невозможно не процитировать остроумный ответ Эллы Грайфер:

«Поскольку ваше определение государственного антисемитизма с общепринятым не совпадает, спорить как бы не о чем: если заранее постулировать, что собакой считаем только овчарку, легко доказать, что пудель — не собака…

Вы утверждаете, что государственным антисемитизмом можно считать лишь те антиеврейские мероприятия, которые вызваны личными вкусами правителя, а не иными причинами (например, политической конъюнктурой). Общественное мнение понимает под этим термином другое (всякие антиеврейские мероприятия на государственном уровне, чем бы они ни вызывались). Смысл термина не бывает ни истинным, ни ложным, он служит только для взаимопонимания.

Представьте себе, что я даю какому-то термину собственное произвольное толкование, например: Экстаз — это таз, бывший в употреблении. И на основании этого утверждаю, что состояние, в которое впадает публика на рок-концертах, экстазом быть не может, поскольку ни тазом, ни посудой вообще не является. Вопрос — в чем смысл подобных рассуждений?»

Ряд наших авторов и читателей продолжили обсуждение статьи в переписке, которую затем предоставили редакции. Не сговариваясь, почти все, кто прочитал про отсутствующий де антисемитизм, вспомнили, как поступали в институты (университеты). Это и понятно: первый шок, первое серьёзное столкновение с реальностью, осознание зияющего зазора между советскими сказками и советской же действительностью — по прошествии стольких лет воспоминания эти саднят, не уходят из памяти.

Надеемся, собранный материал будет интересен читателям[i].

I. Как евреи получали образование

«Слесарь Иванов придя после работы с завода домой и выслушав сообщение супруги что их сын десятиклассник стал победителем математической Олимпиады и был зачислен вне конкурса в Университет молча развернулся вышел на лестничную площадку позвонил в дверь соседу инженеру Циммерману и когда тот открыл без объяснения причин нанёс ему в область морды лица телесные повреждения».
Из милицейского протокола, орфография сохранена

Элиэзер М. Рабинович

Мой друг Зиновий рассказывал, что несколько раз его американцы спрашивали: вы все жалуетесь на антисемитизм в Советском Союзе. В то же время, вы все — доктора да профессора. Как такое возможно?

Они правы в вопросе. Но читатель этого портала найдёт здесь немало историй о том, как очень талантливые люди не допускались в лучшие учебные заведения из-за их еврейства. Среди них я не знаю ни одного (ни одной), кто бы не состоялся. Но было это ценой каждодневного внимания к своему еврейству, которое в культурном и религиозном отношении значило мало. Евреи были единственным народом, у которого культуры якобы и не было.

А вот 11 января 1974 года моя семья перестала быть «евреями» в том закавыченном и закомплексованном виде, в котором пребывали. Наши дети, другие подобные семьи поступали в лучшие университеты, если были того достойны по своим способностям, или не поступали, если нет. Нас брали на лучшие работы, мы богатели. Покупали дома и никогда в процессе не думали о своём еврействе, как о факторе в этих процессах. А думали о нём и жили им в синагоге, за праздничным еврейским столом, когда звучало самое важно благословение жизни:

«Благословен ты, наш Господь, наш Б-г и правитель мира, что дал нам дожить, досуществовать и дойти до сегодняшнего дня».

Давайте посмотрим, как мы это сделали.

«Я ещё живой!»

Несколько лет назад я написал статью «1953-й» о страшном времени позднего сталинизма и пост-сталинизма. Перейдём к лету 1954 года, когда я, окончив школу с серебряной медалью, ожидал быть принятым в институт без экзаменов. Во всяком случае, в царской России, где для евреев была откровенная процентная норма, медалистов полагалось принимать сверх нормы, и так их и принимали.

Но не в Советском Союзе, где вместо экзаменов для медалистов были введены т.н. «собеседования». Всё лето я мечусь по Москве, проваливая одно собеседование за другим. Другой формой отсева была медицинская комиссия. Я подаю документ в Институт цветных металлов и золота, что на Крымском валу. Прихожу в медпункт — злющая 50-летняя врачиха терроризирует абитуриентов. Подходит моя очередь. Одним взмахом руки прикладывает и тут же отнимает стетоскоп через несколько слоёв моей одежды и сладко поёт:

— Серде-е-ечко-то никуда, никуда! Вас учи, а вы потом умрёте!

Мама испугалась, стала водить меня по врачам, которые ничего не находили. И вот через 53 года, 10 лет назад, когда мне было 70, мы в Москве, спускаемся по Крымскому валу к новому зданию Третьяковки и проходим мимо этого здания, где уже давно нет того института. И я кричу друзьям:

— Стойте, стойте! Мне же надо здесь сфотографироваться!

И друзья меня снимают. Снимок слева называется: «Я ещё живой!», а справа — «Смеётся тот, кто смеётся последним».

Мы знаем, что жизнь — это болезнь, передаваемая половым путём, со стопроцентным смертельным исходом. Но я ещё живой! И знаете, друзья: очень нос задирается от такой ситуации: я не провалился. И вы, друзья, не провалились, несмотря на все их козни!

Ка-а-акой «государственный антисемитизм»? Правительственная телеграмма

Но вот уже, к середине июля все места для медалистов оказались заполнены, и от них перестали принимать заявления. Я — без института. Подаю на общих основаниях в Менделеевский химико-технологический институт, не прохожу по конкурсу. Уже 20-е августа.

