Владимир Суравикин: Нана, моя слабость

Loading

Конечно, это не значит, что всё женское население Тайланда только и думает, как подработать древнейшим ремеслом. Но и о строгости нравов говорить не стоит.

Нана, моя слабость

Владимир Суравикин

Вы уж, конечно, подумали, что речь пойдёт о какой-то моей кавказской знакомой с таким именем? — Ничуть не бывало. Нана — название улицы и небольшого района. Всё дело в том, что это — в Бангкоке. Но начнём по порядку.

В Тайланд меня сперва не впустили. Не знаю как у вас, а у меня — сплошь и рядом: если что-то очень уж предвкушаешь — так и жди, что сорвётся.

Перед этим я томился в скучной командировке в Индии и планировал возвращение через Бангкок, перечитывая о нём главу в пикантной туристской книжонке «Путешествия и одинокий мужчина». Но радужные мечты не сбылись: индусы, уверявшие, что визу можно получить при въезде, ошиблись в отношении моего советского паспорта. Пришлось мне в тот раз лететь дальше и утешиться деловитым городом Сингапуром, куда на короткий срок пускают и без виз.

Второй раз я летел с визой, без долгих предвкушений, и, наверное, потому всё обошлось великолепно.

Уж так мы устроены — интересно побывать в местах, о которых заранее прочтёшь. Автор туристской книжонки Брюс Кассирер написал о Тайланде достаточно, чтобы заинтриговать и самого бесчувственного. В итоге я с самого прилёта только и сравнивал увиденное с прочитанным, и все эти заметки можно было бы назвать «Что увидел и чего не увидел Брюс Кассирер».

Справедливости ради надо признать, что почти всё он увидел, как есть. Разве что приукрасил малость, для красоты или контраста. Ну, например, никакой строгости нравов вне зон развлечений в Тайланде я, в отличие от него, не нашёл.

Журналы, которые в США продаются в дальних углах магазинов с предупреждением — «Только для взрослых», в бангкокских киосках лежат открыто. Никто вас не заставляет носить длинные штаны, сами тайцы часто ходят в коротких, даже в глубинке. Мини-юбки тоже повсюду, и никто на них не косится. На пляже курортного островка Ко — Самет девушки без лифчиков, как я понял, чувствуют себя вполне уверенно, и не только европейки, местные -тоже. Попробовал бы мистер Кассирер найти такое, скажем, в Индии, где киноафиша — поясной портрет актрисы в очень скромном купальнике — тут же заклеивается по бюсту местными моралистами.

Вообще, где кончается зона развлечений в этой стране — как я понял, вопрос спорный. Помню, покупаю еду у уличной лоточницы. Деревенского вида, просмоленная солнцем тайка лет тридцати — сама предупредительность. —«Сэр, выбирайте. Чего хотите — курочку? Рыбу? Кальмара? Лягушечку? А может — она чуть понижает голос и с усмешкой оглядывается — меня?» — Благодарю — отшучиваюсь я. — В таком случае лучше лягушечку.

В другой раз бреду по шумной улице, разглядывая витрины. Средина дня, жара. Прохожу мимо парикмахерской. Две молодые девицы внутри на минуту прекращают болтовню, и, дождавшись, когда я окажусь против двери, кричат:—«Сэр, массаж!» Я в некотором недоумении: —Спасибо, я вообще-то массажной щеткой пользуюсь… Девицы в полном восторге от моей бестолковости: —«Да мы про другой массаж!!»

Приехав в Патаю, по совету мистера Кассирера отправляюсь посмотреть на «самую большую дискотеку в Азии». Вхожу в фойе. Оно пусто — я, видимо, слишком рано. Возле билетной стойки стоит женщина. Я подлетаю. — В какую цену? Она улыбается: — «На короткий срок — восемьсот бат…» — Я про билеты спрашиваю! —«Ах, билеты… — Она разочарованно серьёзнеет. — Вход свободный».

Конечно, это не значит, что всё женское население Тайланда только и думает, как подработать древнейшим ремеслом. Но и о строгости нравов говорить не стоит.

Неточностью мистера Кассирера, несколько разозлившей меня, оказались дифирамбы дешевизне отелей. Где он её нашёл, совершенно неясно. Конечно, отель «Нана», где я по его совету остановился, недорог. Но извините, стены в пятнах и потёртые полы в Америке можно найти и дешевле.

