Иосиф Рабинович: Послевоенная школа

Loading

Отец Жеки погиб на фронте, как и где погиб об этом не говорили — таких военных сирот в классе было больше трети. Игорь, напротив, был отличник и первый ученик, благо бабушка ещё в войну в эвакуацию выучила его читать и считать. Так вот Игоря и приставили к Жеке заниматься и подтягивать в науках.

Послевоенная школа

(из жизни Игоря Южинского)

Иосиф Рабинович

МАЛЕНЬКИЕ КАЛЕКИ

Пролог

Я был очень счастлив в детстве. И понял я это не сразу, а, только ставши взрослым, а уж по-настоящему, когда похоронил папу. Потому, что важнейшим элементом моего счастья было то, что я не потерял отца во время Великой войны. А ведь мог бы и потерять — он был оставлен в подрывной команде — взрывать один из районов Москвы, на случай если немцы войдут в неё. Доказательством того, что это могло случиться служит «чёрный четверг», 16 октября сорок первого. Нет, конечно, мои замечательные мама с бабушкой вырастили бы меня, но, уверен, жизнь моя сложилась бы иначе. Но мне повезло — у меня был отец, причём такой, которым можно было гордиться. Когда я пошёл в школу, узнал и по-настоящему понял, что так повезло далеко не всем — очень много в нашем классе, и в школе, да и по всей стране было безотцовщины. Это никого из взрослых не удивляло, да и мои одноклассники сироты к этому привыкли, просто не знали и не помнили своих отцов — всем нам было по два-три года, когда война началась. Этим мальчишкам, оставленным на попечение мам, измученных войной и одиночеством женщин ох, как не сладко пришлось. Начинали они свою жизнь с отрицательной форой, трудно было им пробиваться. Уже теперь, состарившись, и отчаявшись найти кого-нибудь из них в интернете (конечно, это безнадёжное дело) я испытываю странное и необъяснимое чувства стыда за свою, пусть и нелёгкую, но вполне радостную и интересную жизнь. Я пишу эти воспоминания не для того чтобы расковыривать старые раны или не дай бог посмеяться над моими однокашниками, а просто для того, чтоб поведать нынешним пацанам о тяжелейшей жизни их сверстников — моих ровесников. Возможно, мне скажут, что это не самые страшные примеры, ведь пишу я о москвичах, а в провинции жизнь была куда как страшнее. Но я пишу о тех, с кем был хорошо знаком, с кем сидел на одной парте, с кем занимался дополнительно (пионерское поручение) Я сознательно изменил фамилии этих ребят, чтоб не обидеть ненароком, ни их (если живы), ни их детей и внуков.

ЧУРКИН И МОСИН

Это были двоюродные братья. Жили они в одной огромной квартире-коммуналке. Отец Витьки Чуркина погиб, а у Алика Мосина вернулся инвалидом, контуженный и весь в шрамах. Мосин старший трудился в какой-то артели инвалидов. Пил он по-чёрному, пил и поколачивал Алькину маму, что трудилась уборщицей в домоуправлении. Она подрабатывала ещё тем, что убиралась в богатых квартирах, а такие в старом московском доме в Ермолаевском переулке были. Алику тоже доставалось под горячую руку, поэтому он предпочитал гулять во дворе. Во втором классе он уже курил, тырил папиросы у отца. До такой премудрости я дошёл только в шестом классе. Наша классная Нина Станиславовна мучилась с ним, он мог выкинуть любое коленце. Например, вертел на языке лезвие безопасной бритвы, чем доводил училку до предынфарктного состояния. Она пыталась увещевать его и тянула до четвёртого класса. Однажды уговорила позаниматься с ней, чтоб поставить тройку по истории, это как раз в четвёртом классе было. Позанимавшись, а слушал Алька её в пол уха, она дала ему на дом ещё раз прочитать про конец Золотой Орды. Он мельком взглянул на книжку, читать к этому времени парень уже как-то умел и прочел, что к какому-то там году упомянутая Орда захирела и распалась. На следующий день вызванный Ниной он бойко заявил, что Золотая Орда «охерела и распалась» под громкий хохот всё понявшего класса. Она поставила Мосину заветный трояк, но всё равно пришлось ей оставить Альку на второй год. Вскоре он исчез из школы, не знаю уж куда. У этой истории был грустный, но неудивительный финал. О нём поведал мне сын Нины Станиславовны, с которым мы впоследствии учились вместе на физтехе. Так вот, Нину Станиславовну потом, когда мы уже школу кончили, выбрали народным заседателем. И ей пришлось судить Альку Мосина уже двадцатилетнего. В армию он не попал по здоровью — одна нога была у него короче. Что не помешало ему своровать где-то что-то. Учительница снова влепила ему трояк. И пошёл Алька по этапу и сгинул, по крайней мере, на Ермолаевском больше не появился. А отец его помер от перепою еще, когда мы учились в четвёртом классе.

