Григорий Быстрицкий: Конкурс Маяковского

Loading

Понять, что написано в тетрадке Татарина не представилось возможным из-за грязи, кривых букв и перечеркиваний. Борис велел автору самому прочитать. Тот с готовностью утвердился у стола, глянул было в соседний отсек, но махнул рукой — бенефис важнее — и выкрикнул: «Доклад!»

Конкурс Маяковского

Григорий Быстрицкий

П-ов Ямал, 1970, Г.Быстрицкий — начальник сейсмоотряда
П-ов Ямал, 1970, Григорий Быстрицкий — начальник сейсмоотряда

Не тебе,
                 в снега
                               и в тиф
шедшей 
                этими ногами,
здесь
           на ласки
                           выдать их
в ужины
                 с нефтяниками.

Натуральный Кирк Дуглас, только более мощный и длинный лежал на своих нарах в ватных штанах, заправленных в валенки с огромными галошами, и с неожиданно форсистым одеянием верхней половины своего мускулистого, молодого тела — белой нейлоновой рубашкой. Он читал Джека Лондона, приладив в изголовье маленькую лампочку, запитанную от тарахтящего рядом с балком трактора. Еще пара лампочек под потолком освещала все купе: чистый стол у окошка, покрытый ватманом, с арифмометром, журналом наблюдений и отточенными карандашами, с другой стороны стола двое нар друг над другом.

У Бориса Каюрова, а именно этот тридцатилетний ленинградец в должности топографа-геодезиста был похож на Дугласа, — вторых нар сверху не было. Там была накрепко прибита полка с натянутым страховочным проводом, чтобы с неё на ходу ничего не падало. У купе не было отдельной двери, нары заканчивались узкой переборкой, за которой располагалась железная печь. Её топили углем, и она выполняла целый ряд полезных функций: грела балок, на ней готовилась пища, была закреплена фляга для производства воды из снега, а иногда и браги из дрожжей с томат-пастой, сверху, на специальных перекладинах сушились валенки и портянки. Напротив печи была входная дверь, а рядом с ней умывальник с экономной пипкой вместо крана.

Далее, за печкой начиналась вторая половина балка, тоже с тремя нарами, столом, и тоже с полкой, на которой, в отличие от борисовой, были навалены замазученные запчасти, поскольку на нарах под полкой жил тракторист. На вертикально-спаренных лежанках проживали топорабочие, всего их было четверо, в общей сложности в двух половинах балка обитало шесть человек.

Половины разительно отличались: слева, в купе инженера преобладали белые краски, туда запускали без уличной обуви. Напротив черные и темно-серые цвета редко разбавлялись цветными фото разных актрис, приклеенных на стенах. Воздух в балке имел большой спектр запахов, которые перебивались обильным курением всех жителей.

Эту специфическую атмосферу от безбрежных просторов стерильно-чистой тундры отделяла всего лишь дверь, и каждый мог в любую минуту ощутить несоизмеримые масштабы двух сред своего обитания и хрупкость границы между ними.

Чистоту снега вокруг балка обеспечивало непрерывное, каждодневное движение вперед, к завоеванию новых месторождений. В данной ситуации движение на пару дней застопорилось ввиду ожидания самолета с вешками. Вообще-то с базы ждали чего-нибудь более существенного, но без этой дранки с черным верхним концом двигаться дальше нельзя. По вешкам строго через 25 метров следом идущие геофизики расставляли свое оборудование.

Свободный день использовали для бани (в тазу рядом с печкой), стирки (в этом же тазу) и полноценного отдыха. Борис читал про ихнее, американское белое безмолвие, временами подремывал и невольно слушал непрерывный бубнеж топиков. Беседовали напротив не разнообразно, неинтересно и совсем неприлично. Неиссякаемой темой были женщины, причем даже в ореоле воспоминаний не чистые, ласковые и достойные, а какие-то сплошь жуткие и совсем бессовестные бляди.