Не будем, однако, придираться к мелочам. Не за дешёвыми отелями публика едет в Тайланд, и вот то, за чем она едет, Брюс Кассирер описал вполне точно.

Вы, конечно помните, как школьная история скороговоркой мямлила что-то о распутствах античного общества, всяких там вакханалиях и фаллических праздниках… Ну признайтесь честно — кому бы не хотелось взглянуть на это хоть одним глазком? Нет, конечно, доподлинно это уже не воссоздать. Что ни говори — время накладывает, и т. д., и т. п. Ханжеская современная цивилизация не даст реализоваться богатому воображению, особенно при ограниченной зарплате.

Но кое-что кое-где пока ещё возможно… Я говорю — пока, потому что сексуальной меккой Таиланд стал не только благодаря либерализму местных нравов — кое-где в Европе они не строже, — но прежде всего из-за сочетания этого либерализма с бедностью, а она — к счастью для тайцев и к некоторому разочарованию любителей недорогой клубнички — быстро уходит.

Уходит, но пока не ушла. И если у вас есть деньги, или вас носит по свету шальная командировочная судьба, вы ещё застанете на рынках этой пока не опомнившейся страны продающиеся по бросовым ценам сталактиты из её пещер, кораллы из её тёплых лагун, а в барах — семнадцатилетних девчёнок по тридцать долларов.

… Я в такси. Еду из бангкокского аэропорта. Точнее, не еду. Сижу и тихо кляну Брюса Кассирера. Обещал ведь, что в одиннадцать вечера не будет пробок. Вместо этого — затор насколько хватает глаз.

Потом это будет повторяться не раз, но странное дело — эти заторы, разбитые тротуары и чад грузовиков с каждым днём раздражают всё меньше, и не только потому, что привыкаешь. Когда с балкона гостиницы видишь, что каждый третий дом в Бангкоке — интенсивная, семь дней в неделю стройка, и результат — растущие как грибы великолепные здания, строительный бардак перестаёт раздражать. Понимаешь: он — не надолго. А что не заделывают тротуары после земляных работ — не беда, научатся. Они хорошо понимают, что они, по большому счёту, учатся у Запада. И — ничего. Никто не в обиде. Они ведь — не великая нация, никогда на этом не настаивали. Всемирно — исторических свершений не свершали, жили себе, как могли. Самое большее — с соседями — бирманцами иногда схлёстывались. Местные гудерианы поочерёдно наезжали друг на друга на слонах. Дело житейское, с кем не бывает. Правда, к концу прошлого века все как-то поутихли. А может, просто слонам надоело.

Как бы там ни было, понимая своё скромное место в этом мире, они учатся, зазывают к себе множество западных спецов, копируют всё и вся, и по реальным благам на душу быстро обходят нас, великих. (Поистине, для некоторых потуги на величие — проклятие господнее).

Впрочем, оставим заоблачные выси. Мы ведь не за этим здесь. Спустимся-ка на грешную землю.

Спускаюсь. Она действительно грешная. Если присмотреться, в фойе моего отеля это хорошо видно.

«Нана» — недорогой туристский отель. Но большинство его визитёров отличается от среднестатистических туристов. В основном это мужчины в возрасте, без жён (заметьте, я не сказал — холостые, мне это не известно). Ближе к вечеру я вижу, как они начинают кучковаться на диванах фойе, коротая время перед выходом в бары. Пивные бары оживают часов с семи, и старая гвардия расползается по ним снять стрессы и, по-видимому, приглушить неспокойную совесть. Ведь то, чем они сейчас займутся, вразрез со всеми основами их обычной жизни.

Я выхожу из гостиницы и перехожу узкий «сой» (переулок) Нана. Вот одно из мест, ради которых джентльмены проделывают путь в пол земного шара. «Плаза развлечений «Нана» — вещает неон над воротами в большой двор. Двор образован старыми трёхэтажными зданиями, целиком занятыми «гоу-гоу» барами.

Во дворе, перед входами в эти бары — навесы, под ними — прилавки. Это — пивные бары. У каждого навеса — с полдюжины девчонок. Завидев возможного клиента, они начинают дружно махать и звать к себе, но, надо отдать должное, — никакой навязчивости: увидев, что клиент не идёт, мгновенно смолкают до следующего.