Витька Чуркин тощий с торчащими ушами был двоюродным братом Алика — матери были родные сёстры. Отец его пропал без вести где-то под Новгородом, а мама, тётя Рая работала кондуктором на троллейбусе «Б» — букашке, как его звали все. Букашка ходила по Садовому кольцу мимо школы и наших домов, и Чурка, как все звали Витьку, иногда подсаживался в троллейбус к матери, чтоб получить какие-то харчи с рабочей столовой — готовить тётя Рая не любила, и Витька частенько ходил голодный. По-разному складывались вдовьи судьбы после войны — одни сохли от тоски и одиночества, другие, как тётя Рая, видная фигуристая блондинка с ярко накрашенными губами, бросились в загул и пошли по рукам. Кто-то осуждал этих женщин и даже называл недобрым русским словом, но я с высоты прожитых лет не решусь — нет у меня, да и у всех нас, на то морального права. Витька был естественно в курсе маминых амуров — иногда ночью был невольным, но любопытствующим свидетелем, а днём его отсылали погулять, если к маме заявлялся очередной гость. Видит Бог, я не знаю, извлекала ли тётя Рая какую-либо материальную выгоду из своих амуров, или просто утоляла голод молодого здорового тела, но предприимчивый Чурка решил извлечь из маминых утех реальную прибыль. В его изуродованной окружающим миром душе возник изощрённый ужасный план — он организовал подпольный платный порносалон. В огромной коммуналке была заброшенная кладовка, граничащая с комнатой Чурки и тёти Раи. Давно не ремонтированная стена дала трещину, в которую видно было все, что твориться в комнате. Чурка заткнул её со стороны чулана и открывал, когда приводил туда «зрителей» — одного или двух мальчишек — больше зрительный зал не вмещал. Такса была божеская — два рубля с носа, билет в кино, самый дешёвый, стоил трёшник. И вот, когда мать выгоняла Витьку погулять, он выходил во двор и приглашал на сеанс. Многие ребята и из двора, и из школы посетили его салон, после чего пуская слюни, смаковали такие подробности… Он приглашал и меня, но я не пошёл. Не ставлю это себе в заслугу — интерес был, и немалый, на эти темы говорили не стесняясь. Смутило меня то, что Чурка показывал свою МАМУ. Вот если бы соседку, то пошёл бы наверняка.

А салон приносил Чурке стабильный доход. Из нашей школы он исчез в пятом классе — его отдали в «ремеслуху», так на уличном жаргоне назывались послевоенные ПТУ.

ЮРА ЧУМАРИН

Есть такая байка: «сделал в слове «ИСЧО» четыре ошибки. А вот с Чумариным на самом деле случилось подобное — огород он написал, как АГАРОТ. А когда в третьем классе начали учить английский, Юрка слова “this is” читал «Тыс дыс». До сих пор, когда мне надо сказать, что кто-то слабо знает английский, я говорю «знает на уровне тыс дыс».

