При этом Йосеф ни на секунду не забывает, что сам он — это не более чем некий особый инструмент, идеально приспособленный для исполнения этой мелодии, а исполнитель — не больше не меньше как Г-сподь Б-г., что он просто тот телёнок, которого Хозяин отвёл тогда, туда и затем, куда, когда и зачем нужно Хозяину.
Недельный раздел Микец
Михаил Ривкин
И Иосэйф узнали братьев своих, но они не узнали его. И вспомнил Иосэйф сны, которые снились ему о них (Брейшит 42:8-9).
Какой-то неодолимый зуд заставлял его это делать; он должен был это делать; потому что бог специально создал его таким, чтобы он это делал, потому что у бога были насчет него и в связи с ним именно такие замыслы, одним словом, потому, что Иосиф должен был попасть в яму — и, выражаясь еще проще, хотел попасть в нее. Зачем? Этого он не знал. Судя по всему, затем, чтобы погибнуть. Но, по существу, Иосиф в это не верил. В глубине души он был убежден, что у бога прицел более далекий, чем яма, что замыслы Его, как всегда, идут далеко и преследуют отдаленную будущим цель, ради которой он, Иосиф, и должен был довести братьев до крайности /…/
Жил-был один человек, у него была строптивая корова. Она не хотела носить ярмо и всегда, когда нужно было пахать поле, сбрасывала ярмо с шеи. Вот он и забери у нее теленка и отведи его в поле, которое нужно было вспахать. Корова услыхала мычанье своего детеныша и с ярмом на шее послушно пошла туда, где был теленок. /../
Теленок не мычал, он молчал, как мертвый, и, не давая знать корове, на какое поле отвел его человек, он, разумеется, с согласия человека, требовал ожидания и от нее, сколь бы трудным оно ни было именно для нее, ибо корова вынуждена была считать теленка растерзанным. /…/
Предусмотрительность, осторожность — эта идея была нашему мечтателю близка и всегда важна, хотя он подчас по-ребячески против нее прегрешал./…/ Могучие корни имела она и в его собственных, изначальных традициях, — коль скоро грех был почти равнозначен отсутствию осторожности: грехом была глупость и смехотворная неуклюжесть в обращении с богом; мудрость, напротив, заключалась в предвиденье, в охранительном предвосхищенье /…/
Как прекрасно он уже возвысился в отрешенье, и вот, из-за недостатка мудрости, от его возвышенья ни следа не осталось, так что третий этап, переселенье и продолженье рода, откладывался на самый неопределенный срок! /…/
ведь я же обещал маленькому Вениамину в лабиринте Растерзанного, что переселю их всех к себе, когда возвышусь и буду ходить в ключах…
(Томас Манн Иосиф и его братья Москва АСТ 2000 т.1 стр. 498, 715, т.2 стр.50, 351, 352, 612).
Томас Манн нигде не пишет, что Йосеф вспомнил свои сны, по той простой причине, что Иосиф — герой тетралогии их никогда не забывл. Не приход братьев стал причиной воспоминания — напротив, братья пришли, они не могли не прийти, потому что эти воспоминания ни на миг не исчезали. Двадцать лет звучали они трёхдольным тактом в самом низком регистре, в генерал-басе мыслей и чувств изгнанника, задавая общую тональность всей его египетской жизни. Перввая доля — ударная — провал в могилу, в яму, бездну, в Шеол, в Преисподню. Вторая доля — сказочный взлёт из бездны, возвышение и власть, третья доля — «переселенье и продолженье рода». Именно так предчувствовал и предвосхищал свою жизнь Йосеф, ещё сидя в самой первой своей яме. Каждое из великого множества событий своей жизни, с момента бесславного падения на дно колодца, и вплоть до прихода братьев в Египет, стремился Йосеф осмыслить именно под этим углом зрения. Тезис — провал в зияющую бездну, антитезис — вознесение к царственным высотам, синтез — переселение и продолжение рода.