Пивные бары — дань ментальности джентльменов. Во-первых, тем, что они — пивные: американцы, как известно, предпочитают пиво. Но это — не главное. Здесь прежде всего отдаётся дань приличиям. Не тащить же даму сразу в постель. Надо хоть чуть пообщаться, привыкнуть. Собраться с духом, наконец, — особенно если впервые. Конечно, язык большинства дам — мягко говоря, не для глубоких тем. Но после нескольких банок пива джентльменам тоже не до глубин.

Меня всегда поражало — о чём они могут беседовать, да ещё подолгу, эти два, таких разных, мира, — молоденькие азиатские девчушки из местных бедных деревень, и часто пожилые, как правило состоятельные и образованные джентльмены? Хотелось послушать. Но до сих пор не удалось. Как узнаю — поделюсь. Пока могу только предположить, что великий зов пола с одной стороны, и острая потребность в деньгах с другой питают те мощные магниты, что ненадолго соединяют эти разные миры.

Ещё рано, и я, не заходя на «Плазу развлечений», отправляюсь перекусить. Сделать это можно здесь в буквальном смысле на каждом шагу.

Тайская кухня — пожалуй, единственная из национальных, к которой у меня сохранилась постоянная симпатия, а не только экзотическое любопытство, исчезающее при ежедневном потреблении. Однако мою первую пробу здесь не назовёшь удачной.

Помню, как на второй или третий день в первый свой приезд я шел вечером по людной улице, как всегда заполненной бесконечной вереницей лоточников. Добрая половина из них предлагала еду. Выглядит это обычно так: прямо на узком тротуаре стоит несколько маленьких тележечек с походной кухонькой — плитой, застеклёнными прилавочками с продуктами, ящиками со льдом. Вторым рядом стоят раскладные столики для едоков. Хочешь — проходишь летучее заведение насквозь, хочешь — садишься. Заправляет этим как правило пожилая тайка, иногда с молодой подручной.

После пары вечеров приглядываний и принюхиваний я решил, наконец, попробовать. Немолодая хозяйка с помощью дочери уяснила, что мне надо «что-нибудь местное», и скоро передо мной возникла тарелка аппетитно пахнущей всячины. Я был голоден и сразу схватил полный рот. Через секунду, однако, об этом пришлось очень пожалеть. Дикое жжение и боль мгновенно вымели из головы все мысли кроме одной: куда бы эту экзотику выплюнуть. Сделать это было некуда, и пришлось проглотить, еще более усугубив муки. Кинувшись к ящику с о льдом, я выхватил оттуда банку «колы» и, с размаху плеснув в себя, всё еще обезумевший от боли, проорал мгновенно осипшим голосом: — «Ты чем кормишь, мать — не сразу поняв, что ору по-русски — твою?!!» Всё было страшно острым, раскалённым, и вдобавок я напоролся на кость.

Сообразив, в чём дело, тайки смущённо закудахтали, наложили мне риса, какой-то травы, и наметившийся было русско-тайский конфликт оказался улажен, после чего мне дали что-то другое, тоже же вкусное, но более пригодное для начинающих.

… Вот и семь вечера. Уже стемнело, и неон над входами сияет вовсю, скрадывая разбитые, плохо подметенные тротуары, и обшарпанные стойки пивных баров. Бизнес ещё не начат, «гоу-гоу» бары ещё не «гоу». Сегодня — мой первый вечер здесь после долгого перерыва, и мне любопытно просто пройтись по знакомым местам, пока не началось столпотворение. Но что такое? Ещё с улицы замечаю необычное для этого часа многолюдье, обилие машин и помост в центре двора, а на нём нечто вроде народного ансамбля и мужчин в официальных костюмах. Национальный праздник, что ли?

Я осторожно пробираюсь сквозь толпу, и когда поднимаю голову у помоста, застываю в изумлении. Ибо на лозунгах над сценкой отнюдь не призывы к национальному единению. На самом крупном значится: «ВЕЧЕР ПРЕЗЕРВАТИВОВ». Сбоку, мелко: «Под эгидой министерства общественного здравоохранения». Ниже, опять крупно: «Конкурс «мисс Презерватив». — Ничего себе, думаю — честь кому-то. А я-то считал, что идиотские мероприятия — советское изобретение.

