Семён Резник: “Николай Иванович Вавилов работал в какой-то совершенно особой системе мер. Сделать за двадцать лет столько, сколько он сделал – немыслимо и для ста человек.” 12-го июня с.г. Семёну Резнику исполнилось 80 лет. Редакция сердечно поздравляет юбиляра и представляет вниманию читателей интервью с писателем.

Интервью с Семеном Резником

К 80-летию Семена Резника

Самсон Кацман

В ноябре 2017-го года исполнилось 130 лет со дня рождения погибшего во времена сталинских репрессий выдающегося российского и советского учёного и организатора науки Николая Ивановича Вавилова.

Вавиловская тема — одна из главных в литературном творчестве писателя Семёна Резника, автора одной из первых появившейся в печати биографии Вавилова. В 2017-ом году, в издательстве “Захаров” вышла новая книга Резника “Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время.” В ноябре того же года писатель побывал в России, где прошли презентации его книги в Москве, Петербурге и Саратове — трёх городах, с которыми тесно связана жизнь и деятельность Вавилова.

— Семён, прошло почти полвека с выхода в 1968 году в серии ЖЗЛ вашей книги о Николае Ивановиче Вавилове. Что побудило Вас спустя столь длительное время вновь вернуться к его биографии?

— Книга о Вавилове была моей первой книгой. Начал я её писать в 1963 году, почти 55 лет назад. Столько лет прожил Николай Иванович на земле. То, что его путь был бессмысленно и жестоко оборван в расцвете сил, было чудовищной несправедливостью, но сама его жизнь для меня, тогда молодого человека, казалась довольно продолжительной. Сейчас, когда я прожил почти на 25 лет больше, чем Вавилов, я понимаю, насколько короткой была его жизнь. А с этим пришло и более глубокое понимание того, как невероятно много он успел сделать за те недолгие годы, которые ему были отпущены судьбой. Это был первый побудительный мотив. Кроме того, за эти годы было сделано очень много открытий, находок в области вавилововедения. Как историк науки, могу сказать, что ни одна её область не развивалась так интенсивно и так плодотворно за эти полвека. Открылись архивы, стали доступны многие материалы, которые раньше были недоступны. О самом существовании многих материалов мы даже не догадывались. Теперь обнаружены дневники, письма, заметки, написаны воспоминания его учеников и сотрудников. Опубликованы биографии видных ученых из окружения Вавилова. Учтите и то, что при написании первой книги постоянно приходилось заниматься самоцензурой. Но и из написанного не всё могло быть опубликовано. По цензурным соображениям из книги было вырублено примерно сто страниц. О том, что Вавилов был арестован и погиб в заключении, вообще не дали сказать ни слова. А теперь, при написании новой книги, я не был стеснён цензурными запретами. Никаких побочных «соображений», кроме того, чтобы создать как можно более правдивый и живой образ Вавилова, образ страшного времени, которое, говоря словами поэта, он не выбирал, у меня теперь не было. Сделал максимум того, на что способен — это доставляет ни с чем не сравнимое удовлетворение. Моя первая книга о Вавиловe была воспринята очень хорошо, но новая — качественно другая.

— Как биограф Вы занялись Николаем Ивановичем Вавиловым на заре Вашей литературной деятельности. Какое влияние он оказал лично на Вас?

— Не ошибусь, если скажу, что в каком-то смысле решающее. Когда я начал заниматься Вавиловым, я был еще очень молодым не устоявшимся человеком. Изучая его письма, дневниковые записи, которые были доступны в то время, я погрузился в мир его мыслей и чувств, вошёл в круг людей, помнивших Вавилова, в круг его учеников, которые его обожали. Они приняли меня как родного только потому, что я хочу писать о нем — Николае Ивановиче. Для них это был подарок, праздник, они делились со мной необычайно щедро — своими материалами, мыслями, воспоминаниями. Это была особая «вавиловская» атмосфера, мне посчастливилось в нее окунуться, и она оказала на меня очень большое влияние. Не знаю, как повернулась бы моя собственная жизнь и судьба, если бы не сложилось так, что в начале своего пути я занялся Вавиловым.

— Знаменитая вавиловская коллекция семян. Предпринимались ли в истории мировой науки аналогичные попытки до Вавилова? В чём отличие того, что было сделано Николаем Ивановичем, от усилий его предшественников?