При этом Йосеф ни на секунду не забывает, что сам он — это не более чем некий особый инструмент, идеально приспособленный для исполнения этой мелодии, а исполнитель — не больше не меньше как Г-сподь Б-г., что он просто тот телёнок, которого Хозяин отвёл тогда, туда и затем, куда, когда и зачем нужно Хозяину. И свою скромную роль Йосеф видел в том, чтобы постоянно, ежеминутно, прислушивать к этому трёхдольному такту, не мешать Хозяину резкими движениями и эксцессами делать то, что Тот хочет. Именно поэтому он делает всё возможное и не гнушается никами психологическими ходами — сегодня мы бы сказали — не гнушается манипулятивными приёмами, чтобы возвысится при доме Потифара. Т. Манн не раз возвращается к мысли о том, что только абсолютная, неколебимаю убеждённость Йосефа в том, что его возвышение — часть Б-жественного плана, что он — не более чем своего рода инструмент в руках Творца, давала ему моральное право, и даже налагала на него обязанность, сыграть, в свою очередь, на некоем инструменте по имени Потифар, а затем и на инструменте по имени Паро, правильно используя все их «дырочки и клапаны», которые, вопреки сказанному Гамлетом Розенкранцу и Гильденстерну, человек духовно вознесённый и одарённый может, при желании, нащупать у своего ближнего.
Но как только Йосеф понимает, что его толкают на шаг, который станет изменой Творцу, что из него пытаются извлечь «фальшивую ноту» — любой компромисс становится невозможным. И это он доказал в истории с женой Потифара. Йосеф готов к самым страшным казням, к любым пыткам и мучениям, лишь бы сохранить верность своему высокому назначению, символом которого становится миртовый венок «не тронь меня».
Именно так и должен, на самом деле, вести себя истинный носитель светлой миссии. С одной стороны — готовность и умение ориентироваться в самых неожиданных ситуациях, использовать «попутный ветер», как бы странно это ни выглядело со стороны, чтобы продвинуться ещё немного в нужном направлении. С другой стороны — готовность к полному отказу от своего Я, к жертвенному служению, даже если на жертвенник предстоит положить свою жизнь.
В Тетралогии Йосеф, несомненно, вспоминает свой сон о снопах, точнее — напоминает и намекает на этот сон своим братьям, настойчиво сравнивая их со «связкой пустых колосьев» — некая контаминация фараонова сна и сна Йосефа о снопах, которые ведь ни что иное, как связка колосьев. Но, в первую очередь, он вспоминает другой сон -тот, о котором в «истории, рассказавшей себя впервые» нет ни слова: сон, рассказанный им Биньямину, сон, где мотив сказочного, совершенног неправдоподобного «вознесения главы» звучит уже не в нижних обертонах, а проходит главной темой, и, впервые, связывается с мотивом «переселенья и продолженья рода». И в контексте этого сна «поклонеие братьев» обретает иной оотенок: братья должны поклониться ему именно как спасителю и избавителю всего рода Яакова. Именно исполнение этого сна требует от Йосефа того качества, которое он всегда связывал с самым правильным исполнением своей миссии — требует священной осторожностьи, отсутствие которой зачастую тождественно греху. Именно поэтому Йосеф не спешит открыться братьям в момент самой встречи, и не предпринимает никаких попыток связаться с отцом в течение двадцати лет до того. РАМБАН так объясняет это нежелание открывать себя до поры — до времени:
«И если бы не это [если бы мы не понимали его, как человека, которыйвидит себя исполнителям предписанного свыше плана], то Йосеф был бы великим грешником, ибоон заставил страдать отца, и погрузил того на долгие дни в скорбь и в траур о Шимоне и о нём. /…/
И я утверждаю, что все эти поступки были у Йосефа от мудрости в разгадывании снов, ибо иначе следовало бы удивляться: после того, как прожил Йосеф в Египте долгие годы, и был высоким сановником и начальником, как же это он не послал хотя бы одного письма отцу, чтобы проинформировать и утешить его, ибо Егитпет находится от Хеврона на расстоянии шести дней пути, но даже если бы расстояние составляло год пути, всё равно следовало бы сообщить, из уважения к отцу.
Однако он видел, что поклонение ему всех братьев, а также отца и всего его потомства, невозможно, чтобы это осуществилось в их стране, и он надеялся, что это произойдёт там, в Египте. Ибо увидев его великий успех там, и в особенности после разгадки сна о голоде, что все туда придут, достойно было, чтобы они поклонились ему» (РАМБАН, Брейшит, гл. 42).
Сам Йосеф, по окончании великой потехи, прямо объявит братьям, что все его злоключения были не более чем частью Б-жественного плана. Но об этом — в следующем недельном разделе.
