[Дебют] Юрий Шейман: Раскрепощенное слово

Loading

Любопытно, что ответные пародии архаистов на сентименталистов и романтиков создали параллельную традицию иронического употребления так называемых поэтизмов, отразившуюся и у Пушкина хотя бы в стихах Ленского в «Евгении Онегине».

Раскрепощенное слово

Юрий Шейман

ШейманЯзык хранит в себе следы прошедших литературных эпох. Отшумев, они отпечатываются на словаре и грамматике, обогащая палитру нашей речи. Носитель языка может не подозревать, какие страсти кипели вокруг тех или иных идей и слов, кто вышел победителем из литературных баталий, но вместе с тем безошибочно, с тонким стилистическим расчетом употреблять языковые средства, в которых запечатлелось время.

Есть, например, в русском языке ярко архаическая лексика, употребляющаяся преимущественно иронически: велеречие, благолепие, поелику, многоглаголание… Судьба этих слов, оказавшихся когда-то в центре литературной борьбы, отразилась в их стилистической окраске. Лингвист А. Н. Гвоздев выделял такие слова в особую стилистическую категорию комически переосмысленных слов, связанных с высоким стилем. История формирования этой группы лексики уходит вглубь XVIII в. и тесно связана с судьбой жанра пародии, первые образцы которой в русской литературе датируются 1750-ми гг.

Жанр пародии чрезвычайно интересен. Разрушитель стереотипов, расшатыватель систем, он выступает, как утверждал Ю. Н. Тынянов, «локомотивом» литературной истории. Пародия имеет два измерения: прием ее — смещение, т. е. нарушение сложившихся норм, функция — снижение, т. е. обычно осмеяние тех или иных особенностей пародируемых произведений.

Известная парадоксальность содержится в факте появления на русской почве жанра литературной пародии именно в середине XVIII в. С одной стороны, вполне закономерно использование пародии как оружия в условиях жесткой литературной борьбы, сопровождавшей становление русского классицизма. Но с другой точки зрения, в том, что жанр пародии возник в русской литературе именно в эту эпоху, содержится явное противоречие. Классицизм, господствующий в этот период, предполагает только жанры нормированные, регламентированные с точки зрения отбора стилистических средств. Пародия же стилистически неопределенна, не входила в систему трех стилей.

Пародия как жанр, в отличие от оды, высокой трагедии, элегии, комедии, басни, не имеет «своего языка», а заимствует его у пародируемых произведений. По своему языку пародия на оду будет одой, пародия на басню — басней. И всё же функционально это низкий жанр. М. В. Ломоносов в своей «Риторике» относит пародию к низким жанрам (наряду с сатирой, басней и т. п.). Но это касается характера литературной экспрессии: всё, что связано со смехом, комизмом — низкое по определению. Однако в пародийном жанре используется принцип «чужого слова», а значит по языку пародия не обязательно низкий жанр.

Возможно отношение к слову как к атрибуту жанра или как к стилевому тону. В классицизме реализовывалось отношение к слову как к атрибуту жанра. Этакое крепостное право для слов. Слова записаны за жанрами, как мужики за барином. Этот же принцип господствует и сегодня в том, что мы называем функциональной стилистикой. Есть, к примеру, канцеляризмы. научная терминология и т. д. Канцеляризмы в деловой переписке — пример атрибутивного отношения к слову. А слово как тон — это возможность стилистической игры, тонких отсылок к целым контекстам развитой словесности,

В середине XVIII в. все жанры были атрибутивными — кроме пародии. Стилистическая безграничность при единстве функции позволяет говорить о жанре литературной пародии как об одном из факторов, нарушавших систему трех стилей. Но это нарушение касалось прежде всего высокого стиля, ведь, к примеру, элементы низкого стиля будут в пародии функционально закономерны.

Анализ ранних пародийных текстов середины XVIII в. («Вздорные оды» А. П. Сумарокова) не дает оснований говорить о сознательном ироническом использовании славянизмов. Внутренняя противоречивость пародии (низкого жанра, использующего элементы высокого стиля) была осознана не сразу. Но эти тексты объективно (в силу специфики жанра) содержат в себе зародыш последующего развития иронического употребления высокой лексики.

