Kогда одни утопали в роскоши, а другие почти нищенствовали, народ терпел, считая такое положение изначальной, Аллахом данной нормой. Но когда начались реформы, неизбежно связанные со свободой экономики, со свободой образа жизни, против шаха ополчилось не только мусульманское духовенство — началось брожение в массах.

Иран, аятолла Хомейни — и мы, СССР и Россия…

«Хотим хиджаб!» — сказали в Иране 40 лет назад.
«Долой свободу!» — говорят в России сегодня.

Сергей Баймухаметов

Протестные выступления в Иране, как и следовало ожидать, подавили. Но мир потряс сам факт — они были. И не единичные, а, практически, по всей стране.

Конечно, катализатором недовольства был резкий взлет цен на продукты питания, массовая безработица, обнищание народа. Но вместе с экономическими требованиями — остановить рост цен, снизить безработицу, расходы на войну в Сирии — митингующие требовали (страшно сказать) упразднить нормы шариата, которые жестоко диктуют, как одеваться, что думать и говорить, что смотреть. А значит — посягнули на власть исламского духовенства, на клерикальное государство. В частности, выступали за то, чтобы женщины могли выходить на улицы без хиджаба и головного платка. Некоторые представители интеллигенции говорили о независимом, светском суде и независимой прессе. Среди лозунгов демонстрантов был и такой: «Шах Реза — покойся в мире, мы помним тебя!». То есть вспомнили добром последнего шахиншаха Ирана — Мухаммеда Резу Пехлеви.

Которого сами же свергли 40 лет назад.

Время его правления — 1941-1979 годы. Сложнейшая эпоха в истории мира. Тем более, в истории страны с фундаменталистскими мусульманскими традициями.

Мухаммед Реза Пехлеви был прозападным политиком, он пригласил в страну чуть ли не 60 тысяч американских гражданских специалистов, развернул строительство современных промышленных предприятий. На доходы от продажи нефти государство выкупало землю у латифундистов и по низким ценам продавало крестьянам — почти половина дехкан в стране стали тогда хозяевами, собственниками. Вместе с тем шах начал программу светских реформ, покусился на законы шариата. Девушки в Иране получили право на образование, возможность ходить без хиджбов, более того — учиться балету! Да, в Иране были балетные школы, театр, становлению которого помогали приглашенные звезды мирового искусства, например, Морис Бежар и Рудольф Нуриев. Сейчас представить такое невозможно: Иран — и оперные фестивали, Иран — и балетные школы, Иран — и Морис Бежар, Иран — и Рудольф Нуриев…

Тогда-то, 40 лет назад, народ и восстал против шаха. Тому много причин. Вполне возможно, что самая главная, общая — резкое изменение жизни, вестернизация, которую основная часть населения (феодальная, шариатская) восприняла как оскорбление религиозных чувств. В прошедшие века, когда одни утопали в роскоши, а другие почти нищенствовали, народ терпел, считая такое положение изначальной, едва ли не Аллахом данной нормой. Но когда начались реформы, неизбежно связанные со свободой экономики, со свободой образа жизни, против шаха ополчилось не только мусульманское духовенство — началось брожение в массах.

Главной движущей силой исламской революции 1978-1979 годов была молодежь. Благодаря свободе (обычная ирония истории!), предоставленной шахом Мухаммедом, эта молодежь спустилась с гор, пришла в города. Но не нашла там места, окопалась в трущобах, озлобилась и стала ярым врагом светской власти. В одном строю с ней выступили и получившие землю (!) дехкане, чья продукция не могла конкурировать с дешевым продовольствием, поступающим из стран Запада.

Так 40 лет назад народ возвел на трон аятоллу Хомейни. В Иране началась абсолютная «муллократия».

Мы в Советском Союзе удивлялись: молодежь ведь, зачем ей аятолла Хомейни и муллы вообще?! Мы судили с нашей тогдашней колокольни: если в стране свобода, если в магазине можно купить американские джинсы (не удивляйтесь акценту на банальных ныне штанах, это была заветная, можно сказать, сакральная вещь в советской жизни 1970-х годов) и смотреть в кинотеатрах голливудские фильмы, то почему и против чего они бунтуют? «Не хотят джинсы — хотят паранджу?!» — недоумевали мы.

А вскоре удивлялись уже своей молодежи. Проникновение европейского, американского кино, музыки, пусть и редких, дефицитных импортных товаров, неизбежно развивающиеся связи с внешним миром, ослабление казарменных порядков в СССР времен Брежнева показалось чрезмерным, «низкопоклонским», прозападным даже не блюстителям и идеологам коммунистического режима, а некоторым тогдашним молодым людям из неформальной среды — вот что не укладывалось в сознание! В начале 1980-х годов у нас объявились первые молодежные праворадикальные группировки вроде фашистских. «Хотят ходить строем!» — поражались вольнолюбивые стиляги конца 1950-х — начала 1960-х годов и их младшие товарищи вроде меня.

