Разработанные Коном методы лечения (один из них тоже носит его имя) позволили впервые в мировой практике сочетать учёбу детей с комплексным круглосуточным лечением, не требующим операции, и получать хорошие результаты.
Такие люди…
Михаил Гаузнер
Вольф Мессинг… и я
Много лет назад Мессинг проводил в зале одесской филармонии «психологические опыты» — именно так называли его выступления, чтобы никто не подумал о нематериалистическом воздействии на человека, возможность которого не допускалась тогда по определению.
Жюри, выбранное из сидящих в зале желающих, отобрало из многих заданий, переданных им, моё как наиболее интересное для выполнения Мессингом с завязанными глазами в конце программы. Меня, тогда совсем молодого человека, пригласили на сцену. Крепко держа меня за руку и следуя последовательно подаваемым мной мысленным командам, он спустился в зал, где было больше тысячи зрителей. В нужном ряду нашёл моего товарища, вынул из разных его карманов положенные туда мной несколько мелких купюр, обрывки бумаги с написанными на них буквами, и мы вернулись на сцену.
Там я вдруг испугался, что он не сможет через повязку увидеть ни номера купюр, ни буквы, и вместо продолжения подачи команд по своему заданию начал лихорадочно внушать ему необходимость снять повязку. Мессинг побледнел. Продолжая крепко держать меня за руку, он стал настойчиво, дрожащим голосом говорить: «Думайт! Чётко думайт!». Потом с выступившими на лбу капельками пота начал метаться вместе со мной из конца в конец огромной сцены, растерянно шепча: «Майн готт!.. Майн готт!..».
Вдруг Мессинг резко остановился, вывел меня на авансцену и напряжённым голосом, уже почти без акцента обратился к залу: «Этот молодой человек чуть не сорвал моё выступление. Я очень рискую, но попрошу его подтвердить, что вместо продолжения подачи команд он стал внушать мне: «Снимите повязку!» — и почти выкрикнул — Это так?» Я виновато подтвердил. Раздались аплодисменты. Мессинг облегчённо выдохнул и тихо, но довольно зло сказал мне сквозь зубы: «Подавайте команды и не заботьтесь о том, как я их выполню. Давайте!»
Дальше всё было чётко — он нашёл в кучке бумажек, лежащих на стоящем в углу сцены столике жюри, нужную купюру, потом сложил из обрывков бумаги с буквами моё имя. Подведя меня опять на авансцену и наконец сняв повязку, громко спросил, обращаясь в зал: «Ну что, несмотря на то, что Вы мне очень сильно мешали, выполнил я Ваше задание?» После моего тихого «Да…» он потребовал: «Громко скажите залу!» Я повторил чётко, раздались громкие продолжительные аплодисменты. Я аплодировал вместе со всеми, но как мне было стыдно!
Вот тогда я отчётливо почувствовал, с каким человеком мне довелось пообщаться.
По законам Кона
Сообщение о заболевании восьмилетней дочери было для Бориса и его жены полной неожиданностью. Специалисты не говорили ничего утешительного: «Без операции, наверное, не обойтись, но она очень сложная, опасная, потребует многомесячной реабилитации, а главное — не даёт никаких гарантий». По совету знакомых, имевших подобный опыт, решили ехать в Москву.
После двух консультаций у московских ортопедов информация подтвердилась — риск велик, прогнозы малоутешительны. И только один врач посоветовал Борису показать Таню профессору Кону, который лечит заболевания позвоночника у детей по своей оригинальной методике. Профессор работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте ортопедии и одновременно был научным руководителем созданного им первого в стране специализированного интерната — клинической базы этого института.
Был конец мая, учебный год недавно закончился. Но Борис всё же решил съездить с Таней в интернат и попытаться узнать о возможности консультации.
В пустых коридорах лечебного корпуса не звучали детские голоса, двери кабинетов были закрыты. Борис спросил единственного встреченного там человека, пожилую санитарку, как можно найти профессора Кона. Видимо, что-то в обеспокоенном голосе Бориса тронуло женщину, и она сказала:
— Вообще-то здесь посторонних не принимают. Но завтра профессор в последний раз перед летними каникулами будет консультировать тех детей, по поводу которых у лечащих врачей есть вопросы. Попробуйте, вдруг Вам повезёт.