Борей замерзлыми руками
Из бездны китов извлекает
И злобно ими в твердь разит.
(Из «Вздорных од»)

Здесь утрируется образная манера Ломоносова, но Сумароков скован традиционным представлением об использовании высокого одического строя речи. Его собственные серьезные оды пишутся такими же словами. Любопытно, что, пародируя одический слог Ломоносова, он существенно меняет язык в зависимости от жанра, выбранного в качестве формы пародии, В притче «Обезьяна-стихотворец», являющейся также пародией на Ломоносова, мало стилистических славянизмов. Вместо часто встречающегося во «Вздорных одах» мещут здесь находим русскую пару мечут, говорил вместо рек и т. д. Это и понятно: притча — жанр, не относящийся к высокому стилю.

Через полтора десятка лет пародийная манера Сумарокова слегка меняется, в «Дифирамве Пегасу» — пародии на «Оду на великолепный карусель» В. Петрова — пародийный конфликт частично переносится в сферу языка. Здесь уже есть комические сопоставления, основанные на смешении разнородных стилистических элементов:

«Киплю, горю, потею, таю, Отторженный от низких дум».

А в употреблении некоторых славянизмов даже чувствуется ирония:

Гремите, музы, сладко, красно,
Великолепно, велегласно!
И вихрь восходит из-под бедр.

В дальнейшем контрастное смешение высокого и низкого становится весьма распространенным источником комизма и достигает своего апогея во второй половине XVIII в. в сатирической травестированной поэзии и так называемых ирои-комичеоких поэмах. Смешиваются элементы разных стилей: в низком жанре используются высокие слова и конструкции, в высоком — низкие, сталкиваются несовместимые стилистически слова — произведения в таком духе напоминают вывернутые наизнанку «нормальные» жанры. Среди отличившихся на этом поприще -такие поэты, как И. Барков, В. Майков, М. Чулков, С. Марин.

Гудок, не лиру, принимаю,
В кабак входя, не на Парнас;
Кричу и глотку раздираю,
С бурлаками взнося мой глас…
(И. Барков «Ода кулачному бойцу»)

Смешение разностильных элементов носит в разных случаях разный характер. У одних писателей это смешение есть осознанный прием достижения комизма. У других смешение являлось следствием ослабления стилистических свойств слов. Для развития новых видов литературной экспрессии более важен первый случай, для формирования новой нормы литературного языка — второй.

У приверженцев классицизма игра на стилистических контрастах не предполагает изменения отношения к слову в высоких жанрах, оно как было атрибутивным, так и остается. Даже церковные деятели имеют игровую традицию использования библейской лексики и достигают комического эффекта, ничуть при этом не покушаясь на традиционное словоупотребление. «Игра на гранях языка» позволяет добиться пародийного конфликта на стыках слов, да и то в сугубо маргинальных жанрах, каковыми являлись пародии и ирои-комические поэмы. Ситуация изменится лишь тогда, когда появится система жанров, построенная на совершенно новых принципах.

Ироническое использование славянизмов имело место еще в журнальной прозе Н. И. Новикова. Но настоящий прорыв произошел в литературной борьбе карамзинистов и шишковистов. В пародиях и сатирах представителей «нового слога» на сторонников архаики установился пародийный образ автора од, приверженца «российской громкой лиры», или педанта. Образ этот получал и конкретное воплощение, например, в лице стихотворца графа Хвостова, имя которого служило мишенью общих насмешек и в конце концов стало нарицательным. Сатиры отразили особенность реформы — не просто отказ от определенного словоупотребления, а литературная соотнесенность с известным типом творчества, ироническая мотивированность этого употребления. В сатирах был выработан новый культурный архетип, основанный на оппозиции: педантчеловек чувствительный, со вкусом.

