Виктор Фишман: «Время и мне собирать камни…» Главы из неоконченной биографии. Продолжение

Loading

Перед закончившими языковые курсы встал вопрос, что они будет делать в Германии. На него эмигранты отвечали по-разному. Очень многие, в том числе, и люди достаточно молодого возраста, считали, что работать не выгодно…

«Время и мне собирать камни…»

Главы из неоконченной биографии

Виктор Фишман

Продолжение. Начало

Виктор ФишманГлава двадцатая
ЖИЗНЬ В ГЕРМАНИИ

Хорошо помню первый концерт, на который меня и Люсю повела Света. Было это в мае 1996 года.

В небольшом помещении какого-то общественного центра ансамбль из Израиля исполнял популярные мелодии. Когда зазвучала русская народная песня, моё лицо покрылось пятнами, и я стал почти задыхаться от волнения.

«Где я нахожусь? За окном — Германия, и артисты из Израиля исполняют русские песни! Что за чушь! Куда и зачем я приехал? — мучила меня мысль. — Что я здесь буду делать?! Я сделал неверный выбор…»

Видимо, прочувствовав моё состояние, Люся повернулась ко мне и шепотом спросила:

— Что с тобой?

— Ничего, всё в порядке, — ответил я.

А в голове сидела мысль: «Если бы я не привёз сюда маму, я бы завтра же вернулся обратно!»

Первые полтора месяца мы жили в квартире Светы. По утрам я поднимал Марину, и мы устраивали пробежку. Но вскоре Марине это надоело, и она отказалась бегать.

Как-то я, Люся и Света гуляли в парке под названием Rosengarten. Он был совсем недалеко от квартиры Светы. Тысячи роз самых разных цветов и оттенков росли вдоль дорожек. Росли, цвели, но не пахли. Видя, как я терзаюсь сомнениями, Света пыталась меня успокоить:

— Ты молодец, хорошо работал, обеспечивал семью. Но ты уже человек пенсионного возраста. Хватит трудиться. Кроме того, тебе здесь будут давать пособие больше, чем ты там зарабатывал…

Я кивал головой в знак согласия. Хотя понимал, что зарабатывать и получать пособие — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Но жизнь постепенно входила в свою колею. Нам дали комнату в общежитии для еврейских эмигрантов на улице Канштрассе, мы переехали в эту комнату, а вскоре мы с Люсей начали ходить на курсы немецкого языка «Inlinqua». Учебное помещение находилось в центре Мюнхена. Мама оставалась одна, но ей не было скучно: в общежитии оказались ещё три-четыре женщины её возраста. Они вместе ходили в соседний парк, делились воспоминаниями о прошлой жизни, рассказывали о своих детях и внуках.

Мне иногда кажется, что если бы мы — я, Люся и мама — подольше жили вместе в общежитии, или если бы мы не сняли маме отдельную квартиру, она прожила бы значительно дольше.

В общежитии раз в неделю всем выдавали бесплатные продукты: яйца и хлеб, макароны и сахар, фрукты и овощи. Для раздачи продуктов привлекали обитателей общежития, свободных от работы или учебы. Каждый из таких уполномоченных расфасовывал и выдавал всегда один и тот же товар: яйца или хлеб, помидоры или виноград. Одна из женщина, всегда выдавала яйца. Она много лет дружила с родителями моего зятя Владика, Дусиком и Белой Каплун; была бабушкой, а потом и прабабушкой, но где бы она не находилась и в какой бы компании не появлялась, все называли её не иначе, как Сонька-яичница.

Так как мы с Люсей уходили на занятия по изучению немецкого языка, продукты получала мама. Однажды он рассказала нам, что слышала разговор двух молодых, русской внешности, людей, живших в этом же общежитии:

— Пойдём, там дают продукты жидам, может быть, и нам что-то перепадёт…

Рассказав нам об этом, мама сказала:

— Зачем мы сюда уехали? Эти же слова мы слышали на Украине…

В Германии пожилым людям полагается помощь. Кому и какая помощь требуется, определяет медицинская комиссия. Новые подружки мамы по общежитию рассказывали об ухищрениях, которые применяли некоторые старики, чтобы врач приписал больше часов или более высокую степень недееспособности: трясущимися руками подносили ложку ко рту, расплескивали воду в стакане, на приветствие врача отвечали слабым рукопожатием. Пошли к врачу и мы.