Мне кто-то говорит, что Центральная приёмная комиссия при Министерстве Высшего Образования устраивает медалистов в институты. Не могу поверить, упускаю пару дней, еду на Трубную площадь, которая уже в 6 утра черна от просителей до самого здания цирка. Узнаю, что Комиссия рассматривает дела только двух типов неудачников — медалистов и тех, кто не прошёл конкурс в МГУ всего лишь с одной четвёркой. Но остальные образуют цепь и не дают мне пройти, пока не появляется милиция и силой не вводит медалистов. Принимает чиновник по фамилии Добрынин:

— Ничего уже не могу для вас сделать в Москве. Какую специальность вы бы хотели?

— Химико-технологический институт.

— Казань или Иваново.

Посоветоваться не с кем. Старшая сестра Фаня приехала со мной, но её не впустили, ждёт меня у выхода. Подумав, что Иваново ближе к дому (300 км в сравнении с 800), выбираю этот областной центр. Добрынин выписывает направление.

— А если они не согласятся?

— Дадите нам телеграмму, и мы их заставим.

Едем с Фаней в Иваnово, в приёмной директора института профессора Кириллова знакомимся с Мишей Улановским, который приехал с такой же бумажкой. Входим к директору.

— Что это за добрый дядя Добрынин?! Нет у меня для вас мест.

Я:

— Напишите нам отказ.

— Ничего я вам писать не буду! Ясно же, что я вас не принял, раз вы вернулись! Я не приму, пока мне ясно не укажут принять вас сверх нормы.

Фаня уезжает — ей надо на работу, а мы посылаем телеграмму в Москву, поселяемся в гостинице, каждый день ходим в институт и спрашиваем секретаршу, нет ли какой-нибудь почты по нашему поводу. Грубее невозможно:

— Ничего для вас нет! Убирайтесь!

Так прошло не менее трёх дней, как вдруг мы получаем в гостиницу телеграмму от Фани и мамы: «В Иваново послана правительственная телеграмма о приёме вас в институт».

Мы с трудом доживаем до утра, бежим к той же секретарше с тем же вопросом — нет ли чего-нибудь по нашему поводу. Грубее невозможно:

— Откуда я знаю? Сидите и ждите, пока вас примет директор!

Мы входим и видим, снизу вверх лежит книгами прикрытая ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ телеграмма.

Директор:

— Мы получили указание принять вас сверх нормы. У нас есть места на Силикатном факультете. Подавайте.

Ну, бабья логика: «во-первых, я не брала, во-вторых, я положила взад». — «мы принимаем вас СВЕРХ НОРМЫ, но у нас ЕСТЬ МЕСТА…»

Вернувшись в Москву, мы узнали, откуда взялась телеграмма. Из Ленинграда на несколько дней приехал двоюродный (по браку) брат историк Иосиф Амусин; как всегда, остановился у нас. Узнав историю, тут же побежал в Министерство, откопал нашу телеграмму среди сотен других, на которые никто не обращал внимания, и пробился к Председателю приёмной комиссии заместителю министра Геращенко. Тот наложил резолюцию о приёме меня и Миши. Иосиф пошёл в приёмную Министра, чтобы его секретарша отправила телеграмму. И — это только Иосиф мог такое придумать — он невинным голосом спросил:

— А нельзя ли послать телеграмму как Правительственную?

У секретарши Министра была такая власть, и вот в Иваново полетела Правительственная телеграмма о приёме двух евреев в институт! А вы говорите «государственный антисемитизм!»

Иосиф Давидович Амусин (1910–1984)
Иосиф Давидович Амусин (1910–1984)

Мне не было плохо в Иванове, городе с шестью вузами. Правда, быт не был лёгким. Институт снимал для нас комнату, в частном доме, где нас было семеро в комнате. Дощатый туалет на улице был трудноват для пользования в холодные зимы. Основной едой зимой был чёрный хлеб с пластовым мармеладом, но я часто ездил в Москву за продуктами. Весь сентябрь мы проводили в колхозах, часть весны и лета. Но преподавание было на высоком уровне. Выгнанный с Украины профессор Константин Дмитриевич Яцимирский преподавал аналитическую химию, бывший член Промпартии профессор Розенбаум — сопромат. Узнав, что существует научное студенческое общество, я сразу же попросил и получил проект для исследования. Совершенно не помню бытового антисемитизма. Именно в Иваново я услышал знаменитый антисталинский доклад Хрущёва 1956 года.

Папа вернулся из ссылки осенью 1954 и был реабилитирован в мае 1955. Он очень просил меня попытаться перевестись в Менделеевский институт после первого курса, но я в Иванове прижился и не захотел. Но второй год был труднее: зима 1955-56 была просто голодной — не было хлеба. Закончив летом 1956-го 4-й семестр на одни пятёрки с повышенной стипендией, я взял зачётку и папину справку о реабилитации и поехал в Министерство. Не знаю, какой документ произвёл на чиновницу большее впечатление, думаю, что папина справка, но весь разговор продолжался не более минуты, и она тут же выписала мне направление в Менделеевку, которую я и закончил в 1959-м…

В.Ш.