— А как мне к нему попасть? Где он принимает?
— Приёмная и кабинет Израиля Исааковича в конце коридора, но Вы к нему не попадёте. Попытайтесь встретить его во дворе, когда он будет выходить из машины. Обычно он приезжает к 10 часам на серых «Жигулях»-фургоне.
Стало уже почти по-летнему жарко. Утром Борис и Таня стояли в тени здания и смотрели на залитый солнцем пустой двор. Вскоре заехала машина, похожая на описанную санитаркой. Из неё вышел высокий худощавый пожилой мужчина и направился в здание.
— Простите, — обратился к нему Борис, — Вы профессор Кон?
— Да, это я. Что Вы хотели?
— Я очень прошу Вас посмотреть мою дочь. Мне сказали, что только Вы сможете ей помочь обойтись без операции. Но я хочу обратить Ваше внимание — дочь не лечится в интернате, мы живём в Одессе.
Кон строго посмотрел на Бориса и жёстко сказал:
— Для меня география не важна, важны только больные дети, — и добавил: — Вам придётся дождаться, пока наши врачи покажут мне всех назначенных на консультацию детей, это может занять много времени. Но я обязательно вас приму, не волнуйтесь.
Неожиданно куда-то исчезла строгость голоса, и профессор продолжил заботливым тоном:
— Если девочка устанет, зайдите в здание и скажите санитарке, что я просил открыть какой-нибудь процедурный кабинет и уложить Вашу дочь на топчан, пусть отдохнёт, наверное она с раннего утра на ногах. А Вы сами время от времени заглядывайте в приёмную.
Наконец Борис с дочерью зашли в кабинет профессора. Внимательно осмотрев девочку и ознакомившись с рентгенограммами позвоночника, он сказал:
— Конечно, было бы весьма желательно, чтобы она лечилась у нас, но это нереально. Управление здравоохранения Москвы даёт направления в интернат только детям с московской пропиской, там очередь нуждающихся в лечении. Но главное — детей каждую пятницу забирают домой и привозят в понедельник, в выходные интернат закрыт. А у себя дома Вы не сможете организовать и освоить комплекс необходимых лечебных мероприятий и требуемый режим.
— Что же нам делать? — растерянно спросил Борис.
— В Евпатории есть детский санаторий, в котором лечат детей по моей методике. Их врачи приезжают к нам на стажировку, а я дважды в год консультирую детей там. Это будет решением проблемы. Крым — это Украина, у Вас есть все основания добиваться путёвки. А после санатория нужно будет длительное время продолжать дома весь комплекс лечения, к которому девочка там привыкнет. Это займёт несколько лет. Но имейте в виду — обязательно строго соблюдать все рекомендации, все ограничения режима, в том числе и касающиеся посещения школы, ежедневно заниматься трудными упражнениями. Никакой самодеятельности, никаких послаблений, не то загубите ребёнка. И не менее раза в год приезжайте ко мне для контроля и коррекции лечения.
Когда Борис, прощаясь, попытался подкрепить свои искренние слова благодарности конвертом, Кон впервые за всё время общения повысил голос:
— Немедленно уберите! Если ещё раз позволите себе это, я Вас больше не приму! — и сердито припечатал ладонью стол.
Дважды по шесть-семь месяцев Таня лечилась в санатории, потом ежегодно в течение восьми лет Борис привозил её на консультацию к Кону. Неизменно доброжелательный, внимательный, Израиль Исаакович постоянно корректировал тактику лечения. А когда он обращался к девочке, его взгляд теплел и голос становился мягче:
— А ты — большой молодец! Знаешь, здесь лечатся много детей, но ты можешь быть для них примером — ведь тебе дома труднее соблюдать режим и всё выполнять, как надо. Я в тебя верю. Не подведи меня, пожалуйста, а то скажут, что я плохое лечение предлагаю. Обещаешь?