В другой половине тракторист и один топик спали, а еще один убежал на лыжах за 70 км в сейсмоотряд проверить свою жену. Он ревновал её к оператору сейсмостанции, где она в положении нагнувшись в темноте проявляла рулоны фотобумаги, вылезающие из щели под осциллографом. Борис раньше видел проявительницу, глазами навыкате она смахивала на Крупскую в расцвете базедовой болезни. Он не думал, что молодой оператор клюнет на такую красоту, но чуткий муж имел другое мнение.

Двое напротив успели выспаться и с новыми силами предались своим романтическим воспоминаниям.

— Не надоело вам? — ненастойчиво и без интереса спросил начальник.

— А чо делать?

— Почитать что-нибудь, а не валяться в темноте равнодушного размышления…

— Еще чего, из книги бабы с пивом не вылезут.

— Это смотря как читать, — многозначительно изрек интеллигент.

— Как ни читай, не вылезут, — хохотнули, — а чо читать-то?

Борис посмотрел на свою полку. Библиотека на эту зиму у него была такая: два тома из разных собраний, обещанные отцу к возврату в Ленинград в целости, старая книга Л. Фейербаха, выпущенная после революции, и тоненькая книжка в мягкой обложке о спорте в СССР. Седьмой том Фейхтвангера предназначался для изучения истории, Фейербах для повышения эрудиции, а том первый Джека Лондона из собрания 1954 — для души. Книжонку о спорте ему сунула перед отъездом мать, при этом загадочно улыбнулась.

Борис потянулся за спортом, впервые открыл наугад и попал на Маяковского: «Товарищи, поспорьте о Красном спорте!»

— Вот, пожалуйста,— он зачитал название стихотворения, — почитайте и поспорьте!

— Чо там спорить, наливай, да пей, — без всякого интереса откликнулись с нар.

Тогда у скучающего Бориса возникла просветительская идея:

— Попробуйте прочитать простой стих о спорте и объяснить, что вы поняли. Что хотел сказать поэт?

— Да на хер это нужно?! — Возразили темные массы. — Еще чего? Ты нам на работе командир, а отдыхаем как хотим. Стихи еще придумал читать…

— Хорошо, — не стал возражать просветитель, — предложу другим, — он посмотрел на спящих в другой половине.

— Давай-давай, там люди постарше, сразу стих учить начнут…

Борис не обратил внимания на этот циничный сарказм и пробормотал тихо, как бы себе под нос:

— А призом им будет бутылка. На крайний случай приберегал…

— Стой, стой, какая бутылка? — Они синхронно подпрыгнули на лежанках и тревожно уставились на спящих, потом совсем шепотом, — какой такой крайний случай? За что бутылка-то им?

— Крайний случай, это когда в коллективе застой, кобелирующие настроения и взрыв народного негодования на почве отсутствия некоторых возможностей похотливого свойства.

Таких сложных фраз им не то что понимать, слышать не приходилось.

— А бутылка достанется победителю поэтического конкурса. — Коварно продолжил искуситель. — Кто лучше расскажет своими словами, что имел в виду Маяковский в простом стихотворении.

На нарах затихли, мучительно поразмышляли, «прикинули хрен к носу» как сами же выражались, потом, озираясь на спящих, заметили, что пить-то всем нечего, делить пол литра на такую компанию, только расстраиваться, и вызвались раздраконить поэта в своем узком кругу.

— Ну, начинайте, — Борис бросил на стол брошюрку, — потом посмотрим.

Минут двадцать они читали, вырывая книжку друг у друга, тихо шептались и немного спорили. Борис уже успел заснуть, положив развернутого Джека себе на лицо, когда они с нижних нар навалились локтями на стол и деликатно разбудили начальника.

— Что? — Борис тревожно вскинулся. Потом возвратился из сна, все понял и остудил соискателей. — Не так сразу! Никакой халтуры! Литераторы, блядь, нашлись. Искусствоведы херовы…

— А чо мы сделали?

— Ни хрена не сделали! Не пойдет так. Каждый по отдельности, почитайте внимательно, напишите все на бумаге, завтра вечером соберемся и подведем итоги. Если ваши мнения будут одинаковыми, приглашу других участников. Так что пишите самостоятельно.

