«Эх, хорошо на золото бурить! — хвастался Илья. — Лежишь в палатке, справа винчестер и ящик с патронами, слева ящик со спиртом — р-р-романтика, мля!»

Муляж

Сергей Баймухаметов

На днях певец, в свое время широко известный под сценическим псевдонимом Витас, снова привлек внимание. Его доставили в полицию за стрельбу возле загородного дома в поселке Барвиха, вроде как по воронам палил. Но, говорят, патроны были холостые.

А пятью годами ранее тоже была история с пистолетом. Он попал в ДТП и, выйдя из машины, размахивал оружием.

В общем, то ли по славе прежней скучает, то ли изображает крутого, мачо. Впрочем, и тогда, пять лет назад, полиция сообщала, что это был не настоящий пистолет системы Макарова, а муляж.

И слава богу, что холостые патроны, что муляж оружия. В данном случае.

А вообще МУЛЯЖ — пожалуй, ключевое объяснение многого.

Копия, бутафория, подделка, симулякр, видимость, подобие, эрзац, то есть — ненастоящее. Так сказать, метафора бытия. Или — определение. Муляж. Экономика, политика, дебаты кандидатов в президенты, выборы, пропаганда, общенародное мнение, журналистика… Кстати о ней. И о нашем певце-герое.

Помню, когда-то популярная московская газета писала о Витасе:

«Добытчики черного золота решили назвать свою нефтедобывающую станцию его именем, и на одном из концертов вручили ему сертификат о том, что в его честь названо недавно найденное месторождение».

Такого нагромождения полной чуши в одной фразе я еще не встречал. Рекорд.

Что такое «нефтедобывающая станция»? Такого объекта не было и нет. Если «нефтедобывающая», то буровая, а если «станция», то нефтеперекачивающая. Это совсем разные сапоги. Потом «станция» почему-то превратилась в «месторождение». Которое почему-то не «открыто», а «найдено» (новое слово в геологии).

Месторождение — что-то глобальное. Курское месторождение железных руд, Соколовско-Сарбайское, Самотлорское. Даже такой титан, как Юрий Георгиевич Эрвье, не удостоился. Памятник ему в Тюмени поставили, а чтобы месторождение его именем назвать, пока только говорят.

И суть, конечно, смущает. Я однажды, во времена его славы, видел артиста по телевизору — молодой человек в прозрачной сорочке с рюшечками и кружевами. Пел о розах и разлуках. Очень я удивлялся: и решению буровиков, и материалу газеты.

— Ты какой-то наивный. Это же скрытая реклама под видом заметки. Называется «джинсА», — объяснял приятель.

Так вот в чем было дело! То есть не слова, не факты, а сплошной МУЛЯЖ!

И тогда я начал смеяться. Вспомнил Ивана Лазорского, Илью Баранова, Эрика-Ертая, Борьку Шкарбанова… Иван был нашим бурмастером. Бурить на воду — не на нефть, никакой особой механизации. Главный инструмент — кувалда, накидной и цепной ключ весом в пуд. Слабаков нет. Но Иван отличался нечеловеческой силой. Помню, на монтаже, когда «квадрат» зацепился за какой-то корень, торчащий в земле, и трос лебедки опасно натянулся и зазвенел, Иван подхватил «квадрат» и протащил его метра на два. «Квадрат» — ведущая буровая штанга, весу в нем — четыреста кило ровно. А с виду Иван — обычный крепкий мужик. Правда, приметным его делал большой багровый шрам, пересекающий лицо от виска до подбородка.

Но прогремел Иван на все края, да и все мы прогремели, только сейчас.

Наша бригада и бригада Ильи Баранова закончили две последние шестисотметровые скважины в Чунджинской пустыне. И вообще — Чунджу закончили. Закрыли историю. За пять лет, к середине 70-х, наша передвижная мехколонна (ПМК-24, база в Каскелене) всю пустыню пробурила, насосы теперь воду качают, бетонные арыки прокладываются, по ним вода бежит.

Пришел приказ — перебираться в Чунджу. Это уйгурский райцентр здесь же, неподалеку. Там в парке сделали большой бетонный бассейн. Только воды в нем нет и взять неоткуда. Вот нас и послали добыть ее. Расположились мы там всем хозяйством — буровая установка, буровые штанги, обсадные трубы, большой жилой вагон, прицеп с железным барахлом, машина-водовозка, глиномешалка, насос и прочее.