Израиль Исаакович, производивший впечатление человека сдержанного и даже суховатого, при чуть более близком знакомстве оказался сердечным и заботливым — вероятно, сказалось его многолетнее общение с больными детьми. Во время первой консультации Тани после её выписки из санатория он сказал Борису:
— В нашем интернате установлено специальное оборудование для электростимуляции мышц и уменьшения боли, которую дети постоянно испытывают. Нигде больше пока по такой методике не лечат. Если Таня на три-четыре недели сможет остаться в Москве и ежедневно приезжать сюда, мы в виде исключения проведём с ней эти процедуры.
Таня осталась в Москве у близких друзей Бориса. В первый день они её привезли, а начиная со второго дня она сама, без сопровождающих, стала ездить из конца в конец незнакомого огромного города — пересаживалась с автобуса на метро и потом вновь на автобус, который вёз её на окраину, где располагался интернат. Для двенадцатилетней девочки, закованной в специальный корсет, преодолевать такой маршрут зимой, долго ожидая на холоде автобус, было нелегко.
Израиль Исаакович сам подбирал силу тока, сокращавшего мышцы, и ласково говорил:
— Со временем будет становиться не так больно, но постарайся терпеть постепенное во время процедуры увеличение и тока, и боли. Тогда твои мышцы укрепятся и лечение пойдёт быстрее.
Таня, стиснув зубы, терпела и сама говорила «можно добавить ещё». Профессор, услышав об этом, сказал:
— Мальчишки пищат, а девочка выдерживает. Какой она молодец!
Узнав, что Таня утром одна ездит от метро на автобусе, Кон сказал ей:
— Я в девять часов проезжаю на машине мимо метро. Жди меня на углу справа от выхода. Будешь каждый день ездить со мной. Только не опаздывай!
Когда Борис и его жена узнали об этом, у них долго не проходило ощущение комка в горле. Совершенно чужой человек, профессор, наверняка озабоченный множеством дел — и такая чуткость!
И так продолжалось несколько лет…
Помня жёсткую реакцию Израиля Исааковича, Борис больше не пытался оплатить консультации и несколько раз приглашал его в Одессу, обещая показать город, организовать отдых у моря. Кон благодарил и неизменно отказывался.
И вдруг, когда дочь уже оканчивала школу, неожиданный звонок:
— Борис Яковлевич, Вы неоднократно предлагали мне своё гостеприимство. Если Ваше предложение ещё в силе, мы с женой будем проездом в Одессе и сможем им воспользоваться.
— Конечно, Израиль Исаакович, мы будем рады вас встретить и принять!
В ожидании прибытия поезда Борис стоял на перроне и искал глазами указанный гостем вагон. Вдруг он не поверил своим глазам — на подножке медленно движущегося вагона, чуть свесившись и держась только одной рукой за поручень, молодцевато стоял Кон и всматривался в ряд встречающих. Никакой профессорской солидности! А ведь ему тогда было около семидесяти лет.
Перед поездкой к Борису домой гости выразили желание посмотреть город. А дома их уже ждал накрытый стол, взволнованные дочь и жена. Что делать? Но желание гостей — закон.
Кон попросил проехать по улице Новорыбной. Борис не сразу сообразил, что это за улица — ведь старые названия неоднократно менялись. Потом вспомнил, что вроде бы в начале XX в. так называлась теперешняя улица Чижикова, и осторожно спросил:
— Вас интересует какой-то определённый дом?
— Нет, просто мы жили на этой улице. Я ведь одессит по рождению. Но это было давно, до революции, я практически ничего не помню — мне было четыре года, когда в 1918 г. наша семья уехала в Румынию.
Так Борис неожиданно узнал, что Кон одессит. Расспрашивать было неловко, но Израиль Исаакович сам немного рассказал о себе. В Румынии он окончил гимназию, затем в Италии — медицинский факультет Болонского Университета, вернулся в Румынию, начал работать врачом, женился. А потом, в 1940г., Бессарабию присоединили к СССР…
После обеда с разнообразными «национальными» одесскими блюдами и последующего отдыха, Борис с женой отвезли гостей на морской вокзал к теплоходу, отплывавшем в Геную. А конечным пунктом поездки была Болонья, куда их пригласил друг и однокурсник Кона по медицинскому факультету, профессор, президент Итальянского ортопедического общества.