Чумарин-старший, рядовой Красной армии погиб уже в Румынии, когда заканчивалась война. Наверное, Чумарины получали какие-то деньги за отца, но жили они плохо и Юрка тоже был предоставлен себе. Как и многие ровесники курил с малых лет, пару раз его ловили лазающим в раздевалке по чужим карманам. Его сдал отличник и ябеда — Виталька Авдеев, сын полковника МГБ (так назывался КГБ в те годы.) Вот тогда я и видел Юркину мать — она приходила в школу и умоляла Нину Станиславовну защитить сына на педсовете, чтоб не исключали. Дело замяли, и Юрка продолжал учиться, пока не случилось происшествие, над которым смеялся весь класс — детство, а особенно послевоенное было безжалостным, а в том, что случилось с Чумариным ничего смешного не было. Это я сейчас так понимаю, а тогда к моему нынешнему стыду скалил зубы вместе с остальными. А случилось вот что. Юрка не был особенно голоден, но отношение к чужой, в том числе и общественной собственности у него было самое неуважительное. А на улице Красина рядом с Тишинским рынком и табачной фабрикой Дукат торговал с лотка мужичок. Торговал всякой снедью, карточки уже отменили, и торговля была свободной. Лоток был популярен — там всегда стояла очередь, в основном состоявшая из женщин. И вот Юрка затесался в эту очередь и, улучшив момент, стащил с подноса пару плавленых сырков. На его беду продавец увидел это и бросился за Юркой, который, естественно, дал дёру. Но не везёт, так не везёт, он споткнулся и, хотя не упал, но на мгновение задержался, и мужик дал ему здоровенного пинка под зад. Юрка взвыл и рухнул на землю, а мужик продолжил своё чёрное дело. Хорошо, что сердобольные русские женщины, отбили беднягу и уговорили мужика не вызывать милицию, благо сворованное было в полном порядке возвращено на поднос. И Юрка, едва не плача от боли поплёлся в Филатовку, детскую больницу на Садовой. И хорошо, что пошёл, у нас не было принято ходить по врачам, была этакая бравада, не девки, чай! В больнице сделали рентген и поняли, что сломана кость копчика. Естественно Юрка не поведал истинную причину своей травмы — подрался с незнакомым парнем и все дела. Хворал он долго и уж конечно остался в шестом классе на второй год. И по накатанной дорожке пошёл в ремесленное. Как-то раз встретил я его в чёрной шинельке и фуражке с со скрещёнными молотком и гаечным ключом. Такую же кокарду носил когда-то мой дед, фото которого висело в нашей комнате, но это был совсем другой случай.

ЭПИЛОГ

Мои дорогие и совсем не счастливые одноклассники, спутники моего школьного детства. Уже и тогда мне было немного стыдно за свою благополучную жизнь, за то, что у меня есть папа и мама и такие, с которыми не может быть несчастливым детство. Хотя условия, в которых жила моя семья покажутся ужасными детям мои и внукам, по тем временам мы обустроены прекрасно.

Мне хочется верить, что если не все, то хоть кто-нибудь из вас не спился, не сгинул в лихорадке буден. После восьмого класса нас соединили с девчонками, и я перешёл в другую школу. Из старой поддерживал отношения только с парой своих хороших приятелей, с одним, профессором и лауреатом, дружу по сей день. А с остальными? В студенческие годы встретил в кино одноклассника Женьку Синельникова. У него в детстве был сказочный голос, его даже отдали в хор, но Робертино Лоретти из него не вышло. Работал он слесарем на том же Дукате и угостил меня первыми советскими сигаретами «Новость», ещё не пущенными в серию — экспериментальными. Я спросил его, поёт ли он, и получил ответ: Только по пьяни. А вот Шурик Невский стал зубным техником и работал в престижной клинике Госснаба СССР. Встретил я его в этом Госснабе, наш институт делал работу для них. Шурик обрадовался и приглашал меня сделать протезы у него по старой дружбе, но я как-то не собрался, а потом потерял телефон. Так что кроме друга профессора, ничего уже не связывает меня с моей школой. Да и здание её передали министерству судостроения СССР, а оно оплатило строительство новой школы на окраине. Теперь в обоих этих зданиях, основном, построенном Корбюзье в 30-х годах и нашей школой, соединённой с основным переходом, расположился Антимонопольный комитет России.