Но в 1985-м началась перестройка, и в общей лавине невиданных событий те первые молодые фундаменталисты-ортодоксы забылись. Когда же они вновь возникли, заявив о себе избиением на улицах панков и рокеров, общественность решила, что они -тоже явление и порождение горбачевских свобод. Нет, они появились раньше, на закате брежневской эпохи. В горбачевские и ельцинские времена они стали массовым движением, объявили себя противниками демократических перемен. Самые ярые их последователи создали откровенно нацистские партии и группировки.

Сейчас мы имеем в России антизападничество и антиамериканизм как государственную идеологию. Ее исповедуют в том числе и молодые люди. Допустим, бывшие кремлевские «наши», они же нынешние «молодогвардейцы» и прочие — обеспечивают себе карьеру. И тут очень важно словесное выражение их мыслей и чувств — как человеческая, общественная позиция, программа. Помнится, более десяти лет назад в одном из институтов на заседании дискуссионного клуба обсуждали проблемы молодежной политики. В зал ворвались люди в масках — из движения «Молодая гвардия» «Единой России». И стали скандировать: «В ГРОБУ МЫ ВИДЕЛИ ВАШУ СВОБОДУ!»

Наверно, они это не придумывали — из нутра вырывалось: «Долой свободу!»

Но ведь, помимо карьерных юношей, очень много и тех, кто придерживается подобных взглядов бескорыстно, из искренних чувств. Мой друг, один из основоположников бардовского движения в СССР, американец русского происхождения, приехав в родной Петербург, увидел на набережной парней, играющих на гитаре, как в годы его ленинградской молодости, и умилился до слез. Подошел, познакомился. Однако юноши, услышав, что он из США, сказали ему: «Всех американцев надо топить в Неве. Они покушаются на нашу национальную самобытность. А мы хотим остаться русскими».

Здесь — тьма, бездна. О ней трактаты писать. Психологические. Точнее — психиатрические. Здесь — разрыв души, мыслей и чувств, о котором сами они еще не задумываются. Или — загоняют вглубь сознания. Но рано или поздно кто-то из них да придет к мысли, что никто, никогда и никому не может помешать сохранить национальную самобытность. Допустим, читайте летописи, былины, играйте на гуслях, ходите в армяках — и не обращайте внимания на каких-то там американцев, на их фильмы и джинсы. А еще лучше — затмите Запад во всех областях, от ракет до кино и музыки, чтобы американские и европейские подростки перенимали все наше, российское: смотрели «патриотические» фильмы, финансированные министерством культуры РФ, играли на гуслях и гармошках, носили армяки…

Но тем петербургским парням, желающим «всех американцев топить в Неве», надо, чтобы американцев не было вообще! Вот в чем излом сознания — они боятся конкуренции. И прячут эту мысль от самих себя.

Мысль о конкуренции умов и талантов, знаний и умений — неприятна, болезненна для самолюбия. То ли дело — встроиться в госидеологию, в вертикаль власти. В самом широком смысле — от государственной службы до службы во всех структурах. В нынешней российской действительности она дает возможность процветать материально, дает душевный комфорт -только слепо подчиняйся вышестоящим, чтобы тебе так же подчинялись нижестоящие.

А поскольку мысль о сравнении, о конкуренции умов и талантов, знаний и умений неприятна и неприемлема, то возникает подсознательное желание и стремление закрыть страну, не пускать сюда ничто из внешнего мира. Еще на исходе шестидесятых годов талантливейший поэт Юрий Кузнецов писал:

И снился мне кондовый сон России,
Что мы живем на острове одни.
Души иной не занесут стихии,
Однообразно пролетают дни.

Но отгородиться от современной цивилизации невозможно, и комплекс аутсайдеров выливается в ксенофобию и агрессию. Свободный человек и свободный мир вызывают подсознательное раздражение, переходящее в ненависть, особенно, если жизнь там, в непонятном и раздражающем пространстве, лучше, чем под родными осинами. Получается гремучая смесь.

И если эта энергия не сублимируется в политике агрессивного государства (как прежний Иран, нынешняя Северная Корея, партия Хамас в Палестине, террористы всех мастей), то носители ее находят какую-нибудь другую, близкую идею, которая оправдывает их умонастроения. Более того — придает их жизни значительность, смысл.

Чистый фрейдизм. Даже скучно. Если бы не было так опасно для настоящего и будущего. Вместо энергии созидания — энергия противостояния. Кому? Чему? Она пуста, и только приносит новую обиду, потому что те, против кого она направлена, далеки, живут своей жизнью, не замечают, и лишь иногда удивляются, глядя издалека. И тогда эта энергия обращается внутрь страны, на своих же сограждан, которые не хотят ходить строем.

Иранскому народу понадобилось 40 лет, чтобы задуматься. Сегодняшний Иран — молодая страна, средний возраст — 28 лет. Новая иранская молодежь начинает понимать, какой выбор сделали 40 лет назад отцы и деды, которые были тогда их ровесниками — ударной силой аятоллы Хомейни. Они и установили в стране шиитский шариатский режим.