Александр Левинтов: Май 18-го. Окончание

Loading

В какую сторону ни кинь — всё уже было освоено и заселено задолго до прихода русских. Отсюда скрижальные, с трепетом, придыханием и раздуванием ноздрей «ни пяди родной земли», «священные границы», «граница на замке» и действия, противоположные всему этому.

Май 18-го

Заметки

Александр Левинтов

Окончание. Начало. Продолжение

Прощание с Татарией

Отель «Подкова»

— Алло, это русский Букинг. Подтвердите, пожалуйста, своё проживание в гостинице «Подкова» с 30 апреля по 3 мая! — этот звонок был 27 апреля ближе к вечеру. Я слегка всполошился:

— Мы бронировали на 29 апреля-2 мая!

— Проверьте бронирование и договаривайтесь с отелем сами, может, они пойдут вам навстречу.

Позвонил в «Подкову» и, действительно, довольно легко договорился с милой Катериной на ресепшн и о переносе заказа на день и о завтраке не в 9 часов, а в 6, потому что наш поезд в Казань прибывает в 5:10 утра.

— А при чём тут Казань? — поинтересовалась Катерина. — наш мотель — в деревне Кононовская Архангельской области. Вы сами-то откуда?

— Из Москвы.

— Спортсмены? У нас — горнолыжная база.

— Я — инвалид на обе ноги.

Короче: Русский букинг потребовал было с нас 18 тысяч рублей неустойки, в Казани все гостиницы оказались занятыми по случаю майских праздников под завязку, я решил сдавать ж. д. билеты, хотя осталось менее 24 часов, значит, с большими потерями.

По ходу обнаружилась в Татарии ещё одна гостиница «Подкова» — километрах в 50 от города, и ещё одна — в Адлере. Хорошо, что Буинг не послал нас веером, а только на север.

На всякий случай выловил сайт с арендой апартментов — повезло с первым же хозяином. Мы обо всём договорились, но ночью мне снились то квартира на 16-ом этаже без лифта, то окна выходят на кузнечно-прессовый цех, то Тамань, которую переименовали в Казань, то полутораспальные кровати на двоих…

Татария-64

Впервые я попал в Татарию в далёком 64-ом, будучи 20-летним шкетом, студентом Географического факультета МГУ. Несколько месяцев я практически в одиночку скитался по Средне-Волжскому совнархозу (Куйбышевская область + Татария + Башкирия) в составе Поволжской экспедиции.

Надо заметить, что предыдущий год был в СССР страшно неурожайным — не из-за природных стихий, а стихий в извилинах Хрущёва. Именно тогда, в 64-ом, начался регулярный импорт зерна, муку отпускали по домоуправлениям. Как всегда, крепче всех голодало Поволжье, где не было не только хлеба, но также мяса и почему-то курева. На экраны в то знойное лето вышел фильм «Я шагаю по Москве», и в очумелом Поволжье он смотрелся гораздо фантастичней, чем «Я шагаю по Парижу» и «Я шагаю по Нью-Йорку».

Месяц в Самаре, потом — Уфа с очень низким октановым числом, потом — Бугульма и Альметьевск, где нефть стремительно кончалась, а до коммунизма ещё пилить и пилить. И, наконец, татаро-башкирское Прикамье: Набережные Челны, Елабуга и их окрестности…

Я по уши влюбился в этот край — на всю жизнь.

На финишной прямой Кама очень медленно течет в Волгу строго с востока на запад. Южный берег — бескрайняя чернозёмная степь, северный — столь же бескрайняя, поистине шишкинская темнохвойная голубеющая к горизонту тайга, та самая, что изображена на картинах «Утро в сосновом бору», «Дали неоглядные», «Корабельная роща» и других шедеврах уходящего детства.

Набережные Челны — белый от муки городишко, со своим трамваем и паромом на северный берег, через него проходит Екатерининский сибирский тракт, но не повезло не ему, а соседнему Мензелинску, где был сооружён централ в форме буквы Т (Екатерина построила от Витебска до Охотска централы, из Космоса читаемые как её имя, первая Е — в Витебске, К — Лефортовская тюрьма в Москве или Таганская там же, первая А — во Владимире, вторая Е — в Свердловске, тогда и ныне Екатеринбурге, Р — Тобольский Централ, И — в Енисейске, Н — в Якутске, а последняя А — в Охотске): кажется, так. Мензелинск по-татарски означает «я плачу», что очень гармонично централу.

При слиянии реки Иж с Камой находится старинный курорт Ижевский Источник с очень целебной и крайне невкусной водой, на другом берегу прямо из склона бьют тихие ключи, почитаемые святыми и христианами, и мусульманами.

