Моисей Каганов: Грустно…

Loading

Моисей Каганов

Грустно…

— Дэ твоя баня?
— Навищо баня? Ось ставок.
— А взымку?
— Тэж мэни зыма!

Именно в этот день, 1-го апреля, когда закрыть глаза на то, что пришла весна, уже не удаётся, с вешалки свалилась тёплая нарядная куртка. И я подумал: пора её спрятать, уже не понадобится. Посмотрел на вешалку и к куртке добавил не менее красивый свитер. Соображения те же.

В небольшой комнате, где я живу, спрятать — означало отодвинуть тумбочку, стоящую у кровати, которая в дневное время суток исполняет роль дивана; тогда можно открыть ящик, который предназначен для хранения части зимних вещей. Проделал это я сравнительно легко, но взгрустнулось. Вспомнил, что ни свитер, ни куртку за эту зиму ни разу не надел. Понимаю, что грустить по этому поводу глупо. Хотя бы потому, что главная причина, почему куртка и свитер ни разу не были использованы, проста: вещей больше, чем нужно. Были бы на зиму только они, куртка и свитер, надевал бы их, а так — надевал другое.

И ещё… Мелькнула успокаивающая мысль: зима здесь не главное время года. А тут ещё сегодня же напомнили украинский анекдот. Я его поместил в виде эпиграфа. Не думайте, что это русские-кацапы издеваются над украинцами-хохлами. Нет, подобные анекдоты, по моим наблюдениям, — украинский фольклор. «Тоже мне зима», — при русских морозах не родилось бы. Хихикнул и подумал, вспомнил: огорчение по поводу смены сезонов высмеял Козьма Прутков:

Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится…
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.

Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честнóе слово,
Лето возвратится!

И зима, конечно, возвратится.

Как когда-то выразился Корней Чуковский, возраст у меня хрупкий, но, честное слово, вспомнив юнкера Шмидта и его проблему, примеряя её к себе, даже не добавил «е.б.ж.». Фира часто, планируя что-то, добавляет со ссылкой на Льва Толстого эти три буквы, означающие «если будем живы«. У меня, у старого греховодника, они вызывали и вызывают ощущение намёка на нечто менее определённо и непосредственно связанное с продолжением жизни. Короче, не вспомнил…

А вспомнил какой-то вечер в доме у Мули, у Маргариты Ивановны. Даже по какому поводу был большой сбор, не помню. Вспомнился Владик Зелевинский. Он в свитере, напоминающем мой (тот, который спрятал). Не вполне уверен, что в тот момент я был в нём, но сейчас мой свитер напомнил вечер в доме у Мули. И, естественно, не только тот, когда Владик был в похожем на мой свитере, он напомнил мне вечера у Мули. Напомнил Дом, где согревались сердца. Так я назвал статью, посвящённую Маргарите Ивановне — Муле и первому изданию её книги воспоминаний «Мчались годы за годами. История одной семьи»

Нет Маргариты Ивановны. Нет Дома… Нет многих из обязательных посетителей и устроителей вечеров в Доме Мули… Да, грустно…

Свитер мне подарила внучка Анечка из первой своей зарплаты. Надеюсь, не ошибаюсь. То, что подарила Анечка — точно. Ошибиться могу в поводе. А куртка — подарок Жеки. Подарена она была заметно позже свитера. Вечера в доме у Мули уже прекратились. Но кое-что, что вспомнить хочется, напоминает и куртка.

Сначала о семейном событии. Не все даже самые близкие родственники эмигрировали вместе с нами, со мной и с Эллочкой. Но здесь в Большом Бостоне нас немало. Поэтому семейные торжества многолюдны. И вот почему-то помнится, что первый раз свою новую куртку я продемонстрировал на одном из таких сборищ. Как ни странно, помню, где и по какому поводу было семейное застолье. Отмечали день рождения Михаила Яковлевича Гринберга. С Михаилом Яковлевичем и его женой Бетей Анатольевной мы в довольно далёком свойстве. Их сын Женя — муж Кати — сестры Вовочки — мужа нашей дочери Жеки. Празднество проходило в квартире Кати и Жени. Всегда на наших семейных празднествах очень тепло, уютно, все присутствующие доброжелательны друг к другу, как правило, всё, чем угощали, было вкусно. Мне ещё не возбранялось пить крепкие напитки, был выбор. Ко всем привычно приятным воспоминаниям добавляется ещё одно: я был хорошо одет. Не буду оправдываться. Задолго до меня провозглосил Пушкин: «Быть можно дельным человеком…» и т.д. Я всегда пытаюсь быть неплохо одетым. Но, к сожалению, редко собой доволен. Обычно, я знаю: что-то у меня, на мне не так. Не отравляет мне это жизнь, но знаю, и знание мешает… В тот раз всё, как мне казалось, в порядке, а куртка — такая, какую давно мне хотелось иметь. Вот такая радость. Наверное, не слишком маленькая: несколько лет помню…

С курткой связано ещё одно воспоминание.

Ева Маляре и Анатолий Якобсон. Фото из архива Ирины Глинки

Усилиями Александра Зарецкого, при поддержке многих в одной из аудиторий Бостонскго университета состоялась встреча памяти Анатолия Якобсона. Она прошла очень успешно. Тоша, как я и все его друзья называли, один из участников того важного периода моей жизни, который определяется именами Юлия Даниэля и Давида Самойлова. Самоубийство Тоши в Израиле, ранняя смерть нашей общей приятельницы Евочки Маляре сделали для меня фигуру Тоши трагической, хотя в воспоминаниях о встречах главенствуют обаяние, дружелюбие, шутка, улыбка.

При чём здесь моя куртка?

На встрече я выступал. Рассказал о своих встречах с Тошей, как относились к нему Юлий Даниэль и Лариса Богораз, как он относился к ним. Был на встрече я в той самой куртке, которую ни разу не надел этой зимой.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Моисей Каганов: Грустно…

  1. Спасибо, уважаемый Моисей Исаакович, за очередное напоминание о Толе Якобсоне.
    Мне посчастливилось в давние годы общаться и с ним, и с Майей, и с Надеждой Марковной. Это было тем замечательней, что я приезжал с Севера, самого Крайнего, в том ещё диком и заросшем виде (в том числе и в переносном смысле), останавливался у них (чаще у Н.М.), и попадал в атмосферу настолько необычную и потрясающую для молодого человека моего происхождения и биографии, что это не могло не переменить моих взглядов и судьбы.
    Будьте здоровы.

Обсуждение закрыто.