И тут до меня доходит смысл странноватых карнавальных костюмов на некоторых: похоже на ку-клус-клановские балахоны, но блестящие и с закруглением вверху. И гирлянды белесых «воздушных шаров» характерной формы над сценкой. Доходит и смысл этого народного ансамбля: это же ансамбль песни и пляски жриц любви! Ну где ещё увидишь такое?

Пока я несусь в гостиницу за камерой и снимаю, праздник продолжается. Во дворе битком, на внутренних балконах-галереях -тоже. Персонал баров высыпал наружу (кто в бикини, а кто и в белье), и заинтересованно переживает. То ли раздаются какие-то призы, то ли разыгрывается лотерея, понять невозможно, хотя один из мужчин на сцене переводит в микрофон на английский. После очередного объявления группка из названного бара откликается дружным верещанием.

Но вот мероприятие завершается, и словно чтобы подстегнуть его конец, на двор обрушивается сильный тропический ливень. Публика мигом рассеивается по заведениям, и жизнь входит в обычную колею.

… Проигнорировав с пяток пивных баров, вхожу в дверь «гоу-гоу» бара «Голливуд-Роял» (здесь в моде звучность). И это уже — место, ради которого проделал путь в пол земного шара я сам. Это — самый настоящий, колоритный, восхитительный вертеп.

Отодвигаешь шторку двери и оказываешься в зале размером с небольшой ресторан, посреди которого — три крошечные сценки. Народу — не протолкнуться. Шумно, но музыка умеренна и неплоха. Если не осведомлён заранее, первая реакция — некоторое ошеломление. И есть отчего. Половина из находящихся в зале — голые девчонки. С полной непринуждённостью они восседают на коленях вышеупомянутых джентльменов и обнимаются с ними, болтают друг с другом по углам, жуют бутерброды, или ходят, протискиваясь как ни в чём ни бывало вплотную к тебе, не упуская момента игриво хлопнуть тебя пониже спины, а то и схватить кое-где.

Но прежде всего они топчутся на сценках. Стоя у вертикальных, как в метро, поручней, они с разной степенью увлечённости подёргиваются в такт музыке. Каждый новый танец две-три уходят, остальные продвигаются и дают место следующим. И так — весь вечер. Я, кстати, так и не узнал, почему эти бары названы — «гоу-гоу». Может, от этого пошагивания под музыку? Или потому, что, выбрав желаемую, клиент платит «выкупные» хозяйке (12 — 15 долларов) и говорит — «Let’s go»?

Много бы я дал за возможность там поснимать. Интересных моментов — масса. Но — запрещено. Разумеется, охраняется не инкогнито этих девчушек, большинство из которых с удовольствием даёт себя снимать в иных условиях. Запрет бережёт privacy джентльменов.

Ирония начинается с размеров. Современный западный мужчина — несомненно, самый крупный из самцов Гомо сапиенс, обитающих ныне на планете. В немолодые годы он часто перестаёт следить за диэтой и становится просто устрашающе громадным. Местные же дамы — из самых мелких самочек Гомо сапиенс. Средний рост полтора метра, большинство — щупленькие, косточки тоненькие, вес — килограммов сорок… Представляете такую пару? Нет-нет, я пока имею в виду не это. Для начала просто — сидящих рядом?

… Оборачиваюсь на шум и вижу этакую скульптурную группу. Помните «Девочку на шаре» Пикассо? Тут — две девочки, и не на шаре, а прямо на коленях гиганта. Он — хорошо за пятьдесят, восседает на высоком табурете. Чуть придерживая их за миниатюрные голенькие попки, что-то с увлечением им рассказывает. Вся троица хохочет. Но это не всё, есть четвёртый участник. За его стулом стоит ещё одна девица и с серьёзным видом массирует ему загривок. Делает она это по собственной инициативе или по его просьбе, установить не удаётся, меня отвлекают их соседи.

Следующий кадр — из серии «Тушите свет». Видимо, многовато было пива. Седые усы обвисли, и сам он весь повис на своей пассии, с руками чуть не по локоть в её крошечном бюстгальтере. Она годится ему во внучки, если только у такого белого, блондинистого дедушки может быть такая концентрированно азиатская — смуглая, волосы как смоль — внучка.

Они самозабвенно целуются взасос.