На северном берегу — Бондюга и Бондюжский: старинный хим. завод имени Карпова, принадлежавший беспощадным эксплуататорам Юшковым. Здесь проходил практику студент-химик Менделеев.

Там и сям разбросаны скважины хилого НПУ «Елабуганефть» (8 млн. т нефти в год, 7-8% нефтедобычи Татарии)

Елабуга — тихий уютный городок со множеством храмов, построенных одной из дочерей промышленника Стахеева, с тремя институтами (пед, мед и политех), созданных другой дочкой, пивным и арматурным заводами самого Стахеева, вокруг которых — добротные жилища рабочих Стахеева: каменный низ, деревянный верх плюс огород в 40 соток. К елабужским знаменитостям относятся художник Шишкин, врач Бехтерев, девушка-гусар Надежда Дурова. Над городом возвышается Чёртово городище V века нашей эры.

У Елабуги есть и тоскливая, трагическая нота: здесь повесилась Марина Цветаева, о существовании которой в 1964 году знали очень немногие), здесь содержались немецкие военнопленные и японские военнопленные 1905 и 1945 годов, совершенно разнесчастные люди.

Я живу в общежитии педа, мотаюсь на попутных грузовиках по окрестностям и шастаю по предприятиям города, в ресторане-дебаркадере ежедневно заказываю чашечку чёрного кофе за 4 копейки (неизменно приносят гранёный стакан бочкового кофе с желудями), бутылку местной минералки (10 копеек без посуды) и либо два горячих жареных пирожка с яблоками (8 копеек за оба) либо пару расстегаев с вязигой (по 7 копеек каждый).

Кончается всё это тем, что через пару недель сильнейшим образом простываю, лежу несколько дней в жару в огромной комнате общаги совсем один и беспомощный, но стесняюсь обращаться к местным девочкам-абитуриенткам: им сейчас явно не до меня.

Из Елабуги можно улететь в Казань на самолётеке Ан-2, но это стоит 3 рубля, а денег у меня — впритык, поэтому сажусь палубным зайцем на пароходик (тут главное — гордый и независимый вид, независимый преимущественно от денег), в Камском Устье нас настигает ночной шторм, пьяная команда чуть не утопила нашу бадью. В Казани я провожу несколько необходимых экспедиционных дней, наслаждаюсь блинами (11 копеек порция со сметаной и 10 копеек — с повидлом), на беляши по 13 копеек денег уже нет, и, наконец, привычным общим вагоном возвращаюсь домой, в Москву.

По итогам этой экспедиции была написана курсовая за 4-ый курс. Историко-географический очерк татаро-башкирского Прикамья вызвал у всех восхищение, проектные предложения — бурное негодование и даже возмущение: я предлагал построить железную дорогу от Альметьевска через Каму до магистрали Казань-Свердловск (один из ходов Транссиба), Нижнекамскую ГЭС, автозаводы в Набережных Челнах и Елабуге, нефтехимический комплекс (НХК) и нефтеперерабатывающий завод (НПЗ), пару атомных электростанций и крупный аэропорт.

Кафедральные аксакалы были возмущены необоснованностью моих предложений, никак не вытекавших из истории края. Тогда я действовал интуитивно и потому ничем не мог возразить им, но теперь я глубоко убеждён: будущее никак не зависит от истории и от так называемых естественных и искусственных ресурсов, от прочих географических предпосылок и факторов: будущее творится исключительно волей и воображением людей.

Моя курсовая утонула в недрах Поволжской экспедиции, совнархозы разогнали, все экспедиционные материалы отошли к Госплану, там кто-то выудил эту курсовую на свет — так в 70-80-х появились КАМАЗ в Набережных Челнах и автозавод в Елабуге, Нижнекамская ГЭС, по телу которой прошла железная дорога, в Башкирском Прикамье построили НПЗ и при нём город Нефтекамск, напротив Елабуги построили НХК и при нем город Нижнекамск, а также аэропорт Бегишево, две АЭС начаты строительством, но законсервированы, словом, создали равномощный Казани промышленный узел с населением в миллион человек.

Прикамье-87

В 1987 году мы проводили в городе Брежнев (Набережные Челны) первую масштабную игру на региональное развитие. А перед ней, ранним маем Рифат Шайхутдинов, будущий думец от ЛДПР, и я совершили небольшую экспедицию по обоим берегам татаро-башкиро-удмуртского Прикамья. Для меня это был наглядный урок промышленного преобразования края, имеющий по большей части негативные результаты и пагубные последствия. Единственная отрада — тишайшая, будто ветхозаветная Елабуга и такой же очаровательно сонный Сарапул. Самое же дикое впечатление: медленно вползающий на плотину Нижнекамской ГЭС пассажирский поезд Брежнев-Устинов (так был ненадолго переименован Ижевск).