Нас сопровождала Света в качестве переводчицы. Дождавшись очереди, мы зашли в кабинет. Врач протянул маме руку, и мама пожала её так же крепко, как она выкручивала когда-то бельё. Потрясая в воздухе поврежденной рукой, врач с уважением просмотрел на маму, и пожелал ей и впредь быть такой же сильной. Естественно, никакой помощи он ей не выписал. Я был рассержен на маму, а Света хохотала, вспоминая сцену в кабинете.

Будь среди нас Дина Рубина, она отыскала бы достаточно сюжетов для горестно-иронических рассказов о еврейских эмигрантах, приехавших в Германию.

По вечерам мужчины и женщины собирались в коридоре и делились новым опытом: кому и каким образом удалось получить в социальном ведомстве бесплатные талоны в плавательный бассейн, или направление на массаж, или билеты в театр. Передавали самые нелепые сплетни, проверить которые было практически невозможно. Свидетельство одной из таких сплетен у меня совершенно случайно сохранилось до сих пор.

Прошел слух, что социальное ведомство время от времени будет проверять, как еврейские эмигранты тратят выданные им деньги. А потому следует вести строгий учет всех покупок, не относящихся к питанию. Несколько месяцев мы с Люсей вели такие записи, а потом перестали, осознав всю нелепость сплетен. Тем не менее, в толстой книге, где я веду теперь запись телефонов и адресов, первые пять страниц испещрены подобными свидетельствами.

Например. Май 1996 года. Получено в кассе 2 283 марки. Расходы на проездные билеты — 120 марок; почта — 5 марок. Подарок к 28.04 (годовщина свадьбы Светы и Владика — примечание автора) — 65, Люсе: брюки белые — 50, брюки синие — 30, футболка — 10, шорты — 15, Софье Григорьевне: футболка — 10, брюки — 35, Вите: шведка — 5, носки — 10, крем для бритья — 7. Телефонная карта — 50, сауна — 18, и так далее. Здесь же приклеен небольшой конверт, в котором до сих пор сохранились чеки из магазинов.

Август 1996. Париж. 1020 + 700 — 450 — 280 = 1040 (зачеркнуто)

Здесь необходимы пояснения. В августе во всех учебных заведениях Германии, в том числе, и на курсах немецкого языка «Inlinqua», летние каникулы. Я и Люся решили взять с собой Мариночку и «смотаться» в Париж. В туристической фирме «Гелиос» заказали гостиницу и автобусные билеты. Ехали всю ночь. Рано утром оказались в Париже.

Спящий Париж меня почему-то поразил: мертвая тишина, редкие прохожие, ещё реже проезжают машины. Кое-как нашли нашу гостиницу и легли спать. Программу осмотра Парижа я разработал лично. И благодаря этой программе мы увидели почти все всемирно известные достопримечательности. Не обошлось и без курьёзов. Когда мы, бывшие советские люди, попали на кладбище Пер-Лашез (фр. Père Lachaise), первым делом принялись искать Стену французских коммунаров (фр. Mur des Fédérés). Потратили массу времени, ничего не нашли и вернулись в гостиницу. А потом прочитали в справочнике, могилы каких знаменитостей мы могли там увидеть.

Маринка сказала, что больше на кладбища ходить не будет. Отказалась она заходить и в костёлы:

— Я еврейка, — сказала наша внучка, — мне в эти церкви заходить нельзя.

Я и Люся посмотрели на ребенка с уважением: нам такое и в голову не приходило!

Продолжение истории с карандашами

В 1997 году меня и Люсю пригласили на интеграционный семинар в небольшой городок Штейн, что под Нюрнбергом. Мы изучали конституцию и историю Германии, права и обязанности квартиросьёмщиков и покупателей, и ещё множество новых и полезных для нас вещей. Для ведения конспектов всем выдали блокноты и карандаши.

— Посмотрите внимательно на свои карандаши, — сказала нам наша руководительница. — Вы находитесь как раз в том городе, где началось их производство.