Я не молод, и, ежедневно выстаивая с матерью в 47-м году по многу часов в хлебных очередях, я, пятилетний, то и дело слышал, кто именно повинен в претерпеваемых народом трудностях и лишениях, а, играя подле беседующих у наших ворот бабушек, я узнал от старушки Дёминой, что мой отец — пришедший с фронта на костылях инвалид первой группы — по ночам отбрасывает костыли и весело танцует.

С бытовым, уличным и трамвайным антисемитизмом я сталкивался то и дело, а вот в школе его не наблюдалось, и мои одноклассники дружили и дрались, не задумываюсь о том, у кого какая национальность. Поскольку я постоянно принимал участие в бесконечных районных, городских и областных олимпиадах художественной самодеятельности, меня пригласили в райком комсомола, где мне, девятикласснику, и Толику Грязеву, парню из моей школы на класс старше, поручили организовать клуб старшеклассников. Мы с энтузиазмом взялись за дело, устраивали районные школьные вечера, проводили какие-то олимпиады и т.п.

Когда в августе я встретил на улице Толика, он радостно мне сообщил, что, плохо сдав вступительные экзамены в институт, пошёл на приём к пересевшей к тому времени из райкомовского в обкомовское кресло Вале-инструкторше и та тут же ему спроворила обкомовскую характеристику-рекомендацию, после чего он был незамедлительно принят в институт.

Через год я кончил школу, и, узнав из разговоров знакомых, что мне будет поступить в институт ох как непросто, отправился к вышеупомянутой Вале за такой же характеристикой и был потрясён, что Валя без долгих слов мне отказала. Когда я растерянно её спросил, почему Толику она дала рекомендацию, а мне не хочет, Валя мне ответила (буквально), что Толик — это одно, а я — другое.

Девять ребят из нашего класса решили подать документы в один и тот же институт. Первым экзаменом было сочинение. В тот год (1959) было введено следующее новшество: на сочинении указывался код абитуриента, а не его фамилия, Я получил по сочинению пятёрку и отчётливо помню, как мне было неловко перед товарищами, получившими более низкие оценки. Следующим экзаменом была физика. На этом экзамене восемь из девяти одноклассников (все евреи) получили по двойке; при этом, прощаясь с Адиком Янкелевичем, последним пацаном из нашей группы, который рос вместе со старшим братом без погибшего на фронте отца, экзаменатор радостно ему сообщил:

— Очень хорошо, Янкелевич, двойка!

Забегая вперед, хочу сказать, что все ребята, провалившие этот экзамен, кроме одного, рано или поздно получили высшее образование — кто пошёл работать и поступил на заочное или вечернее отделение, кто уехал в другие края. Я же по причине тяжёлого заболевания, с которым маюсь всю жизнь, не мог уехать учиться и через год (в 1960-м) попытался поступить в университет. Как житель крупного города я был, конечно, подготовлен намного лучше, чем поступавшие вместе со мной сельские ребята, и ни один экзаменатор не смог поставить мне двойку; я получил по всем предметам тройки и не был принят.

Как я впоследствии узнал, мой отец понял, что дело плохо и надо что-то предпринять. В скором времени он познакомился с начальником университетских мастерских, который был вхож к ректору и тот сказал моему отцу, что ректору нужно сунуть тысячу рублей (огромная сумма по тем временам) — и дело будет в шляпе.

И вот однажды, когда я в начале ноября пришёл с работы домой, отец мне сообщил, что я принят на заочное отделение и должен явиться на приём к ректору. Я никак не мог взять в толк, как я могу быть принят в вуз в середине года, но мой отец был немногословен. Прождав несколько часов в приёмной, я был введен секретарём в кабинет ректора, который, рассеянно взглянув на меня, сказал: «Йды вчысь» и махнул рукой, давая понять, что аудиенция закончена.

Я проучился на заочном отделении полтора месяца, сдал зимнюю сессию на все пятёрки и был переведен на стационар, где автоматически стал получать повышенную стипендию. Идиллия продолжалось до лета следующего года, когда, сдав четыре экзамена на пятёрки, я пришел сдавать экзамен по гражданской обороне. Этот экзамен состоял из трёх подэкзаменов; я не помню, какие были первые два экзамена, которые я сдал без малейших затруднений, но третьим экзаменом было наложение повязки на рану. Его принимал университетский врач, доктор Г. Я пытался сдать ему этот экзамен семнадцать раз, но мне это так и не удалось. В результате я остался без крайне для меня тогда важной стипендии и вынужден был перейти на заочное отделение, чтобы иметь возможность зарабатывать на жизнь.

И что же, в конечном счете высшее образование я получил и даже — уж простите за хвастовство — стал одним из лучших в городе специалистов в своей области, но вот какое-то неприятное послевкусие у меня почему-то осталось…