Себя я клял последними словами за свою курсовую, наделавшую столько бед и несчастий, а на всю эту территорию с грустью смотрел как на полную безнадёжность завязывания и формирования здесь региона — региона по понятию, а не по понятиям постсоветских горе-правителей и управленцев.

И вот, спустя ещё 31 год, я вновь в Татарии.

Казань

Поезд прибыл в Казань строго по расписанию, в 5:10 утра, когда закрыто всё, даже то, что работает круглосуточно.

Мы взяли такси и прокатились по центру города, очень красивому, гармоничному, ансамблевому, несмотря на разновозрастность и разностильность застройки. Проломная, она же Бауманская превращена в пешеходный Арбат. Университетские, театральные, другие культурные очаги и здания не уступают правительственным и государственным. Внятно чувствуется — старинный богатый столичный город.

В 7 утра открылась «добрая столовая»: очень дешёвый фастфуд (порция лапши — 6 рублей или 10 американских центов), где бомж-бедолага может получить даже бесплатную еду.

Времени у нас до вселения всё равно осталось пять часов.

Открылся Центральный рынок — наполовину вещевой (чистый импорт), наполовину — продовольственные павильоны и ряды:

— мясные ряды разделяются на халяльные (баранина, говядина, немного конины) и нехаляльные (+ свинина, кролики, куры), тут же — мясопродукты, где запоминается конская колбаса по цене от 600 до 3500 рублей за кило и копчёные сардельки из конины, весьма симпатичные и аппетитные; разруб мяса необычный и гораздо крупнее нашего; цены — в половину московских;

— молочный ряд короток, но выразителен и своеобразен;

— фруктовый ряд (бананы, лимоны, апельсины, клубника, ананасы и т. п.) — чистый импорт;

— сухофруктный ряд — узбекский, разумеется;

— овощной/зеленой ряд — местного формирования, запомнились хвойные веники: хочешь — в баню, хочешь — на кладбище;

— пара забегаловок с местной кухней от лагмана до чая.

Сейчас в городе открылся агропромышленный рынок — специально только для местного, татарского и окрестного предложения. Он быстро начал опережать Центральный рынок.

Музей чак-чака располагается в доме богатого татарского купца с двумя входами со двора, мужским и женским. По фасаду дом в шесть окон. Европе дома обычно имеют по три окна по фасаду либо — у особо богатых — шесть. У татар и, вероятно, других мусульман — чётное, раз дом разделён на мужскую и женскую половины.

В чайной при музее — небольшая библиотечка (потом выяснилось, что практически во всём казанском общепите имеется стопка или полка книг для чтения посетителями). И, конечно, здесь же очень ленивый и ласковый казанский кот, счастливый потомок Ак Барс, тотемных белых барсов, нынешних чемпионов России по канадскому хоккею. Татария — страна сугубо чайная, здесь кофе от просто плохого до очень плохого, независимо от цены. С чайником елабужского травного сбора наперевес я и просидел пару часов, читая разные книжки.

Булгария очень похожа была на хазарский каганат и крымское ханство: полиэтничность и веротерпимость за счет поликонфессиональности. Она освободилась от ордынского ига несколько раньше Московии. Страной правили крымские татары из династии Гиреев. Набережные Челны и особенно Казань имели заметный успех в международной торговле, подобный Киевскому, на пути «из варяг в греки»: здесь встречались острокилевых торговых судов с верховьев Камы (Великая Пермь), а также из Скандинавии и Балтики с плоскодонными судами персидских, астраханских, дербентских, бакинских купцов, а также верблюжьими караванами из Китая и Средней Азии.

Завистливый, как и все московские князья и цари, Василий III учреждает Макарьевскую ярмарку в Нижнем и запрещает московским купцам торговать в Казани, но эта затея не выдерживает конкуренции с процветающей Казанью. И тогда сына Василия III, Иван Грозный просто разоряет и уничтожает Казанское, а заодно и Астраханское ханства, как он же поступил с Великим Новгородом и Псковом, не имея никаких шансов противостоять им экономически. Ровно также ведёт себя в наше время Путин.

Довлет Гирей жестоко отомстил Ивану Грозному за разорение дружественных Крыму Казани и Астрахани, изгнав царя в Александровскую слободу и полностью спалив Москву, от которой остался только Кремль.

Попивая смородиновый чай, я узнал, что однокоренными словами смородине являются «смрад» и «смердеть», не нёсшие изначально негативную коннотацию. Былинная река Смородинка с Калиновым мостом, отделяющая мир живых от мира мёртвых, по мнению булгар-татар, и есть Москва-река. Выходит, Москва — Мордор не только для европейцев.