***

Мотивация — великая сила. Поставил задачу, за хорошее исполнение гарантировал приз, и человек горы свернет. Главное, чтобы все было просто, понятно и без обмана. В жизнь не стали бы они Маяковского читать, тем более что-то там мучительно писать, а здесь обещание. Начальник хоть и мудак порядочный, но ни разу не обманул. А так ведь выпить хочется иной раз в этой проклятой тундре, прямо сил нет. Месяцами не удается. А тут вот она, под носом родимая, да за такое не то что Маяковского с его паспортиной, английскую королеву распознаешь, да объяснишь своими словами.

Следующий день был не напряжным, самолет прилетел после обеда, пока разгружались, пока то да сё, начинать работу уже не имело смысла. Краем глаза Борис подмечал, что двое молодых топиков вели себя необычно тихо, уединялись при удобном случае каждый на своей лежанке, писали что-то в тетрадках, взятых у начальника, и вообще были похожи на заговорщиков. Главным итогом интриги Бориса было достижение конкуренции среди молодых. Более возрастные и семейные, а также тракторист покуда посвящены не были.

Вечером конкурсанты попросили отсрочку еще на сутки, не каждый, мол, день такие задачи решаем, хочется все по уму, не зря чтобы значит… Тут заинтересовались семейные. Молодые засуетились, сказали, ничего особенного, начальник по-соседски попросил журнал цифрами вычислений заполнить, так, ерунда, отдыхайте!

Следующий день начали рано, погодка отличная, морозец, без ветра, беги себе на лыжах, да о высоком думай. Начальник с теодолитом направление выставил, и начали молодые первый промер гнать.

Впереди по створу с охапкой вешек, как лучник со стрелами, шустро тянул мерную ленту маленький, злой, ловкий, рыжий Ришат по прозвищу, само собой, «Татарин». Сзади тоже с вешками конец мерной ленты держал Копченый. Его задача следить за створом и остановиться, когда желтая метка на конце поравняется с уже воткнутой в снег вешкой. Тогда Татарин втыкает впереди следующую вешку и получается ровно 25 метров.

Витя Крюков, здоровенный лоб, недавно из армии, где служил танкистом, в партии успел поработать на самом старом тягаче, из недр которого не вылезал по причине постоянных ремонтов, все время в мазуте, за что и назван Копченым, когда тягач окончательно рухнул и в ожидании нового, был временно переведен в топобригаду.

Он автоматически выполнял свои нехитрые обязанности, а сам думал о Маяковском. Он знал поэта из школы, помнил «достаю из широких штанин», еще что-то смутно про облако, учительница вроде говорила о поэте, как о воспевающем развитой социализм. Копченый как раз жил в эту эпоху и сомневаться, что социализм именно развитой ему в голову не приходило.

Он силился вспомнить, метров через 250 неожиданно всплыли чудны́е слова:

Если парень
                        боксами увлекся,
он —
        рукой — канат,
                                   а шеей —
                                                   вол.

— Чего хотел сказать? — думал Копченый, — чего хотел, то и сказал. Руки натренировал, стали они сильные и длинные как канаты. А шея сама накачалась, там в боксе упражнения специальные есть…

Татарин тем временем вспоминал другие строчки. В отличие от Копченного у него с советской властью было не все гладко. Сильно пострадали в свое время родители, старый сморщенный дед вообще принципиально отказывался говорить по-русски, а сам Татарин уже успел ходку сделать.

Он нутром почуял, что Маяковский на что-то намекает:

дальше
              своего
                           расквашенного носа
не мерещится
                           парнишке
                                                ничего.

— Ага, — обрадовался Татарин, — ёбнули ему по сопатке, так он всё и позабыл. Вот они комсомольцы-добровольцы херовы, пиздеть только горазды, а чуть что — и видеть ваше блядское соцсоревнование не желаю…

***

Вечером, ближе к полуночи на стол с ватманом упали две школьные тетрадки. Копченый написал крупным, округлым, понятным почерком, но мало. Борис зачитал вслух, стараясь сохранить оригинал:

«Маяк радуется советскому спорту, по старинке называет его красным. Он хочет чтобы все советские люди занимались — нужен массу подымающий спортсмен. Чтобы значит сам бабайки накачал и народ подтянул. Государство заботится о спорте и само собой о спортсменах — И растет приобретенный чемпион безмятежней и пышнее, чем пион…

Спорт говорит Маяк из кого угодно человека сделает — чуть не в пролетарии произведут из торгаша. А станешь хорошим спортсменом, тебе послабления разные так что занимайся не хочу — могут зря (как выражаются провинциалы) всех девиц в округе перепортить. И правильно чего на них смотреть товарищ начальник на то и девицы чтобы портить».