А вот — чужеродный элемент в нашей валгалле. Европейская пара средних лет. Сидят в углу и серьёзно взирают на всё это. Интересно — что чувствует нормальная европейская женщина в таком заведении? И как бы я себя тут чувствовал с женой? Непонятные люди. Что называется — со своим самоваром…

Но мы отвлеклись. В районе сценок между тем ажиотаж и экзальтация. Приглядываюсь и вижу, почему: в зал вошла и уселась прямо у сценок группка молодых европейских парней.

Поначалу эта категория посетителей вызывала у меня почти такое же раздражение, как попадающиеся здесь иногда европейские пары. Ну что топтаться в местном царстве покупного секса этим молодым красавцам, когда весь мир, все блондинки к их услугам?

Несколько причин всё же есть. Во-первых, поездка сюда уже стала одной из обязательных в «джентльменском наборе» для имеющих средства: если побывал на Гавайях, в Рио, на африканских сафари и т.д. — надо отметиться и здесь.

А во-вторых, и среди этих молодых гигантов немало закомплексованных. Как ещё воспримет тебя эмансипированная американка или искушённая европейка, в особенности говорящая на одном с тобой языке. С ней ты — весь как на ладони, произвести впечатление ой как нелегко. Здесь же — какая прелесть -тобой восхитятся уже потому, что ты — европеец. Что бы ты ни произнёс, всё — гениально. Да и как же иначе? Ведь кто бы ни был ты в своей Европе или Америке, одним появлением здесь ты заявляешь, что не беден даже по своим стандартам, — значит, любой твой вариант — словно сладкая сказка для любой из уставившихся на тебя сейчас местных красавиц. Не мудрено, что закружится голова…

И она действительно кружится. Вижу, как один из пришедших, этакий молоденький беленький козлик, поднимается и нетвёрдой поступью начинает вытанцовывать. Голая команда на сценках — в полном восторге. Прекратили свои пошагивания, сгрудились с его стороны. Одобрительно верещат, подзадоривают хлопаньем и визгом. Джентльмены тоже наблюдают. В улыбках — грустная зависть к молодости.

Я между тем со стаканом «дринка» продолжаю медленно пробираться по залу. Когда ходишь — интересней, больше замечаешь. Вот, например, сейчас на сценке смена караула. Как раз против меня пошагивает интересная особа. Она постарше остальных, ей, верноятно, лет двадцать пять — почтенный возраст в этом деле. Но — хороша. Великолепно сложена, крупные груди — нечастое достоинство местных дам — боевито торчат чуть вверх — в стороны, как орудия главного калибра. Только лёгкие тени под глазами да легчайшая, чуть заметная неровность кожи на бёдрах, — заметная лишь в сравнении с гладкими ножками её юных соратниц — выдают возраст.

Её время истекло. Она сходит со сценки и направляется к месту, на котором сидит в ожидании выхода. Там же она обычно оставляет своё бикини. Но что такое? Его нет на месте. То ли последний раз разделась не здесь, то ли кто-то подшутил. Она осматривает стулья вокруг, даже поднимает ужинающих рядом подружек — трусиков нет как нет.

И тут она замечает, что я за ней слежу. Самоуверенная модель тут же превращается в слабую, смущённую своей наготой молодую женщину. Ничего не изменилось вокруг нас, вертеп бурлит той же жизнью, но видно, что мой взгляд для неё теперь — мучение. Стараясь оказаться боком, прикрываясь то плечом, то рукой, она продолжает свои поиски, иногда поглядывая на меня с умоляющей улыбкой — не смотреть. Я, негодяй, смотрю. Мне её жалко, но она так мила в своём смущении, что не удержаться. К тому же действительно интересно — куда делись трусики? Я, ей богу, не брал. — Ах, вот же они! На другом столе лежали. Такие большие, что не заметила за стаканами с коктейлем. Схватив и сверкнув на прощание попкой, красавица исчезает за дверями раздевалки.

Атмосфера в зале между тем всё круче, как сказали бы теперь в России. На сценках — как, впрочем, и в зале — настоящее столпотворение. Присутствие европейских парней немало тому способствует: каждой хочется показать себя подольше и позабористей. Вижу, как одна, стащив панаму с головы сидящего у сценки дряхлого старика, напяливает на себя и — этакая голая киска в шляпке — с воодушевлением отплясывает. Две других в отчаянной попытке привлечь к себе внимание изображают лесбиянский акт. Внимание привлечено, но вот форма его, мягко говоря, странновата: европейские парни начинают поливать их пивом…

Чувствую, что от некоторых сценок начинает портиться настроение. Ну конечно, мужчинам в возрасте всегда интересно, что делается в бюстгальтерах у восемнадцатилетних. Это так по-человечески понятно. Но разве обязательно проводить исследования публично? Или это пиво на дурачащихся малолеток… Пора или выбирать, или уходить.