Мне подумалось: а ведь московиты впервые осознали себя русскими только в начале 17 века, в Смутное время и в войне с Польско-Литовской Унией. До того Русью-Россией были то Киев, то Новгород. Сама же Московия была сильно зажата между Литвой, граница с которой, согласно пушкинскому «Борису Годунову», проходила в районе Можайска (сто вёрст на запад от Москвы), и Мещёрским ханством, частью Татарии (от столицы этого ханства Касимова до Москвы менее 300 километров на юго-восток). К северу от Волги шли земли корелов, вепсов, чуди и других угро-финнов, в 100-150 километрах от Москвы, к югу от Москвы, в нынешней Тульской области проходила Засека, граница с Диким Полем, примерно в 200-300 километрах.

Да, толчок самоосознания себя русскими был дан Мининым и Пожарским, но именно в 17 веке Россия взрывным образом расширилась от Балтики до Тихого океана. И это сильно повлияло на всю историю, судьбу и ментальность русских.

У русских нет ничего обетованного, как у евреев, и реально своего, как у всех остальных народов: нет и не было, например, римских лимесов, природных преград (страна монотонно равнинная) и т.п. В какую сторону ни кинь — всё уже было освоено и заселено задолго до прихода русских. Отсюда скрижальные, с трепетом, придыханием и раздуванием ноздрей «ни пяди родной земли», «священные границы», «граница на замке» и действия, противоположные всему этому, но такие же бессмысленные, в частности, практика выжженной земли в погранзоне, отодвигание чужих границ (потому что они не священны, что ли?), отсюда — кичливое пренебрежение к добрососедству и соседям вообще, отсюда непризнание никакого мирового права и порядка, беспричинная и необузданная агрессия, безбрежность русского ума и мира: как говорил Ф. М. Достоевский, дай гимназисту 5 класса карту звездного неба, и он тотчас начнёт исправлять её.

Несколько поверхностных наблюдений в Казани:

— Бабай (Минтимер Шаймиев) до сих пор пользуется всеобщей любовью и уважением за мудрость, справедливость, служение своему народу и своей стране. Его правление началось ещё при советской власти в 1985 году, с поста президента он ушёл в 2010 году, но фактически правит страной по сей день, в 81 год. Он — один из немногих, кто добился налоговой и отчасти законодательной независимости от Кремля, навёл несиловой порядок и предотвратил межконфессиональный и межэтнический конфликт, никому не дав привилегий.

— Татарский Кот, Ала Брыс (отсюда команда «брысь!»), счастливый потомок Белого Барса — здоровенный котище, ужасно ленивый и драчливый, неистовый охотник на мышей и молоденьких кошечек, наглый ворюга и хитрован, любимец любой хозяйки, баюн и мурлыка, обжора, каких свет не видывал.

— Казанский Кремль был поставлен при впадении Казанки в Волгу, но Волга давно уже ушла от кремлёвской стены, а Казанка превратилась в огромное озеро. Оба берега Казанки составляют теперь лицо города. По вечерам Кремлёвская набережная превращается в иллюминированный Бродвей: питейные заведения, качели-карусели, просто блядоход с видом на другой, современный город с затейливыми чёртовыми колёсами, яркой и броской рекламой, чёткими контурами зданий, спицами моста Миллениум. Это сильно отличает Казань от Москвы, где всё делается напоказ, не для людей, а для начальства, а если и для людей, то непременно иностранцев. Тут всё — для своих.

— Окраины города, что Горьковское шоссе, что Екатерининский тракт в сторону Набережных Челнов застраиваются современными домами, но вперемешку с пятиэтажками, за которыми скромно притулились двухэтажные бараки, построенные пленными немцами. Если эта страна называется Россией, а не Московией, то почему так цепка несправедливость по отношению к барачному населению?

Свияжск

До Свияжска езды час с небольшим по Горьковскому, а потом Московскому шоссе.

Всего два любопытных эпизода: Иннополис (научно-студенческий комплекс, отличный от Сколково своей привлекательностью и естественностью) и выходы ленточных глин, очень выразительные.

На Волге, Свияге и Щучьей — половодье. Деревья ещё голые, зябкие, но, судя по рыбакам, у рыб — мартовские настроения и заигрывания.

К Свияжску ведёт узкая полоса, осёдланная дорогой.

Свияжск оказался на острове из-за куйбышевской плотины (Ставрополь на Волге вообще утопили), город от этого обезлюдел и только теперь, в ходе туристического бума, набирается населением. Сейчас здесь живет 300 человек, а в лучшие времена — более трёх тысяч.

Мы наняли карету и неспешно, под рассказ татарки-возницы, объехали обитаемую часть острова.