ЖЕКА

На стрельбище рядовой Рабинович выбил 90 из 100, а остальные просто не выполнили норму.
Старшина: Видите, Рабинович тоже хреновый солдат, но он старается!
Анекдот

В подмосковный санаторий Кратово Игоря Борисовича подвёз сын. Он торопился и потому, подтащив чемодан к регистратуре, стал прощаться:

— Ну, бывай, кормилец, лечись и не кисни, половине твоих ровесников уже медицина без надобности, сам знаешь, а я загляну при случае и маман подвезу. И конечно звони, если что…

И, сочтя сыновний долг выполненным, двинулся к выходу.

В регистратуре крашеная блондинка второго среднего возраста, натянуто улыбаясь, пояснила:

— Извините Игорь Борисович, обещанного одноместного нет — но я селю вас с очень приличным человеком — полковник вашего возраста…

Вот дрянь, подумал Игорь, обязательно надо ей возраст подчеркнуть, и даже хотел съязвить по поводу самой блондинки, но смолчал, не по-мужски с дурой связываться, и вообще рвать горло для себя, не очень-то и привык он. Иное дело если бы по делу, но дело давно стало историей, в чужом веке живем, любил повторять Южинский.

Что ж полковник, так полковник, мало ли он перевидал их на своём веку. И военпреды в КБ, и всякая военная наука, и испытатели, и боевые летуны.

Дверь в номер 207 была притворена не полностью, но Игорь Борисович постучал. Из-за двери ответили: Входите!

Игорь Борисович вошёл. В кресле перед телевизором сидел невысокий плотный мужик с седым коротким ёжиком на голове. Белесые брови на красноватом с заметными морщинами лице почему-то подсказывали, что полковник не из Арбатского военного округа. Поздоровались.

— Шевардин Евгений Георгиевич, — представился полковник.

— Южинский Игорь Борисович, он заметил странную мину на лице полковника, как будто тот что-то мучительно вспоминал. Самому Игорю фамилия полковника тоже что-то напоминала, но…

— Располагайтесь Игорь Борисович, а то скоро на обед пора.

— А мне разве положено? Я ж только определился.

— Положено, положено, тут с этим порядок — война войной, а обед по расписанию…

Южинский быстро раскрыл чемодан, достал джинсы и свитерок, переоделся…

В столовой действительно был порядок. Хорошенькая официантка улыбнулась Южинскому:

— Вы ничего не заказывали — принесу то же, что и соседу, пойдёт?

— Конечно, неси, солнышко, что есть.

Девчонка начала почему-то с булочек, они пахли ванилью и чем-то очень приятным. Игорь отломил маленький кусочек и положил в рот. И тут он заметил снова пристальный взгляд соседа. Не успел Игорь удивиться вниманию соседа, как тот спросил:

— Ну что, Южа? Получше тех бубликов будет, или нет?

— Простите…

— 114-я мужская, Советского района, первый «Г», так ведь, Южа?

— Простите, но ваша фамилия мне…

— Конечно, не знаешь, а Жеку Силова помнишь?

— Не может быть!

— Может, может, только мы с тобой не сцыкуны-первоклашки, а два старпёра…

— А что фамилию сменил? По жене что ли?

— Нет, совсем другое дело — отчима моего помнишь?

— Как не помнить…

— Так вот, нет, погоди… а ты коньяк пьёшь?

— Кто ж не пьёт, и с собой пузырёк прихватил…

— Вот и ладушки, кончай обедать пошли в номер, поболтаем, что с нами за шестьдесят лет стало.

Они взяли в буфете чипсы и апельсины, и пошли наверх…

Зима в 48-м выдалась холодная, занятия в школах несколько раз прерывались, когда термометр опускался ниже 25-ти. Вторые классы занимались во вторую смену, и домой шли по темноте. Игоря бабушка уже не встречала, что он маленький что ли, а Жеку — Женьку Силова отродясь никто не встречал, он чуть ни с первого дня ходил в школу один. Правда, ему не надо было переходить Садовую. Жека был двоечник и хулиган, рослый с желто-серыми глазами молодого волчонка, выросший во дворе, рано узнавший законы стаи, он не хотел учиться, не видел в этом смысла.