Сегодня у меня вегетарианское настроение и склонность к изящному. Уже с полчаса я наблюдаю за двумя особами на сценке. Обоим, вероятно, не больше семнадцати, обе хоть и не красавицы (таковых здесь не бывает), но исключительно стройны и хороши тем изяществом, которым наделено большинство не обиженных природой девушек их лет и которое мы, мужчины, оцениваем по достоинству, когда оно становится уже недостижимым. По скованным движениям, настороженным мордашкам и стремлению держаться поближе друг к другу в них нетрудно угадать новеньких. Одна из них, с младенчески приоткрытым ротиком и выражением полной потерянности, особенно мила.

Протискиваюсь к сценке и стучу по её каблучку. (Туфли — единственное что на ней есть). Она сначала пугается, потом приседает. От растерянности у неё даже не срабатывает всегдашний женский рефлекс — отвернуть коленки, и от открывшегося зрелища я на момент забываю не только английский, но и русский. Музыка как назло неистовствует, приходится кричать в ухо.

— Как насчёт — на короткий срок? — (Это значит — пару часов).

— О-Кей.

И торопливый кивок. Эх, молодо-зелено, даже о цене не спросила. Ещё раз подзываю пальцем.

— Семьсот бат. О-Кей?

—О-Кей.

Ломкий, напряжённый юный голосок, и опять торопливый кивок.

Красавица покидает сценку и идёт одеваться.

Пока она только сходит, меня постигает первое, уже привычное разочарование. Сцена — словно увеличительное стекло: девчонки на ней — особенно на каблуках — вполне нормального роста. Но вот она сошла, переоделась, и перед тобой стоит крошечное существо, на полголовы ниже даже низкорослого европейца.

Делать, однако, нечего — уже купил. Да и обменять не на что: остальные такие же.

Выходим.

— Какой отель?

— Нана.

Кроха удовлетворённо кивает — значит, можно быстро вернуться. Покорно держась за руку, она молча вышагивает рядом. Я искоса оглядываю приобретение.

— Как тебя звать?

— Сом.

С трудом сдерживаю смешок. Не только потому, что на сома это сокровище никак не тянет — не сом, а так, сомёнок, — всё ещё не могу без смеха слушать эти имена: словно деревянной колотушкой по местному барабану. Уже слышал:

— Пум.

— Мем.

— Сон.

И так далее. Ей богу не вру — на днях выловил Линь. Теперь вот Сом.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

Угадал. Впрочем, это не трудно. Вид у моей дамы совсем цыплячий.

— Давно в этом баре?

— Два месяца.

Стандартный диалог, на который у обоих хватает языка.

Вот и вестибюль. Ни один взгляд не задерживается на нас. Циркулирование таких парочек туда и обратно — обычный, круглосуточный бизнес этого отеля. Поднимаемся в номер. Оглядев себя в зеркало, кроха усаживается на краешек кровати и переводит взгляд на меня. В нём, кроме покорности и скуки, несколько настороженный вопрос: каков сей тип? Не в личном плане, конечно — здесь ей на меня плевать. Не садист ли? А главное — заплатит ли, как обещал? По неписаным обычаям этой страны клиент здесь — король, оплата — после сервиса.

Мой мягкий шутливый тон понемногу успокаивает её, и из беспокойств остаются только деньги.

— Ты мне заплатишь? Заплати сейчас!

Я серьёзнею.

— Не волнуйся. Я джентльмен. Если сказал — заплачу, значит — заплачу, и сколько сказал. Но — после.

Жестом показываю — в душ. Моя гостья пытается немедленно улизнуть и запереться, но я не позволяю. Ещё чего. Раздевание и купание этой крохи — заметная часть всего удовольствия. Ставлю, как ребёнка, на кровать и раздеваю. Кроха покоряется, и через минуту предстаёт передо мной голенькая, чуть подрагивая под струёй кондиционера. Какая, однако, прелесть — семнадцать лет. Не удерживаюсь и беру небольшие торчащие грудки. Что значит — ещё не кормила: идеальное сочетание мягкости и упругости.