А ведь это районный парк культуры и отдыха, напротив, метрах в сорока — пивной павильон, столики под навесом, пиво в кружки наливают, шашлычный мангал дымится!

Так мы прославились по всей земле, где работают мужики из нашей мехколонны — а это как территория средней европейской страны. От Балхаша до китайской границы, в горах Кегеня и Нарынколач только и говорили, изумляясь: «Ты слыхал? Ванька Лазорский возле пивной забурился!?»

За всю историю человечества, никогда и нигде ни одна бригада не бурила скважину у пивного павильона!

Мы еще не забурились, то есть не начали проходку, и с утра Иван послал нас — Эрика-Ертая и меня — помочь Илье Баранову. Накануне ночью туда с базы пришел автокран и трейлер для перевозки буровых штанг и обсадных труб. С ними и перегонщик приехал. Это особая работа. Самоходная буровая установка на платформе МАЗа — будь здоров махина, и перегонять ее на большие расстояния доверяют только специальному водителю высшей квалификации — перегонщику.

Эрик сел за руль водовозки, мы выехали в пустыню — она начинается сразу за поселком, и я стал думать про Илью Баранова. Он мне нравился. Маленький, жилистый, отчаянный, в бороде. В пустыне, в пекле, борода ни к чему. Но до того, как попасть к нам, Илья работал на Севере, в «ЯкутЯнзолоте». Это река такая, Яна. В школе еще учили — Яна, Индигирка, Колыма… Он там на золото бурил. Теперь носит бороду и всех называет бичами. Северный шик такой. И вся его бригада, конечно, тоже бороды завела.

«Эх, хорошо на золото бурить! — хвастался Илья. — Лежишь в палатке, справа винчестер и ящик с патронами, слева ящик со спиртом — р-р-романтика, мля!»

Илья подарил мне куртку из брезента толщиной чуть ли не в палец. Мало того, на плечах еще и накладки из такого же брезента. Как в броне.

— Подъезжаем, — сказал Эрик.

Я осмотрелся, но ничего не узнал. А это ведь наши места. Наша буровая и буровая Ильи в километре друг от друга стояли. И как-то радостно, уютно было приезжать сюда из поездки в поселок или на базу: смотришь, гладкая пустыня, и на ней тоненькие ажурные мачты. Мы ушли — буровая Ильи оставалась, одна мачта высилась, а сейчас и ее нет, собрали, демонтировали, и совсем голой, унылой показалась мне пустыня вокруг.

— Странно как, — пробормотал Эрик, вглядываясь в даль. — Машины стоят, а людей не видно.

— Может, спят еще?

— Черт знает.

Так не бывает, чтобы утром на буровой никто не работал. Лучшие часы, прохладные. Когда перевозка — тем более. А здесь совсем непохоже, что готовятся к перевозке: машины стоят неподвижно, людской суеты нет и даже не поднята стрела автокрана.

Подъехав вплотную, мы увидели, что шофер трейлера, крановщик и перегонщик сидят в тени прицепа и играют в карты.

— Загораете? — спросил Эрик.

— Загораем, — охотно подтвердили они.

— А чего так?

— Да Илья с Борькой чудят! — весело ответил крановщик. — Скорпиона найти не могут!

— Чего?

— Скорпиона своего ищут, потерялся…

— И стоите из-за этого?

— Ну да! Илья говорит: «Не поедем никуда, пока не найдем. За перевозку я отвечаю!»

— Так хоть бы штанги начали грузить, станок бы стронули.

— Что ты! Мы так и хотели. Так Илья кричит: не трогайте ничего! Банку, кричит, разобьете, он где-то здесь!

— Да и была охота, — вмешался перегонщик. — Цапнет, подлюка, — и поминай, как звали.

— Ерунда, — перебил его крановщик. — Скорпионы только весной ядовиты, я знаю.

— Дурака валяют, — злобно сказал перегонщик. — А мы здесь простаиваем из-за них.

— Да брось ты! — отмахнулся от него крановщик. — Ноешь и ноешь. Ну и пусть валяют! Посидел бы ты в пустыне, как они, так фалангу бы завел какую-нибудь.

