Мирон Амусья: Тени прошлого. Врач от Бога Г.А. Эйбшиц

Loading

Совсем немного было в моей жизни людей, которых я вспоминал бы со времени первых встреч и до сегодняшнего дня совершенно регулярно. Сначала, пока он был жив, в форме напоминания типа «Надо спросить у Григория Ароновича», а после его смерти — констатацией факта в виде: «Эх, жаль, что нет Григория Ароновича!»

Тени прошлого

(Вариация на тему «Перед восходом солнца», или
Врач от Бога Г.А. Эйбшиц)

Мирон Я. Амусья

Внушение сводится к непосредственному прививанию тех или других психических состояний от одного лица к другому… происходящему без участия воли (и внимания) воспринимающего лица и нередко даже без ясного с его стороны сознания.
В. М. Бехтерев

Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
Н. Заболоцкий.

Год назад я задумал серию заметок о некоторых ярких, выдающихся и хорошо известных людях, с которыми был знаком. Предполагал, что буду писать на эту тему заметка за заметкой. Но жизнь, как ей и положено, властно вмешалась в мои планы, отодвинув замыслы, надеюсь, на время. Обдумывая, какие имена включить, а какие — опустить, так как их носители были люди не очень известные, или напрочь забытые, я почувствовал несправедливость подхода. Он приводил к тому, что нередко те, кому был в той или иной форме очень обязан, сделавшие лично для меня очень много, оказались вне списка. Я пришёл к выводу, что свой промах надо исправить, тем более, что читателями могут оказаться люди, также когда-то знакомые с моими намеченными героями.

Так недавно случилось, что одному своему коллеге, существенно заболевшему и не получившему должной помощи от официальной медицины, я рассказал историю, происшедшую со мной более полувека назад. Нам было интересно — мне опять побывать в своём далёком прошлом, ему — услышать нечто, обещающее помощь. Мне показалось, что эта история может представить и некоторый общий интерес. Тем более, что обсуждаемая проблема совсем не изжита до сих пор.

Почти сразу после рождения сына, я заболел. Случилось это весной 1962. Основным симптомом, помимо всяких и всяческих болей то там, то тут, было повышение температуры. Она росла от утра к вечеру, что более или менее естественно, но и при какой-либо нагрузке, в первую очередь, умственной. Она поднималась, когда я проводил занятия и читал лекции. Одолевала слабость, и иногда казалось, что если не буду держаться за доску, то просто упаду. Поднималась температура до эдак 37.5-380. Приём жаропонижающих ничего не давал, а лишь усиливал слабость. Опущу хождения в участковую поликлинику, к тамошнему врачу, и далее, к различным консультантам. Тело велико, болеть и вызывать температуру может практически любой, большой или малый орган.

Наступил дачный сезон, температура не исчезла, но уменьшилась до привычного мне с детства субфибрилитета, опустившись до уровня 37.2-37.30. В детстве, как и у многих других, у меня были не в порядке гланды, и после посещения знаменитостей — профессоров Цигельника (лёгочник) и Д. М. Рутенбурга (отоларинголог), я оказался в полутёмной комнате знаменитой в городе гомеопатки. На столе лежала книга «Основы хиромантии», в названии которого, где, как меня убеждали одноклассники, последнее слово надо писать через «е» вместо «и». Я получил набор пилюлек, бутылочек, полосканий, что убрало температуру более чем на десять лет. К 1962 знаменитая гомеопатка уже умерла, и я остался лишь с её рецептом, буквально накаряканном на узенькой полоске бумаги.