В ванной красавица быстро осваивает роль юной принцессы, и, опустив глазки, поочерёдно подаёт мне на омовение свои изящные лапки, а затем и всё остальное, после чего даёт себя ополоснуть, вытереть, и в полотенце переезжает на моих руках в постель.

Да, такое надо увековечить. Камера наготове. Но не успеваю я взять её в руки, как моя гостья в ужасе забивается под одеяло и через секунду мне остаются видны только округлившиеся от страха косые глазёнки.

— О-Кей, О-Кей. Не буду. Обещаю — снимать не буду.

Да, видать, моя гостья действительно недавно в «бизнесе» и не совсем ему адекватна. Вот вчера была Пум — совершенно другая картина.

Пум было двадцать, в баре два года, но, думаю, не только в этом их бездонная разница. Разбитная хохотушка, Пум с удовольствием подставлялась под объектив, время от времени вскрикивая: — «Я — красивая женщина! Мне все говорят, что я — красивая женщина! Ты почему мне не говоришь, что я — красивая женщина?!»

Конечно же, ей стоило это сказать: она и впрямь была хороша. Редчайшая для местных женщин фигура настоящей секс-бомбы: пышные груди, тонкая талия, крутые, безукоризненные анфас и в профиль бёдра. Думаю, если бы не всё тот же недостаточный по западным стандартам рост и несколько бессмысленное личико, Пум давно бы забрали в какой-нибудь журнал.

Вечер с Пум добавил в мои давние наблюдения о том, что есть женщины, самой природой предназначенные в жрицы любви. На первые же мои прикосновения она откликнулась так, будто год голодала. Стоны стояли на весь этаж, и это было не притворство. А когда минут через сорок почти непрерывного «заезда» сердце моё колотилось уже где-то в горле и душа всерьёз была готова воспарить в жаркие таиландские небеса, Пум оставалась всё такой же жадной и неутомимой, как и вначале. Когда я окончательно капитулировал, она откинулась на подушки и, наконец затянувшись сигаретой (до тех пор я не позволял), похвасталась:

— Ты только раз фан получил? … А я — шесть!

— Поздравляю, — отозвался я. — Кто же кому в итоге должен деньги платить?

Так вот, это было вчера. Сегодня всё не так. Моя нынешняя гостья — полная неподвижность и безмолвие. Глазки закрыты. Кажется, даже губку прикусила. Готова к худшему. Этакая Зоя Космодемьянская.

Мы начинаем. Я — сама осторожность, и через несколько минут напряженное ожидание боли исчезает с личика крохи. Но это — всё, чего мне удаётся достичь. Любые мои усилия вызвать у неё хоть какие-то эмоции вызывают лишь лёгкие гримаски неудовольствия, и я прекращаю попытки. То ли фригидность, то ли юный организм ещё спит, то ли я уж так не по нутру этому существу. Ничего не поделаешь.

Через несколько минут, после омовений, мы лежим рядом. Моя дама осторожно косится на кучку своего бельишка. — «Я пойду?» — Ну разумеется нет. Прийдётся потерпеть ещё часик. Не каждый день в мою постель попадают семнадцателетние девушки. — Где твои родители? Здесь, в Бангкоке? — «Нет… — кроха тихонечко вздыхает. — У меня одна мама. В Чангмае». Я знаю. Это далеко, на север. — А где ты тут живёшь? — «С подружками. Впятером. У брата подружки. Он нам одну комнату отдал. На полу спим… Как накоплю денег — вернусь к маме…»

Такие вот пироги. Я включаю телевизор — моя гостья выбирает себе диснеевские мультики на тайском — и предлагаю шоколадку. Оба предложения встречаются благосклонно.

— Ты хочешь кушать? Пойдём в ресторан?

— Нет.

Через час мы прощаемся. Кроха берёт деньги, церемонно приседает с поклоном и исчезает.

Вот и ещё один тайландский вечер позади. Пищи для размышлений — хватает. Я одеваюсь и выхожу пройтись. Плаза развлечений «Нана» всё так же зазывно сверкает огнями. Где-то там на сценке снова топчется и озирается моя недавняя гостья. А может, её уже купает кто-то другой? В начале вечера я заметил, что не один остановил взгляд на этой пичужке.

