Мина Полянская: Воспоминания о Фридрихе Горенштейне

Loading

Мина Полянская

Воспоминания о Фридрихе Горенштейне


11 лет назад, 2 марта 2002, умер один из крупнейших русских прозаиков второй половины двадцатого века Фридрих Горенштейн. На долю мою выпала печальная участь стать свидетелем ухода из жизни писателя В память о Фридрихе Горенштейне, нашей дружбе предлагаю главу из моей книги «Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне» (2009, СПб, Деметра). Глава называется «Солярис».

14. Солярис

В Берлине снег – большая редкость. Но январь 2002 года выдался обильно снежный. Наша машина однажды даже завязла в снегу, и мы с трудом уже поздно вечером добрались до больницы, которая находилась на другом конце города в тихом парке, плотно усыпанном снегом. От снега парк казался еще тише. Кто это сказал, что от снега растет тишина? Уже к февралю снег растаял. Парк потемнел, обнажились влажные черные стволы и ветви деревьев. Фридрих Горенштейн умер 2-го марта 2002 года в 16 часов 25 минут, не дожив две недели до семидесяти лет.

После смерти Фридриха в пять часов вечера я вышла из белой палаты по белым больничным коридорам в парк, и он вдруг показался опять заснеженным. Собственно, снег лежал только на деревьях. Было еще светло, и они хорошо были видны, «пылающие святой снежной белизной». Но деревья, пылающие белизной, ничего мне не сказали, не пророчествовали они мне, не увидела я никаких знамений. Сумрак парка был совсем не пушкинский, «священный». И наоборот: что-то земное, приземленное даже, беспокоило душу. Все отчетливей, словно проявляющийся негатив, проступали сквозь деревья очертания провинциального городского пейзажа.

Фридрих Горенштейн и Мина Полянская перед домом,
где жила семья Набоковых сразу по приезде в Берлин.
Эгерштрассе 1.

Я видела серый кирпичный дом с деревянными верандами-балконами, напротив теснились деревянные сараи, возле которых лежали аккуратно сложенные поленницы. У деревянного крыльца стояла пустая детская коляска. Просторный летний двор под чистым лазурным небом, освещенный неподвижным солнцем, был совершенно безлюден. Не было здесь вообще ничего живого. Только за сараями темнела группа старых лип с причудливо изогнутыми стволами. Они казались огромными, могучими в этом дворе. Однако прозрачная, наслаивающаяся друг на друга ярко изумрудная листва была неподвижна, не шелестела на ветру. Слева за домом у каменного забора два каштановых дерева с раскидистыми ветвями также щедро были усыпаны ярко-зелеными неподвижными листьями.

И неясно было, замирание ли это пространства или остановка времени. Провинциальный двор начала пятидесятых казался вечным – таково было его излучение. И я как будто здесь уже была… Я всматривалась в «черты» двора с винтообразной лестницей, ведущей к веранде, с неподвижными, словно застывшими деревянными качелями, и мне опять показалось, что узнаю его. Что-то всплывало в памяти и обрывалось мгновенно. В одном старом романе на фронтоне замка была такая надпись: «Я не принадлежу никому и принадлежу всем. Вы бывали там прежде, чем вошли, и останетесь после того, как уйдете».

Во фридриховом «Солярисе» (в его сценарии к фильму) отчий дом, куда, якобы, «вернулся» главный герой Крис, дом, вылепленный по образу и подобию земного, остался на далекой чужой планете: одинокий и беспомощный, отчий дом отдаляется от нас в конце фильма, и мы с ужасом обнаруживаем его на маленьком островке в самом сердце враждебного Соляриса-Океана. (Тогда, как у Станислава Лема герой вернулся домой.)