Две зимы Иван Грозный не мог взять Казань: к весне наступала распутица, воины и кони валились от недоедания (откуда ему было знать об этом в царском шатре?). пришлось меня тактику: в Угличе тайно соорудили деревянную крепость, раскатали её по брёвнушку и тайно же, плотами, перегнали в будущий Свияжск, где по-стахановски ударно и собрали. 70 тысяч воинов на этот период превратились в 70 тысяч плотников.

Условия мира, выставленные Иваном, были оскорбительны и неприемлимы — штурм оказался неотвратимым. В частности, он пожелал взять в жёны прекрасную царицу, любимицу татар Сююмбике. Тихой сапой (подкопом) царь подобрался к крепостной стене с юга и взорвал стену. Казань пала. По одной из версий Царица поднялась на самую высокую башню и бросилась оттуда вниз, чтоб не достаться ненавистному русскому царю.

История Свияжска несколько раз перекликалась с историей Соловков. Оба были оплотом православия. Свияжск связан с Гермогеном, который встал на защиту соловецкого Филиппа от Ивана Грозного — погибли от злодея-царя оба и оба были потом причислены к лику святых. В советское время оба очага превратились в кострище ГУЛАГа. Соловецкие юнги крутили козьи ножки и отапливались богатейшей библиотекой церковной литературы, Свияжск также поучаствовал в большевистском шабаше: Троцкий, готовя осаду Казани, воздвиг здесь памятник Иуде Искариоту (по другой версии — латышскому стрелку Юдину, такому же, в сущности, Искариоту).

При Екатерине II Свияжск приобретает статус уездного города и обрастает пересыльной тюрьмой: бредущие в сибирскую каторгу здесь освобождались на три дня от кандалов и даже могли написать жалобу на своих конвоиров.

Пушкин побывал в Свияжске через полтора года после написания сказки о царе Салтане и всё ахал: «Именно это я и описал в своей сказке как остров Буян!». Действительно, очень похоже.

После Гражданской войны здесь размещалась тюрьма для малолетних беспризорников, повзрывали многие церкви (на этих местах теперь установлены большие деревянные кресты). Главную церковь, Рождества Богородицы, взрывали трижды — она приподнималась и дважды опять становилась на своё место, рассыпалась под бабий вой только с третьего раза. Церковные иконы и утварь продолжают находить на местных огородах. ГУЛАГовский лагерь заселён был в основном женщинами (58 статья, пункт «член семьи врага народа») и детьми. Об этом здесь был снят пронзительный сериал «Голубка» (2009-2011). По весьма приблизительным расчётам здесь похоронено более 5000 зэков. После смерти Сталина Свияжск превратили в психушку, колонию-приют для слепых и умственно отсталых детей (с глаз долой — из сердца вон).

Весело и оживлённо ныне на Острове, да не всегда и не всем: «Мама, не делайте нам нервы!» — говорили две старые еврейки из Израиля, сопровождая свою 90-летнюю мать, искавшую и всё никак не могшую отыскать следы своего барака…

Елабуга

До Елабуги езды из Казани — почти три часа. От лесов остались лоскуты и клочья, поля же, как и по всей стране, преимущественно брошенные.

Елабуга начинается с особой экономической зоны, где активно разворачивают свои производства турки и китайцы. Предприятия дымят даже в праздники.

Елабуга заметно обновилась и похорошела. Удивительно, как это ей удалось! Улица Ленина теперь Казанская. И прочие переименованы. Восстанавливают пивоваренный завод, кажется, работает и Арматурный. Доброе имя Стахеевых восстановлено. Сохранились и двухэтажные дома стахеевских рабочих. Создан маленький квартал, посвящённый Марине Цветаевой: изящная ротонда с её бюстом, два музея, кафе «Серебряный век». Дом, где она закончила свои мытарства, полностью восстановлен и потрясает суровой правдивостью быта и слова.

В центре образовалась площадь (почему-то всё-таки Ленина), много музеев и уличных скульптур, памятники Шишкину, Бехтереву, Надежде Дуровой — все очень приличные. Построена новая гостиница «Шишкин», но главное и самое ценное — простота, интеллигентность и приветливость людей Елабуги.

На верху, у Чёртова городища, поставили памятник основателю города булгарскому хану Ибрагиму I ибн Мухамату. Рядом — памятник Дракону-Оракулу (а по-нашему — Идолищу Поганому или Змею Горынычу) и очень хороший ресторан «Городище» с захватывающими видами (убрать бы трубы Нижнекамского НХК к чёртовой бабушке!).

На Петропавловском кладбище могила Цветаевой окружена любовью. Немецкое и японское кладбища также поддерживаются и улучшаются. Как-то покойно здесь стало, безгорестно и безгоречно.

Здесь я попрощался с Елабугой и Татарией, потому что, скорей всего, уже никогда-никогда сюда не вернусь: всё-таки жизнь очень коротка и это очень справедливо.