* * *

Хочу ещё привести в качестве примера несколько эпизодов из жизни близлежащего товарища в лице моей жены. Итак, представьте себе, что вы являетесь, извините за выражение, евреем и, обучаясь в одинадцатилетке (в то время на несколько лет было введено одинадцатилетнее образование), получили, как и моя жена, десять похвальных грамот, все пятёрки за все четверти последнего года и пятёрки на всех выпускных экзаменах. И вот в конце года, когда директор вашей школы поняла, что впредь вы не будете получать для школы грамоты на городских и областных олимпиадах по физике, химии и математике, она решила применить санкции. На педсовете она заявила, что ваше поведение было хорошим, но не отличным, и поэтому вы не можете претендовать на медаль. К чести учителей они отказались снизить вам оценку по поведению, объяснив директору, что четвёртка по поведению в аттестате зрелости равносильна волчьему билету. В последнюю секунду в школу вернулась долго болевшая учительница физкультуры, и директор её сломала, вынудив эту учителку поставить вам четвёртку по физкультуре. Однако загвоздка состояла в том, что при одной четвёртке положено давать серебряную медаль, чего директор школы решительно не хотела делать. На финальном педсовете произошёл грандиозный скандал, группа учителей с двадцати–тридцатилетним стажем пошла по областным инстанциям, которые решили этот скандал притушить, и в конечном счете на выпускном вечере директор школы, приторно улыбаясь, вручила вам серебряную медаль. Что бы вы в тот момент испытывали — горечь, стыд, чувство унижения? Ведь вам, в сущности ещё ребёнку, нанесли незаслуженное оскорбление не на улице и не в трамвае (к этому вам с детства пришлось привыкнуть), а в родной и любимой школе.

Итак, вы с серебряной медалью, как и моя жена, отправились поступать в МГУ, получили законную двойку (не могу судить, насколько справедливой была эта оценка; знающие люди, правда, говорили, что, если уж поступать в Москве, то в МФТИ или МИФИ, а МГУ — это дохлый номер), вернулись в родной город и подали документы на физфак местного университета. В том году были на время аннулированы военные кафедры (может быть, вы припоминаете эту чехарду), и мальчики не шли в вузы. В общем, вы как обладатель серебряной медали сдали один экзамен, получили пятёрку и были приняты на физфак…

Леонид Комиссаренко

Я поступал в 1953-ем. На моё счастье школа была по принадлежности железнодорожной, в этом ведомстве золотые и серебряные медали утверждались недели на две раньше, чем в наробразовских. Когда я подал документы в ОПИ, то скорее всего на тот момент кроме прошлогодних медалистов заявлений в этой категории не было. Никаких собеседований я не проходил, через неделю, проведенную на Ланжероне, получил подтверждение приёма. А ещё через неделю подал документы мой троюродный брат, золотой медалист Саша Жорницкий. И тут же получил отлуп:

— У вас очки минус три, вам будет трудно читать чертежи.

И поехал Саша домой. А я с очками минус шесть остался учиться.

С какими проблемами поступал медалист Миша Гаузнер — есть его публикация на портале[ii].

Четыре раза пыталась поступить в Киеве и Одессе моя будущая жена, пятипроцентная выпускница педучилища. Поступила в Донецке, благодаря заступничеству родителей одной девочки из детсадовской группы, где жена работала воспитателем, — доцентов Пединститута. В общем историй не счесть.

В 1955 году, после окончания второго курса в Одесском политехе, задумал я перевестись в Киевский — гораздо ближе к дому, да и уровень преподавания повыше: у нас ведь на весь факультет только один профессор — Добровольский. Приехал в Киев. Время каникулярное, но декан механико-технологического факультета на месте. Начал он меня прощупывать — нормальные вопросы, соответствующие ответы. Попросил показать зачётку. Показываю без страха — там ведь одни пятёрки. Показать паспорт он не предложил, а в зачётке национальности нет. Возвращая зачётку, декан произносит:

— Такие студенты нам нужны, высылайте все документы, к началу семестра получите подтверждение о зачислении.

С тех пор прошло шестьдесят с гаком лет, а подтверждения всё нет…

 

Борис Дынин

Каждый из нас может рассказать свою историю. У меня была удача.

Пытался поступить в 1954 г. в ленинградский военно-механический институт (для философии у меня не было ни фабричной, ни армейской службы!). На первом же собеседовании дали понять, что к чему, и посоветовали забрать документы. А окончи я его, а не Горный, так был бы допуск и… отказы.

После Горного мне показали от ворот поворот (после взгляда в паспорт, благо имя и физиономия моя скрывали «истину») от нескольких проектных организаций, и я нашел работу на заводе, что дало мне «пролетарско-инженерную» закваску и помогло при поступлении в аспирантуру по философии. А помогло , прежде всего, то, что к 1962 г. была спущена директива исправлять положение в философии естествознания (после погрома генетики, кибернетики и пр.) и я, как «хитрый еврей» тут же воспользовался своим горным образованием и написал реферат «Философские вопросы геологии» (!) , чем и привлек внимание кафедры диамата философского факультета, чтившего «Диалектику природы» тов. Энгельса…

Многое при советской власти осуществлялось не по закону, а по пониманию. И отсутствие писанного закона, например, о «процентной норме» (хоть по умолчанию в иные годы «нулевой» в тех или иных профессиях) давало возможность (возможность!) еврею преодолевать препятствия к достижению образовательной и профессиональной цели, благо не только государству вообще, но и её чиновникам нужны были «головы». Так в год моего поступления в аспирантуру деканом философского факультета МГУ был В.С. Молодцов. Он числился специалистом по диалектике, но был чистым бюрократом и отнюдь не противником процентной нормы (его вполне устроили бы аргументы М. Косовского — не объявлять же расовые законы!) , но он решил взять меня к себе в аспиранты, поверив, что беспокоить я его не буду. Так и было (мы разговаривали раз в три месяца), но и он помог мне при защите диссертации (уже не по геологии, а по методологии физических теорий), когда меня (его аспиранта!) обвинили в кантианстве, чего Василий Сергеевич допустить не мог!..