Осенью, с возвращением к нормальной рабочей нагрузке, я почувствовал, что температура лишь затаилась на время. Однако, как и весной 1962, гомеопаткины пилюльки её уже не брали. Всё началось опять, притом на более высоком уровне. Не посещённых врачей было ещё немало, у них идей — попросту много. А куры, как говорится в известном еврейском анекдоте, продолжали дохнуть. Тут в дело вмешался отец жены, полковник З. Л. Коминаров, тогда бывший директором военного авторемонтного завода. Человек общительный и интересный, он имел множество приятелей и друзей. Один из них, генерал-майор П. И. Шилов, заведующий огромным отделением окружного военного госпиталя, предложил лечь к нему на обследование и лечение. Я согласился, и оказался по понятиям госпиталя в небольшой, всего десятиместной (!), палате. Генерал решал проблемы и не такие. После какой-то терапии, у меня, коротавшего время в основном лёжа в кровати, температура вышла на норму. «Вот видите»,— сказал профессор-генерал, «Тоже мне — проблема!».

Но у меня с собой было, я имею в виду, рукописи статей, оттиски работ. И я приспособился, полностью отключившись от социализации с разнородными соседями по палате, заниматься своим делом. Температура немножко подумала, и начала подниматься, достигнув вскоре своего уровня — 37.5-380. Сначала моему палатному капитану, а уже потом, заинтересовавшемуся явным своеволием температуры, моему генералу стало ясно — с этим что-то делать надо, надо что-то предпринять. Они начали новый тур поисков, и пришли к выводу — туберкулёз. Помните, как у поэта — «Из Леты выплывут остатки слов таких, как проституция, туберкулёз блокада»? Сифилис субфибрилитета не давал, в блокаде я уже был, остался туберкулёз. Меня смотрели на рентгене, мне засовывали негнущуюся металлическую трубку в гортань. Следов туберкулёза не нашли, но фтивазидом, тремя курсами вместо одного обычного, накормили до полного отвала.

Температура не реагировала. Конечно, исследовались и другие органы, по последнему слову тогдашней медицины. На моём теле буквально не осталось ни одной дырки, куда что-нибудь не засовывалось, и куда бы не проникал врачебный взор. Вспомнили про желчный пузырь, он не хотел открывать свои тайны, но упорство врачей и гибкий зонд позволили найти причину — воспаление этого самого пузыря. Его чистили примерно по той же методе, по которой очищали выгребные ямы дачных туалетов, а затем заливали антибиотиками. Замечу, что эти самые антибиотики вводить можно разными способами — перорально, и совсем анти-орально. В хорошие дни я получал по 10 миллионов единиц их совокупной мощности, что и тогда было чудовищной дозой.

Тут читателю впору меня пожалеть — чувак лежит в огромной палате (мне об этом, после американской одноместной, просто страшно вспомнить!), с ним выделывают нечто почти лагерное — просто ужасно! Но на самом деле, не всё было так плохо: ведь молоды мы были и т. д. Каждый вечер ко мне приходила жена, и мы совсем не горевали, а шли в госпитальное кино. Никогда ни до, ни после этого окружного военного госпиталя мы столько в кино не ходили. И отбор фильмов там был хороший — именно там мы смотрели «Иваново детство» и открыли для себя А. Тарковкого.

Тем временем, желчный пузырь сдался, а температура, при возвращении к работе, реагировала с неприятным постоянством. Тут вспомнили, что у меня есть ещё гланды, и послали к профессору К. Л. Хилову, начальнику кафедры оториноларингологии Военно-медицинской академии. Он меня внимательно посмотрел, сказал «Это мой пациент», и уверил меня «Я вас сам прооперирую, и вы вскоре забудете о своей проблеме». Меня с манатками перевезли к Хилову.

Признаюсь, его обещание «сам прооперирую» засело у меня в голове. Им двигала табель о рангах — пациент одного заведующего становился автоматически пациентов другого. Я же во время осмотра заметил, что у семидесятилетнего светила с большой амплитудой тряслись руки. Сомнений у меня не было — я забуду о своей проблеме, поскольку трясущимися руками он просто перережет мне горло. Это было бы похуже температуры, и я употребил значительные усилия, чтобы уговорить палатного капитана, практиканта из периферийной воинской медчасти, прооперировать меня. Он такое делал второй раз в жизни, но мы обещали друг другу помогать, поскольку ставки были высоки — и для меня, и для него.