В Елабуге

узнаю-не узнаю
этих облаков оправу,
я застигнут на краю:
храмы — слева, Тойма — справа

горизонты — на пол-мира,
Камы полая вода,
мне приютно и не сиро
сквозь прошедшие года

ненавистный Змей Горыныч
над просторами летит,
и изящная Марина
под ротондою стоит

мир меняться не желает,
не умеет — ну, и пусть,
память, словно свечка, тает,
напевая тихо грусть

Повешенье

Марине Цветаевой

ничего поэтически-женского
только нервно-трепещущий взгляд,
нечто пражско-парижское венское
и неряшливо-гордый наряд

что любить, что висеть -только мука,
гроздь презренья рябиновых слёз,
Камы злой ятаганская лука,
нищету здесь никто бы не снёс

замолчала поэт-иностранка,
не дожив добровольно своё,
с многолетним сознаньем подранка,
что рыдает, кричит, но — поёт

мы приходим, уходим, вздыхаем —
к месту, где, может быть, и лежит,
сероватым, дождливистым маем,
глядя в красный немотный гранит

Битва у Кáлинова моста
(булгарская былина)

У славного города Алабуги, места, с которого когда-то и начался мир, на высоченной круче, с которой открывается вид на пол-мира, в огромной башне жил мудрый и добрый Дракон-Оракул. Был он справедлив и потому именно он устанавливал для людей законы и утверждал власть людей друг над другом.

В те счастливые времена власть была лишь тяжким бременем для несущего её, а потому Дракон-Оракул, жалея людей, не позволял им подолгу или помногу властвовать, разделяя её на многих, но понемногу.

Много умных и хороших законов установил он во имя справедливости. Говорят, произошёл он от того Орла, что каждый день клевал печень у великого Прометея, прикованного цепями к горам Кавказа, бога и героя, который принёс людям справедливость и был провидцем, Думающим Вперёд — это означало его имя на языке народа, к которому он принадлежал.

В своей башне Дракон-Оракул хранил не только законы и заветы, но и великие богатства, приносимые сюда теми, кому повезло — в торговле, в бою или ремесле: каждый считал своей честью и доблестью отдать в сокровищницу Дракона-Оракула десятину от своей добычи, удачи и прибытка, а взамен получить доброе напутствие и полезный совет, на которые Дракон-Оракул был особенно щедр. И все его добрые прогнозы и советы, даже самые необычные, сбывались и осуществлялись.

Стоит Алабуга при великой и прекрасной реке Идель, в дне плавания по ней впадает в Идель её сестра-двойняшка Итиль, а вверх по Итиле сливается с ней юная и прекрасная дочь Итили, племянница Идели, Ока, что значит на языке голяди, народа, жившего на её берегах, Голубоглазая.

Вот с этой-то Голубоглазой и связана история, что до сих пор рассказывают старые люди.

Раньше люди были бессмертны как боги, чтобы они моги заполнить своим племенем всю Землю. И были люди тогда беззаботны и счастливы, населяли собой этот мир от края до края, украшали его городами и храмами, садами и нивами.

Но пришла беда, страшная и неминучая.

От злого ветра-разбойника Буяна родила Голубоглазая непутёвую и нерадивую дочь, Смородину, реку смрадную, смердящую, с водой мутной, настоящая москва-грязь.

Поросли берега Смородины чёрной ягодой: на левом берегу эта ягода полна сил и здоровья, на правом она же ядовита и несёт смерть. Потому левый берег и всё, что за ним, до Итили и Идели — царство Жизни, а правый, северный — царство Смерти.

И стал злой ветер-разбойник Буян уносить на северный сумрачный берег, в Царство Мёртвых, невинных людей, вечно молодых, вечно весёлых, вечно счастливых. А для того построил через Смородину мост из калёного, негорючего дерева — люди так и назвали этот мост Кáлиновым, чёрным, мрачным, проходимым только одну сторону: с левого берега он гладкий, а с правого — колючий, в огромных шипах и занозах.

Не мог долго терпеть это старый Дракон-Оракул. И хоть силы уже не те, полетел на битву с Буяном.

Долго шла битва. То Дракон-Оракул побеждал, то Буян, огромный до неба, могучий, как тысячелетний дуб, злой, как и всё его тёмное царство.

В небе то молнии блистали и громы грохотали, то радуги рассветали. И люди то радовались им как надеждам на близкую победу Дракона-Оракула, то с ужасом прижимались к стенам и земле от вспышек гневных молний.

Наконец кончилась битва.

Победил неистовый Буян.

Израненный и обессиливший, вернулся в родную Алабугу Дракон-Оракул и с тех пор больше никогда не покидал свою башню, стал невидим, как и его законы и заветы, как его сокровища.