И тут я увидел что-то знакомое. Ну, конечно, это были те же «Faber-Kastel», которые так берегла мама. Которые были единственной вещественной памятью об отце. В местной небольшой библиотеке я перерыл всю литературу, так или иначе относившуюся к интересовавшему меня вопросу. И посетил причудливый особняк, носящий выразительное название «Bleistiftsschloss» («Карандашный замок»). Оказалось, что такие карандаши выпускаются сегодня фирмой «Фабер-Кастель» в количестве 1,8 миллиарда штук в год на всех четырех материках. И дизайн их не меняется на протяжении вот уже почти 150 лет.

В музее фирмы я нашел каталоги товаров, которые продавались в разные страны. Были там и перечни типов карандашей, поставляемых в Россию начиная, кажется, с 1903 года. Видимо, мой отец по достоинству оценил их качество и предпочитал всем другим, в том числе и отечественным.

Я купил на память коробочку карандашей, покрытых темно-зеленым лаком с золотым тиснением. Вернувшись в Мюнхен, показал эти карандаши маме. Она взяла один из них в руки, осторожно провела пальцем. Что-то радостное мелькнуло на миг в её подслеповатых, слезящихся глазах. Мелькнуло, и погасло. Через несколько месяцев, 30 мая 1998 года, мама умерла.

Её похоронили на новом еврейском кладбище, что на Унгерерштрассе. Новым оно называется потому, что площадь старого кладбища оказалась исчерпанной уже к 1905 году.

Поскольку памятника папе нигде не существует, я долго мучился над тем, как написать папины имя и фамилию на памятнике маме, но в именительном падеже. И Люсинька мне подсказала:

— Напиши «Всегда с тобой Петр Маркович Фишман», и укажи годы его жизни.

Я так и сделал.

Теперь, когда мы кладем зеленые ветки хвои на черную мраморную плиту или устанавливаем цветы в горшках на маминой могиле, я думаю, что делаю это и для папы. Надеюсь на своих детей и внуков: они не забудут эту могилу.

На память от мамы у меня сохранились лупа и шесть больших бульонных чашек. Последнее было подарком к какой-то дате. Чашки имеют изысканную форму, их привлекательность дополняет зеленый узор с золотыми искрами. Где она нашла такую красоту?!

Как я устраивался на работу

После окончания языковых курсов нам разрешили снимать квартиры для постоянного проживания. Света нашла две квартиры: двухкомнатную — для меня и Люси, и однокомнатную — для мамы. Эти квартиры находились в двух соседних домах, более того, я мог переходить из одной квартиры в другую не выходя на улицу, по подземному гаражу.

Вскоре перед закончившими языковые курсы встал вопрос, что они будет делать в Германии. На этот вопрос приехавшие эмигранты отвечали по-разному. Очень многие, в том числе, и люди достаточно молодого возраста, считали, что работать не выгодно: во-первых, потому, что на высокооплачиваемую работу их здесь никто не возьмёт; во-вторых, после вычитания налогов, составляющих почти 50% от заработной платы, остается примерно та же сумма, которую им выплачивает на проживание социальное ведомство. Так к чему тогда напрягаться!

Я же думал иначе, и, решив попытать счастье, пошел в ведомство по труду.

Посмотрев мои документы, чиновница сказала, что в моём возрасте, при моём высшем образовании и звании кандидата наук, мне следует искать место преподавателя в высшем учебном заведении.

— Но вас там не возьмут из-за плохого знания языка, — успокоила она меня.

— Я имею водить машину. Направьте меня на немецкие водительские курсы, — заметил я.

— Мест на таких курсах у нас мало, и они предназначены, в основном, для молодых людей, — отрезала мне все пути милая чиновница.

Я решил не сдаваться. Позвонил в Днепропетровск и попросил сына передать мне с оказией садовый инвентарь: ведь у многих зажиточных немцев есть приусадебные участки с фруктовыми деревьями, а деревья ежегодно следует обрезать. Обрезкой деревьев в нашем саду я успешно занимался много лет, и потому был уверен в своих силах.

Садовый инструмент — ножовки и кусачки — я получил, обложился газетами и, используя свежеприобретенные знания немецкого языка, стал искать нужные объявления. Позвонил по двум или трем телефонным номерам. Мой немецкий язык абонентам не понравился, и мне отказали. Наконец, одна дама мной заинтересовалась. Она спросила, из какой страны я приехал, имел ли я свой собственный сад, умею ли я обрезать зелёную изгородь, есть ли у меня соответствующие инструменты, и тому подобное. Получив от меня всю информацию, дама, наконец, согласилась.