Всё, связанное с операцией, быстро и благополучно закончилось. Но с температурой ничего хорошего не произошло. Я решил выписаться из госпиталя, опасаясь, что они решат мне, экспериментируя и далее, отрезать что-нибудь, поважнее миндалин. Завершились мои сто дней — именно столько я провёл в госпитале. Мне дали выписку, с кратким описанием меня и сотворённого со мной за эти первые 100 дней. Температура была при мне, работать я не мог, и перед глазами замаячила пенсия по инвалидности в двадцать девять лет. Дурные мысли лезли в голову, а хорошие вытесняла из них пугающая реальность. После выписки началась эпоха светил — одни то приходили на дом, то приглашали к себе, брали свои традиционные 10 р. (моя зарплата тогда была 105 р/месяц), смотрели выписку, и не оставляли камня на камне от своих «невежд — предшественников», учреждений и людей. Никчёмность их советов была очевидна даже мне — не профессионалу, но прослужившему уже длительное время подопытным кроликом.

Но была надежда на чудо, которая заставляла обращаться к различным людям. Как-то двоюродная тётя жены, которую звали Бася сказала, что меня бы надо показать врачу, который лечит её мужа. Уже до встречи прояснилось одно преимущество этого врача — он брал за визит только 5 рублей. Я решил изменить с ним правила игры — не показывать госпитальную выписку. Он её и не спросил. Тщательно меня осмотрел, и исповедал. Я обратил внимание на странноватую форму вопросов, где не встречалось ничего пустого, вроде «Как вы себя чувствуете?» Вместо этого он был весьма конкретен и самоуверен в вопросах-утверждениях типа: «В такой то ситуации вы чувствуете то-то?» Это меня несколько озадачило. Затем перечислил, что у меня должны были найти, и каковы должны быть результаты моих многочисленных анализов. В ответ я показал ему госпитальную выписку, но он не выразил удовлетворения поразившим меня совпадением. Подводя итог встрече, уже собираясь уйти и стоя буквально у двери, он сказал: «Вас лечили очень тщательно и правильно, но только отсюда (и он приложил край ладони к губам) и вниз. Осталось немного! И он провёл ладонью вверх, буквально до макушки. Я не понял сказанное, но мы договорились о встрече, теперь уже у него дома.

Он жил, как мне кажется, на Пушкинской улице. Квартира была явно не коммунальная. Мы сели за его стол. Он был тщательно одет, в тройку, в белой крахмальной рубахе и при галстуке. На чистом столе лежало несколько медицинских журналов. «Запомни их. В следующий раз будут те же. Всё это бутафория»,— зашептал мне неизменный спутник — червь сомнения. Григорий Аронович сообщил мне, в чём моя проблема — имевшееся воспаление установило в мозгу, конкретно — в гипоталамусе, устойчивые связи, обеспечивающие подъём температуры тела даже когда воспаления — «запальника» температуры уже нет. «Я буду лечить вас внушением»,— сказал он, и предложил лечь на кушетку и закрыть глаза. В ходе сеанса он опять пояснил механизм нарушения терморегуляции, который и приводит к столь беспокоившему меня подъёму температуры. Я не спал, но старался делать вид. Запомнил фразу, от которой чуть не расхохотался. «Вы теперь не одиноки в своём страдании. С вами мои мощные руки»,— регулярно повторял он. А руки его, по старчески слабые, буквально как спички торчали из крахмальных манжетов.