М.Ф.

У каждого, или у большинства из нас, своя история.

У меня дома считали, что мальчика должна быть специальность и приобрести её надо до призыва в армию. То обстоятельство, что придётся пойти служить ни у кого в середине шестидесятых не вызывало сомнения.

По этой причине мой путь лежал в техникум. После восьмого класса я предпринял попытку и не поступил. Это для Западной Украины было характерно. Фильтры были установлены на уровне значительно более низком, чем в других частях Союза. Через год я снова попытался, на сей раз прошел, правда сменил сферу прикладного искусства на чистую технику. Техникум я окончил с красным дипломом. Во время учебы на последнем курсе я также параллельно отучился в вечерней школе, дабы получить обычный аттестат и быть свободным в выборе направления учебы в дальнейшем. В аттестате было две четверки и одна тройка, остальные — «пять».

После армейской службы попытка поступления в Черновицкий университет окончилась плачевно на устном экзамене по математике. До этого письменную математику и физику я сдал на четвёрки.

В ходе злополучного экзамена экзаменатор не стал со мной беседовать по существу билета и моего ответа, а предложил несколько дополнительных вопросов и заключил беседу так:

— Накреслить коло, тепер ще одно коло, проведить дотичну. Що це є?[iii]
(… черчу …)
— Нi, не так. Це є ровер. Сiдайте на нього, прямуйте до дому та вчить![iv] Два!

Умные черновицкие ребята из обеспеченных семей в такие игры не играли и поступали в сибирские, уральские и ещё какие-либо, но не украинские ВУЗы.

Литератор и журналист Игорь Померанцев (Прага) в своих «Воспоминаниях утопленника», вспоминая Черновцы, пишет:

«Мои юные еврейские друзья в пику люмпенам и неудачникам, закончив школу, уезжали в Сибирь и там в пятнадцать лет становились докторами физико-математических наук. Почему они выбирали Сибирь, я не особенно задумывался».

Впоследствии судьба привела меня в Ташкент, где я вполне успешно, безо всякой подготовки, по памяти сдал экзамены на электротехнический факультет ирригационного института и закончил его в числе не самых плохих студентов.

Окончание
Примечания

[i] Выполняя пожелание нескольких авторов, приславших свои записки, обозначаем их инициалами. (прим. ред.)

[ii] Михаил Гаузнер «Воспоминания. Институтская любовь».

[iii] Начертите круг, теперь ещё один круг, проведите касательную. Что это? (укр.)

[iv] Нет, не так. Это велосипед. Садитесь на него, направляйтесь домой и учите! (укр.)

Print Friendly, PDF & Email

16 комментариев для “Госантисемитизм в послесталинскую эпоху? Круглый стол

  1. А наш 1985 — первый горбачевский год — был, вероятно, особенный. Когда всё прошло, и нас взяли в Ленинградский Университет, вопреки прогнозам почти всех старших, мы, так же как и здесь, обменявшись историями и на трезвую голову оценив произошедшие перемены, решили, что экзаменаторы просто не понимали, как с нами следовало поступать. Нас явно выделяли и на устных экзаменах допрашивали долго и странно. На устной математике я долго вызывался отвечать, но мне несколько раз говорили «посидите, молодой человек» и спрашивали других. Наконец, подошёл новый человек, и меня больше часа спрашивали вдвоём, хотя я не видел, чтобы кто-то ещё удостоился такого внимания. Однако, вопросы были не самые крутые, и почти никто не получил двоек, хотя и пятёрок нам, олимпиадникам, отличинкам и выпускникам совершенно особенной элитной математической школы, не ставили. Так, с четвёрками, в общем, все проскочили. Только двое из наших друзей с чистым 0% еврейской крови получили 19 и 20 баллов, соответственно, на 4х вступительных экзаменах. С любым процентом еврейства, максимум был 16. Но проходной балл на матмех оказался 15, а с 14-ю, «полупроходным» баллом, ещё можно было пробраться через собеседование, и именно так взяли Машу Г, больше ни разу за пять лет университета не получившую отметку ниже 5, как впрочем и я и ещё кое-какие наши одноклассники.

    Таким образом, похоже, что в 1984 году, при Черненко, всех евреев провалили в ЛГУ, а в 1985 почти всех взяли (я всё-таки знаю один провал, но возможно, у девочки сдали нервы). А интересно, как это выглядело? Было ли указание, пусть не совсем четкое, или просто в этот раз не наняли обычных экзаменаторов с заданием от системы?

    1. Было ли указание, пусть не совсем четкое, или просто в этот раз Было ли указание, пусть не совсем четкое, или просто в этот раз не наняли обычных экзаменаторов с заданием от системы?

      ******

      Наверное, поступило какое-то указание, точнее, поступил намек типа «принимать экзамены объективно, специально не валить», потому «на этот раз не наняли обычных экзаменаторов с заданием от системы».