— Собаку! — засипел перегонщик. — Путь собаку заведут!

— Ну, собаку и дурак заведет, а ты скорпиона подержи!

И смех, и грех, честное слово. Скорпион живет в бригаде Ильи давно. Отловил его Борька Шкарбанов — помбур, помощник бурового мастера. Ильи то есть. Отловил и посадил в двухлитровую стеклянную банку. И ничего — прижился. Они его называют «бригадной животной» и очень гордятся, что такой животной больше ни у кого нет.

Я человек с севера, из края березовых лесов и озер, здешней природы не знал и со здешними экзотиками раньше не сталкивался. Когда впервые увидел его, этого скорпиона в банке, меня ужас сковал. Леденящий ужас. Я в прямом смысле на миг заледенел. Это был даже не паук, не тварь ядовитая, не живое орудие убийства, а само воплощение смерти, ужаса. И когда приезжал сюда, цепенел от сознания, что он где-то здесь, рядом со мной…

— Нашел! Наше-ол! — раздался победный рев, и из-под жилого вагона вылез Борька Шкарбанов, здоровый лохматый детина.

— Где нашел? — откуда-то сверху, с трапа, коршуном слетел Илья.

— Вот здесь, у колеса, под вагон кто-то поставил.

— Кто?! — потребовал Илья и окинул всех коршуньим взглядом.

Никто не ответил. Только перегонщик буркнул: «Больно надо…»

Все сгрудились возле Ильи.

— Ах ты, зараза! — говорил Илья, поглаживая банку. — Бросить нас хотел?

— Сидит! — вопил Борька Шкарбанов. — Сидит — и хоть бы хны!

— Мух давай! — накинулся на него Илья. — Где мухи?

— Бегу! — всполошился Борька и затопал по трапу в вагон. Там у них заготовленные мухи.

— А я не верил, — сказал крановщик, и все его услышали, хотя шум и гам стоял вокруг.

— Чему не верил? — удивился Илья.

— Тому, что скорпион у вас живет.

— Как это — не верил? Все знают!

— А я все равно не верил. Я в Узбекистане жил, знаю… Если скорпиона в стеклянную банку посадить, он вылезти не может и сам себя убивает, жалом себе в голову бьет. Узбеки так от укуса лечатся.

— Чего?

— От укуса скорпиона так лечатся. Наливают в банку, где скорпион мертвый, немного керосина и смазывают этим керосином укушенное место.

— Надо же! — удивился перегонщик. — И помогает?

— Если б не помогало, так не делали бы. Вот я и удивился, что скорпион у вас живет, не убивает себя.

— Живет… — ласково забормотал Илья. — Он не дурак себя убивать, мы его мушками кормим. Борька! — взревел Илья. — Где мухи?

— Иду! — загудел из вагона Борька. — Свежих поймал!

— Ну вот, — радостно сказал Илья. — С нами поедет скорпиошенька, белый свет посмотрит…

— А куда вас? — спросил я.

— В Джанашар, на самоизливы. Отдохнули в Чундже, теперь на самоизливах упираться будем.

На самоизливных скважинах, с большим напором воды в пластах, я еще не бурил. Они опасны прорывом воды, обрушениями. Вся предыдущая проходка может прахом пойти. Да еще снаряд и буровая колонна в скважине застрянут.

— Тяжело?

— Увидишь. Вас тоже туда погонят, так что ненадолго прощаемся.

Борька унес банку со скорпионом в вагон, а Илья выпрямился, развернул плечи и окинул нас сияющим взглядом:

— Ну что, бичи, начнем?!

Вот и смеялся я, представив среди буровиков певца Витаса в прозрачной сорочке с рюшечками и кружевами, с песнями о розах и разлуках, представив, как поднимаются на сцену Иван Лазорский с Ильей Барановым и вручают ему сертификат о том, что они решили назвать наши буровые его именем.

Впрочем, певец здесь не виноват, у него своя жизнь, а чушь с «нефтедобывающей станцией» сочинили газетчики, вполне возможно — по заказу.

Да, забыл добавить о шраме Ивана Лазорского.

«Я из Караганды, из лагерного города, — рассказывал он. — Пятьдесят четвертый год, никто без ножа не ходил. Меня резали, и я резал, хор-рошо резал!»