К следующему визиту журналы на столе сменились. Но через минут десять после начала сеанса и нескольких повторений «Вы спите, вас охватил глубокий сон» он перешёл в соседнюю комнату, и включил «Голос Израиля». Мне тоже было интересно послушать, и я сел на кушетке. Когда он возвращался, я лёг, и сделал вид, что сплю. «Ну, это просто балаган какой-то», — подумал я. Но после четвёртого сеанса, привычно сев за свой рабочий стол, я столкнулся с чем-то необычным. Температура сначала привычно и резво пошла вверх, но на 37.30 её что-то остановило. Через пару недель уже была норма — отныне и до сегодняшнего дня. Скептицизм мой сам собой пропал. Я даже признался ему, что не спал, и обманывал его. «Мне это не важно. Мы ведь не в цирке. У меня была связь с вашим мозгом — этого достаточно»,— объяснил он. Я спросил, мог ли я ему сопротивляться, если бы напрягал свою волю. «Нет»,— ответил он. «Возможно, вы этим даже помогли бы внушению. Ему не поддаются лишь люди потерянные, разложившиеся личности, запойные пьяницы с большим стажем», — ответил он

Сеансы продолжались для закрепления новых, точнее, восстановления исходных здоровых связей. Соответственно задачам, несколько менялось содержание текста, с которым он обращался ко мне во время сеанса. Речь его всегда лилась гладко, предложения были весьма простыми, и мысли выражались ясно и чётко. Как-то в ходе сеанса он сказал мне: «Мирон, у меня сегодня хороший день. Я вылечил пожилую женщину от рака желудка». «Попался, наконец», — решил я. — «Он и от рака, оказывается, лечит». После сеанса попросил его рассказать подробнее. Оказалось, что пациентке сказали, будто у неё рак на основе определённых признаков, главными из которых было очень резкое похудание и специфический цвет лица. Она со страху совсем потеряла аппетит, почти перестала есть, считая это тоже симптомом рака. Худоба резко обострилась, а силы исчезали. К моменту встречи с Эйбшицем она действительно умирала, но не от рака желудка, а он искусственной дистрофии. Он разорвал опасную обратную связь мозг — желудок. Вскоре она начала есть и прибавлять в весе. Лечил он и кожные заболевания, как и многие другие — нервной природы.

Параллельно посещению Эйбшица, меня продолжали обследовать в госпитале. Помню, мне решили делать в очередной раз так называемое дуоденальное зондирования, что обычно было долго и мучительно — желчь не шла. Перед исследованием я попросил его помочь, сказав: «Заговорите мне желчный пузырь». Он многократно во время сеанса повторял: «Ваш организм абсолютно спокоен, все сфинктеры должным образом расширены». На следующий день, после глотания зондов, несколько пациентов, и я в их числе, лежали и ждали, когда пойдёт желчь. Сестра знала, что все уйдут, а она всё будет возиться со мной, нередко — безуспешно. Но на этот раз я был первым, с большим отрывом во времени от всех. Нужно ли говорить, что в метод я поверил.

Нередко я использовал приезды для нашего лучшего знакомства. От него узнал, что в прошлом он лечил А. Жданова, но когда «дело врачей» начало разгораться, его быстро уволили. Лечил он и ряд сотрудников ФТИ им. Иоффе, в том числе его директора академика Б. П. Константинова. Суждения Эйбшица об общих знакомых, которых оказалось немало, поражали глубиной и точностью.

Как-то я спросил его про методу постановки диагноза. Он ставил его, как оказалось, когда пациент входил к нему в кабинет — по лицу, рукам, манерам, потом задавал подчас совсем неожиданные вопросы. Они иногда сильно удивляли. Так, первое, что он спросил очень близкого мне человека, когда она только появилась в его кабинете: «Когда вы входите в трамвай или автобус, вы сразу оглядываетесь в поисках свободное место?» Получив её положительный ответ, он сказал: «Не носите поясков и стягивающих талию вещей, и вы забудете о том, что вас сейчас беспокоит». Он отметил, что у неё очень легко иннервируемое солнечное сплетение, расположенное заметно ниже средней нормы.