Понять, что написано в тетрадке Татарина не представилось возможным из-за грязи, кривых букв и перечеркиваний. Борис велел автору самому прочитать. Тот с готовностью утвердился у стола, глянул было в соседний отсек, но махнул рукой — бенефис важнее — и выкрикнул: «Доклад!»

«Товарищ Маяковский не такой уж оказался вам всем и товарищ. (Я когда говорю «Вы», не вас имею в виду, а всех строителей коммунизма. Вы-то тут не при чем). Козырный чувак с самого начала свару начал — Товарищи, поспорьте о красном спорте. Короче, предъяву бросил, а вы рвите друг друга. Сло́ва хорошего для гандонов-спортсменов не нашел — нагоняя мускулы на теле, все двуногие заувлекались спортом.

И вот ведь к чему ведет падла. К примеру кент бегать от конвоя хорошо наловчился, время показывает. А наш туз тут как тут — За такими, как за шерстью золотой овцы, конкурентову мозоль отдавливая давкой, клубные гоняются дельцы, соблазняя сверхразрядной ставкой. У нас, значится, третий разряд, а такой бегун получит сразу пятый, в тундре его не найдешь, наряд на него закрой, а он на стадионе выёбываться будет. Такой вот у коммунистов любительский спорт, а поэт коммунистический еще подсевает.

И все ведь простить можно спортсмену. Где это видано, чтобы происхождение позорное менять, если ты, скажем, прыгаешь высоко? Вот, полюбуйтесь что пишет — Чтобы жил привольно, побеждая и кроша, чуть не в пролетарии произведут из торгаша. Издевается над коммунистами и ихними органами. А дедушку Калинина вообще евреем сделал — назовет товарища Калинина «Давид Василичем».

Понятное дело, спортсменов поголовно в алкаши записал — говорят, что двое футболистов на вокзале вылакали весь буфет. И развратные действия в спорте сделал как здрассте — всех девиц в округе перепортить!»

Доклад свой Татарин отбарабанил, почти не заглядывая в тетрадь, победно огляделся и заключил:

— Вот такие у коммунистов поэты, яму еще, — посмотрел в конец стиха, — еще в 1928 году рыть начал, а то в школе «читайте, завидуйте, я, бляха, гражданин», давай, начальник, мой приз!

Бориса Каюрова, однофамильца знаменитого актера, давно уже не удивляли антисоветские выступления на Крайнем Севере. И не каких-то тихих интеллигентов в своем кругу на кухне, — работяги кляли советскую власть и компартию, абсолютно не стесняясь на публике. Он вдруг припомнил ту загадочную улыбку матери, но углубиться не успел. Подошел тракторист со своей половины с законным вопросом:

— А чо за концерт? Приз… Татарин тут выступает… какой приз? За какие такие заслуги?

— Приз, вот он, — Борис невозмутимо достал из под подушки бутылку водки, — а заработает его тот, кто Маяковского лучше понимает…

— Погодь, погодь, начальник! А Татарин чо тут, самый грамотный? Этот еще, Копченый, туда же. Я, к примеру, тоже про Маяковского могу. Прошу и мне слово, еще непонятно кому приз.

— Вообще-то мы тут стихотворение разбираем… Но ты прав, главное тема, может у тебя другой стих…

— А может, и поэма, — подхватил шустрый Татарин.

Борису уже самому интересно стало, какие новые мысли появятся о поэте. Не зря ведь мать книжонку подсунула.

— Значит так, — издалека начал тракторист, — американец когда падал, попал к нам на весеннюю пашню, в аккурат ёбнулся в самую жижу.

— Какой американец?