      А вообще тут очень многое зависело от вузовского начальства. В 1974 году я закончил маткласс одной из лучших кишиневских школ: достаточно сказать, что в ней учились дети высокого начальства от первого секретаря ЦК, а закончивший школу на пару лет раньше мен я Алик Кодакин был личным переводчиком Леонида Ильича, а потом послом в Индии (он там умер в начале года). Так вот все евреи из нашего класса, которые поступали в местный Политех, к последнему экзамену «устная физика» уже набрали проходные баллы и им нужна была тройка, чтобы поступить, и, конечно, все они без исключения получили по «паре», а Политех набрался наглости написать в школу об «ужасной подготовке по физике в 1974 году». Однако в те же года поступить в Сельхоз проблем не было потому, что его ректор был личным другом «дорогого Леонида Ильича» со времен работы того в Молдавии и плевать хотел на всех с их указаниями и намеками, зная, что пока Леонид Ильич в Кремле, никто и пискнуть не посмеет. Самое смешное, что, когда приводилась статистика по национальностям в вузах республики, отмечалось, что большой (до 25%) процент евреев в Сельхозе обусловлен «пониманием ими потребностями растущего селького хозяйства Республики в выскоквалифицированных специалистах»

  2. Подлость и глупость этой политики заключалась в том, что так называемые евреи были русскими.

  3. Эпизод из моей жизни. Первый со всего потока защитил кандидатскую. Через два года написал книжку, издали. Через какое-то время подаю на с.н.с.. На обсуждении парторг говорит, что у Л.Линберга нет общественного лица. На что академик М.Д.Машковский замечает: «Ну что-ж, в таком случае головы уйдут, а у нас останутся одни только лица». Через полгода я ушёл. Это замечание льстит мне до сих пор.

  4. Продолжая тему сказать, конечно, каждому из нас можно много о чём. Я приведу только один эпизод, о котором уже когда-то писал. Учёный секретарь НИИ общей и педагогической психологии, выглядевший вполне интеллигентно и сидевший под портретом Карлма Маркса, к которому я пришёл, чтобы подать документы на поступление в аспирантуру, кинув взгляд на анкету, сказал, не понижая голоса, хотя в комнате находилась секретарша: «Можете, конечно, документы подать, но шгансов у Вас немного» Я молчал. ожидая продолжения. Он продолжил, доверительно и даже благожелательно, глядя мне в глаза:» У Вас, — товарищ Мадорский, -неблагоприятная генетическая информация». Я, человек. ненаходчивый, покраснел, заволновался, но ответил сразу: » А как насчёт генетической информации человека. под портретом которого Вы сидите?» Тут побагровел учёный секретарь и промолчал. Документы я забрал…

  5. Думаю, что каждый эмигрант из бывшего СССР, а их не один миллион, мог бы написать свою история-рассказ. Иначе мы бы не уехали, не выбрали бы эту очень нелёгкую дорогу эмигранта, без денег, без языка, с семьёй, с детьми. Это был тяжёлый путь, но оставаться было хуже. И это ответ М.Косовскому, нас миллионы и мы проголосовали своими ногами.

    Мы с женой уехали, во-первых, потому что и народ и государство постоянно давало нам понять, что мы чужие; во-вторых, а это уже следствие, мы понимал что когда начнётся очередная социальная подвижка, наша семья скорее всего будет раздавлена. Слава Богу, что перемены 90-х обошлись практически без крови, но история России продолжается.

    Справедливости ради надо отметить, что русская интеллигенция и дворяне эмигрировали по тем же причинам. Кстати дворянский детей в советские институты не принимали вообще и большая удача если они выживали. По отношению к ним в советской России был такой же геноцид как по отношению к евреям в Западной Европы во время второй мировой.

  6. Я все это всегда слышал, сомнений у меня никогда не было ни по одному из подобных приведенным случаев, могу и больше порассказать, НО: сам я лично с антисемитизмом не сталкивался. В институт принимали без оглядки на №5, но это был новый институт с прекрасными преподавателями, собранными по всей стране, — целевой институт подготовки кадров для освоения Тюменской газо-нефтяной провинции. К тому же периферия.
    На работе, на Севере национальность вообще не в счет, важно совсем другое.
    Теперь вопрос, даже три:
    1. раз где-то сбой — значит не госполитика?
    2. этот сбой единичный? Из-за общего раздолбайства системы? Недосмотрели, недобдили?
    3. этот сбой умышленный? Надо быстро освоить регион, в порядке исключения позволим? В таком случае евреям дали повод для собственной гордости, без них бы не получилось.

    Солидаризируюсь скорее с М.Косовским, нежели с его многочисленными критиками.
    Если в названии «Заметки по _____ истории» пробел заполнить любой другой национальностью и начать подобный разговор, тоже будет много всяких историй. Евреев советская власть не любила, это факт. А кого она любила? С 1917 (если говорить о Советах) власть вообще народ не любила и миллионами бросала в топку своих варварских костров.

    Еще звучит такая мысль: евреи всегда чувствовали себя чужими в СССР.
    В комменте Гулько на его генетику я написал: » В Израиле впервые за несколько тысяч лет в равнозначной степени и в любом порядке соединились такие понятия как МОЕ государство, МОЙ народ, МОЯ семья». Мало кто понял, но ни в одной другой стране эти три составляющие не присутствуют. В Канаде моей сестры — МОЕ государство, МОЯ семья, в СССР — только МОЯ семья и только для патриотичных, в какой-то степени, с определенной долей неопределенности — МОЕ государство.
    В Канаде евреи не чужие, они канадцы. Им никто не запрещает собираться в еврейскую конгломерацию и чувствовать себя там как угодно. Но чувства эти не будут близки всему канадскому народу, скорее всего их не заметят. А если и заметят, то в равной степени с другими. А в Израиле еврейские чувства являются чувствами всего народа. Разница определяющая.