Отец Жеки погиб на фронте, как и где погиб об этом не говорили — таких военных сирот в классе было больше трети. Игорь, напротив, был отличник и первый ученик, благо бабушка ещё в войну в эвакуацию выучила его читать и считать. Так вот Игоря и приставили к Жеке заниматься и подтягивать в науках. Обычно они занимались утром до школы и занимались у Игоря — вместе делали домашние задания, а бабушка всегда кормила их перед тем как пойдут в школу. Но сегодня они шли к Жеке — бабушка Игоря болела гриппом, и шли вечером — утром Игорь был занят — художественная школа. У Жеки было плохое настроение.

— Опять отчим пристанет — в табеле пара за поведение. Лупить будет, сука…

Игорь понимал, что тут он не может помочь — учительница Нина Станиславовна невзлюбила Женьку, правда тот частенько давал повод.

— Может мама заступится?

— Как же — она сама его боится, он и её лупил раз, а отца-то нет…, и он выругался совсем не по-детски. Ответ Игоря в переводе на нормативную лексику звучал примерно так:

— Не бойся, может, пронесёт, придумаем что-нибудь.

Если бы бабушка слышала беседу этих девятилетних мальчишек, она пришла бы в ужас, что её Игорёчек, приученный говорить спасибо и пожалуйста, так быстро освоил диалект московских послевоенных дворов. Интересно, что это настолько накрепко засело в мозгах, что даже сейчас через шестьдесят лет случалось: сталкиваясь с откровенным быдлом, Южинский крепким словцом нередко ставил того на место — несоответствие профессорского вида Игоря и того самого диалекта ставило хама в тупик.

Так они дошли до Жекиного дома и вошли в квартиру. Силовы втроём занимали две комнаты в коммуналке — по тем временам они жили шикарно — Игорь в таких же апартаментах жил с папой, мамой, бабушкой и малолетним братишкой.

Мама и отчим были, понятно, дома, и Игорь сразу же сказал, что им надо много сегодня успеть и, они сели в уголке на обеденном столе и стали решать задачи по арифметике. Жека понимал плохо, и Игорь объяснял и даже покрикивал на подопечного — он знал, что отчим одобряет такие методы. План Игоря был прост: затянуть занятия до тех пор, пока Жеке и соответственно ему придёт пора спать. Таким образом, он надеялся оттянуть возможные вопросы отчима хотя бы до завтра и спасти Жеку от порки. В то время, когда Игорь в очередной раз повысил голос на Жеку, как раз отчим заглянул и сказал:

— Так его балбеса и ремнём, чтоб не ленился, будет филонить, скажи — как сидорову козу выдеру.

И тут Игорёк, девятилетний пацан с наголо стриженой головой, поднял на отчима свои глаза и ответил:

— Битьём ничего не добиться, это не педагогично, убеждать и разъяснять надо!

Это были бабушкины слова, но Игорь произнёс их с такой страстью и убеждённостью, что красномордый жлоб отчим мог только пробормотать:

— Ну, убеждай и объясняй, лишь бы балбес учился —

и вышел в другую комнату.

Игорь не мог слышать, как там уже за закрытой дверью отчим сказал Жекиной маме:

— Вот ушлый жидёныш и дотошный, ети его…

Но, в общем, их план на сегодня удался, они досидели до времени, когда Жеке пора было стелиться, что он и сделал, а Игорь ушел, не попрощавшись с мамой и отчимом, благо они были у себя в комнате. Выйдя на улицу, он почувствовал, что надо зайти в уборную, но вернуться не решился и поспешил по морозу домой. Ох, какой долгой показалась ему улица Красина, а ведь впереди была и Малая Бронная. Живот как спазмом свело, а зайти было некуда и случилось то, чего он боялся … Нет, никакое наказание ему не грозило, но было стыдно прийти домой в таком виде.