— Ну тот, с самолета, который ракетой наши заебашили… Я из Поварни возле Свердловска, после дембеля гулял две недели, тут 1 мая, еще повод, так мы всей компанией и побежали к нему на парашют разноцветный…

— Пауэрс, что ли? — догадался Борис.

— Ну да, вроде… Помню, он как толпу нашу увидел, так и обосрался и пистолет в грязь выкинул. А мы без понятия были, думали наш летун налетался…

— А Маяковский причем?

— Ну…, как причем, он это…, про человек и самолет стих написал…— пауза. — Вроде. — Уже менее уверенно добавил тракторист.

— Эх ты, грамотей, — Борис вернулся на свой топчан и убрал бутылку, — твой Пауэрс еще сперматозоидом был, когда Маяковский застрелился.

Но конкурс на этом не закончился. С той половины еще подошел более взрослый топик Николай. Он положил на стол истертое письмо. Все знали его грузинскую жену Изольду Ноевну и сына — семиклассника Славу.

— Вот, Боря, с Маяковским напрямую связано, — Николай был в бригаде самым грамотным, на «большой земле» он работал учителем.

— Так ты сам прочитай. От кого письмо?

— От Изольды, — грустно сообщил бывший учитель, — пишет про Славку.

— И чего там? Про Маяковского?

— Давай я своими словами расскажу, Изольда тут все слезами залила…

В школе показали открытку и предложили написать по ней сочинение. На открытке пионеры сидели у костра в лесу. Славик, мальчик своеобразный, поставил не как другие эпиграф «Взвейтесь кострами синие ночи…», а нашел где-то у Маяковского «Пете некогда гулять. С час поковыряв в носу, спит в двенадцатом часу. Дрянь и Петя и родители: общий вид их отвратителен».

Видимо, не выпустив таким образом до конца пар плохого настроения, Славик предложил неожиданное развитие сюжета. По дороге к месту, обозначенному на открытке, не обошлось без жертв. Пытливый автор в подробностях изложил утопление части пионеров в болоте и загрызание другой части дикими зверями. Но и оставшиеся у костра недолго пели свои пионерские песни: упавшим деревом всех их придавило насовсем.

***

Борис подвел итоги чрезвычайно творческого конкурса по Маяковскому. Он достал снова свою бутылку, подумал и извлек из рюкзака вторую, теперь вправду последнюю и обе выставил на стол, покрытый ватманом.

Первый и единственный тост шесть человек выпили за пролетарского поэта.

Print Friendly, PDF & Email

25 комментариев для “Григорий Быстрицкий: Конкурс Маяковского

  1. !!!!!!!!!!!!!! Вспомнил Север. И получил большое удовольствие. Спасибо автору. Спасибо издателю!

  2. Без предисловий: на мой взгляд – это лучший рассказ Григория.

    Сравнивая с недавно определённым на этом сайте правильным соотношением правды и выдумки в хорошем литературном произведении могу сказать, что в этом рассказе всё полностью выдумано, хотя на 100% – правда. Особенно про устройство балков.

    Пройдя через десятки таких балков, замерзая на нижних нарах или обливаясь пóтом на верхних; задыхаясь от копоти керосиновой лампы в самом начале карьеры, когда не было аккумуляторов, или от щелочных испарений во время зарядки стоящих под нарами аккумуляторов, когда они появились; заделывая матюками дырку в полу, проломанном встречной берёзовой тычкой в таёжном районе, или привязывая тросом крышу, сорванную ураганным ветром в районе арктической тундры – я знал, что в конце концов наступит тот упоительный момент, когда балок никуда не тащат, когда еды вдоволь и внутри тепло, когда ветер достаточно сильный, чтобы не работать и недостаточно, чтобы нельзя выйти по нужде, и наступает замечательный отдых. Отсыпаемся, читаем, философствуем, слушаем Тёркина…

    Такой момент и показан здесь. Набор людей разных по воспитанию, образованию, характеру и лексикону, вынужденных жить в замкнутом пространстве среди безбрежного космоса тундры при связи с остальным человечеством по рации – не космический корабль, конечно, но что-то есть. В мои молодые годы в таком отряде никакой рации не было, да и трактора своего тоже; балок оттаскивали на какое-то расстояние и топики отрабатывали профили вокруг в пределах пешей досягаемости, а когда расстояние становилось плохопреодолимым, кто-нибудь бежал в основной отряд километров за 20-30-50, брал трактор, перетаскивались на новое место и цикл повторялся.