Намного позже, заинтересовавшись жизнью этого неординарного человека, сыгравшего такую огромную роль в судьбе дочери, Борис узнал и другие факты биографии Израиля Исааковича. В первые дни войны Кон с женой и 2-х недельным ребенком на деревенской подводе, под обстрелом чудом выбрался из зоны боевых действий. В октябре 1941 г., отправив жену и маленького сына в эвакуацию в Среднюю Азию, он ушёл добровольцем на фронт, служил в звании капитана медицинской службы в госпитале вблизи передовой.
В мае 1942 г. Израиль Исаакович за рассказ анекдота был арестован и осуждён по статье «Антисоветская агитация». В лагере работал врачом, ему удалось спасти жизни многим заключенным. В 1946 г. невероятными усилиями жены Кон был освобожден и реабилитирован. В 1955 г. защитил кандидатскую, а в 1971г. докторскую диссертацию. В дальнейшем вся его врачебная и научная деятельность была связана с лечением заболеваний позвоночника у детей. Один из диагностических признаков известен в мировой медицинской науке под его именем.
Разработанные Коном методы лечения (один из них тоже носит его имя) позволили впервые в мировой практике сочетать учёбу детей с комплексным круглосуточным лечением, не требующим операции, и получать хорошие результаты. Так что для названия этой статьи есть достаточно оснований.
Профессор И. И. Кон был почетным доктором Болонского Университета, членом Итальянского ортопедического общества. В 1992 г., выйдя на пенсию, он уехал в Италию, в город своей студенческой молодости Болонью. Умер Израиль Исаакович в 2002г. в Италии в возрасте 88 лет, похоронен в Москве. Очень многие дети смогли преодолеть страшное заболевание и вырасти полноценными людьми благодаря этому замечательному человеку. А Борис, его жена и Таня помнят его всю жизнь.
(использованы материалы статьи Е. Н. Бахтиной и др. «Кон Израиль Исаакович». К 100-летию со дня рождения).
Неожиданное спасение
На второй день после операции по поводу катаракты Якову Григорьевичу разрешили вставать. После завтрака он неуверенно вышел из палаты, присел на свободный стул. Рядом сидели такие же, как он, больные отделения глазной хирургии. Постепенно от насущной тематики, связанной с болезнями и операциями, перешли на обычные разговоры «за жизнь». Беседа текла неспешно, спокойно.
Вдруг Якову Григорьевичу стало трудно дышать. Пытаясь сохранить внешнее спокойствие, он направился в палату, но, не успев дойти до своей кровати, упал в проходе и потерял сознание. Дежурный врач-офтальмолог безуспешно пытался справиться с ситуацией, потом вызвал хирурга, который предположил тромбоз лёгочной артерии. Все неотложные мероприятия эффекта не давали, и о происшедшем сообщили близким родственникам.
Жена, дочь и зять Якова Григорьевича Борис, сменяя друг друга, находились рядом с ним.
— Какая может быть связь между операцией на глазу и тромбозом лёгочной артерии? — осторожно спросил у врача Борис.
— Причин может быть много. Случается, что организм неадекватно реагирует на любое оперативное вмешательство, особенно у пожилых людей.
Ночью, так и не придя в сознание, Яков Григорьевич умер.
Прошло пятнадцать лет. Борис сидел около кровати своего отца, накануне перенесшего сложную урологическую операцию. Двое соседей по тесной палате отправились на прогулку в скверик около больничного корпуса. Отец, отдыхая, лежал с закрытыми глазами, и они тихо переговаривались. Потом отец задремал. В углу у окна посапывал третий сосед, Виктор Петрович, которого прооперировали на день раньше отца. До операций они успели познакомиться, у них оказалось много общего — оба инженеры-механики, работали в близких отраслях, нашлись интересные темы разговоров.
Бориса впервые за два дня охватило чувство покоя. Наблюдая в окне палаты красный закат, он расслабленно подумал: «Наверное, завтра будет ветреный день. Лишь бы не было дождя -только вчера машину помыл. Да и легче будет ехать по сухой дороге».