— Приезжайте, — сказала она, и продиктовала свой адрес.

Машины у меня не было, добирался я довольно долго, и к назначенному времени опоздал минут на десять. Даме это не понравилось. И всё же она спросила:

— А где же Ваши инструменты?

Я показал на сумку, которую держал в руках. Теперь-то я понимаю, что настоящие немецкие садовники приезжают на машинах и выгружают совсем не такое оборудование, которое может поместиться в небольшую дорожную сумку! Однако стойкая немецкая фрау выдержала и это.

— Пойдемте в сад, — пригласила она.

Стояла глубокая осень, листья с деревьев давно облетели.

— Что это за дерево? — спросила хозяйка и показала мне на один ствол.

Стволы вишен и черешен я легко отличаю от остальных фруктовых деревьев, но если бы это была вишня или черешня!

— Яблоня, — наугад ответил я.

— Это не яблоня, а груша, — сказала возмущенная хозяйка, и указала мне на дверь.

Спасибо ей, такой неумолимой. Я понял, что ищу своё место не там, где следует искать. И всё же моё садовое умение пригодилось.

Ещё в общежитии для эмигрантов мы познакомились с семьёй Исая Шпицера, поэта из Петербурга. Спустя какое-то время я встретился с ним в городе, и он рассказал, что помогает столетнему русскому священнику ухаживать за пчелами. А вот обрезать яблони и груши в его саду Шпицер не умеет. Я сказал, что могу попробовать.

История священника, которого все зовут батюшка Тимофей, достаточно загадочна и фантастична. Во время оккупации немцами Донбасса он жил в городе Шахты и зарабатывал на пропитание семьи развозом угля по домам горожан. В феврале 1943 года, отступая, немцы реквизировали его подводу и заставили везти раненых, не дав предупредить семью. Отпустили Прохорова под Ростовом. Там, по его словам, ему явилась Богородица, повелела идти на Запад, чтобы построить церковь. Так он добрался до Мюнхена, и из обломков разрушенных домов и подсобных материалов построил дом, завёл огород, кур, улей с пчёлами, посадил садик. Здесь же он соорудил маленькую церковь; она была названа «Церковь мира Востока и Запада».

Обрезкой сада батюшки Тимофея я занимался года два. Однажды Исай Шпицер позвонил нам домой и сказал:

— Яблоки в этом году здорово уродились, а собирать некому. Приходите, соберите себе, сколько хотите.

Мы с Люсей взяли сумки и поехали. Исая Шпицера не было. Нас встретил батюшка Тимофей. Уж не знаю, узнал он меня или нет. На всякий случай, я сказал, что хочу собрать немного яблок.

— Собирай, сколько душе угодно, — сказал он.

А потом посмотрел на Люсю, хитро прищурился и спросил:

— А ты замужем?

— Замужем, — ответила Люся и показала на меня.

— Так зачем губы красишь?! — едко указал ей батюшка.

Литературная гостиная

Мне подсказали, что в Мюнхене выходит русско-немецкая газета «Deutsche-Russische Zeitung». Узнав адрес, я пошел на встречу с её главным редактором Вальдемаром Вебером. Он меня очень хорошо принял, и мы договорились о сотрудничестве.

Моя первая публикация в этой газете называлась «Русские на Георгиенштрассе». Речь в ней шла о русских художниках Игоре Грабаре, Марианне Веревкиной, Василии Кандинском, Мстиславе Добужинском и других, которые в конце XIX— начале XX века учились в художественных школах Мюнхена. Материалы для этой первой статьи я черпал из подаренной мне мамой книги «М. В. Добужинский. Воспоминания» из серии «Литературные памятники».

Всё, что произошло со мной дальше на так называемом журналистском поприще, я расскажу в следующих главах. А сейчас поведаю о моем участии в Литературной гостиной Мюнхена

Инициатором создания литературной гостиной в мюнхенской еврейской общине был эстрадный драматург, киевлянин Дмитрий Кисин. Он со своей семьей приехал в Мюнхен на несколько лет раньше нас, был знаком со многими, и хорошо ориентировался в местной обстановке. Обсуждая с ним историю нашей первой встречи, мы пришли к выводу, что, скорее всего, объявление о собрании литераторов было опубликовано в небольшой газетке еврейской общины, которую редактировал и выпускал Владимир Абрамсон. Идею создания всех и всяких союзов и объединений для людей, приехавших из бывшего СССР, горячо поддерживал вице-президент еврейской общины Абрам Шер. Он сам не раз бывал в России, неплохо говорил по-русски, а уж понимал по-русски буквально всё. Поддержал он и идею литературной гостиной.