    Но я не про это, а про Маяковского. В юности он был моим любимым поэтом, и я мог читать наизусть большими кусками не запинаясь. Не про Красный спорт, естественно (откуда ты, Гриша, вытащил его?), а Облако, Про это и прочую лирику. (Совсем недавно, зацепившись языком с внуками и внучками, прочёл без подглядываний четвёртую часть тетраптиха – они такого не читали…). Так вот примерно в тех же условиях, т.е. балок, пара сейсмиков, один из которых татарин и кличут Татарином, взрывник и отв.руководитель взрывных работ – образование 5 классов, 7, 10 и техникум – я им читаю Маяковского, и долго, и они слушают, обсуждают и в конце говорят, что совсем другое представление у них было (у кого было).

    Рассказ – придуман или нет – отражает правду жизни, т.Ермилов одобрил бы правильный реалистический подход в изображении рабочего класса. Но он не одобрил бы злоупотребление матом, то есть, попросту говоря, обсценной лексикой. И здесь встаёт вечный вопрос: где остановиться. Если передавать речь многих неплохих, в общем-то, людей чисто стенографически, без купюр, то читать будет невозможно, потому что на бумаге это матерное косноязычие выглядит не так смешно, да что уж там: даже на Удаффкоме или Падонках.Орг подобное смотрелось бы противно. А отфильтровать совсем – так ещё противней. Так что аффтор (это после упоминания ПО) удачно обошёлся необходимым минимумом. Правда, внучкам я всё равно ссылку не дал.

    К чему я тут это всё? – спасибо, Гриша, за ностальгию.

  3. Мне, тончайшему ценителю творчества маяковедов, очень дик и обиден прискорбный факт тягостного молчания Златы Зингерман со товарищи. Неужели не нашлось правильных слов для полемической, интеллектуальной, одухотворенной беседы с моим персонажем Копченым?

  4. Я тоже не люблю матерной лексики. Но должна сказать, правды ради, что здесь мат органичен. Без него не было бы целостности рассказа. Он органично вплетается в ткань повествования.

  5. непонятны нотки раздражения, 7-й том почему-то стал вдруг «пресловутым», более того, автору-геофизику прочитана мини-лекция о «вахтенном методе», который тоже почему-то «т.н.».
    ==
    1. «… 7-й том почему-то стал вдруг «пресловутым» …». Извини, пожалуйста. Про то, что том именно 7-й (и про его неназванное, но очень важное содержание) написал Володя — а я было не обратил внимания. Однако — это тонкая деталь, придающая рассказу дополнительную глубину, и никакого «раздражения» тут нет, а есть восхищение, самое искреннее.

    2. По поводу «вахтенного метода» — извини. На «мини-лекцию» претендовать и не думал.

    1. Боря, я без претензий, какие извинения? » это тонкая деталь, придающая рассказу дополнительную глубину» имеет еще и практический смысл: тома 3 и 4 «Успех», тома 5 и 6 «Изгнание» — по две книги надо на Север переть, 7 том — в самый раз (во всех отношениях, для героя).

  6. Мне прислали цитату неизвестного (для меня), любезно размещенную Марком Зайцевым. Там было:»… полемист… к пятидесяти — невыносим, и далее — просто неприличен…». Последнее предложение из цитаты я приберегу для более праздничного случая. Но не будем о грустном, поговорим о приличном.
    Уважаемый Самуил Кур «Со всеми деталями, нюансами и языковым своеобразием» вложил, на мой взгляд, более глубокий смысл, нежели перевод моего эпического рассказа как частный случай. Не менее уважаемый Б.Тененбаум со своей склонностью к академизму решил объяснить всем, что без контекста ничего не получится, я с ним согласен. Мне только непонятны нотки раздражения, 7-й том почему-то стал вдруг «пресловутым», более того, автору-геофизику прочитана мини-лекция о «вахтенном методе», который тоже почему-то «т.н.».
    Боренька, дорогой, ты как соберешься в очередной раз на Аляску к геофизикам, обязательно мне скажи. Я передам с тобой своим многочисленным друзьям-коллегам грелку, содержимое которой они выпьют без всякого понимания контекста.