    1. Григорий Быстрицкий
      18 ноября 2017 at 21:50
      =====================.

      Фраза: «Но чувства эти не будут близки всему канадскому народу» бессмысленна. Что это в данном случае: «Весь канадский народ» в противопоставлении канадским евреям? Эта фраза обессмысливает весь постинг уважаемого г-на Быстрицкого. Вырвалась именно потому, что он, может бессознательно(?), но помнит, как в СССР евреи были противопоставлены «всему советскому народу»,. Отсюда теряет смысл и другая его фраза: «Евреев советская власть не любила, это факт. А кого она любила? С 1917 (если говорить о Советах) власть вообще народ не любила и миллионами бросала в топку своих варварских костров». Да, советская власть миллионов бросала в топку, но евреев выделяла при этом. Как и почему, это вопрос следующий. Если кто-то не различает кошек в темноте, то не потому, что все кошки одинаковы. Не так ли?

      И уж совсем звучит дико логический переход от того, что данный еврей при данных обстоятельствах его жизни с антисемитизмом не сталкивался или проходил мимо (я встречал еврейку, которая в Липецке не слышала о еврейской эмиграции до 90-х годов!), к выводу, что гос. антисемитизма не было. И с чего бы это случилась повальная эмиграция евреев, да не менее успешных, чем г-да Косовский и Быстрицкий? Пройти ломку жизни ради колбасы? Советская власть улыбается в гробу упомянутым господам.

    2. Григорий Быстрицкий
      18 ноября 2017 at 21:50
      На работе, на Севере национальность вообще не в счет, важно совсем другое.
      Теперь вопрос, даже три:
      1. раз где-то сбой — значит не госполитика?
      2. этот сбой единичный? Из-за общего раздолбайства системы? Недосмотрели, недобдили?
      3. этот сбой умышленный? Надо быстро освоить регион, в порядке исключения позволим?
      ——————————————————————————————-
      Полагаю, подвергать сомнению государственный антисемитизм Российской империи никому не придет в голову? Или придет? После парадоксальной до смешного статьи Косовского уже много чего можно ожидать…
      Итак, что такое «госполитика»?
      Пара слов о б известном, для знающих русскую историю, особенно, в ее еврейском аспекте, Дерптском университете.

      http://booknik.ru/today/facts/20-faktov-o-evreyah-v-derptskom-yurevskom-tartuskom-universitete/
      20 фактов о евреях в Тартуском университете
      1. Основанный в 1632 году шведским королем Густавом университет в Дорпате-Тарту за время своего существования сменил несколько названий (Академия Густавиана, Дерптский университет, Юрьевский университет, Земельный университет Дорпата, Тартуский университет), несколько основных языков обучения (шведский, немецкий, русский, эстонский), дважды переезжал (в Таллин и Пярну), несколько раз закрывался (один раз – на 92 года).
      2. После 92-летнего перерыва университет открылся в 1802 году по распоряжению Александра I как немецкий университет на территории Российской империи. Первый студент-еврей появился в университете в 1807 году… (А сколько тогда было евреев в российских университететах? — Сильвия)
      …Лев Мандельштам, которого часто называют первым студентом-евреем в Российской империи, поступил в Московский университет только в 1840 году.
      3. До 1882 года большинство евреев, обучавшихся в Дерптском университете, были уроженцами Курляндии, присоединенной к России в результате третьего раздела Польши (1795)…

      12. Начатая в 1889 году политика русификации привела к оттоку из университета студентов-немцев, за чем последовал приток студентов-евреев. С 1884-го по 1893 год процент евреев среди студентов университета вырос с 10,4 % до 21 %. В 1893 году была введена процентная норма – 10 % для обучающихся фармацевтике, 5 % — для всех остальных специальностей. (т.е. была приближена к процентной норме в черте оседлости — Сильвия). Ограничения соблюдались до 1916 года, когда из-за большого числа беженцев процент студентов-евреев вырос до 19,4 %. В 1918 году, когда университет открылся как эстонский в условиях германской оккупации, евреев-студентов оказалось еще больше – 24,3 %. В период первой независимой Эстонской Республики (1918—1940) процент колебался от 2,9% до 5%.

      … «Отношение немецких профессоров к своим слушателям носило тот особенный характер взаимного свободного уважения и симпатии, который так привлекает иностранцев в германские университеты. О различном отношении в зависимости от национальности студентов не могло быть и речи».
      Евгений Деген. Воспоминания дерптского студента…

      Григорий: «сбой единичный?» Ответ на 2 и 3-й вопросы:
      Нет. Когда перед государством, любым, встает экономическая/военная проблема общенационального характера, то государство, любое (почти), плюет на идеологии и использует любого гражданина, способного принести хоть малую пользу. Использует… до поры, до времени, пока проблема не превратится в отлаженный процесс. Что совершенно не отменяет госполитику.

      Есть стратегия и есть тактика.