Вдруг Виктор Петрович захрапел. «Говорят, нехорошо так крепко спать на закате» — подумал Борис. Но через мгновение он понял, что храп этот ему не нравится, звуки какие-то неестественные. Подойдя к его кровати, Борис увидел, что лицо и шея Виктора Петровича стали синюшного цвета, а звуки больше похожи на свистящие хрипы. В памяти мгновенно всплыли обстоятельства умирания Якова Григорьевича.
Борис выбежал в коридор и попросил медсестру позвать дежурного врача. Та, не торопясь, зашла в палату сама, посмотрела на Виктора Петровича и сказала: «Зачем врача беспокоить? Ну, заснул человек, ослаб после операции, бывает». Борис взволнованно настаивал. Сестра рассердилась — «Вы врач? Нет? Так не отвлекайте доктора» — и ушла.
Борис бросился в ординаторскую. Дежурный врач, миловидная молодая женщина с выбивающейся из-под белой шапочки русой прядью, доброжелательно взглянула на него и спросила: «Вы что-то хотели?». Борис сбивчиво попытался объяснить. Врач отнеслась к его рассказу серьёзнее, чем сестра, взяла тонометр, пошла вместе с Борисом в палату и начала измерять Виктору Петровичу давление. Но все её последующие действия были настолько неуверенными, что Борис набрался смелости и спросил:
— Вам не кажется, что нужно немедленно вызвать зав. отделением?
— Арнольда Михайловича сейчас нет в больнице, он проводит лекцию в студенческом общежитии. Я попробую туда позвонить и попрошу позвать его к телефону, — растерянно сказала она.
— А где это общежитие?
— Здесь недалеко, на этой же улице, в трёх кварталах от больницы.
— Нельзя терять время. Пока вы будете объяснять дежурной, пока она подойдёт в красный уголок, если вообще захочет оставить свой пост, пройдёт время, а у нас его нет. Говорите номер дома, я сам поеду за ним, это будет быстрее.
Борис выбежал на улицу и, впервые в жизни не прогрев мотор своей любимой машины, дал полный газ. Около общежития он буквально влетел в вестибюль и, не реагируя на попытки дежурной его остановить, бросил: «Где красный уголок? Быстро покажите, человек умирает!»
Распахнув дверь, Борис крикнул: «Арнольд Михайлович, на выход! В Вашем отделении умирает больной!»
Нужно отдать должное опытному доктору — он на полуслове прервал своё выступление, схватил куртку и выбежал в коридор. Борис на ходу рассказал, что произошло, и высказал своё предположение о диагнозе.
— Вы врач? — спросил Арнольд Михайлович.
— Нет, но на моих глазах так умирал тесть. Такая же синюшность, хрипы и общее состояние.
Вбежав в палату, Арнольд Михайлович мгновенно оценил ситуацию.
— Ему необходим кислород, но сеть в палаты не подведена. Перекладывать на носилки нельзя. Хорошо бы перенести его вместе с кроватью в единственную палату, в которую сейчас подведен кислород, но санитарка и сестра не справятся.
— Берём кровать вдвоём.
— Боюсь, не получится, её придётся поднимать вместе с ним над тремя остальными кроватями. Не сможем…
— Должны смочь, иначе он умрёт!..
Ни до, ни после этого случая Борис, который совсем не был атлетом, не поднимал такую тяжесть. По-видимому, сказалось состояние аффекта — они подняли кровать вместе с хрипящим больным, перенесли через две другие, опустили на пол и бегом покатили по коридору.
Через несколько минут дыхания кислородом синюшность на лице Виктора Петровича уменьшилась. Но врача это не успокоило.
— Необходимо ввести в вену (он назвал сильнодействующее лекарство, растворяющее тромбы), но у нас его сейчас нет, это не наш урологический профиль. Завтра утром через главврача можно будет его получить, но это будет слишком поздно.
— А где оно может быть сейчас? — спросил Борис.
— В реанимационном отделении кардиоцентра.
— Звоните туда, представьтесь, объясните ситуацию, я поеду за ним.
— Его не имеют права отдать на сторону.
— Просите, умоляйте, обещайте завтра утром вернуть.