  7. “Думаю, успех был бы оглушительным!”
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Оглушительный… От Н-Йорка до Франциско все читают — Г. Быстрицкий, Кон-кур-сА…
    Что там Чехов, Фолкнер-шмолкнер, что Эрнест Хемингуэй, подавай нам за Копчёных, за бутылку и блядей. Мы прикинем к носу хрен, после баньки, после пьянки, раздавив свои полбанки, мы споём за жизнь в зоне, где, к примеру, от конвоя кент несётся с перепоя, сверхразрядной соблазняя, сразу пятый предлагая.
    Чтобы жил герой привольно, побеждая и кроша,
    чуть не в пролетарии произведут
    из торгаша.
    Да чего там мелочиться, ты – Фолкн’ёр и Солженицын, я – Ив’анов, Мандельштам.
    Все мы — гении, братуха, наливай… Какая скука.
    Жил народ в своих халупках, кто на рельсах, на ж.д., во времянках и т.д.
    Напиши документалку про «Над пропастью во ржи», молодёжным сленгом новым ты описывай реалий неизвестной жизни, малый… кто-нибудь переведёт.
    п.с. “(один С. Апт чего стоит!), но, по-моему, в этом нет нужды…”

    1. «Их» переводчик должен иметь жизненный опыт Г.Быстрицкого и мастерство О.Генри.
      Может и получится. Но где найти такого.

      1. И, насколько я понимаю в апельсинах, требуется согласие автора на перевод!
        А то получится «без меня меня женили».

  8. Помню, с каким восторгом читали мы в свое время русский перевод хемингуэевского рассказа «Снега Килиманджаро»! Там тоже ждали самолета, но там были Африка, и дополнительно женщина, и печаль. А у вас Арктика, настоящие мужчины и оптимизм. Вот бы перевести ваш рассказ на английский для американцев! Со всеми деталями, нюансами и языковым своеобразием. Думаю, успех был бы оглушительным!

    1. Спасибо, Самуил! Не уверен насчет успеха, а вот перевести со «всеми деталями, нюансами и языковым своеобразием» — это проблема. Я сам не смогу, даже пытаться не стану. С кафедрой худперевода Ин-Яза у меня уже был опыт перевода, весьма серого.

    2. Вот бы перевести ваш рассказ на английский для американцев! Со всеми деталями, нюансами и языковым своеобразием. Думаю, успех был бы оглушительным!
      ==
      Не выйдет. Нужен контекст: Маяковский, всунутый в каждый класс — как это объяснить? Контраст между инициатором конкурса (с его пресловутым 7-м томом Фейхтвангера) и участниками оного? Думаю, что и условия работы трудно передать — что в США, что в Канаде обычно используется т.н. «вахтенный» метод, а не 11 месяцев в мире белого безмолвия (плюс аллюзия на Джека Лондона, страшно популярного по-русски, но забытого по-английски).

      1. Б.Тененбаум 8 сентября 2018 at 0:16
        Вот бы перевести ваш рассказ на английский для американцев! Со всеми деталями, нюансами и языковым своеобразием. Думаю, успех был бы оглушительным!
        ==
        Не выйдет. Нужен контекст: Маяковский, всунутый в каждый класс — как это объяснить? Контраст между инициатором конкурса (с его пресловутым 7-м томом Фейхтвангера) и участниками оного? Думаю, что и условия работы трудно передать — что в США, что в Канаде обычно используется т.н. «вахтенный» метод, а не 11 месяцев в мире белого безмолвия (плюс аллюзия на Джека Лондона, страшно популярного по-русски, но забытого по-английски).
        \\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\

        Борис, я не совсем с Вами согласен! Всё зависит от квалификации переводчика! Вспомните, какими прекрасными художественными переводами с английского, французского и многих других языков Вы наслаждались. Вспомните, как Рита Райт-Ковалёва перевела роман Сэлинджера «Над пропастью во ржи», изобилующий молодёжным сленгом и описывающий реалии не известной Вам американской жизни. Я мог бы упомянуть и многих других кудесников художественного перевода (один Соломон Апт чего стоит!), но, по-моему, в этом нет нужды…

  9. Спасибо Григорий! Как всегда настроение поднял. Надо тебе рассказ написать как ты кон сорвал, а потом всех нас угостил когда мы ножи метали, обалдев от четырехдневного ожидания вертолета в Лабытнангах:) Ты мне так и запомнился- в шикарной кожанной куртке четко бросаешь финку в туза!