И все более удаляясь и уменьшаясь, затерянный отчий дом превращается в едва видимую точку. И исчезает, наконец. Возвращение на Землю — иллюзия, обман.
И здесь, в этом дворе Океан-Солярис, как всегда, что-то упустил и выделил крупным планом совсем не то… Передо мной мир трагического экспрессионизма, захлебнувшегося в самом себе. Этому давно заброшенному летнему двору, следовало бы со временем зарасти лебедой и прочей сорной земной травой. Однако фантастическая «жизнь» не струится шелестом деревьев, трепетом листвы, не принимающей солнечного света. Двор — безлюден и беззвучен. Не прошла по двору мама… Никто не прошел…

Мне казалось, что сцена отделена от меня невидимой преградой. Собственно, я и не собиралась преодолеть эту преграду. Хорошо помню слова Фридриха о Солярисе: «Что такое «Солярис»? Разве это не летающее в космосе человеческое кладбище, где все мертвы, и все живы?»

А еще бердичевский двор Горенштейна, который привиделся мне мартовским вечером 2002 года, казался театральной декорацией еще не сыгранной пьесы. Любимой его пьесы «Бердичев». Занавес уже поднялся, но актеры еще не вышли на сцену. Горенштейн романтизировал Бердичев: «Бердичев – это уродливая хижина, выстроенная из обломков великого храма для защиты от холода, дождя, и зноя… Так всегда поступали люди во время катастроф, кораблекрушений, когда они строили себе на берегу хижины из обломков своих кораблей… Вся эта уродливая хижина Бердичев… действительно кажется грудой храма, но начните это разбирать по частям, и вы обнаружите, что заплеванные, облитые помоями лестницы, ведущие к покосившейся двери этой хижины, сложены из прекрасных мраморных плит прошлого, по которым когда-то ходили пророки, на которых когда-то стоял Иисус из Назарета…». («Бердичев»)

Print Friendly, PDF & Email

12 комментариев для “Мина Полянская: Воспоминания о Фридрихе Горенштейне

  1. Захотелось прокомментировать для своего тезки — жалко, что редко понимают, что качество книги важнее, чем кто и о чем слышал. А по качеству Горенштейн — действительно один из крупнейших писателей. Интернет и телевидение пытаются навязать культуру «причастности», быть своим и всегда в курсе — только это подделка. «А часы те были томпаковые и плохо шли…»

    С наилучшими пожеланиями —

    С.С.

    1. Если следовать Вашей логике, тогда «крупнейших» писателей видимо-невидимо. Аккуратнее надо быть с эпитетами…

  2. Сергей! Если Вы о ком-то или о чем-то не слышали, то это характеризует только Вас. Если Вы до сих пор
    ничего не слышали о Горенштейне, то хотя бы молчите и старайтесь не очень позориться.
    C дружеским приветом и искренними заверениями в моем совершеннейшим к Вам почтениию
    Владимир Крутицкий

    1. Во-первых, Вы Владимир или Наталья?!
      Во-вторых, форум для того и существует, что бы не молчать (как Вы мне «вежливо» предлагаете), а обмениваться мнениями. Я, возможно, несколько перегнул, написав, что о Горенштейне мало кто слышал. Но называть его «одним из крупнейших русских прозаиков второй половины двадцатого века» — это одесский анекдот.
      В-третьих, заверения «о совершеннейшим к Вам почтениию» неуместны в связи с предложением «молчать и не позориться»…

  3. «один из крупнейших русских прозаиков второй половины двадцатого века» — прямо Шолом Алейхем какой-то, не круто ли взято? Кто вообще про него слышал?

    1. Михаил ЖВАНЕЦКИЙ
      Лучше промолчать и показаться дураком, нежели заговорить и не оставить на этот счет никаких сомнений.

  4. Великолепно написано! Большое спасибо Мине Полянской

  5. Замечательный материал.
    Не каждому удается вступить в диалог с классиками, поддержать разговор и достойно окончить его, передав при этом читателю настроение, эмоции и смысл.
    Спасибо.
    М.Ф.

  6. Присоединяюсь к коллегам — хорошо написано.

  7. Спасибо, превосходный материал.

  8. Красивое эссе. Может быть, Горенштейну понравилось бы…

Обсуждение закрыто.