— Николай Иванович Вавилов начинал не на пустом месте. Но в том, что делали его предшественники, не было такой системности как у Вавилова. Одно из его самых выдающихся научных достижений, которое ставит его в один ряд с такими учёными как Дарвин, Мендель, Морган — открытие центров происхождения культурных растений. Он предложил и обосновал теорию того, где на земном шаре сосредоточены сгустки генов культурных растений. Они оказались в очень труднодоступных местах. Определив их теоретически, Вавилов предпринимал экспедиции в эти районы. Один, в сложнейших условиях, пересекая пустыни и ночуя на горных перевалах, при дикости, бездорожье, невзирая на боевые действия, восстания, другие неурядицы, он собирал этот генофонд. Результат его усилий просто невозможно себе представить. Николай Иванович работал в какой-то совершенно особой системе мер. Сделать за двадцать лет столько, сколько он сделал — немыслимо и для ста человек. Но его путешествия были лишь одним из методов создания коллекции. Второй способ — это обмен. Часть собранных им семян он обменивал на тот материал, который был у других учёных. За двадцать лет, которые он руководил отделом прикладной ботаники ВИРа, было собрано 300000 разновидностей и сортов. Но их мало было собрать. Семена, долго хранящиеся в коробке, теряют всхожесть, поэтому их надо высевать. Их надо исследовать. Его институт располагал станциями по всей стране. Люди, которые выводили новые сорта, использовали собранный им семенной материал. Сейчас таких коллекций в мире около 60. Вавиловская среди них занимает четвёртое место — очень высокое. В то время она была первой. Консервативная оценка её стоимости, проведенная ЮНЕСКО, восемь триллионов долларов.

— Научное наследие Вавилова огромно. Что в нём является наиболее значимым?

— Вавиловский закон гомологических рядов — это классика науки, по значимости в биологии его приравнивают к периодическому закону Менделеева в химии. Теория центров происхождения культурных растений — это тоже классика. Прикладная ботаника пересекается с древней историей и археологией, зарождением великих земледельческих цивилизаций. Затем Вавиловская коллекция. Сделано им и многое другое. Вавилов основал науку об иммунитете растений к инфекционным заболеваниям. В 1927 году он сделал доклад в Италии о так называемых географических опытах. Опыты по составленной им программе много лет проводились на 115-ти станциях, из которых только 15 были станциями ВИРа. Местные научные учреждения, которые ему не были подчинены Вавилову административно, охотно включались в работу по его программе. Николай Иванович давал идеи, давал материал, открывал перспективы. Благодаря этому было сделано много конкретных открытий, например, по реакции культурных растений на длину светового дня. Само явление фотопериодизма уже было открыто американского учеными, но как реагируют конкретные виды и сорта — это требовалось установить. Были выявлены, к примеру, такие теплолюбивые сорта пшеницы, которые можно продвинуть далеко на север: благодаря длинному световому дню их развитие ускоряется, и они успевают дать урожай за короткое лето. На основании таких открытий была основана сельскохозяйственная станция за полярным кругом. Тогдашний глава Ленинградского обкома партии Киров выдвинул лозунг: превратить север Европейской России из зоны, потребляющей сельхозпродукцию, в производящую. Это была политическая акция, но в основе ее лежали открытия Вавиловского института.

Была сделана масса других открытий в области генетики, селекции, растениеводства. Сейчас эти явления изучают на уровне молекул, тогда это изучалось по ботаническим признакам, для этого требовалось заново пересмотреть классификацию культурных растений, изучать ботанику видов, разновидностей, сортов. По каждой культуре у Вавилова были «короли»: король хлопчатника Зайцев, король кукурузы Хаджинов и т. п. А сам Николай Иванович должен был ориентироваться во всех культурах — зерновых, бобовых, садовых, огородных, технических… Похоже, что никто и никогда не держал в голове такого количества фактов, как Николай Иванович Вавилов.

“В марте 1919 года, в отчёте о работе Отдела прикладной ботаники, Регель прежде всего указал на работы Вавилова, проводившего “точный гибридологический анализ наследственных факторов, характеризующих отдельные расы наших хлебных злаков”. Регель подчёркивал, что подобная работа ещё нигде не проводилась, ни у нас в России, ни за границей, далеко оставляя за собой работы по гибридологическому анализу хлебов, производившиеся в Австрии, Англии и Америке.” (С. Резник “Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время”).