Пожав плечами, Арнольд Михайлович неуверенно позвонил. Как и следовало ожидать, ему отказали. Но он просил, настаивал, взывал к врачебной солидарности, его голос становился уверенным и убедительным. Наконец он положил трубку и сказал:
— Дежурный врач сказала, что посмотрит, сколько у них ампул. Если есть три, она нам одну даст с условием возврата завтра до 12 часов. Но у неё могут быть неприятности.
Борис выбежал к машине и помчался. Так быстро он, опытный водитель, в городе до этого не ездил никогда. На его счастье, поздним вечером на улицах было мало транспорта, а главное — не встретился автоинспектор.
Подъехав на полной скорости к входу в здание кардиоцентра, он стал звонить у запертой двери. Звук звонка внутри вестибюля был слышен, но никто на него не реагировал. Было ясно, что вахтёра на первом этаже нет, либо он уже спит. Минуты тянулись нестерпимо долго. Борис нашёл на газоне недалеко от двери камешки и стал кидать их в стекло окна на втором этаже. После нескольких бросков окно приоткрылось:
— Ты што фулюганишь? Счас милицию вызову!
— Вызовите немедленно дежурного врача. Я приехал за… — и тут Борис сообразил, что не следует говорить о цели приезда кому попало. — Она меня ждёт, скажите, что с ней недавно говорили по телефону!
На препирательство уходило драгоценное время, но Борис старался сдерживать эмоции. Наконец дверь открылась, и он, не тратя время на вызов лифта, побежал по лестнице на третий этаж. Над одной из выходящих в коридор дверей светилось стекло. Борис рывком отворил её:
— Мне нужен дежурный врач. Я из урологии, приехал за ампулами.
— Нам оставили только две ампулы. Ночь впереди, скорая может привести двоих, которым понадобится тромболитик, поэтому отдать не могу. Я сказала об этом вашему врачу.
— Привезут ли Вам двоих, неизвестно, а у нас умирает человек. Вы же врач, да ещё и женщина, проявите сострадание, пожалуйста!
— Вы на жалость не давите. Если нам привезут двоих, я окажусь в том же положении, что и ваш врач, но вдобавок получу серьёзные неприятности. Не толкайте меня на это!
Потом Борис сам не смог бы вспомнить, какие он нашёл доводы, какими словами упросил эту уставшую немолодую женщину, но лекарство она дала. Обратно он уже так не мчался, опасаясь, чтобы с ампулой ничего не случилось.
После введения лекарства состояние Виктора Петровича не изменилось. Измотанные Арнольд Михайлович и Борис впервые за всё время зашли в ординаторскую, откинулись на спинки стульев и молча выкурили по сигарете. Потом врач сказал: «Мы сделали всё, что могли. Если он до завтра доживёт, сделают рентген и будут реанимировать».
Наутро, идя по коридору к отцу, Борис прошёл мимо палаты, куда они вчера привезли Виктора Петровича. Кровать была пуста. Проходившая мимо сестра, увидев лицо Бориса, сказала: «Это Вы вчера вместе с Арнольдом Михайловичем спасали этого больного? Жив он, жив, не беспокойтесь, его перевели в реанимацию».
Отец встретил Бориса улыбкой и сказал: «Слышал я о вчерашнем. Тут уже все об этом говорят. Молодец!»
После утреннего обхода Арнольд Михайлович пригласил Бориса в свой кабинет, запер дверь и вынул из нижнего ящика стола бутылку армянского коньяка. Выпили по рюмке, закурили, минуту помолчали. Потом врач сказал: «Извините, мне нужно в операционную. В моей достаточно долгой врачебной практике такого случая не было. Надеюсь, он выживет. Но если бы не Вы, его уже не было. Спасибо Вам!» — и крепко пожал руку.
Виктор Петрович выжил, но ещё долго оставался в больнице. После выписки он дважды побывал у отца Бориса, они подолгу разговаривали, «вспоминали минувшие дни». В первый приезд, дождавшись прихода Бориса, Виктор Петрович молча приобнял его за плечи и тихо сказал: «Много слов говорить не буду. Вы мой спаситель! Спасибо!»
Больше они не встречались.