  7. Soplemennik
    — 2017-11-18 09:05:28(232)
    Директива, бесспорно, была.
    ===========
    Бесспорно. Вопрос был о «Стола сейчас нет!» 🙂

  8. Я тоже окончил школу с медалью в 1951 г. и помчался поступать на химфак МГУ. В приемной комиссии мне сказали, что не могут взять документы, т. к. для иногородних нет мест в общежитии, а для снятия жилья нужна московская прописка. Я выслал документы в Новосибирский мединститут, куда меня приняли не глядя.
    Потом уже будучи в 60-х г.г. ассистентом на кафедре физиологии Новосибирского университета я участвовал в работе приемной комиссии. По данным ее председателя первое место по числу абитурентов был у жителей Новосибирска, второе — Черновцов (!). Это к вопросу о том, что евреи могли получить дипломы только в провинции. Да и среди науч. сотр. Академгородка тоже преобладали евреи.

  9. М. Косовскому
    1) Одна из болезненных для тов. Сталина критик заключалась в том, что «Россией правят евреи». Прямо его она не задевала, и под контр-революц. статью УК не подпадала, тем нем менее, была весьма ощутима. Об этом можно судить по воспоминаниям Ортенберга (в дни Войны — редактор «Красной звезды») о 1936 г Тогда . Мехлис от имени Сталина потребовал, чтобы евреи-видные журналисты взяли себе русские псевдонимы. «Чтобы не злить Гитлера», как передал слова Сталина Мехлис.
    Этот эпизод — как раз о чувствительности Сталина к «еврейской теме». В 1936 г. он терпел евреев (некем было заменить), но когда такая нужда отпала, он от них избавился, или старался избавиться.
    2)Много серьёзнее положение возникло к концу Войны и после, когда (как я понимаю) Сталин нацелился на Большую войну , главным противником в которой он видел США. По его представлению. ненадёжными в этой войне будут евреи, поэтому их, по уже накатанному сценарию с ненадёжными народностями, следует выселить, куда подальше. Чтобы создать повод,были арестованы врачи Кремля, из них выбиты сознания, что они травили вождей СССР по заданиям ЦРУ, американской Джойнт, или ещё кого-то. «Естественно», до этого евреев не принимали в ун=ты , удаляли с постов и разжигали в народе ненависть к «Сионистам.»
    Депортация евреев забуксовала, видимо, из-за того, что надо было составлять списки Неприкасаемых, удаление которых сорвало бы военные программы. Кроме того. обнаружились оппоненты Сталина (Молотов, Микоян и др), которые, надо думать, не верили что Большая война не перерастёт в ядерную, в результате которой пол страны окажется уничтоженной. Против этих оппонентов Стадин готовил открытый процесс , чтобы пришибить всякую оппозицию своему замыслу (см. воспоминания И. Майского о его аресте и допросе относительно Молотова в начале марта 1953 г.)
    По этой причине депортация задержалась, а после его смерти не состоялась, т.к. план Большой войны был заменён на «откусывание кусков» путём поддержки молодых гос-в Азии и Африки, лидеры которых усвоили, что за анти-американскую риторику можно получить от СССР (не подлежащие возврату) кредиты
    Показательно, что вместе с провозглашением Горбачёвым «Нового мышления» (то есть отказа от плана Большой войны и покорения мира) Гос. антисемитизм в СССР ЗАГЛОХ. Оказался не нужным.

  10. Борис Дынин 2017-11-18 00:42:24(195)
    … Спущена ли была такая директива сверху, или «бытовики» договорились в бане, не знаю.
    ====
    Директива, бесспорно, была. Вместо бани был кабинет второго секретаря райкома (промышленность, наука) или зав. орготделом РК КПСС.
    Обычно вызывали директора и начальника спецотдела (инженера по спецработе). Инструкция простая:
    не брать, не повышать, не увольнять.

    1. В 70-е мой научный руководитель с большим трудом пробил у директора института ставку с.н.с-а для избрания по конкурсу. Дело было в декабре. Нач. первого отдела, который почему-то готовил бумаги для ученого совета сказал, что в конце года у него нет денег для объявления в газете и что он закажет его в январе. А в январе якобы пришел, как тогда было принято, приказ о сокращении штатов и ставка улетучилась.

  11. Б.Тененбаум — 2017-11-18 00:11
    «Ах ты, Левченко! Так ты, оказывается …» — запнулся на секунду, и закончил: «Так ты, оказывается — женщина!».
    ================
    Со мной, понятно, это бы не прошло, хотя, как у Анечки мое имя и физиономия обманывали до паспорта заслуженных «бытовых антисемитов». Почему-то в Ленинграде в 1960 г. в разных проектных конторах я слышал одну и ту же фразу: «У нас сейчас стола нет. Звоните через две недели.» Спущена ли была такая директива сверху, или «бытовики» договорились в бане, не знаю.

  12. В порядке мелкого дополнения — случай из жизни:

    У нас был знакомая, славная такая барышня, с именем, допустим, Аня, со светлыми кудряшками, с голубыми глазами, с совершенно неоскорбительной фамилией (ну, допустим, Левченко) — но с нехорошей 5-й графой. И вот, проходила она пред-дипломную практику, и все было на «ура», и пошла оформляться на постоянную работу. Кадровик встретил ее ласково, открыл документы, и как бы оторопел. Начал понятно: «Ах ты, Левченко! Так ты, оказывается …» — запнулся на секунду, и закончил: «Так ты, оказывается — женщина!». Ну, и дальше сказал, что в силу законов об охране материнства принять ее не может — мало ли что придется передвигать в процессе производства? И не принял …
    А Анечке потом еще долго говорили: «Аня! А ты, оказывается — женщина!». Шутка такая, повышенной искрометности …

Добавить комментарий для Сильвия Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.