— Удалось ли современной российской науке преодолеть отставание, вызванное погромом генетики, учиненным Трофимом Лысенко и его покровителями во власти?

— Во времена Вавилова советская генетика была во многих областях в авангарде мировой науки, в других если и было отставание, то не намного. В целом это был мировой уровень. Для Вавилова контакты с мировой наукой были очень важными. Он говорил, что самое интересное в науке — это следить за тем, что происходит «на глобусе». Он знал всё, что происходит «на уровне глобуса», и учил этому своих сотрудников, аспирантов. Наука давала методы, идеи, концепции, селекционеры выводили новые сорта, внедрение всего этого в практику обеспечивало подъем урожайности. Насильственная коллективизация крестьянских хозяйств положила этому конец, и тогда на науку стали сваливать все провалы в сельском хозяйстве. Вавилов был не первой жертвой травли и не последней. Но оставались учёные, которых он подготовил. Они продолжали его дело. Ученые — штучный товар. Расправляясь с каждым из них по отдельности, ликвидировать целую отрасль науки трудно. На августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года генетика уже полностью была разгромлена, так сказать, оптом. Три тысячи «морганистов-менделистов» потеряли работу, генетика была изгнана из вузовских учебных программ, вместо нее стали преподавать так называемое мичуринское учение. Поэтому преодолеть отставание, которое возникло за годы лысенковского монополизма, было очень трудно. Ученых-генетиков, которые выстояли и выжили, оставались считанные единицы. Традиция оборвалась, возрождать генетику, готовить новое поколение ученых было почти некому. С тех пор многое изменилось к лучшему, но сказать, что отставание полностью преодолено, нельзя.

— Вы очень убедительно показали в своей книге, что в какой-то момент Лысенко стал заложником ситуации, которую сам же и создал. Он давал обещания партийному руководству, которые невозможно было выполнить. Признать свою несостоятельность значило вынести самому себе смертный приговор. Надо было переводить стрелку на “вредительство” вейсманистов-морганистов. То есть, заключительный акт противостояния “Вавилов — Лысенко” — расправа над Николаем Ивановичем — был предопределён? Вы согласны с этим?

— Трудно говорить, что это было жёстко предопределено. Но вероятность того, что это должно было произойти именно так, а не иначе, была очень высокой. Вавилов боролся до последнего дня. У него была философия: пока мы живём — действуем. Свой институт он создавал, держа в голове разные случайности, которые могут с ним произойти. Учреждение должно было продолжать работать, даже если где-нибудь в Эфиопии «посадят на кол заведующего», как он выразился в одном из писем. Потому даже после гибели Вавилова оставшееся после него наследие очень мешало Лысенко. Лишь августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года стала его “окончательной” победой. Было провозглашено торжество «мичуринского учения» и обермичуринца Трофима Лысенко. Чем очевиднее становился провал лысенковских начинаний, тем громче надо было кричать о его достижениях. Как вы точно заметили, он действительно стал заложником той ситуации, которую создал. Потому что сегодня товарищ Сталин тебя поддерживает, а завтра его отношение может кардинально измениться. Таких случаев было немало. Лысенко нужно было снова и снова доказывать, что он нужен, что он передовой, что буржуазная наука такая-сякая, что всё, что делается плохого, это не из-за него, а из-за его врагов. Вообще говоря, это такой отработанный временем пропагандистский приём — во всех своих неудачах обвинять врагов: Запад, капиталистов, «сионистов», «врачей-отравителей», другие злокозненные силы, неизвестно откуда взявшиеся.

“— Вы ошибаетесь, вы меня не понимаете. Вы считаете меня частью советской карательной системы. Но я всегда был чужаком. Я из простой крестьянской семьи, и в своём профессиональном росте я столкнулся с предрассудками высших классов. Вавилов был из богатой семьи, поэтому получил хорошее образование, знал много иностранных языков. А я мальчишкой ходил босиком, работал в поле и никогда не имел преимуществ, которые даёт хорошее образование.” (Из разговора Т. Д. Лысенко с американским историком науки Лореном Грэхемом). С. Резник “Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время”).