Ряд признаков, которыми пользовался, он мне рассказал. Запомнил я всего один — пигментные усики над верхними губами есть верный признак холецистита. Он был потрясающим диагностом, владеющим и методом внушения, и имевшим глубокие познания во всей медицине. И то, и другое позволяло ему эффективно убеждать пациента в своей правоте. Больше я подобного Врача не встречал. Фактически, на годы, вплоть до его смерти, он стал нашим семейным врачом, к которому, уже как к своему человеку, мы обращались за лечением, а иногда, просто за несколько связанным с медициной советами. Всегда он оказывался прав. Помню, как-то в поликлинике АНСССР мне сделали проходной анализ крови, и сняли ЭКГ. По результатам ЭКГ академический врач поставил диагноз предынфарктное состояние, и велел лежать в кровати. Я сказал, что чувствую себя нормально. «Это скоро пройдёт», — ласково улыбнувшись, сказал мне эскулап. Я тут же отправился к Эйбшицу. Первое, что он спросил, было: «Почему вы без моей рекомендации делали этот анализ крови и ЭКГ? Надо будет — скажу. Сейчас у вас всё в порядке, и никакие анализы не нужны. А врачу скажите — мало получить новые, более чувствительные приборы. Надо научиться их результаты читать».

Свой последний бой за правду он у коллег выиграл, когда поставил диагноз себе — воспаление лёгких, а коллеги-профессора — рак лёгкого, отягчённый инфарктом миокарда. Предписания следовали разные — полный длительный покой (тогда!) при инфаркте, активность и массажи — при воспалении. Семья приняла сторону светил, сомневаясь в способности даже такого специалиста, как Эйбшиц поставить диагноз самому себе. Умер он от нарастающих застойных явлений и вызванного ими удушья. Вскрытие показало, что ни инфаркта, ни рака у Григория Ароновича не было. А в наш семейный лексикон вошла печальная фраза «Эх, если бы Григорий Аронович был жив!». Но веру в силу гипноза, в силу внушения он в меня и жену внушил неистребимую.

Когда я должен был поехать в Югославию в 1972, возникла серьёзная медицинская проблема: из-за слишком частой экстрасистолии врачи не давали необходимого заключения: здоров. Я понимал, что стоит попробовать гипноз, но где взять врача, работающего и методами внушения? Таково оказалась наш врач из АН. Она увлекалась гипнозом, и окончила по нему какие-то курсы, изучила метод иглоукалывания, читала, насколько тогда было возможно, книги по психоанализу. Именно от неё я получил потрясшую меня книгу М. Зощенко «Перед восходом солнца». В ФТИ, в рамках борьбы с фрейдизмом и для ещё большего торжества учения И. П. Павлова, проф. Н. Трауготт прочитала нам курс лекций. «Врага надо знать, чтобы с ним успешно бороться»,— сказала она, и сразу перешла к изложению психоанализа. После этих лекций я навсегда стал убеждённым фрейдистом.

Мы с нашим врачом АН решили попробовать. Она была слабоватым диагностом, поэтому не могла конкретно указать в ходе сеанса, что и как в мозгу надо, говоря сегодняшним языком, перепрограммировать. Однако мы старались оба, и не без успеха. Ясно, что это не был Григорий Аронович, но хоть какой-то эрзац, нередко полезный. К сожалению, последователей и у неё не было, а вот ленивых завистников — более, чем достаточно. Когда она перестала работать, я остался опять без психологического прикрытия. А оно понадобилось.

В 1987 у меня случился инфаркт. Я пробыл 36 дней в иституте кардиологи (сейчас им. Алмазова), затем 24 дня в санатории, и начал приходить в себя. По ходу лечения у нас были курсы аутотренинга, которые усердно посещал. Однако, вернувшись домой, я почувствовал страх повторения инфаркта. Исходные симптомы свои я запомнил, и они стали проявляться с пугающей нас с женой частотой. По вызову приезжала обычно кардиологическая скорая. Я знал, как выглядит «плохая» ЭКГ (мой тип), и какой должна быть у меня хорошая ЭКГ. Лёжа и следя за выползающей ленточкой, где всё было в норме, я тотчас успокаивался, и, странное дело, исчезали сами симптомы. Я понял, что мне нужен гипноз. Но его не было. Сносным паллиативом оказался аутотренинг. Вскоре я достаточно контролировал себя, чтобы плавать в бассейне, в самом начале лета поехал на конференцию в Грац, а в ноябре-декабре провёл за месяц своего рода турне по восьми кородам Великобритании, с бесконечными лекциями и обсуждениями.