  10. Тут вот что ещё интересно. Борис Каюров прихватил с собой седьмой том Фейхтвангера для изучения истории. Там в седьмом томе — Иудейская война. Эту войну в школе не преподавали, но именно она понадобилась для изучения в Заполярье. Примерно в это время мой родственник Петр Каюров жил в Воркуте. Сначала отмотал срок, потом на поселении, а потом особо и ехать было некуда. Каюром, в смысле погонщиком собак или оленей, запряжённых в нарты, он не был, а был активным еврейским молодым пацаном, воспринявшим призыв «Молодежь, все на защиту Родины!». Он стал офицером, но как-то зашел в комнату, где что-то обсуждали. Это «что-то» было связано с Троцким, который тогда не был «наше антивсё» а был очень даже героем. Петр Каюров не заинтересовался спором и ушел, ушел, но недонес, за что и получил через несколько лет срок, в течение которого обеспечивал страну углем в Воркуте.
    Не знаю, родственник или не родственник Борис Каюров Петру, но то, что это еврейский парень, который не стал бороться с кадровиками в центре, а пошел цивилизовывать «топиков» в Заполярье, представляется вполне очевидным.
    Интересно, это не его я встречал как-то в Старом Городе у Стены?

  11. Особенно интересно, как каждый герой имеет собственную физиономию и говорит своим языком. Спасибо, здорово написано.

  12. Маяковский – Маяковским, конечно, тоже очень интересно, но вот эти детали! Ох, детальки! Житье – бытье! Скажите честно, жалели себя? Хоть иногда? За то что поддались модному настрою, замешанному на умелой пропаганде — «держись, геолог, крепись, геолог, ты солнцу и ветру брат!» Плюс Джек Лондон. Нет, профессия, наверное, неплохая, но ведь реалии настоящей сибирской каторги! Может, тогда так и не ощущалось, а сегодня я прочла и по-матерински разволновалась.
    Написано хорошо.

    1. Уважаемая Ася, во-первых, спасибо за внимательное чтение! Вы прямо как моя мама (тогда), впечатлены бытом. Скажу честно: ни о какой саможалости речи не было. Поехал не за модой или пропагандой — специальность сразу подразумевала нечто подобное, и у меня все окружение всегда было геологическое. Когда есть цель сделать что-то хорошо (для молодого специалиста выполнить план не хуже других), мелочи несущественны. И нет здесь никакого патриотизма, карьеризма или жажды победы в соцсоревновании — просто надо делать хорошо то, что тебе поручено и чему научен, независимо от партсъездов, коммунизма и прочей лабуды.
      А потом награда за зимний сезон… Представьте, парень 25 лет в отпуск на два месяца едет с двумя тысячами в Сочи, в международный лагерь «Спутник» к переводчицам, филологиням и начинающим журналисткам. Попутно, в Москве забегает к лучшим фарцовщикам и одевается соответственно! Да за такое и поработать девять месяцев не жалко.
      А с возрастом — прав Янкелевич — уже начинаешь прятаться от партсобраний и пятой графы в тундре и на всех кадровиков кладешь с прибором.

  13. /Начальник хоть и мудак порядочный, но ни разу не обманул. А так ведь выпить хочется иной раз в этой проклятой тундре, прямо сил нет. Месяцами не удается. А тут вот она, под носом родимая, да за такое не то что Маяковского с его паспортиной, английскую королеву распознаешь, да объяснишь своими словами./
    ——-
    Вот так они и Христа мучали!
    Вот за это, Гриша, вас и не любят.

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.