— Восходит ли этот антагонизм ещё к сословному делению людей в царской России, который прямиком последовал в советское время и из-за господствовавшей тогда идеологии получил другую направленность? Талантливый крестьянский сын, свой, родной, классово близкий, выходец из народа, успеху и признанию которого препятствуют “благородные ботаники” из буржуазного сословия.

— Конечно. Плюс к этому личность самого Лысенко. Он безусловно обладал природной хитростью и интуицией. Он очень хорошо почувствовал систему, и как можно играть на том, что он простой крестьянин. Были и другие учёные из крестьян. Один из героев моей книги — Антон Романович Жебрак. Крупнейший генетик. В отличие от Лысенко он был членом партии с 1920-го года, был участником Гражданской войны, был вхож в ЦК, общался с Маленковым, Молотовым и т. д. Он был настоящим коммунистом, но и настоящим учёным. Он не спекулировал на своём крестьянском происхождении. Лысенко же, будучи беспартийным, постоянно играл на своей крестьянской сермяжности. Он такой простак, от сохи, выходец из народа, потому он делает науку не какую-нибудь, а такую, какая нужна народу. Он легко вошёл в эту роль и чувствовал себя в ней очень комфортно. Называл себя мичуринцем, хотя Мичурин его терпеть не мог. Когда был юбилей Мичурина, он даже не поехал поприветствовать его — Мичурин мог его просто выгнать. Но как только Мичурин умер, он тут же провозгласил себя и своих помощников мичуринцами. А все, кто с ним в чем-то не соглашался, сразу же получал ярлык антимичуринца. Антимичуринец в то время звучало почти так же как антиленинец.

— Была ли у Лысенко связь с верхушкой власти, к которой он мог апеллировать и использовать в научных дискуссиях со своими оппонентами?

— У Лысенко были прямые связи со Сталиным. Есть письма Сталина к Лысенко. В одном из них оценка «буржуазного» вейсманизма-морганизма. Когда Лысенко на сессии 48-го года озвучивал это с трибуны, он знал, что за ним стоит сам Сталин. И многими годами раньше это сознавал и чувствовал Вавилов. Дубинин, крупный учёный-генетик, говорил ему: “Николай Иванович, надо активнее, энергичнее изобличать Лысенко”. На что Вавилов отвечал: “Вы знаете, когда я спорю с Лысенко, у меня такое впечатление, что я спорю со Сталиным, а быть в оппозиции к товарищу Сталину, хотя и в такой узкой области, как сельхознаука, — это очень неприятная вещь.” Дубинин был моложе и дальше от властных структур — он этого ещё не понимал. Вавилов был лучше осведомлен о том, что происходит на самом верху. А. Р. Жебрак рассказал мне, как была организована встреча Николая Ивановича с А. А. Андреевым, вторым секретарём ЦК партии. Жебрак поджидал в скверике возле здания ЦК. Когда Николай Иванович вышел, он сказал Жебраку: “Ну, батенька, плохи наши дела. Сам Андреев его боится.” Жебрак в тот момент подумал: “Как же затравили Николая Ивановича, если он может думать, что Андреев боится какого-то Лысенко.” Задним числом Жебрак понял, что Николай Иванович был совершенно прав: Андреев боялся Лысенко, потому что за ним стоял Сталин.

“Мы ждём, чтобы, закончив аспирантуру в определённой группе, вы по своему разделу стояли на глобусе. Что такое глобус? Это — знание уровня науки, методов и знание динамики научного творчества, а специфика нашей научной работы в чём заключается? В том, что если вы пришли в науку, то вы обречены работать в ней до гробовой доски. Только тогда мы являемся научными работниками, если мы движемся. Мир весь движется, каждый месяц приносит новые ценности, поэтому надо научиться регулярно следить за пульсом, который имеется у глобуса, следить за всеми книгами, которые выходят по вашему разделу научной работы, знать даже, какие книги должны появиться, какие работники по вашему разделу работают, даже уметь сноситься с ними, ставить перед ними вопросы. Будьте покойны, что если вы основательно поставите вопрос перед самим Морганом, он вам ответит, даже сидя в Калифорнии, он может вами руководить. Здесь существует этика, это этика дружбы, человечности, правило взаимопомощи. Если пошлёте Моргану оттиск вашей работы, он пошлёт в ответ свои работы. Завязывайте связи в молодости. Овладевайте иностранными языками — это орудие, это основной метод. Ничего трудного в изучении языков нет. Есть самые ординарные люди — пятью языками владеют. Встав с утра, не под вечер, когда в голове туман, 3 часа позанимайтесь языками — английским, немецким, испанским, итальянским, и в пару лет 2-3 языка одолеете.” (Из выступления Н. И. Вавилова перед аспирантами. Цитируется по книге С. Резника “Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время”).