С тех пор люди перестали быть бессмертными. Перестали быть вечно молодыми и вечно счастливыми. Утеряли и не могут найти справедливость, свои законы и заветы. Утеряли и не могут найти несметные сокровища, собранные их предками по крупице и частицы. До сих пор ищут — и не могут найти.

А на правом берегу Смородины постепенно Дракона-Оракула переделали в Чудище Поганое, Чудо-Юдо, разбойника Буяна — в Ивана-крестьянского сына, а Кáлинов мост и поныне называется Большим каменным.

По чужим снам

Однажды это случилось, совершенно неожиданно и непроизвольно. Я уже совсем засыпал — а засыпаю я теперь долго, порой мучительно долго — когда почувствовал нечто непонятное: это был не я. И мир вокруг — не мой, я здесь никогда не был, и самое удивительное — сознание моё не в центре событий, не в том, от чьего лица идёт сон, кстати, довольно интересный, (я, вообще, люблю смотреть сны, это гораздо интереснее кино или театра), а в какой-то мелкой детали, кажущейся вначале даже посторонней и ненужной, но постепенно, по мере разворачивания сюжета сна, приобретающей смысл и значение, влияние на ход событий, чуть-чуть, но эта сдвижка делает мир сна более узнаваемым.

Вот, к примеру, сон идёт, герой сна (не я, а именно герой этого сна, а я лишь декоративная деталь) всё пытается вспомнить что-то важное, чем-то угрызается и никак не может вспомнить того, кого он когда-то обидел ни за что, зло, опрометчиво и непоправимо, и вот, он мечется в поисках обиженного им, не находит, а тут я, простая занавеска на окне, вдруг вспархиваю от дуновения свежего сквозняка, и он находит внезапно своего обиженного, и заливается краской стыда, и начинает плакать, горячими обильными слезами раскаяния, и понимает, ощущает, что прощён обиженным, и дальше идёт такой лёгкий, освежающий и очищающий, как июльская гроза, сон, полный наэлектризованным озоном — теперь никогда, никогда такое не повторится.

Или город.

Совсем незнакомый и неизвестный, даже враждебный, чуждый мне, оказавшемуся на ничего не значащей периферии сна. Но вот я становлюсь трамваем, везущим субъекта сна по незнакомым мне улицам, и появляются рельсы, а раньше, только что, их не было, и за скрежещущим поворотом вдруг открывается знакомая панорама улицы, город меняется, становится своим и знакомым, хотя происходит нечто увлекательное вовсе не со мной, ведь я всего лишь трамвай, старый и допотопный, не имеющий никакого отношения к происходящему, но теперь движущийся в унисон событиям, помогающий понять и объяснить их.

А то снится такое: мучительный поиск продолжения начавшейся мысли, герой-субъект сна морщится и страдает от не находимых слов, и тут я, случайно открывшаяся страница в книге, небрежно и зряшно валяющейся на полу, нахожу рифму к незаконченной мысли — и возникает ослепительная идея, радостная, кричащая «эврика!», сон освещается этой внезапной радостью, а я, страница в потрёпанной книге, удовлетворённо захлопываюсь и забываюсь счастливым открывателем новой истины.

Я не знаю всех тех, в чьи сны я проникаю, не знаю их жизни и характеров, поэтому первое и довольно долгое время ничего не делаю и не предпринимаю, лишь внимательно вникаю в незнакомого мне человека и его обстоятельства, мне это очень любопытно, хотя и совершенно не нужно — больше мы никогда не увидимся и не встретимся.

Но знаете, так приятно и радостно, будучи практически ничем, помочь человеку в какой-то малости, еле заметной, но потом оказывающейся чуть ли не решающей — нет, не в жизни, конечно, а только во сне.

Я бывал и в детских снах, и в женских, и в старческих, и в пьяных, и в усталых, и во снах больных людей, во снах безмятежных и тревожных, смятенных и плавных; непонятно, как я в них попадал, но потом всё-таки выяснялось, что я попал в них не зря, а чтобы восстановить что-то утерянное и связать не связаннное, добиться справедливости, перебросить мостки, отыскать утерянный или утраченный смысл, просто — убрать с дороги идущего камень спотыкания и преткновения, а ведь этот камень я и есть.

Человек, которому я помог в его сне, чаще всего и не замечает моего присутствия и моей помощи, ведь я обычно для него — лишь неодушевлённая деталь сна, ничем не примечательная. Мне же все эти истории, то забавные, то грустные, отчётливо запоминаются как отдельности, как самостоятельные, но лишь увиденные мною картины, в которых моя роль более, чем скромна и, будь это кино, относилась бы в титрах к «и др.».