Но всё обошлось — бабушка поняла его с полуслова и, не задавая лишних вопросов, отвела в ванну, которая, слава богу, была свободна — жили-то в коммуналке. И, только приведя внука в порядок посмотрела на него вопросительно. Игорь изложил всё как было, не применяя понятно ненормативной лексики.

— Только скот может бить ребёнка, а ты молодец, что защитил товарища, папы же у него нет, а мама боится этого…

И она замолчала и повела Игоря ужинать и спать.

Днём, придя из художественной школы в обычную, он встретил Жеку.

— Ну, Южа, ты молоток, без тебя выдрал бы гад…

А днём Жека получил четвёрку по арифметике, сказались вчерашние занятия. Но Жека не был бы Жекой — он опять получил пару за поведение и понеслось. После летних каникул Силов не появился в классе, потом стало известно, что отдали его не то в ремесленное, не то в суворовское и Жека исчез из жизни Игоря. К нему прикрепляли ещё каких-то двоечников, но это были унылые лентяи, а не такая яркая личность, как Жека.

***

Они пришли, разлили Жекин коньяк, выпили по полстакана со свиданьицем, и Жека сказал:

— Колись, Южа, ты ведь наверняка профессор?

— Ну, есть такой грех, — и он рассказал кратко о своём пути, а когда дошёл до КБ, заметил:

— Ты, господин полковник должен знать наши машины.

— Что значит знать, летал я на них, и любил их больше прочих. Теперь мне ясно — их друг мой Южа делал, а с твоей головой, ты, поди, лауреат всяческий?

— Нет, обошлись без меня, да ладно, давай за тебя выпьем летун, наш генеральный говорил, бывало, мы все восемь тысяч должны работать так, чтоб ему одному там было удобно и хорошо…

— Генеральный ваш, такая голова, я своим ребятам всегда говорил, что машины наши не балалайка для дурачка, а Страдивари для виртуоза. А о себе, что о себе? Тогда летом мы с большими пацанами взрыв устроили — порох семидыру со склада кто-то спёр, а мы в радиатор батареи отопления набили и рванули. Ну, всех в ментовку, нашёлся гад, что нас сдал поимённо. Старших в колонию, а меня на учёт в детскую комнату. Отчим, понятно, вздул так, что я сидеть неделю не мог. Уже потом сбагрил он меня в суворовское от греха подальше, как сына погибшего фронтовика. И там, в суворовском, в Калинине увидел я впервые реактивный самолёт, авиачасть недалеко располагалась, и я его в небе увидел и понял, что это моё, ведь и батя мой тоже лётчик был и погиб в сорок третьем под Курском, я давно уже батину фамилию взял…

Господи, подумал Игорь, конечно капитан Шевардин, он погиб на нашей машине в очень неравной ситуации, наш генеральный не раз поминал его, как пилота, умевшего максимально использовать возможности самолёта, вот только героя ему не дали почему-то.

— Бате героя не дали, как бы угадав мысли Игоря, продолжал Жека, за происхождение, дед мой был офицером до революции, и все дела понимаешь. Так вот, продолжил он, как этот МиГ увидел, сразу стал за ум браться и слова твои, что без учения ничего не бывает, вспомнил. Цель у меня появилась — в специальное авиационное подготовительное поступить — помнишь, были такие, спецами звали.

Поступил в эту спецуху, потом высшее лётное и пахал небо везде, куда партия посылала, он усмехнулся и спросил:

— Ты-то сам состоял?

— Нет, бог миловал, обошлось…

— Как же ты с пятым пунктом и беспартийный? Круто тебе пришлось, поди?