Мантра «Эх, жаль, что нет Григория Ароновича» в семье повторялась, но истинная нужда возникла в самом начале 1998. Я только выписался из клиники, где мне провели полостную операцию, в ходе которой человек с ножом ковырялся в моём теле четыре часа. Вот мои органы и взбрыкнули, и не только те, которых вырезали или урезали. Они перестали работать, согласовав свою забастовку с руководством, т. е. с головой. Врача, способного проводить сеансы гипноза, найти не удалось. Но мать хозяйки квартиры, где мы жили, оказалась психологом со степенью. Она помогла мне вспомнить уже забытый аутотренинг, и с его помощью не только избавиться от страхов, просто бесновавшихся по ночам, но и заставить «здоровых забастовщиков» вернуться на работу.

Конечно, нужны первоклассные специалисты своего дела, с неизбежностью — узкие. Но сплошь и рядом мы идём к врачу с не очень ясной картиной, которая затрагивает совсем не один орган. А врач в ответ посылает на ряд анализов и к другим специалистам. Во многом это определяется желанием врача не брать на себя всю полноту ответственности. Последнее по силам лишь Врачам от Бога, а их горстка. Уверен, однако, что методам внушения врачей надо обучать и убедить пользоваться им. А пациент мечтает о враче-универсале, убедительном и грамотном, и о магическом лекарстве сразу от всех болезней — «золотой пилюле». Но глядя на быстро растущее число лекарств и медицинских приборов понимаешь, что мечта несбыточна. Некой реинкарнацией такой мечты может стать компьютерное диагностирование, на основе того, что сейчас именуется Big Data Analyses. Ho и это — дело не завтрашнего, а, скорее, послезавтрашнего дня.

***

Совсем немного было в моей жизни людей, которых я вспоминал бы со времени первых встреч и до сегодняшнего дня совершенно регулярно. Сначала, пока он был жив, в форме напоминания типа «Надо спросить у Григория Ароновича», а после его смерти — констатацией факта в виде утверждения, подобного «Эх, жаль, что нет Григория Ароновича!»

Читайте также: «Тени прошлого (Воспоминания об ушедших знакомых и друзьях)», «Тени прошлого. С.П. Капица»

Print Friendly, PDF & Email

11 комментариев для “Мирон Амусья: Тени прошлого. Врач от Бога Г.А. Эйбшиц

  1. Почти у каждой семьи был ТАКОЙ врач.
    У нашей — доктор Заслав Владимир Львович. Лечил нашх родителей, нас, наших детей.
    Однажды, ещё снимая пальто, поставил диагноз только по голосу моего заболевшего сынишки — корь! В другой раз, вылечил сынишку от жуткой диспепсии и диарреи без всяких антибиотиков, только набором кисломолочных продуктов. Один запомнил навсегда — однодневный самодельный кефир.
    … Владимира Львовича дано нет, но этим рецептом успешно вылечили нашего внука!
    ———
    И уж кстати, его дочь, Раиса Владимировна Захаржевская, не стала врачом, но стала талантливейшим специалистом в иной отрасли. Её книга «История костюма» выдержала пять(!) изданий, что в наше время мало кому удаётся.