А со мной самим уже давно ничего не происходит, ни во сне, ни наяву. Я потерял всякую свою субъектность и интерес к ней. Нет — и не надо.

Постепенно я, наконец, понял, что это я таким образом умер. Всю жизнь я, честно, не очень понимал, зачем живу, но теперь, кажется, до меня дошло, зачем умер.

Лебединая песня

А сейчас, уважаемые слушатели нашей корпоративной радиогазеты «Голос Лукойла», наш традиционный концерт «По заявкам радиослушателей!» Много лет работает вахтенным бурмастером заслуженный нефтяник Башкортостана и фирмы «АрктикНефть» Закир Рустемович Хасбулатов. Товарищи по работе, весь коллектив прославленного НПУ ценят и уважают знаменитого бурмастера. Мы взяли у него небольшое интервью прежде, чем выполнить его заявку.

— Скажите, уважаемый Закир Рустемович, о чём вы больше всего мечтали в детстве?

— У нас, в родном Чекмагуше, что на самом севере республики, в моём детстве были только нефтевышки и степь, очень пустая степь, а однажды я увидел мультфильм, не помню, как он назывался, но там гуси-лебеди уносили маленького мальчика в лес. И я очень хотел тоже полететь с этими лебедями-гусями в лес. А потом был ещё мультфильм про мальчика Нильса, как он летал с гусями-лебедями, и я мечтал совершить такое же путешествие. А сейчас этих лебедей у нас на Колгуевом острове — пруд пруди. Правда, раньше много больше было. А что такое настоящий полярный лебедь? — ведро мяса, всей бригадой за ужин едва съедали. Исполните, пожалуйста, мою любимую мелодию «Танец маленьких лебедей»

— Удивительно трогательная история. Слушайте, уважаемый Закир Рустемович, «Танец маленьких лебедей» из балета Петра Ильича Чайковского «Лебединое озеро» в исполнении прославленного уфимского ансамбля народных инструментов.

В радиоузле головного офиса «Лукойла» на Сретенском бульваре, на самом верхнем техническом этаже, квасила после пятничного номера радиогазеты вся дежурная выпускающая бригада: оба диктора, радиооператор и редактор, хотя квасить здесь строжайше запрещено — аппаратура дорогущая, да и мало ли что спьяну может утечь в эфир.

— Я, когда работала на телевидении, тихо балдела от этих нефтяников: не было такого концерта, чтобы там не запускали по их просьбам и письмам либо «Танец маленьких лебедей», либо «Умирающего лебедя» Сен-Санса, непременно в исполнении Улановой. Ну, хоть бы кто попросил кого-нибудь другого или что-нибудь другое!

— Да, тёртые калачи, особенно вахтовка. Знаете, они ведь там почти полные восемь недель сидят, круглый год, как космонавты. Вы не поверите, Верочка, я в прошлом году был на этом самом Лебедином озере. Это, оказывается, в Германии, в Баварии, рядом с каким-то замком какого-то баварского короля. Замок ничего себе так, почти как у Вагита Алекперова под Баку. И озеро красивое, в лесу, но — никаких лебедей. Я спросил у нашего гида, знаете, что он мне ответил? — улетели на всё лето к нам на севера, вернутся только осенью. Ну, мы, понятно, всё врём в эфире, эфир ведь, но этим-то гидам зачем нам врать так нагло? Каким надо быть идиотом, чтобы из этой Баварии летать на наши севера, где вообще ни фига нет? Небось, перестреляли этих лебедей на мясо: немцы, они на счёт пожрать большие мастера, особенно под пиво. Пиво там, кстати, обалденное: надо же, немцы, а пиво делают не хуже нашего, хамовнического.

Концерт на Колгуеве слушали не только нефтяники, но и в посёлке Бугрино. Когда-то весь остров считался заповедником: крупнейшая в мире колония полярных лебедей, больше миллиона голов. Сейчас заказник занимает лишь жалкий прибрежный клочок, где гнездятся несколько сот лебединых пар.

Директор заказника и его жена, техник на метеостанции, оба архангелогородцы, вечеряют под оркестр народных инструментов.

— Всех наших лебедей перестреляли и распугали, варвары башкирские, а нефть — она вся на экспорт, денежки тю-тю по карманам, нам даже дорогу до аэропорта уже который год только обещают. Экологию всю к чёртовой матери нарушили. О жилье я вообще молчу

— А ты не молчи, ты хотя бы трубы почини. Ну, что, я яичницу ставлю? Тебе сколько разбить?

— Трёх хватит, они же здоровые.

И жена, поставив на плиту здоровенную чугунную сковородку, разбила в неё четыре крупных, крупнее гусиных, белоснежных лебяжьих яйца, и они дружно зашкворчали, совсем как у Чайковского.

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.