Одно из первых выступлений подобного рода — сатира И. И. Дмитриева «Чужой толк» (1797). Однако основная масса сатир принадлежит перу поэтов, входивших в «Арзамас», — К. Н. Батюшкову, В. А. Жуковскому, П. А. Вяземскому, В. Л. Пушкину, А. Ф. Воейкову, А. Е. Измайлову. Авторы сатир «приводят» примеры отдельных образцов и конструкций из воображаемых од:

Сего бо хощет Бог… зари багряны персты,
И долг священныя природы.
И райский крин, и Феб, и небеса
отверсты»
(Батюшков «Видение на берегах Леты») (И. Дмитриев «Чужой толк»)

Шишков у Батюшкова представляется таким образом: «Аз есмь зело Славенофил».

У Измайлова в сатире «Шут в парике» язык Шишкова «прильпе гортани», а речь насыщена славянизмами:

Вижду аз,
Коликой степени достигли развращенья.

Постепенно складывается то, что можно назвать «языком пародий». Здесь и архаизмы, привлеченные для гиперболизации, преувеличения действительного стиля архаистов типа аз, аще, семо, братие, людие, быша, и «обветшалые» элементы славянского языка, которые сторонники Шишкова предлагали ввести заново в язык; лепо, егда, дхнут, очеса, и архаизмы, от которых «новый слог» отказался вроде токмо, почто, восхощет… Общей направленностью произведения вовлекаются в пародийное использование и элементы, одинаково употребительные в обеих системах; воззрев, вопиет и т. п.

Сентименталисты, приверженцы карамзинского «нового слога» перенесли пародийность внутрь слова. Стилистическая окраска высокой лексики, приобретшей пародийный характер, становится диффузной, амбивалентной — высоко-низкой — и послужит позднее камертоном, ключом для обновленной стилистики художественной литературы.

Ироническое употребление славянизмов становится устойчивой стилистической категорией. Характерно, что в сатирах, письмах, знаменитых «арзамасских протоколах» нарочито усиленное применение архаизмов с установкой на иронию встречается не только в речи пародийных героев, но и в авторской, изображающей архаистов. Вот, например, выдержка из письма Батюшкова к Гнедичу (1817): «Пусть я захраплю лучше на баснях Хвостова, и в изголовьях у меня будут послания, жесткие аки камни». В дальнейшем соотнесенность с литературной борьбой слабеет, теряется, но употребление славянизмов с установкой на иронию сохраняется в культуре, проникает в быт.

Карамзинисты не то чтобы отменили старую систему жанров, а лишь изменили иерархию, систему оценок. Многие элементы высокого и низкого в пародиях представителей «нового слога» не противопоставляются, а сближаются как некрасивое. Ведь изменились сами стилистические понятия «высокого» и «низкого». У карамзинистов «низкое» — это «противное вкусу». Так, «аз», «лепо», «егда», «восхощет» и др. становятся низкими по причине неблагозвучия, несмотря на свое высокое церковнославянское происхождение. Но о своем «происхождении» такие слова всё же помнят, и это существенно — из языка ничто не исчезает бесследно. Появляется целый класс слов, чья стилистическая окраска приобретает своеобразную оксюморонность.

Пародия карамзинистов оказалась разрушительной силой, направленной против позиций самих ее создателей и приведшей к кризису систему «нового слога». Своей острой экспрессивностью пародия резко контрастирует с манерностью сентименталистских произведений. Карамзинисты выступали против крайностей высокого стиля, а не против высокого стиля как такового и не против высоких жанров. Когда им приходилось обращаться по необходимости к одам, они их писали достаточно традиционно. Культивирование пародийного языка, содержащего неприемлемые бурлеск и грубость, исподволь разлагало жеманный эстетизм карамзинистов.

Любопытно, что ответные пародии архаистов на сентименталистов и романтиков создали параллельную традицию иронического употребления так называемых поэтизмов, отразившуюся и у Пушкина хотя бы в стихах Ленского в «Евгении Онегине». (Начало этой традиции было положено А. А. Шаховским в комедии «Урок кокеткам, или Липецкие воды». где В. А. Жуковский выведен под именем поэта Фиалкина.