  2. Доктор Эйбшиц был лечащим врачём моей бабушки, Елизаветы Львовны. Он посещал нашу квартиру на канале Грибоедова каждую неделю. После сеанса гипноза бабушка выходила из комнаты, а мой дед , Борис Исаакович , старый большевик, вёл с Григорием Ароновичем антисоветские беседы. Они много смеялись и обменивались запрещёнными анекдотами.
    Я тогда был маленький , и боялся не высокого абсолютно лысого сухонького старичка в строгом костюме. Особенно, когда мама сообщила мне по секрету , что он гипнотизёр. В то время , это было что-то из ряда вон выходящее.
    Доктор Эйбшиц для меня — последний представитель докторов старой гвардии и участник событий моего детства, о котором, последнее время , я вспоминаю все чаше и чаще ….

  3. Спасибо Вам огромное за эту статью.. Я внучка Григория Ароновича Эйбшица, дочь его единственного сына Арнольда, моя девичья фамилия- Эйбшиц. Я всю жизнь до отъезда жила в этой квартире на Пушкинской, д. 18, перед отъездом в Германию в 1998 году мы продали за копейки тот самый старинный письменный стол, за котором работал дед, а потом отец.. Когда дедушка умер, мне было 6 лет, но я помню, какое горе было в нашей семье тогда.. Я знала, что он был замечательный человек и необыкновенный врач…Помимо этого, он рисовал, пел и играл на рояле и мандолине.. Это первый раз, когда я читаю про моего деда, это потпясающее чувство… К сожалению, никто из его внуков-правнуков не стал врачом, но его внучатый племянник, мой кузен Миша — тоже замечательный врач, я, всегда консультируюсь с ним… Он хотел стать врачом с самого детства, по примеру дяди Гриши…

  4. Михаил
    — 2018-03-24 20:26:08(429)

    Дорогая Инна! Вы наверно не дочитали мой пост.
    ________________________________
    Не беспокойтесь, Михаил, все я дочитала, и все поняла, как надо. Само это слово – автоматизация – ужасное, б-рр. Вы не чувствуете, как от него несет потоком, конвейером. Вы вот почему-то очень заботитесь и пишете о каком-то «среднем враче» (еще одно жуткое слово). Хотя, чего уж там обманывать себя — все идет к усреднению. Если появится слово «средний больной» — я не удивлюсь. Но разве об этом Боткин говорил?

  5. Михаил
    При нынешнем состоянии медицины СРЕДНИЙ врач может выполнять завет того же Боткина: «Лечить не болезнь, а больного». Т. е. становится возможным «автоматизировать» персональный подход в диагностике и лечении.
    _____________________________
    По-моему, Боткин имел совсем другое в виду. А от слова «автоматизация» он, наверное, в гробу бы перевернулся — никак уж с ним не вяжется. Никакая «автоматизация» не поможет диагностике, если у больного, положим, маскированная депрессия, которая имитирует картину тяжелого соматического заболевания. Сколько таких больных ходит из одного кабинета в другой , от одного специалиста к другому (а некоторые и на операционный стол попадают), пока, наконец, не дойдут до психотерапевта или психиатра. И причем тут техника?

    1. Дорогая Инна! Вы наверно не дочитали мой пост. Я как раз там и написал, что для таких случаев, о которых пишете Вы, еще долго будут нужны Григории Ароновичи. «Автоматизация», т. е. высокие технологии, используемые для диагностики и терапии соматических заболеваний это уже реальность. А генетические методы позволят в скором времени (я надеюсь) индивидуализировать их, что как раз и соответствует призыву Боткина. Согласитесь, что 50 лет назад это был всего лишь призыв, к которому средний врач (а не такие, как Г. А.) не знал как подступиться.