На первое организационное собрание пришли человек десять. Среди них были украинский журналист, пишущий под псевдонимом Александр Деко, петербургский сатирик и юморист Исай Шпицер, журналист и поэт из Харькова Марк Хабинский, постоянный автор известной полосы «12 стульев» из «Литературной газеты» Михаил Генин, имевший отношений к радиостанции «Радио свободы» литератор Эрик Левин, автор этой книги, и другие.

Жившие тогда в Мюнхене и имеющие к нам отношение по национальному признаку известные драматурги, сценаристы и писатели Борис Рацер, Владимир Кунин и Борис Хазанов на собрание не пришли. Не знали или посчитали это мероприятие ниже своего уровня. А ведь могли поддержать соотечественников!

После того, как на организационном собрании идея литературной гостиной была одобрена, следовало выбрать ведущего. «За неимением гербовой пишут на простой»: выбирали из тех, кто пришел. Опытные литераторы, поднаторевшие в окололитературных конфликтах, сразу же отказались. Дмитрий Кисин предложил мою кандидатуру. И я согласился.

Названия типа «Синяя лампа» или «Зелёный абажур» сразу отвергли. Решили жить без названия. Сначала на наши заседания приходили по 15-20 человек, потом — по 50, затем — по 100. На вечер памяти Михаила Пляцковского, о котором я рассказывал ранее, собрались человек 400.

Число желающих выступить и почитать свои произведения тоже росло. Абрам Шер помог нам получить дополнительно один раз в месяц небольшой зал в новом общежитии еврейских эмигрантов на Хинтенберенбадштрассе.

Перед началом одного заседания мне сообщили, что за день до этого приехала и живёт в этом общежитии известная московская поэтесса Тамара Жирмунская. Я хорошо помнил её талантливые стихи:

Кто на каком

работает горючем?

Я — на любви —

Горючем самом лучшем!

Я поднялся на второй этаж и постучал в дверь её комнаты. Тамара лежала пластом на постели и глядела в потолок. Её состояние я мог себе представить.

— Тамара, вставайте! Почитатели Вашего таланта ожидают Вас внизу, в зале, — сказал я тогда ей.

Как она потом не раз говорила, такие слова были ей в тот момент необходимы.

Я понял, что сам не справлюсь с управлением корабля под названием «Литературная гостиница». Помогать мне вызвался Фридрих Бондарь. В моё отсутствие он вёл заседания, готовил выступления, вел протоколы. Вся история мюнхенской «Литературной гостиной» теперь хранится в его архиве.

Почему я об этом так подробно рассказываю? В №9/39 за 2017 год газеты «Еврейская панорама» напечатано интервью заместителя директора Института мировой литературы Российской академии наук и руководителя отдела «Литературное наследие» этого же института Олега Коростелева редактору выходящего в США еженедельника «Шалом» прозаику и критику Евсею Цейтлину. Евсей Цейтлин, кроме прочего, задал вопрос: «Есть ли в ваших планах «Литературного наследства» тома, посвященные писателям эмиграции?». На что Олег Коростелев ответил: «… Если бы нашлись люди, предложившие подготовить, к примеру, тома… по истории литературных объединений эмиграции…, я бы не только с радостью это поддержал, но готов был бы и сам включиться. К сожалению, малыми силами всего не освоить, а «настоящих буйных мало», как пел Высоцкий».

Многие случайные встречи в тот период имели продолжение. Как-то мы с мамой сидели в поликлинике, ожидали приёма врача. Вдруг я услышал русскую речь: семья из трёх человек — отец, мать и сын — сидели у двери соседнего кабинета, понурив головы. Вид у них был совершенно убитый. Я не выдержал и подошел:

— Добрый день, возможно, Вам нужен переводчик…

Мы разговорились. Оказалось, что эта семья приехала из Ленинграда. Отец, Анатолий Фокин, был в Советском Союзе известным музыкантом и исполнителем песен, работал в ансамбле «Дружба» вместе Александром Броневицким и Эдитой Пьехой; его жена Татьяна Воинова выступала на московской эстраде. В Германии они всего несколько месяцев и не понимают, как жить дальше.