Выхожу на перекрёсток. Одиннадцать. Шумная Сукумвит и впрямь немного поутихла, и некое подобие свежего ветерка долетает из ближайшего «соя» (переулка). Всё вроде бы в порядке — кончена очередная командировка, и кажется нет на горизонте никаких внеплановых проблем, а всё равно какой-то камушек на душе. От общей неразумности мирового порядка?

Много лет назад, в студенческой юности, в бесконечных спорах на вечные темы приятель сказал мне как-то:

— Знаешь, чем русский интеллигент отличается от обычного человека? Обычный человек совершает разные поступки, и тем дело кончается. А интеллигент тоже совершает, только потом вдобавок мучается.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Владимир Суравикин: Нана, моя слабость

  1. «…Половина из находящихся в зале — голые девчонки. С полной непринуждённостью они восседают на коленях вышеупомянутых джентльменов и обнимаются с ними, болтают друг с другом по углам, жуют бутерброды, или ходят, протискиваясь как ни в чём ни бывало вплотную к тебе, не упуская момента игриво хлопнуть тебя пониже спины, а то и схватить кое-где…
    Много бы я дал за возможность там поснимать. Интересных моментов — масса. Но — запрещено. Разумеется, охраняется не инкогнито этих девчушек, большинство из которых с удовольствием даёт себя снимать в иных условиях. Запрет бережёт privacy джентльменов…»

    Я цитирую не самый увлекательный, даже несколько отвлечённый абзац из интересного повествования Владимира Суравикина об его эротическом приключении в таиландском бардаке. Меня заинтересовало не само приключение, но откровенность автора — при том, что прочие белые джентльмены в подобных обстоятельствах тщательно, оказывается, берегут privacy. В.И., как видим, не бережёт; это даёт мне право предположить, что данный немолодой джентльмен, не обзавёлся семьёй или расстался с ней — потому что объяснение с супругой, да и со взрослыми детьми, вышло бы в данном случае более чем рискованным.
    Вфладимир Ив. в своих публикациях категорически обвиняет свою покинутую родину едва ли не во всех смертных грехах — и в чём-то, разумеется, он прав. При всяком случае он восхваляет Соединённые Штаты, давшие ему прибежище и работу, позволяющую объездить мир — и это последнее вызывает у меня действительную зависть. Но не оказывается ли он в своей удаче обделённым в чём-то, неизмеримо более существенном — в отсутствии семьи, счастья, не сравнимого ни с каким другим. В США (так мне, во всяком случае, кажется) я бы — даже со знанием языка — оказался бы одиноким, ищущим утех в далёком Таиланде.
    В Сов.Союзе я никогда нигде ни в чём «не состоял», властям не верил, при всякой возможности, наступившей с горбачёвской «перестройкой», изобличал эту ложь в своих публикациях — но, вместе с тем, определённо понимал, что своими генеральными жизненными успехами обязан именно этому всеми оплевываемому режиму — с его интернационализмом и бессребнической моралью. Пусть и то, и другое было лишь формалистикой (как принято сегодня говорить и думать) — формалистика тоже не совсем пустой звук.
    Итак, как и положено эгоцентристу, о себе. Обе мои прекрасные жены были из семей, которые по критериям, принятым на этом портале, надо считать антисемитскими. Но ни в первом, ни во втором случае, руководствуясь упомянутой выше формалистикой, никто не объявлял своего недовольства тем обстоятельством, что русские девочки, типичные прекрасные славянки, выходили замуж за еврея, собираясь иметь от него детей. Сожалели вслух лишь о том, что я немолод, что помельче ростом своих избранниц т.п. Обе были студентками начальных курсов московских вузов, но, опять же, как-то неловким считалось упрекать меня в том, что я не смогу прокормить семью (а невесты сразу же объявили, что желают рожать детей — так и поступили); т.е. вступая в брак, юным жёнам приходилось бы тут же совмещать учёбу с работой — и т.д. Т.е. формалистика оказалась востребованной и природные требования — ЛЮБОВЬ «как таковая» — оказались первенствующими.
    И в Таиланде мне так и не пришлось побывать.

  2. Помню, покупаю еду у уличной лоточницы.
    ===
    И остался жив-здоров? Фантазёр!

    ===

  3. Владимир, да Вы гигант: Пум, Помимо, Сом. Если чувствуете зависть, то она вполне белая. И излагаете здорово, легко, интересно и с ненавязчивым юмором. Хорошая тема и хорошая проза.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.