  6. Уважаемый Мирон! Вы затронули очень интересную тему об ИСКУССТВЕ врачевания и т. с. конвенциональной медицине. Во времена, о которых Вы вспоминаете (а это время и моей молодости), быть настоящим врачом таким, как Ваш Григорий Аронович, было искусством, а не ремеслом. Причина проста: технологии были примитивными. Где-то читал, что молодой Резерфорд собирал свои приборы с помощью шпагата и сургуча. Но для работы его ученика П. Л. Капицы уже требовалась совсем другая техника. А Вы обсуждали с С.П. Капицей работы на синхротроне. Уровень современной медицины несоизмерим с прежним. Знаменитый Боткин мог, проведя рукой по грудной клетке больного, определить уровень жидкости в полости плевры при экссудативном плеврите. В наше время такое искусство «не актуально». Да и вряд ли возможно, чтобы современный врач вообще может допустить такое скопление жидкости в полости. При нынешнем состоянии медицины СРЕДНИЙ врач может выполнять завет того же Боткина: «Лечить не болезнь, а больного». Т. е. становится возможным «автоматизировать» персональный подход в диагностике и лечении. Но в таком случае, который Вы описали (с частым повышением температуры), когда нарушается нервная регуляция внутренних процессов, «искусство» еще наверно долго будет востребовано. Можно предположить, что тогда у Вас было повышение секреции гормона щитовидной железы (тироксина). Если это так, то коррекция его с помощью внушения — это действительно искусство! Технология тут не поможет. Но она поможет поставить диагноз и направить пациента к «Григорию Ароновичу».

  7. Существует закон целенаправленного развития Вселенной. Им предопределены судьбы каждого индивида, народа и всего человечества. < … >

    Господин Брейтерман, с упорством, достойным лучшего применения, Вы ставите в отзывах на любые публикации свои сообщения о некоем открытом Вами законе природы. Тем самым Вы нарушаете первое правило нашего издания: «В от­зы­вах на пуб­ли­ка­цию об­суж­да­ет­ся толь­ко те­ма пуб­ли­ка­ции». Было ли в мемуарном очерке уважаемого автора хоть слово сказано о физике, о кварках? Нет. Упоминался там Ёитиро Намбо или Кен Уилбер? Нет. Автор поделился своими воспоминаниями о замечательном враче. Вы можете написать свои воспоминания об этом человеке, если были с ним знакомы, или о другом прекрасном враче, или просто поблагодарить автора за очерк. Но кварки-то здесь при чём?! Убедительно просим соблюдать правила, не вынуждать нас удалять Ваши комментарии.

    1. Все заметки Мирона очень люблю читать, к нему лично отношусь с глубоким уважением. И тем не менее, славословить не буду. — это характерная черта евреев, а я — еврей.

      1. Что касается врачей от Бога. У меня в жизни тоже были встречи с врачами от Бога, но совсем другого уровня. Война, меня подростка призвали в армию, Перед этим я пернес сыпной тиф. И вот на мед комиссии — два врача, оба от Бога. Одна (еврейка) послушала меня и говорит: в сердце шум, и пишет » к строевой не годен». Другой врач, тоже от Бога, но не еврей, видно, главный, тоже послушал и говорит: никакого шума нет, годен к строевой. Ну, а начальник второй части военкомата Фесенко решил, как второй врач и отправил меня со всеми призывниками в снайперскую школу. А там — снова медкомиссия, и опять два врача от Бога. Одна (опять еврейка) пишет: шум в сердце, не годен к строевой:, а второй врач от Бога (гой) пишет : никакого шума нет, годен к строевой». И меня вместе со всеми призывниками направляют для проформы на мандатную комиссию — это просто там распределяли кого куда. Но меня офицер спрашивает: в каких войсках хочешь служить? Я что-то ответил. И мне говорят «иди».
        Затем на плацу каждого направляют к своему командиру, а мне — одному из сотен — вручают пакет и Говорят: » езжай домой». Вот такие у меня были врачи от Бога.

  8. Уважаемый Арон,
    Есть в Иерусалиме врач, который полностью соответствует Вашим стандартам.
    Зовут его Шимон Матеус, ортодоксальный еврей, выпускник Гарварда.
    После Гарварда учился в Китае.
    Диагност от бога и терапевт от бога.
    Многие годы работал в Хадассе, теперь у него своя маленькая практика.
    Если Вас заинтересуют подробности, пожалуйста, позвоните мне
    050 506 52 08

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.