— Всё у Вас будет хорошо! Здесь есть русские центры, которые нуждаются в Ваших талантах, — сказал я им тогда.

Так оно и случилось. Анатолий Фокин с помощью Татьяны Лукиной (о которой я расскажу ещё отдельно) создал свой хор в рамках Центра русской культуры «MIR»; этот хор завоевал известность в Баварии, и Анатолий впоследствии часто вспоминал о нашей первой встрече в поликлинике.

Жизнь Люси в это время протекала рядом, но не параллельно. Она говорила мне, что ощущает себя так, будто жила в этой стране ранее, в какой-то своей прошлой жизни. Ей здесь решительно всё нравилось: нравилась природа и погода, нравились дома и соседи, нравилась мода и магазины. Нам курсах немецкого языка «Inlinqua» Люся была лучшей ученицей, и потому с немецким языком у неё практически не было проблем. Но главное — здесь были Света и Мариночка.

Многие проблемы я обсуждал с Люсей. Её начитанность и умение дружить с людьми сыграли большую роль. А её оптимизм и вера в будущее помогали жить в чужой для меня стране.

Расширился круг наших друзей. Нас с Люсей приглашали в разные семьи. Люди рассказывали о своей жизни. Я предлагал им записать всё это на бумаге и почитать на публике. Так ширился круг наших авторов. И пополнялся запас моих впечатлений. Впоследствии они составили содержание книги «Последняя ссылка». Книгу издала в Калининграде подруга моей второй жены, Эсфирь Иосифовна Левицкая в качестве подарка к моему 70-летию. Но всё это было много позже.

Выступить на наших литературных заседаниях мы приглашали молодых авторов из других немецких городов. Так я познакомился с интересным человеком, исследователем истории немецкой математики и будущим создателем известного сайта «Заметки по еврейской истории» Евгением Берковичем.

Были и проколы. Однажды я позвонил писателю Владимиру Войновичу и пригласил его выступить у нас. Незадолго до этого мы с Люсей были приглашены к нему в гости. Вечер прошел очень интересно. Вениамин Смехов рассказывал о своих постановках в европейских странах, гости делились впечатлениями от просмотренных спектаклях, пили кофе и ели пирожные. Потому я счел возможным обратиться к нему с таким предложением.

Владимир Войнович любезно согласился, а потом добавил:

— Детали обсудите с моей женой Ириной.

Ирина Войнович без обиняков сразу же заявила мне, что их семья живёт за счет платных выступлений Владимира, и не он, а она, следит за благополучием семьи. Поэтому Владимир Войнович выступит перед своими соотечественниками при условии, что ему будет выплачен гонорар не менее чем 300 марок.

— Я согласен, что любой труд должен быть оплачен, — сказал я Ирине. — Мы будем продавать билеты на выступление Владимира Войновича, и весь поступивший сбор я передам Вам. Но я не могу гарантировать, что соберу 300 марок. А если будет, скажем, не 300, а 280 марок, он выступит?

— Нет, сумма гонорара должна быть строго оговорена, — ответила Ирина.

В результате выступление замечательного писателя Владимира Войновича не состоялось и слушатели нашей литературной гостиницы так и не услышали любимого автора.

Литературной гостиной я отдал четыре года жизни, с 1997 по 2001. Но никогда не сожалел об этом. Это мероприятие для многих людей скрасило первые, самые трудные годы эмиграции.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Виктор Фишман: «Время и мне собирать камни…» Главы из неоконченной биографии. Продолжение

  1. Маринка сказала, что больше на кладбища ходить не будет. Отказалась она заходить и в костёлы:
    — Я еврейка, — сказала наша внучка, — мне в эти церкви заходить нельзя.
    Я и Люся посмотрели на ребенка с уважением: нам такое и в голову не приходило!

    ===================================================================
    Простите, но если вы смотрите на это с уважением, то какого чёрта живёте не в Израиле?
    Отгораживание группы от основного населения — закладывать бомбу замедленного действия под целостность страны. Да за такое не уважать надо, а объяснять в детском возрасте надо, а во взрослом ремнём лупить.