А. С. Пушкин в ранний период своего творчества принял участие в литературной борьбе архаистов и карамзинистов на стороне последних. Пародийный стиль не умирает и в творчестве зрелого Пушкина, пародийность используется как особая стилистическая окраска.

Характернейшей чертой эволюции пушкинского языка является то, что он ни от чего приобретенного ранее русской культурой не отказывается, а преобразует в элементы новой системы. Так и традиция иронического, пародийного использования церковнославянизмов сохраняется в стиле А. С, Пушкина как экспрессивно-выразительное средство, отдаленно связанное с литературной борьбой, как определенный пласт русской речи. Традиции шуточной галиматьи, «скоморошничанья», юмористической архаизации, ведущие свое начало из «арзамасского братства», особенно сильны в эпистолярной прозе Пушкина:

«Кто на ны»
«У нас все елико напечатано, имеет действие на Святую Русь».

Слова, которые встречаются у Пушкина только в ироническом контексте: аггел, братие, продерзкий, дивий, бо, грозновещий, вопиять, велеречивый и т. д.

А. С Пушкину довелось исполнить великую работу по синтезированию русской речи. Ключ к пониманию основ русского литературного языка, как писал акад. В. В. Виноградов, Пушкин находит в истории русской культуры. При этом принцип отношения к слову как к стилевому тону становится основным. Виноградов называл это «художественным мышлением литературными стилями».

В пушкинский период произошло разделение языка художественной литературы и функциональных стилей литературного языка.

Пушкин сменил систему замкнутых, хотя и не изолированных стилистических контекстов языка художественной литературы на единый ряд выразительных средств, где верхний регистр заняли отобранные славянизмы, а нижний — просторечные, грубые слова. На этой клавиатуре стало возможным играть, извлекая гармонические или дисгармонические сочетания. Знаменитый пример:

Зима. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь…

Здесь парадоксально соседство низких реалий «крестьянин» и «дровни» с высокими словами «торжествуя» и «обновляет». Но именно такой аккорд берет поэт на своей лире и поддерживает этот стилистический диапазон на пространстве своего романа в стихах.

Пушкинская реформа языка уничтожила самый принцип атрибутивного отношения к слову. Не универсальный критерий «вкуса» руководил отбором слов, а чувство соразмерности и уместности, слово понимается как тон, его стилистическая окраска учитывается для гармонического сочетания с целым.

В известном смысле можно сказать, что стиль Пушкина вырос из пародии. Пародия (в широком смысле) помогала А. С. Пушкину овладевать стилистическим богатством культуры. С пародийностью (или шире — двуплановостью), предполагающей сложные переключения из литературного плана в жизненный, тесно связано новое отношение к слову. Пушкин использовал тип пародийной экспрессии как эталон, образец в своих поисках новых стилистических образований.

На фоне пушкинской реформы жанр литературной пародии, естественно, изменил свою функциональную и системную природу. Центральная пушкинская пародия — «Ода его сият (ельству) гр (афу) Дм. Ив. Хвостову (1825 г.) является выступлением против атрибутивного принципа как такового. В послепушкинское время пародийный жанр не противопоставлен другим жанрам по своим стилистическим свойствам. В новых условиях функция борьбы с атрибутивным принципом сменилась функцией борьбы со штампами, банальностью.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “[Дебют] Юрий Шейман: Раскрепощенное слово

  1. Филолог Юрий Шейман в своей работе “Раскрепощенное слово” мастерски рассказал о богатейших неисчерпаемых кладовых русского языка, об архаической лексике, о пушкинской пародии и о многих других делах.
    “В новых условиях функция борьбы с атрибутивным принципом сменилась функцией борьбы со штампами, банальностью…”
    “Всё море – как жемчужное зерцало…” — кажется, — один из первых “архаизмов”, встреченных мною, читателем, — у И.А Бунина.
    Автору – поклон.

Добавить комментарий для Aleks B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.