— Всяко бывало, но как видишь живой, только насос никуда, наставили казённых запчастей, клапана там разные…

А знаешь Южа, я ведь из-за тебя стал по-человечески к евреям относиться, отчим-то паскуда за глаза тебя жидёнком звал. Орал, почему жидёнок твой учится, а ты дурака валяешь? Ну, его к тебе неприязнь лучшей рекомендацией для меня была. Я и в училище, когда один патриот разоряться про евреев стал, мол, все беды от жидов, вмазал ему в торец как надо, а кулак у меня неслабый, ты ж помнишь я и пацаном никого не боялся. Да, и с отчимом разобрался со временем, я уже старлеем был, когда он вновь на мать руку поднял. Ну и разъяснил ему за всё хорошее… Хотел, чтоб развелись они с матерью, да бог сам его прибрал, рак его съел за полгода. Да и мама недолго его пережила, сердце у неё было слабенькое, да и натерпелась она в жизни. А меня списали сразу после Афгана. Героя не дали хоть и представляли, характер знаешь ли…А что твои старики? Тоже, наверное, уже нет их?

— Да мама не дожила немного до шестидесятилетия свадьбы, а папа пережил её чуть-чуть.

— А я бабушку твою помню: Евгений, Игорёк, мойте руки и садитесь обедать, мальчики, ведь ты мне рассказывал после, что именно её словами урезонивал отчима, когда тянул время, чтоб меня он не выпорол?

Игорь Борисович помолчал, допил очередную порцию коньяку, они перешли уже к его бутылке, и с усмешкой добавил:

— Не всё я тебе сказал, Жека.

— А что утаил? Выкладывай!

— А то я не сказал тебе Жека, что только вышел от вас как живот прихватило, вернутся постеснялся, поспешил домой, но так прихватило, что не донёс…

— Ты, что? Правда?

— Чистая правда.

— Южа, друг ты мой дорогой, это ж надо, за друга в штаны наложить, только не обижайся, понимаю, как тебе стыдно было домой прийти.

— Об этом только бабушка знала, да теперь ты, бабушки, нет давно…

— Ну, я могила. А знаешь, что давай по последней, нет по крайней, выпьем за дружбу, за дружбу способную на любые жертвы, я не шучу, Южа, я ж люблю тебя чёрта лысого! Давай за нас, за наше детство военное, за дружбу мужицкую, на которой всё держится! За тех, кто прикрывает нам спину в бою! А все, кто не понимает этого или против, пусть идут на…

Выпили, обнялись и расцеловались.

— А здорово, что я поехал в этот санаторий, подумал Игорь Борисович, и тут же ему позвонила по мобильнику жена.

— Игорь, — сказала она, выслушав его сбивчивый доклад, о том, как он устроился, — по-моему, ты успел с кем-то выпить? Тебе же нельзя ни капли с твоим сердцем.

— Малышка, понимаешь не в этом дело, важно чтоб тебе прикрывали спину в бою.

— Не говори глупостей, какая спина там у тебя, вот я приеду и наведу у вас порядок!

— А вот этого-то и не надо, то-есть приезжай, рад буду, а порядок у нас полный, целую тебя!

И он выключил мобильник.

— Благоверная? — спросил Жека

— Да, ответил Игорь, вообще-то она у меня добрая…

— Да все они вообще добрые, а вот любим их, несмотря на пиление, ну давай спать Южа, утро вечера, как говориться…

Вот спят они, два пожилых человека, два послевоенных пацана, такие разные по темпераменту, профессиям, привычкам.

Общими были только понятия о дружбе, которую они пронесли через всю жизнь и чести, которую не уронили, хотя родина этого как бы и не заметила.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Иосиф Рабинович: Послевоенная школа

  1. До сих пор, когда мне надо сказать, что кто-то слабо знает английский, я говорю «знает на уровне тыс дыс»
    ————————
    Самое интересное, что именно таким д.б. нормальный английский.
    А ненормальным (нынешним) он стал с 16 века, когда к-то косноязычный король (Эдвард У1?) не мог говорить нормально Т, Д, В, а заодно Р, Для первых трёх звуков придворным пришлось повторять за королём странные звучания , а для отсутствующих лиц придумать их особые написания Р же просто проглатывали. Так и живём больше 500 лет. Как я понимаю, сидим на пороховой бочке, потому что в любой час иноязычный пилот может не разобрать слов, сказанных ему диспетчером «на английском». особенно в словах «без Р».
    Ну. это к слову lbsheynin@mail,ru

Добавить комментарий для Шейнин Леонид Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.