    1. Altair: Простите, но если вы смотрите на это с уважением, то какого чёрта живёте не в Израиле?
      Отгораживание группы от основного населения — закладывать бомбу замедленного действия под целостность страны. Да за такое не уважать надо, а объяснять в детском возрасте надо, а во взрослом ремнём лупить.

      ———————
      Это неверно по факту: никакую бомбу под целостность страны это НЕ закладывает, евреи-ортодоксы признаются полностью лояльной частью граждан во всех нормальных странах.

      Запрет еврею посещать церкви это требование Галахи, которое широко практикуется очень многими религиозными евреями (ортодоксы, модерн-ортодоксы, традиционалисты и т.д.) в США, Канаде, Франции, Великобритании и т.д.
      За исключением зоологических антисемитов и дураков — я ни разу не слышал о нееврее-христианине, который бы на это обижался. Полностью наоборот: лично я много раз замечал, что вежливое объяснение («религиозному еврею нельзя заходить в церковь») вызывает искреннее уважение у экскурсовода и у его группы. Также, принимая присягу на гражданство в Канаде евреи имеют право говорить «я заявляю» вместо «я клянусь». Это тоже «отгораживание евреев от основного населения» и таких «отгораживаний» есть очень много, одна кипа чего стоит.

      1. Benny
        — 2018-09-14 16:24
        ——————————
        Запрет еврею посещать церкви это требование Галахи, которое широко практикуется очень многими религиозными евреями (ортодоксы, модерн-ортодоксы, традиционалисты и т.д.) в США, Канаде, Франции, Великобритании и т.д.
        ==================
        Benny, я задавал этот вопрос раввину Идину Штайнзальцу. Он мне ответил так: если у тебя на голове кипа, а на пузе фотоаппарат, то вполне можешь посещать. В таком случае, церковь — просто туристический объект.

        1. Владимир Янкелевич: … я задавал этот вопрос раввину Адину Штайнзальцу. Он мне ответил так: если у тебя на голове кипа, а на пузе фотоаппарат, то вполне можешь посещать. В таком случае, церковь — просто туристический объект.
          ———————
          Спасибо, для моего уровня соблюдения этого разрешения предостаточно — тем более, что на улице у меня на голове кепка-бейсболка.
          Но у меня есть другая проблема: если это действующая церковь, то заходя туда в головном уборе я оскорбляю чувства прихожан. Поэтому в последние лет 10-12 я внутрь христианских соборов смотрю (иногда) только через открытую дверь.

          В кёльнском соборе (Дом) мои дети проявляли интерес и один раз я им разрешил войти внутрь без головного убора. В Торонто тоже один раз было что-то похожее с одним из местных соборов — и по-моему сейчас у них окончательно пропал интерес к внутренней архитектуре христианских соборов.

  2. Виктор Ф.: “- Я еврейка, — сказала наша внучка, — мне в эти церкви заходить нельзя.
    Я и Люся посмотрели на ребенка с уважением: нам такое и в голову не приходило!…
    Жившие тогда в Мюнхене и имеющие к нам отношение по национальному признаку известные драматурги, сценаристы и писатели Борис Рацер, Владимир Кунин и Борис Хазанов на собрание не пришли… “
    :::::::::::::::::::::::::::
    Вам повезло, завидую. Вы имели возможность встретиться с замечательным (возможно – лучшим современным — imho) прозаиком Борисом Хазановым (Геннадием Моисеевичем Файбусовичем). В1982 г. он эмигрировал в Германию, где был одним из соучредителей и издателей русского журнала «Страна и мир». Если учесть, что Б.Х. родился в 1928 г.
    (16 января), то ему пошёл 91-ый год; читать лекции и ходить на собрания (“по национальному признаку”) ему не легко. Шана Това!

  3. Виктор, слёзно завидую Вашей памяти. Но она же Вас и подводит. Стремясь охватить всё, Вы теряете главное, нить повествования, жизненную фабулу. Вы наверняка захотите издать написанное книгой. При Вашей работоспособности надо бы разбить повествование на ряд отдельных завершённых сюжетов — т.с. «рассказы об увиденном и прожитом».
    С почтением. Тартаковский.

Добавить комментарий для Владимир Янкелевич Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.