— Казалось бы, в противостоянии “Вавилов-Лысенко” история всё расставила по своим местам и давно поставила точку. Однако, в последние годы в России вышло заметное количество публикаций с явной апологетикой Т. Д. Лысенко. Стоит ли за этим введение в общественную дискуссию извечных русских антитез: “славянофильство-западничество”, “наша самобытность — низкопоклонство перед иностранщиной”, “патриотизм — безродный космополитизм”? Есть ли в этом признаки подспудно вызревающей самоизоляции России? К сожалению, атмосфера сейчас для этого что ни на есть располагающая.

— Я думаю, что это так и есть. История «второго пришествия» Лысенко очень любопытна. Началась она не в научных кругах, а в кругах так называемых национал-патриотов. У них появились публикации о том, что Лысенко чуть ли не жертва советской власти. Потому что после 1964 года, после снятия Хрущёва, когда монопольное положение Трофима Денисовича рухнуло, у него были неприятности, а затем его перестали упоминать. К слову, одной из причин гонений на мою первую книгу было то, что я нарушил это табу. В ЦК партии сказали: “Хватит негативно говорить о Лысенко.” Поскольку позитивно о нём тоже никто не хотел говорить, то много лет о нём практически не упоминали. Во времена перестройки и гласности в кругах красно-коричневых национал-патриотов о нём стали говорить позитивно, а в последние годы это перешло и в научные круги. Появилась книга доктора биологических наук Животовского “Неизвестный Лысенко”. Животовский заведует сектором в Институте общей генетики имени Вавилова, имеет высокую научную репутацию. Но его книга о Лысенко совершенно беспомощна — на уровне школьного сочинения, написанного троешником. Попросту говоря, он о Лысенко почти ничего не знает. Но ему почему-то захотелось «отличиться» такой книгой. Есть и другие авторы с научными степенями, которые поднимают на щит Лысенко: доктор наук Кононков, доктор наук Анохин и другие. О литераторах национал-сталинистского толка я уж не говорю. Лейтмотив всех этих работ один и тот же: Лысенко был крупным ученым, а борьба в генетике была обычной конкуренцией за государственное финансирование. Обе школы преувеличивали свои достижения и принижали достижения соперников, стало быть, те и другие были одинаково правы и виноваты… Все это, конечно, циничная фальсификация истории науки, ибо на самом деле научный спор между двумя направлениями был подменен агрессивными нападками на «буржуазную» науку для политической дискредитации ее лидеров как врагов народа и социализма, что вело к аресту и физическому уничтожению ее лидеров и изгнанием из науки остальных.

Во времена борьбы с «космополитизмом» включённость в мировую науку, ощущение себя неотъемлемой её частью, стала называться «буржуазным перерождением», пресмыкательством, низкопоклонством. Нынешние национал-патриоты давят на те же болевые точки. “У России свой путь, Запад нам не указ.” На это они сейчас ставят, возрождая культ Сталина, и для этого им нужен Лысенко. Ведь Сталин, по их трактовке, великий полководец, выдающийся руководитель, эффективный менеджер. Не мог же эффективный менеджер опираться на шарлатана и уничтожать нужных стране ученых. Значит, Вавилов не был нужным. Ну, пострадал незаслуженно, с кем не бывает. Пользы от него все равно не было, он был «не наш»: гражданин мира, космополит. А Лысенко был «нашим», колхозным, патриотом, учил сажать картошку «глазками». (На самом деле картошку сажали «глазками» задолго до Лысенко. Прием использовался для экономии посадочного материала, но приводил к снижению урожайности, так что пользовались им неохотно, при крайней нужде).

Окончание